Текст книги "Три юных пажа"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Как будто счастье может быть зимнее, – сварливо сказала Женя. – Счастье – это счастье.

– А что такое счастье, радость моя? – поинтересовался Олег. – Извини за лимитский вопрос.

– От лимиты слышу, – не задумываясь, ответила Женя. – Мы и про счастье могём. Счастье – это когда у тебя есть всё, что есть у других. И когда ты можешь делать всё, что позволяют себе другие.

– Интересно, – пробурчал Лутовкин, копаясь вилкой в консервной банке, – интересно, что позволяют себе в данный момент дети Рокфеллера.

– При чем тут дети Рокфеллера? – вскинулась Женя.

– А при том, – отвечал Лутовкин, – что с такой программой не видать тебе счастья, как своих ушей.

– Ответ не засчитан, – резюмировал Олег. – Передаю микрофон имениннице.

– Что за детские игры, – сказала Альбина. – Ты на своей барже массовиком, наверно, работаешь?

– Бывает, что и клоуном, – беззлобно ответил Олег. – Что делать, если пассажиры сидят, как проглоченные. Так будешь отвечать или нет?

– Пожалуйста, – сказала Альбина. – Нудить так нудить. Счастье – это когда у тебя есть то, чего нет у других. И когда ты можешь позволить себе то, чего не могут другие.

– Между прочим, – проговорил Лутовкин, – у нас по району гуляет маньяк. Отлавливает девиц и убивает их шилом. Может себе позволить.

– Глупо, – сказала Альбина и пренебрежительно дернула плечом.

– Ответ не засчитывается, – заключил Олег. – Что скажут доценты?

– У каждого человека есть то, чего нет у других, – помедлив, сказал Сева. – Только не все умеют это ценить, оттого и несчастны.

– Ну, правильно, – отозвался Лутовкин. – Люби, что имеешь, и нечего возникать. Так говорят враги перестройки.

Глядя прямо перед собой, он доставал из банки ломтики сайры и один за другим механически клал их в рот. Борода его, обыкновенно приглаженная, сейчас топорщилась во все стороны. Лутовкин страдал от внутреннего разлада: хмель побуждал его дурачиться и чудить, а ситуация – хранить угрюмое спокойствие.

– Проще надо жить, господа, – сказал Олег. – Что это вас всех зациклило: другие, другие… В этом деле никаких других нет. Счастье – это когда человек молод, здоров, богат и свободен.

– И еще при этом умен, – заметила Альбина.

– А вот это уже личный выпад, – возразил Олег. – Попрошу оградить мою честь.

– Что-то у меня голова разболелась, – сказал вдруг Лутовкин, и это было очень похоже на правду. – Пойду полежу.

И, не дожидаясь протестов, поднялся из-за стола.

– Ну, братец, это не дело, – недовольно сказал Олег. – У тебя в доме твоих друзей поливают. Хозяин ты или не хозяин?

– Да все же свои, – вяло ответил Лутовкин. – Делайте, что хотите.

И, по-стариковски шаркая ногами, он вышел в смежную комнату. Там, кряхтя, сел на кровать, разулся и, высоко задрав ноги в желтых носках, завалился на подушки.

– Ладно, мы не гордые, – сказал после паузы Олег. – Будем голые на столе танцевать. Верно, девчата?

– Я еще не наелась, – капризно проговорила Женя.

– Лопай, кто тебе мешает.

Олег встал, прошел в спальню, о чем-то спросил хозяина. «Бу-бу-бу», – отвечал Лутовкин. Вернувшись с магнитофоном «Тоника» и коробкой кассет, Олег сел на пол за диваном и принялся налаживать музыку.

– Что-нибудь старомодненькое, – бормотал он. – Я человек степенный, не люблю скакать без нужды.

Грянула музыка. Это была запись аргентинской пластинки «Танго, сделавшие эпоху». Сама пластинка у Лутовкина тоже имелась, он ее очень берег и держал в запаянном пластиковом конверте.

– Ну, пошли? – сказала Альбина, повернувшись к Севе и жеманно выпуская дым.

Сева покорно поднялся. Оставив сигарету на своей тарелке, Альбина встала и положила обе руки Севе на плечи.

– Сними очки, – приказала она.

Сева помедлил, но очки все-таки снял и аккуратно положил на комод. Женя, подняв голову и по-свекровьи поджав губы, смотрела на них из-за стола.

Танцором Сева был неважнецким – чего, впрочем, и следовало ожидать. Нелепо притопывая правой ногой, левую он волочил по полу, как если бы она у него была деревянная или не сгибалась в колене. Но Альбина чувственно и обещающе улыбалась, словно это сутолочное движение будило в ней самую тайную женскую суть. Еще она гладила Севу по лацканам пиджака, склоняла голову к его плечу (глаза ее при этом были холодны, как лампы дневного света) и время от времени стискивала его ногу своими узкими бедрами – то есть проделывала всё то, что, по ее понятиям, полагалось. Однако Сева смотрел в сторону, вроде бы даже не замечая ее стараний.

Наконец Альбине это наскучило.

– Ну, и чего ты приперся? – спросила она.

– Простите, не понял вопроса, – Сева, мучительно щурясь, повернул к ней лицо.

– Ты вернулся, чтобы молчать?

– А что я должен говорить?

– Брось прикидываться дурачком, – сердито сказала Альбина. – Ну, например, какие у меня дивные глаза, несравненные волосы, губы.

– Но без очков я ничего этого не вижу.

– Все равно, так положено. Иначе у нас с тобой ничего не получится.

– А что, собственно, должно получиться? – спросил Сева.

– Очень даже многое, – игриво сказала Альбина.

Сева промолчал. Он смотрел в сторону спальни. В открытую дверь видно было, как ноги Лутовкина в желтых носках (одна закинута на другую) подергиваются в ритме танца.

– За дружка переживаешь? – прищурясь, спросила Альбина. – Слушай, а может, ты голубой?

Но и эта колкость, действующая, как правило, безотказно, Севу, похоже, не уязвила.

– Ну, зачем же, – коротко ответил он.

Тогда Альбина решила подступиться с другого конца.

– Нет, не голубой, я чувствую, – ласково проговорила она и потерлась щекою о его плечо. – Серенький.

– Как вы сказали? – удивился Сева.

– Я сказала: серенький. Некрасивый, невидный, тихий… Серенький.

Сева принужденно засмеялся.

– Убийственная характеристика. Впрочем, в этом что-то есть.

– Конечно, есть, – сказала Альбина. – Серенький и кисленький. Я таких люблю.

Сева остановился. Без очков глаза у него были старые, с темными морщинистыми веками, и смотрели они так, будто ему было больно. Неожиданно он с досадой сказал:

– Зачем вы всё время говорите дрянные слова?

Этот вопрос застиг Альбину врасплох. Краснеть она не умела, такое у нее было свойство кожи. В тех случаях, когда другие краснеют, у нее лишь светлели глаза.

Мгновенно она прикинула варианты: вспылить? удивиться? обратить в шутку? Остановилась на снисходительной укоризне.

– С тобой по-хорошему, – сказала она, – а у тебя завышенные претензии. Проще надо жить, правильно Олег говорит.

– Проще не хочу, – ответил Сева. – Этак можно вовсе дойти до мычания.

– А ты хоть раз доходил?

Как ни старалась Альбина напустить на себя ласковую укоризну, раздражение прорвалось; она не могла простить Севе ни глупого подарка его, ни своей неудавшейся сказки. Ей нужно было с ним расквитаться, но как? К удивлению своему, она обнаружила, что этого навозника очень трудно достать. Оставалось лишь подавить в себе жажду мщения – и ждать, терпеливо и осторожно ждать.

13

Лутовкин был незлобив и отходчив. Сейчас обида его совершенно прошла, на душе полегчало. Он лежал, рассеянно смотрел в потолок и тихонько насвистывал мелодию «Танго моего квартала». При этом обдумывая, как бы позабавнее обставить свое возвращение в люди. В конце концов, что произошло? А ничего не произошло. Друзья собрались у него в доме, веселятся, танцуют, поочередно расходятся по укромным углам… как говорится, совет да любовь. Может быть, вскочить, гикнуть и выкатиться из спальни колесом? То-то будет потеха. И – всеобщая радость: «Милый Боря, ты снова наш!»

Нет, выкатываться колесом, пожалуй, не стоило. Опытный комик, Лутовкин представлял себе паузу, которая неизбежно наступит после бурного ликования: ну, вернулся Карлсон, и что? Нужно что-то объяснять, мотивировать, рассеивать подозрения, что веселье у него напускное… а тогда оно как раз и становится напускным. Нет, потеха должна быть принципиально иной, ни в коем случае не капитулянтской.

Лутовкин тихо встал, на цыпочках прошел через другую дверь на кухню. Обе пары танцевали, никто не заметил его передвижений. С кухни Лутовкин принес остаток красной краски, из ванной старую простыню. Ухмыляясь себе в бороду, обильно окропил простыню красным, спрятал краску под кровать, накинул на себя ужасную ткань и, запрокинув голову, лег. Какое-то время он издавал горловые хрипы, но потом это ему надоело. Ничего, сами явятся, решил он и притих.

Минут через десять в спальню заглянула Женя. При неярком свете бра она не сразу разглядела тело Лутовкина. Потом ойкнула и схватилась рукой за косяк.

– Олег, – сказала она громким шепотом. – Да Олег же!

Лутовкин ожидал душераздирающего крика, но расчет его оказался неточным. Насмерть перепуганная Женя вовсе не намерена была поднимать шум.

– Олег, ты где?

В туалете забурлила вода. Женя шмыгнула на кухню и что-то громко зашептала. Сколько Лутовкин ни прислушивался, он не мог разобрать ни слова.

– Да ты что? – забубнил Олег. – Да почему домой? Что за спешка?

Сквозь приспущенные ресницы Лутовкин видел, как Олег пытается протиснуться в спальню, а Женя его не пускает. Наконец Олег прорвался, решительно подошел к телу друга, постоял над ним, принюхался и сказал:

– Да, отмучился, страдалец.

И, наклонившись, крепко схватил Лутовкина за бороду.

Лутовкин взревел и вскочил, как подброшенный. Больно было до слёз.

– Паразит! – заорал он. – Стерлядь! Пусти! Убью!

– Живой, – констатировал Олег и разжал пальцы. – Да я ж ничего такого и не хотел… так, прядь волос для медальона…

– Сволочь этакая, – брюзжал Лутовкин, ощупывая свою поруганную бороду. – Половину выдрал, гад!..

– Ха-ха-ха! – серебристо засмеялась Женя.

Лутовкин повернул к ней перекошенное лицо.

– Ну, ты! – рявкнул он. – Дар Валдая забацанный!

Он бушевал бы еще долго, но друзья подсели к нему с двух сторон, уговорили, утешили, как могли. Женя принесла зеркальце и сама расчесала Лутовкину бороду, только тогда он успокоился.

А в общей комнате рыдал аккордеон Анибаля Тройло. Лутовкин гордился тем, что во всей Москве едва ли наберется десяток людей, слышавших это имя.

– Танцуют? – спросил он, кивнув на дверь.

– Нет, на диване сидят, – ответил Олег, – беседуют.

– Эта своего не упустит, – сказала Женя.

Лутовкин взглянул на нее, хотел что-то спросить, но не стал. Он всё ещё сердился на Женю: сорвала такую потеху!..

Однако та же мысль, видимо, пришла в голову и Олегу.

– Не упустит? – с сомнением переспросил он. – Вот уж не предполагал, что в женском мире на Савосю повышенный спрос.

– Ну как же, – сказала Женя. – Такого помучить – одно удовольствие. Альбина свежатинку любит. Чтоб мясо – так с кровью.

– Ты же ее сама сюда привела, – резонно заметил Лутовкин.

– Сама! – возмутилась Женя. – Да ей только свистни, среди ночи, задрав хвост, куда угодно помчится.

– Так не свистела бы!

– А откуда мне было знать, что вы тут мальчика припасли?

– Ну, я на это дело смотрю широко, – солидно сказал Олег. – Все мы, как говорится, не херувимы. И не вижу ничего страшного, если ребята какое-то время попользуются друг другом, расширят, так сказать, кругозор. Колоду надо чаще тасовать. Вон бразильцы – какой красивый народ! А отчего? Да оттого, что хорошо перетасовались.

– Иди ты со своими бразильцами, – сердито сказала Женя. – Сам ты бразильский индюк. Я дело говорю, а он ерунду какую-то бормочет…

– Я, сестричка моя, о друге забочусь, – внушительно возразил Олег. – Тебе, глупой женщине, этого не понять.

– О друге, – передразнила Женя. – Считай, что скисла ваша дружба. Пузырями пошла.

Олег нахмурился.

– Это еще почему?

– А ты подумай, – злорадно сказала Женя.

Наступило молчание. Олег думал, а Лутовкин смотрел, как он думает. Лутовкину, как ни странно, стало обидно за свою Надежду: эх, Сева, Сева, на кого променял! На первую попавшуюся дешевку. Друг семьи называется… Лутовкин попытался представить, как Сева является к ним в гости с Альбиной и они садятся расписывать «кинга» вчетвером. Нет, это было решительно невозможно.

– О господи! – Женя вздохнула. – И до чего ж эти мужики тупоумные! Знаете, что она сейчас делает? Она ему рассказывает всю правду про вас.

Лутовкин встрепенулся:

– А что она ему может рассказать?

Женя хихикнула.

– Ангелочек, пупсик! Известное дело, что. То, чего ты больше всего на свете боишься.

– Да ничего я не боюсь, – с досадой сказал Лутовкин и откинулся на подушки. Однако нос его беспокойно заострился.

– Нелепое лепишь, – задумчиво проговорил Олег. – Зачем это ей?

– А затем, – торжествующе ответила Женя. – Такая наша бабская технология. Если хочешь голову мужику заморочить, то сперва надо отсечь от него окружение. Чтоб никто уже больше на него не влиял. Вот ты, например, Олег Батькович. Для Савоси ты уже не товарищ. Почему? Потому что заманил бедную девушку в семейный бордель. И Боре, хоть он и храбрый у нас портняжка, тоже выпадает черный марьяж. Альбина сама подскажет: а хорошо бы раскрыть Наденьке глаза. Может, даже с квартиркой вот с этой придется расстаться. В Медведково на подселение наш Боря поедет, а Наденька – на Рязанский проспект.

Лутовкин дрыгнул в воздухе закинутой на колено ногой, хотел было что-то сказать, но вместо этого лишь присвистнул.

– Так-так, – заинтересованно сказал Олег, – любопытная беллетристика. Ну, а дальше?

– Дальше Севочка ваш ненаглядный достанется ей в очищенном виде, – ликуя, продолжала Женя. – Она его, конечно, помусолит и выкинет, и лет через пять вы все трое встретитесь где-нибудь возле пивной, облезлые, как дворняги. Подобный случай был в Тамбове.

– Во, прогнозистка! – восхищенно сказал Олег. – Да ведь для этого ей как минимум надо на себя наклепать. Признать, что сама она – разъездная лярва.

– Нашел чем напугать, – пренебрежительно сказала Женя. – «Три мушкетера» читал? Помнишь, что леди Винтер с этим лютеранином сделала?

– С пуританином, – буркнул Лутовкин.

– Вот-вот, – сказала Женя, – с таким же теплым, как ваш Савося. Любая женщина, если хотите знать, всегда мужика сделает виноватым…

В спальне воцарилась кромешная тишина.

– Вот что они с нами делают, – промолвил после долгого молчания Олег, – а мы потом только руками разводим.

– Да выставить ее, – гневно дыша, сказал Лутовкин, – выставить ее к чертовой матери!

– Так приступай, – тут же отозвался Олег. – Что ты валяешься, как полено?

– Ну, во-первых, – помедлив, сказал Лутовкин, – не я ее выдумал, а во-вторых, мне не с руки, все-таки я тут хозяин…

– Намек ваш понят, – сказал Олег. – Черную работу делает красный.

И не двинулся с места.

Выждав минуту, Лутовкин повернулся лицом к стене.

– Ладно, чего там, – глухо проговорил он, – пусть будет как будет. Мы все тут люди собрались закаленные, где сядешь на нас – там и слезешь. Парня хорошего жалко, конечно… пропадет ни за грош, он у нас безотказный.

И прозвучало это до того убедительно, что в тот же миг он сам проникся состраданием к другу, хорошему парню.

– Правда, Олег, – поддакнула Женя, тоже проникшись, – надо что-то делать…

– Ну, если вы так считаете… – сказал Олег и решительно встал. – Нет ничего проще.

– Что ты намерен? – встревожившись, обернулся Лутовкин. – Предупреждаю: только без драки.

– С кем? – Олег ухмыльнулся. – Я просто проведу оздоровительную беседу.

И он вышел в гостиную.

– Эй, молодые! – раздался его зычный голос.

Музыка смолкла.

– Пригрелись, ясные. Пора и совесть знать. Ты, Себастьян, сходи пока в туалет, а мы с Алевтиной пойдем в кулуары.

– Во идиот! Что он делает? – яростно зашептала Женя. – Кого он ведет? Разве с ней договоришься?

Она привстала, но было уже поздно: Олег втащил за руку Алю.

– Ну? – спросила Аля, высвободив руку и прислонившись спиной к стене. – Что за обращение? Что вы тут затаились? Предупреждаю, я буду кричать.

Смугловатое личико ее было исполнено негодования, однако ноздри по-дикарски опасливо трепетали: что-то ее встревожило.

– Послушай, Анастасия… – начал Олег, прикрыв дверь в гостиную.

– Меня зовут Альбина, – отрезала Аля.

– Вот даже как… – Олег откашлялся и посмотрел на Лутовкина, но тот лежал на подушках, заложив руки за голову, и отсутствующим взглядом смотрел в потолок. – Гм… да. Ну, ладно. Всё это забавно, конечно, и веселимся мы со страшной силой, но ты Себастьяну голову не морочь. Не по Сеньке шапка.

Аля взглянула на подругу, смиренно сидевшую в ногах у Лутовкина, и усмехнулась длинной тонкой усмешкой.

– Шапка… – повторила она. – Боже мой, в какой дурдом я попала.

– Тебя что, за шиворот сюда волокли? – скорбно спросила Женя. – Сама притащилась.

– Сама, – подтвердила Аля, потирая запястье руки, за которую ее схватил Олег.

– Так что же ты, – понизив голос, спросил Олег, – что же ты с дураками связалась?

– А скучно было.

– Теперь не скучно?

– Спасибо, ничего.

– Ну, веселись, – сказал Олег и отошел от двери. – Но смотри: я предупредил.

Дернув плечом, Аля взялась за дверную ручку. Тут словно красная шаровая молния вспыхнула в голове у Лутовкина: дикая мысль «Врёшь, не выйдешь!» ослепила его, и, ничего более не соображая, он вскочил на ноги, перешагнул через спинку кровати, обеими руками схватил Алю за шею и вместе с нею рухнул на пол у шкафа прямо к Олеговым ногам. Всё это было настолько неожиданно, что Олег и Женя оцепенели от изумления. Они глядели на них сверху, даже не пытаясь помешать, с одинаковыми болезненно-зачарованными лицами, как будто наблюдали сладострастную сцену. Должно быть, хватка Лутовкина стала крепчать, потому что Аля начала спихивать его с себя, упираясь коленями и руками. Мучительная гримаса на ее лице показалась Лутовкину презрительной, упорное сопротивление не приспособленного для борьбы, мягкого и зыбкого женского тела вызвало новую вспышку ярости. Взгляд его упал на запиханную под шкаф кровавую ткань, и, освободив одну руку, он вытянул край простыни и стал накидывать ее на Алино улыбающееся (как ему казалось) лицо, а она царапалась и отбивалась, причем оба не произносили ни звука, только бурно всхлипывали. Но тут Аля наконец увидела красные пятна на простыне, забилась, задергалась и, отворотив от Лутовкина лицо, хриплым голосом позвала:

– Сева! Себастьян! Или как тебя там?

– Эй, счумились вы, что ли? – сказал Олег и, наклонившись, взял своими ручищами Лутовкина за плечи, с трудом оторвал его от Альбины и через спинку кровати швырнул в дальний угол. – Здесь вам не тропики.

Аля медленно поднялась, повертела головой, склоняя ее то к одному, то к другому плечу, потрогала пальцами шею.

– Мать твою так, – без всякого выражения сказала она, – вот это, я понимаю, тусовка.

– Ну все, ну все, – миролюбиво проговорила Женя, ногою запихивая простыню обратно под шкаф. – Размялись – и хватит.

– И куда же ты трупы складываешь? – глядя сверху вниз на Лутовкина, весело и зло спросила Альбина. – В шифоньер?

Лутовкин молчал. Привалившись к подушкам, он судорожно обшаривал руками свое иссаднённое лицо. Только теперь, когда кровавое возбуждение схлынуло, он осознал происшедшее – и его зазнобило от страха. «Глупый пингвин робко прячет…» Как нашептали.

– А что, ребята, – сказала Аля, – мне с вами нравится. Будем дружить.

14

Сева сидел у магнитофона в наушниках. На стук двери он обернулся, щелкнул тумблером. Альбина подошла к столу, налила рюмку «Сахры», с жадностью выпила.

– Что глядишь? – спросила она. – Нарочно уши заткнул?

Сидя на корточках, Сева снял наушники, вымученно улыбнулся.

– Что им от вас было нужно?

– Та, – Альбина махнула рукой. – Долго объяснять. То тебя никак выпроводить не могли, теперь я им, видите ли, мешаю.

Сева поднялся, поспешно снял очки, принялся протирать их носовым платком. Альбина насмешливо на него смотрела. На шее у нее синели следы от пальцев Лутовкина.

– А ты и не знал, дурачок? – спросила она.

– Нет, почему же, – Сева отвечал, не поднимая глаз.

Ну, разумеется, он знал, друзья переоценивали его наивность. Здесь обратная связь: полагая кого-нибудь глупцом, сам глупеешь, оттого что становишься на путь упрощения. Впрочем, если уж быть честным, надо признать, что к догадке его привело странное поведение старшего братца. Брат стоял в дверях и бубнил, как заведенный: «Не надо тебе туда ходить, и не ходи, и не надо, там без тебя обойдутся». Сдвинуть его с места Сева так и не смог бы, если бы не мама. Мудрый человек, мама на секунду отвлеклась от телевизора, чтобы бросить через плечо: «Пусти его, он должен сам убедиться». И всё, больше она ничего не сказала. Понимающему – достаточно. Выскочив на улицу, Сева долго стоял под дождем; не понимал он, не понимал, хоть убей, как это возможно. Он любил этот маленький чистенький дом, островок безопасности среди жизни, которой он не понимал и боялся. Даже под своей крышей он не чувствовал себя спокойно, ощущая ревнивый болезненный непорядок. Только здесь, у Надежды, он отдыхал душой – и вот пришла пора платить за эту невинную радость. Он возвращался с отвращением и стыдом, помня одно: надо уберечь хотя бы Надежду. Вид жующей и пьющей компании его ужаснул: с них со всех была как будто содрана кожа. И при этом они беспрерывно болтали и смеялись… Это был сочный клубок поганой хохочущей плоти, это было змеилище кишечнополостных, которые, копошась, заглатывают хохмы и тут же извергают их обратно. Всё острят, извиваясь, всё хохмят, содрогаясь, кривясь, отводя друг от друга глаза, видящие, знающие мерзкую тайну… и никто им не скажет оттуда, с небес: «Ребята, да что же вы делаете со своей последней жизнью? Друг перед другом не стыдно – побойтесь хотя бы меня!»

Сева надел очки и взглянул на Альбину. Она смотрела на него пристально и испытующе. Незажженная сигарета прыгала у нее в губах.

– Слушай, ты не вздумай сбежать, – проговорила она наконец. – Ты еще провожать меня будешь, на такси, понял?

Слова ее прозвучали как-то невнятно: наверно, сигарета мешала ей говорить.

– У меня, кажется, денег при себе нет, – с трудом ответил Сева.

«Господи, покажи мне всю мерзость этой женщины, – молил кто-то в читанной им старой книге. – Открой мне всю грязь ее тела, все нечистоты в ушах ее и носу…» Сева не имел права обращаться к Всевышнему с такой просьбой: он всё это видел, как будто она стояла перед ним нагая и лишенная кожного покрова, и ему было стыдно и страшно. Страшно еще и оттого, что это сочащееся мелкой кровью чудище говорило красивым, почти человеческим голосом и глядело красивыми, почти человеческими глазами. Глаза эти, светлые и бессовестные, чего-то просили. Но не мог же он отвечать за все на свете вытоптанные сады, за все освежеванные человеческие души… Альбина закурила.

– О таких пустяках, – сказала она, выдыхая дым, – о таких пустяках, пока я жива, ты можешь не беспокоиться. Знаешь, у меня такое чувство…

Сева содрогнулся от омерзения, предчувствуя уже, что услышит непоправимые, гибельные для себя слова, но Альбина этого не заметила.

– У меня такое чувство, что я не зря тебя встретила. Ты мой хранитель, понял? Теперь ты мой хранитель, и ты будешь любить меня и беречь. Всё остальное не твоя забота…

Она хотела еще что-то сказать, но в это время раздался новый звонок, непохожий на все остальные. Это был хрустальный, чистый звонок, бесхитростный, как детское счастье.

– Кого это там? – удивилась Альбина. – Вроде все наши дома…

Она посмотрела на Севу – и умолкла. Лицо его было обезображено такой радостью, что на него было неловко смотреть. От уха до уха и даже по стеклам его очков блуждала мучительная улыбка. Руки, в которых Сева комкал платок, мелко дрожали.

– Ах, – сказала Альбина и засмеялась сухим и колючим смехом, шуршащим, как толченое стекло. – Ах, вот оно что, а я-то, халда… Молодец, отдежурил. Сменщики у тебя есть?

Сева ничего не ответил. Голова у него кружилась, как будто он хлебнул чистого кислорода.

Бодрый, энергичный, обутый, из спальни выскочил Лутовкин. Царапины на его лице были довольно прилично припудрены, и оттого оно припухло и вроде бы даже помолодело. Следом за ним чинно, рука об руку появились Олег и Женя.

– Так-так-так, хорошо. – Лутовкин окинул взглядом стол. – Грязные тарелки – убрать! Шестой прибор поставить! Три пары, три пары, три пары! Всё, как в лучших домах Минусинска.

Альбина и Олег сели за стол. Альбина тронула себя за шею – в том месте, где темнели синяки, выразительно взглянула на Олега, тот юмористически пожал плечами: да вроде бы так, ничего особенного. Лутовкин, виновато улыбаясь, протянул Але пудреницу. Церемонным кивком Аля поблагодарила его, раскрыла пудреницу и принялась приводить себя в порядок. Женя с отрешенным видом начала собирать посуду. Сева стоял в стороне и изо всех сил пытался справиться со своим бессмысленно улыбающимся лицом.

Новый звонок.

– Предупреждает! – сияя, пояснил Лутовкин. – И ключ-то у нас есть, но мы же такие деликатные, как бы не застать разброд и шатания. Олег, дай, пожалуйста, музыку!

Женя понесла стопку тарелок на кухню. Олег, перегнувшись назад, включил магнитофон.

– Сева, а ты что стоишь, как неродной? – глядясь в круглое зеркальце, спросила Альбина. – Всё только начинается. Иди сюда, – она похлопала рукой по сиденью соседнего стула, – а не то место займут!

Сева дернулся и, поколебавшись, подошел и сел рядом с нею.

– Надо, Сева, надо, – сказала Альбина, защелкнула пудреницу и обняла его за плечи. – Надо, серенький, надо. Надо, синенький мой жучок. Чтобы всё было хорошо… – добавила она шепотом, наклонившись к нему и трогая губами его ухо. – Чтобы милая наша ничего не узнала.

– Так-так-так… – В счастливом возбуждении Лутовкин метался по комнате, проверяя, всё ли в порядке, и украдкой расставляя по местам дары природы.

Вернулась Женя, принесла чистые тарелки, с достоинством села.

– Потому что, если она не узнает, – жарко шептала Альбина, – всё опять будет хорошо. Но уж ты прижмись ко мне понежнее, а не то она возьмёт и поймёт…

– Ну, за воссоединение семей, – пробормотал Олег, наливая.

– Нет, за нас с Себастьяном, за хорошую встречу, – возразила Альбина, ероша Севе волосы. – У меня день рождения, я так хочу.

Уткнувшись носом в тарелку, Сева потел от тоски. Он уже знал, что ему предстоит. Поры этой женщины источали едкую слизь, она пачкала Севу, но он не смел от нее отодвинуться.

– Ты это… – усмехаясь, сказал Альбине Олег, – резвись потихоньку, палку не перегни.

– Какую палку! – весело воскликнула Альбина и звучно чмокнула Севу в нос. – Бедненький мой Иисусик! Наконец-то я тебя нашла!

Лутовкин выскочил было в прихожую, вернулся, обнял друзей за плечи, подмигнул Альбине.

– А третий любил королеву, – запел он душераздирающим голосом, – и молча пошел умирать…

– Не мог он направо-налево, – подхватил Олег, – священное имя шептать.

И вместе:

– Кто любит свою королеву, тот молча идет умирать!

Еще один чистый, но уже нетерпеливый звонок.

– Лечу, Надежда, лечу! – крикнул Лутовкин и выбежал в прихожую.

1991