Текст книги "Три юных пажа"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Я смотрю, ты грандиозное затеял, – сказал наконец Сева. – Буфеты, конфеты… А с чего?

Олег покосился на дверь – Барбуда как будто вымер. Инструкций не поступало, надо было действовать самому.

– Да тут, понимаешь, – небрежно проговорил он, – день рожденьчик небольшой…

– Не болтай, – возразил Сева. – Я ваши дни рождения помню, слава Богу. Небось, корабль свой утопил и страховку теперь пропиваешь.

– Не надо так говорить, Всеволодя, – серьезно сказал Олег. – Мы люди суеверные. А день рождения у одной моей знакомой. Простая общежитская девчонка, встречать негде, не на улице же встречать? С подружкой придет. Ты пойми, Володя, пойми и не осуждай. Жизнь – она ведь не ко всем домашним боком. Вон в Эфиопии что творится… Что ты хмуришься, детка? Что тебе не понравилось?

– Да неудобно, – задумчиво сказал Сева. – Я же не знал…

Он посмотрел на свои захлюстанные штаны, на ноги в черных носках. У Олега в этом смысле было всё в порядке: ботинки его и брюки сверкали такой чистотой, как будто он шел сюда посуху.

– А что тебя гложет? – поинтересовался Олег.

– Без подарка – нехорошо…

– Да, подарок – это, конечно… – Олег выжидающе смотрел на Севу: надо было, чтобы Сева сам пришел к нужному выводу.

Но в это время зажужжал музыкальный звонок – за сегодня уже третий.

– А вот и они, – весело сказал Олег. – Боря, встречай гостей! – громко крикнул он в соседнюю комнату.

– Бегу! – отозвался Лутовкин. И в самом деле затопал по коридору.

– Ничего, – продолжал Олег, – перебьются и без подарка. Они девчонки простые, не протокольные. В общем, свои.

В прихожей послышался шум. Женский голос, довольно резкий, произнес:

– Нет, нет, спасибо, мы сначала в порядок себя приведем. Такая грязь у вас в районе, такая раскисень! Хоть бы встретил кто-нибудь.

Лутовкин что-то сказал в ответ, должно быть, остроумно оправдался, потому что раздался серебристый смех.

Оставив девушек у зеркала, Лутовкин вернулся к друзьям. Встал в дверях, глядя поочередно то на Севу, то на Олега. Вид у него был довольно растрепанный.

– Ну, и куда ты девал новорожденную? – непринужденно спросил Олег. – Сознавайся, старый греховодник.

– Новорожденную? – тупо переспросил Лутовкин. – А…

– Сразу видно женатика, – перебил его Олег, – совсем отвык от светских оборотов речи. Милый Бобик, если есть день рождения, должна быть и новорожденная. Естественный вопрос: куда ты ее подевал? Мы, например, желаем ее поздравить.

– А, ну да, – с облегчением сказал Лутовкин. – Черт! Сейчас подошлю.

И удалился.

– Растерялся Барбуда, – сказал ему вслед Олег. – Слушай, – он повернулся к Севе, – ты только Надюшке не докладывай, что мы тут без нее мероприятие провели. В конце концов это я навязался… со своими василисками. Соображаешь?

– Почему с василисками? – улыбаясь, спросил Сева. – От Василисы или от василисков?

Олег не понял шутки (по правде сказать, довольно натужной) и потому нахмурился.

Так в чинном молчании они подошли к двери и встали по обе стороны, ожидая появления дам.

7

Вошли две девушки: одна поплотнее, светловолосая, в пышном голубом платье (не стоило труда определить, что это у нее резкий голос и серебристый смех), другая в темно-синем, джинсовом, с неправильным свирепым личиком, темные волосы распущены по плечам, на груди черный шелковый бант.

– А вот и мы, – произнесла толстушка. – Добрый вечер, мальчики…

– Целую ручки, целую ручки, – с нерусской галантностью проговорил Олег и в самом деле поцеловал довольно неуклюже подставленные ему руки. – Позвольте представить: мой общий друг Всеволод Корнеев, широко известный как Себастьян Бах, доцент, гарант, эксперт и светлой души человек.

Сева покосился на Олега и шаркнул необутой ногой.

– Меня зовут Женя, – приветливо сказала толстушка, – а это Аля.

– Кого ж из вас можно поздравить? – конфузливо спросил Сева.

– Поздравить? Ха-ха-ха! – Женя залилась серебристым смехом. – Замечательно!

Очки у Севы затуманились, он оробело повернулся к Олегу: что я такого сказал?

– Женечка, – недовольно заметил Олег, – ты прелестно смеешься, но в данном случае твой смех неуместен. Здесь все свои, и скрывать нам нечего. Открою маленький секрет: как раз сегодня наша Аля стала на год старше… по сравнению с тем же числом прошлого года. У-тю-тю, деньрождюшечка ты наша!

Он ловко выхватил из кармана соску-пустышку, протянул ее Але. Та усмехнулась, пожала плечами, но взяла.

– Это мы с товарищем доцентом, – пояснил Олег, – скинулись на скромный подарок. Смотрите: приняла пустышечку! С первого раза приняла. Значит, будет жить.

– Ну, Олег, ну, заводной! – жизнерадостно воскликнула Женя, но лицо у нее при этом сделалось оскорбленным и даже злым. – С тобой не соскучишься.

– А это на счастье, – волнуясь, сказал Сева и вложил Але в руку что-то тускло блеснувшее. Аля подняла руку, разжала пальцы – на ладони у нее лежал гладкий темно-синий камешек.

– Ой, жучок! – проговорила Женя и умиленно посмотрела на Севу. – Красивенький… А мне?

– К сожалению, у меня только один, – порозовев, сказал Сева. – Пятнадцать лет носил в кармане, думал – повезет, и вот пригодилось.

– Вроде навозный, – заметил, приглядевшись, Олег.

– Сам ты навозный! – возмутилась Женя, сразу воспылавшая к Севе симпатией. – Тоже мне, специалист по сельскому хозяйству.

– Нет-нет, всё правильно, – сказал Сева. – Именно навозный скарабей. У египтян он считался священным. Мама сказала: носи, ну я и носил.

– В кармане, – сказала Женя, – а надо на цепочке, на шее. Дай-ка, – обратилась она к подруге, – дай-ка, я рассмотрю.

Но Аля зажала скарабея в руке и протянула его Севе.

– Не надо, – сказала она (голос у нее был низкий, грудной), – не надо, глупости это всё. Возьмите.

– Давай, давай мне, если глупости, – Женя заливисто рассмеялась. – У меня и цепочка есть, серебряная. Как раз к голубому платью.

Аля повернулась к подруге, оглядела ее платье. Потом опять настойчиво протянула руку к Севе.

– Возьмите, – сердито сказала она. – Не надо, я не хочу.

Сева растерялся. Спрятав руки за спину, он снова посмотрел на Олега.

– Не хочет навозного, – бесстрастно пояснил Олег, – хочет золотого.

Аля метнула на него убийственный взгляд и неожиданно, изловчившись, сунула скарабея в нагрудный карман Севиного пиджака.

– Носите сами, – сказала она при этом.

И видя, что Сева вспотел от конфуза, примирительно тронула его за рукав.

– Может, еще повезет, – добавила она и, улыбнувшись, сделалась миловидной: скуластая, смугловатая, светлоглазая, с большим, своевольно очерченным ртом.

– Ну, вот и ладненько, – сказал Олег, – Теперь будем действовать так: ты, Аля, ступай на кухню, там Боборыкин один вкалывает. Ты, Женечка, останешься здесь, мы будем протирать фужеры. А товарищ доцент у нас мастер столы раздвигать.

– А где здесь кухня? – глядя на Севу, спросила Аля. Она, по-видимому, пыталась как-то загладить свой грубый отказ.

– Пойдемте, я вас провожу, – деревянным голосом ответил Сева.

Он подал руку и повел ее в коридор. Со стороны это выглядело довольно забавно: тщедушный мужчина в черных носках – и дама в модных туфлях и нарядном платье.

8

– Что это вы, ребята, ерунду какую затеяли? – спросила Женя, когда они с Олегом остались одни. – Чет-нечет. Или мода пошла?

– Кыш! – прикрикнул на нее Олег. Постоял, прислушался, со вздохом сел на диван. – Экспериментальный вариант: два волка, две козы и капуста.

– Да что происходит, в конце концов? – сердито спросила Женя.

– Что, что… – передразнил ее Олег. – Зачтокала. Доцента выставить не можем.

– Господи, делов-то… – протянула Женя. – Взять за ухо и сказать: мальчик, пшёл вон, ты бяка.

– Не всё так просто, Женечка, – сказал Олег. – Это не мальчик, это наш друг и притом ходячая экспертиза.

– Так пускай остается! – рассудила Женя. – Может, даже так веселее. Только без драки.

– Нет, ты не въехала, – возразил Олег. – Барбуда при нем стесняется.

– Чего-чего? – насмешливо переспросила Женя. – Этот… стесняется? Да он в трамвае готов…

Тут в голове у нее, по-видимому, что-то соскочило, она на секунду умолкла, забыв, о чем идет речь, и вдруг накинулась на Олега:

– Дурак ты какой-то, а не капитан. Ну что б тебе было сказать, что это у меня день рождения?

– Прости, не сообразил, – серьезно ответил Олег. – Откуда мне было знать, что у него бижутерия в кармане?

– На улице, наверно, нашел.

– Нет, вряд ли. Я думаю, папаша его, покойник, привёз, он в Арабии тылы обеспечивал. А кстати… – Олег тоже с легкостью менял предмет разговора. – Кстати, о птичках. Где это ты откопала такую красотку? В твоей общаге я что-то ее не встречал.

– Красотку? – Женя высоко подняла светлые бровки. – Ха-ха-ха. Уж ты скажешь. Из села Перкино она. А в общаге только ночует… раз в месяц. Тоже мне красотка!

Олег обнял ее, притянул к себе, посадил на колени.

– Ну, ну, не злобствуй. Ты для меня краше всех, сестричка моя… неписаная…

Сестричками Олег называл всех своих подруг – в порядке профилактики, чтоб не заносились в мечтаниях.

– Ладно, пусти, – упираясь обеими руками ему в грудь, Женя сердито пыталась вырваться. – Братишка названый…

Олег стиснул ее так, что она пискнула. Некоторое время стояла сосредоточенная тишина, потом Женя как ни в чем не бывало сказала:

– Это ей надо стесняться.

Слово «ей» она произнесла с нажимом, и, не видя всей сцены, выдержанной в сочном фламандском стиле, можно было бы вообразить, что это говорит злонравная добродетельная старушка.

– Кому это ей? – лениво спросил Олег.

– Сам знаешь кому, – отвечала Женя. – Как это жена молодая не умеет собственного мужа удержать? Живут себе вместе, спят под одним одеялом…

– Это верно, – согласился Олег. – С мужем надо обращаться строго по инструкции.

– Ох, я бы на ее месте… – Женя мечтательно сощурила глаза.

– А что бы ты на ее месте? – полюбопытствовал Олег.

– Я бы показала ему козью морду.

– Так покажи, вот тебе и случай, – добродушно сказал Олег. – А я пока твоей пейзанкой займусь.

– Кем-кем? – удивилась Женя.

– Пейзанкой, в смысле колхозницей. И будет у нас бригадный подряд.

– Лапы-то свои тогда подбери, – ласково проговорила Женя. – И где это ты слов таких нахватался?

– Что-то Бобочки не слышно, – заметил Олег.

– Прячется Бобочка, – съязвила Женя, – прячется от твоей красотки.

Но тут Лутовкин, слегка как будто заспанный, вышел из смежной комнаты. У него не складывалось: по-прежнему трубку брала мадам Корнеева. Только теперь она угроз не источала и говорила сладким голосом: «Алло, будьте добры, подержите, пожалуйста, трубочку, мы проверим на станции, почему не соединяют…» Очень ей, должно быть, хотелось отвадить всех драных кошек, докучающих ее сыновьям.

С приходом Лутовкина Женя встала, смиренно оправила платье – без особой, однако, поспешности.

– Молодцы, – желчно сказал Лутовкин и сел на диван рядом с Олегом.

– А ты зачем сюда пришел? – недовольно спросил Олег. – Где твое место?

– Я им не теща, – огрызнулся Лутовкин.

Посидели, прислушались. На кухне шел вполне дружелюбный разговор, слышимость была – как в театре.

– По руке начинают гадать, – ревниво сказала Женя.

– Ну, что ж, – отозвался Олег, – это сближает.

– Но не у меня в доме, – буркнул Лутовкин. – Вон, буераки кругом, пускай туда идут и сближаются, сколько влезет. Нашли себе игорный дом…

– А не кажется ли тебе, Боба, – с насмешкой спросил Олег, – не кажется ли тебе, что ты здесь вообще какой-то необязательный? Шел бы ты, братец, в кино. Хочешь, я дам тебе трёшник?

Лутовкин покраснел, но сдержался.

– Нет, дорогой, – сказал он высокопарно, – плохо ты Бориса Андреича знаешь. Борис Андреич всегда в эпицентре событий. У него всё рассчитано на пять ходов вперёд.

– Хвастунишка, – проворковала Женя. – Ну и что ты скажешь о подруге моей? Хорош товар?

– Да ничего, – ответил Лутовкин. – Итальянистая.

– Боже мой! – изумилась Женя. – Вы все с ума посходили. Из Перкина она, ясно тебе? Из села Перкино.

– А вы сами, сударыня, – добродушно спросил Лутовкин, – извиняюсь, откеле будете?

– Без пяти минут москвичка, – с достоинством ответила Женя. – Из Красногорска.

– О! – Лутовкин встал и раскланялся. – Сударыня, я лишь однажды имел счастие посетить ваши края, и там мне морду распухли.

– Да, мальчики у нас крутые, – признала Женя.

– Не то слово, сударыня, не то слово!

– А, собственно, чего мы ждем? – зевнув и потянувшись, спросил Олег.

– Суверенитета, – внушительно ответил Лутовкин. – В пределах вверенной мне территории.

Он включил свет и пошел к окну задергивать шторы.

9

– А где холодильник? – спросила Аля, стоя посреди крохотной кухоньки и критически разглядывая обстановку: шаткий стол, явно дачного типа, ярко-красные полки и табуретки.

– Холодильника пока нет, – как бы извиняясь, ответил Сева.

– Так что же делать?

Сева медлил с ответом. Стол был девственно чист, на нем стояла одна лишь солонка, приготовлениями даже не пахло.

– Подождем хозяина, – предложила Аля и, тронув табуретку пальцем, села.

Отсюда из окна был лучше виден яблоневый сад, изломанный, истоптанный и захламленный, как душа пропащего человека.

– Курить здесь можно? – спросила Аля.

– Не знаю, наверно, – ответил Сева. – А вообще в этом доме никто не курит.

Аля пожала плечами. Из широкого кармана платья она достала сигареты, решительно опростала солонку, высыпав соль на стол. Сигареты у нее были германские, недешевой оказалась и дамская зажигалка, которую, закурив, она положила на видное место.

– В этом доме, – повторила она, выпуская дым из красивых ноздрей. – Вы здесь часто бываете?

– Да, частенько, – ответил Сева.

Аля посмотрела ему в глаза.

– А почему? – спросила она, стряхивая пепел в солонку.

– Как почему? – удивился Сева. – Дружим.

– Слово-то какое… С женой тоже дружите? – спросила Аля и наморщила нос, что, видимо, означало у нее усмешку.

– Тоже, – коротко ответил Сева и отвернулся к окну.

За окном громыхнуло, небо быстро темнело. Белые стены домов стали яркими и как будто бы вздулись, словно наполненные ветром паруса.

– Вы на меня за что-то сердитесь? – спросила Аля.

Сева не расслышал вопроса: весной он действительно глох.

С подарками Аля была не настолько уж щепетильна (скорее даже наоборот), но «навозный жук» попал в больное место. Дело в том, что Аля и в самом деле была из села Перкино, хотя и пыталась это скрывать. Не было лучшего способа уязвить ее, чем напомнить, что родом она из села Перкино. Красивое среднерусское это село, конечно же, ни в чем не было виновато, но москвичей название Перкино отчего-то смешило. Действительно, в сочетании с царственным именем Альбина Перкино звучало диковато. Альбина пробовала выдавать себя за ленинградку, но находились дотошные люди, знавшие Питер лучше, – и поневоле приходилось выкручиваться. Перкино цеплялось за нее, как репейник, и, куда бы Альбина ни попадала, везде непостижимым образом обнаруживалось, что родом она из села Перкино, а обратить это в достоинство, в предмет даже гордости («Да, я оттуда, да, я такая») у Альбины не хватало ума. Можно всё сказанное выше назвать пустяками, но это означает лишь, что нас терзают другие пустяки.

Попав в Москву, Альбина, естественно, сделала себя стопроцентной москвичкой и, как это часто бывает с провинциалками в столице, перестаралась. Ей всё казалось, что над выговором ее смеются, и она усвоила презрительные мяукающие модуляции столичных продавщиц. Боязнь оказаться простоватой в одежде заставляла ее искать вычурные «аксессуары», и сегодняшнее платье ее, к примеру, явно портил черный бант. Борясь со скованностью, Альбина приучила себя жестоко курить, напустила на себя злое высокомерие, и результаты не заставили себя ждать: за девочкой из села Перкино закрепилась репутация «оторви да брось». До поры до времени Альбина держала поклонников на отдалении, пока не нашелся один, назвавший себя экономистом: сытый взрослый мужчина, он угадал в Альбине задерганного волчонка, обласкал, захвалил, приручил. За все свои хлопоты экономист был щедро вознагражден – настолько, с его точки зрения, щедро, что несколько ополоумел, оставил семью, отпустил длинную бороду и, когда Альбина, уже уверовавшая в себя, дала ему полную отставку, принялся докучать ей, за что ребята из общежития однажды крепко его проучили. Экономист исчез, оставив у Альбины стойкую привычку к развлечениям: деньги у него водились, и поскольку круга людей, где он мог бы показаться с Альбиной, у него не было, он предпочитал проводить время в ресторанах, гостиницах и иных местах отчуждения. Теперь Альбина ни минуты не могла оставаться без радости: не курить – так балдеть, не балдеть – так целоваться, а если не было ни танцев, ни вина, ни поцелуев (бывало, что и сигарет), ей нужно было немедленно ехать куда-то, где имелось и то, и другое, и третье. Очень тянуло Альбину к «Меркурию», но там имелась своя длинноногая бригада, и туда её не пускали.

Видимо, это было у нее в крови: мать-портниха, наградившая дочку звучным именем, учила Альбину: «Живи, доченька, пока собой хороша, ни в чем себе не отказывай, старухой еще досыта успеешь набыться. Солидными мужиками не брезгуй, но и молодежи не сторонись, а то в чужих слюнях прокиснешь».

Вот так Альбина из села Перкино оказалась в гостях у старшего техника лаборатории оптической связи. То, что хозяин женат, подруга сообщила ей по дороге. Альбина нисколько не огорчилась: с женатыми было проще, от них в любую минуту можно было отделаться. Но так уж устроены женщины, что именно жена Лутовкина интересовала ее больше всего.

– А какая она из себя? – спросила Альбина.

– Кто? – На этот раз Сева расслышал.

– Хозяйка, кто же еще.

– Красивая, – ответил Сева.

– Ну и что? Я тоже красивая.

Сева повернулся, внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал.

– Вот тебе и раз! – Альбина изобразила удивление. – Молодой человек, ваше молчание неприлично. В конце концов, у меня сегодня день рождения.

Она коротко засмеялась. Сева молчал. Он напряженно и подавленно думал.

– Ну, скажите хоть что-нибудь о моей внешности, – не унималась Альбина.

– У вас в лице, – неохотно проговорил Сева, – есть что-то неандертальское и вместе монгольское. Вы откуда родом?

– Отсюда, – не задумываясь, ответила Альбина. Она еще не догадывалась, что село Перкино уже явилось с нею в этот дом.

– Ну, значит, я ошибся, – сказал Сева.

– Нет, вы не ошиблись. Вы провидец? – быстро спросила Альбина и протянула ему руку ладонью вверх. – Погадайте.

Сева не шевельнулся. Ему не хотелось прикасаться к этой девушке. Она казалась ему похожей на ящерицу – верткую, жесткую, пусть даже и безобидную, но всё-таки лучше ее не трогать.

Подержав немного руку на весу, Альбина подперла ею подбородок. «Ну, погоди, – мстительно подумала она, – тебе это отольётся».

– Видите ли, – медленно начала она, – я действительно наполовину иностранка. Мой отец… если его можно назвать отцом… представитель одной крупной южнокорейской фирмы. Мама познакомилась с ним при очень странных обстоятельствах… она была еще совсем девчонкой. Я, собственно, и родилась в Сингапуре… правда, почти ничего не помню, всё было как сон…

Это была сказка, имевшая успех – особенно у юнцов. В ней кое-что не сходилось хронологически, но, чтобы это заметить, надо было вникать. Однако она сразу заметила, что Сева конфузливо опустил глаза.

– Вы мне, кажется, не верите? – спросила Альбина, очень задетая.

– Нет, отчего же… – пробормотал Сева, не глядя на нее, и уши его покраснели. – Всякое случается.

«Два ноль, – отметила про себя Альбина. – Счет растет, дорогой товарищ. Чем будете расплачиваться?»

– Смотрите, дождь, – сказал Сева. – Может быть, свет включить?

– Не надо, я так больше люблю.

– Ну что ж, посидим, как в деревне, – сказал Сева.

– Почему как в деревне? – спросила Альбина.

– Мы в городе не видим, как темнеет, – пояснил Сева. – Слишком рано включаем свет.

– А вы жили в деревне? – Альбина взялась за другую сигарету: иного развлечения не предвиделось, и ей оставалось непрерывно курить.

– Полтора года, – ответил Сева. – Учительствовал в северо-западных краях.

– Что ж так мало? – глазами Альбина изобразила интерес, хотя ей было скучно. – Не понравилось, значит?

– Скорее я не понравился, – Сева, похоже, освоился и перестал ёжиться. – Детишки задразнили, с коллегами не поладил. У них там в области свои порядки, феодальный край. Считали меня то ли тайным агентом, то ли ссыльным диссидентом.

– А как вас дразнили?

Сева засмеялся, покрутил головой. Альбина отметила, что смех у него хороший, только зубы, пожалуй, мелки и желтоваты.

– Глажы, – сказал наконец Сева.

– Что-что?

– Глажы, – повторил он, растроганно улыбаясь. По-видимому, это воспоминание доставляло ему удовольствие. – Это по-местному морошка.

– Морошка? – переспросила, морщась, Альбина. – Вы прямо как по-сингапурски разговариваете.

– Вы никогда не слышали о морошке? – оживился Сева. – Ну, это же замечательная ягода, на болотах растет. Румяная такая, а как поспеет – желтеет и светится.

– Уж прямо светится, – насмешливо сказала Альбина.

– Уверяю вас, как фонарик! Ужасно пристрастился я к этой морошке. Там озеро такое замшелое, берега зыблются, и от морошки желтым-желто. Целыми днями хожу и ем, как журавль. Совсем стал дикий… А первого сентября вхожу в класс – на доске написано глажы. Сначала я не обратил внимания, так они принялись везде писать это слово. И на столе, и на сиденье стула, и на портфеле моем, и даже у меня на спине. Заколебали, как теперь говорят.

– А что, оно неприличное?

– Да нет, обычное местное словечко. И очень точное… я бы сказал, даже красивое: их едят, а они глядят.

– Ну, ну, и что же дальше? – быстро спросила Альбина. Она усмотрела здесь намек на свое рязанское прошлое.

– А дальше – стал я потихоньку сходить с ума. Дошло до того, что в глаза ученикам смотреть не могу. А они всё это быстро улавливают. Сидят две девчушки за первой партой, смотрят на меня не мигая и шепчут: глажы, глажы…

– А вы?

– А я дергаюсь.

– Странно, – сказала Альбина и засмеялась. – Очень странно. Но теперь-то прошло?

– Уж если рассказываю – значит, прошло, – ответил Сева. – Другой, наверно, бзик появился: свято место пусто не бывает.

Тут тихо скрипнула дверь, и оба они обернулись. Вспыхнул яркий свет.

– Сумерничаете? – спросил Лутовкин. Он стоял в дверях с суровым оскорбленным лицом. – Сева, а тебя к телефону.

– Кто? – удивился Сева и встал. – Кому я понадобился?

Лутовкин пожал плечами.

10

Когда Сева вышел, Лутовкин тут же подсел к столу и сделал первый заход.

– Три юных пажа покидали, – пропел он вкрадчивым голосом, – навеки свой берег родной, они так ужасно рыдали, стоял оглушительный вой…

Аля потушила вторую сигарету. Держа третью в руке, она внимательно и сосредоточенно слушала Лутовкина.

– Люблю белокурыя косы, – грассируя под Вертинского, пел Лутовкин, – так первый, рыдая, сказал, но я не хочу, чтоб вопросы мне каждый дурак задавал… Аленька, это вы мне испохабили солонку? Отчаянный вы человек. Или ссор не боитесь?

Усмехнувшись, Аля закурила и, вскинув голову, выпустила дым из ноздрей. С этим всё было понятно, с этим она знала, как себя вести.

– А-лень-ка! – ласково продолжал Лутовкин. – Вся така маленька… Я вас буду Аленькой звать, не возражаете?

– Слащавых мужиков не терплю, – сказала Аля.

Лутовкин был несколько обескуражен, но не терял бодрости духа. Он отступил и перегруппировал ряды.

– Второй повторял беспрерывно: я чёрныя косы люблю, смотреть на блондинок противно, за что и муки терплю…

– Жена ваша блондинка? – спросила Аля.

Лутовкин остановился.

– При чем тут жена? – с горечью сказал он. – Ну, при чем тут жена? Я вам такие песни пою, а вы сквернословите…

– Жене своей и пойте, – насмешливо сказала Аля.

– А для жены у меня другие песни, – не сдавался Лутовкин. – И попрошу не лезть со своим маникюром в мои семейные дела.

– Ну, ладно, ладно, – Аля протянула руку и потрепала Лутовкина по голове – снисходительно, как мать великовозрастного баловня-сына. – Ладно, разошелся. За стол скоро сядем?

Лутовкин хотел что-то сказать, но обернулся и увидел стоящего в дверях Севу.

– Да, незадача, – озабоченно проговорил Сева.

– А что такое? – с живостью спросил Лутовкин.

– Да братец мой ключи куда-то подевал, войти не может, из автомата звонил. А мама заснула, наверно. Схожу, посмотрю.

– Надо же! – вздохнул Лутовкин. – Это ж надо!

– Так что вот, – сказал Сева, обращаясь к Альбине. – Прошу меня извинить.

– Жалко, – ответила она. – Только разговорились.

– Нет-нет, – поспешно возразил Сева, – я не прощаюсь. Сбегаю и вернусь. Здесь рядом. Я даже плащ не возьму.

– Давай, – откликнулся Лутовкин. – Непременно. Одна нога здесь, другая уже там.

Когда хлопнула входная дверь, Лутовкин медленно повернулся к Але.

– Что это вы меня так… просвечиваете? – спросил он после паузы. – Аж знобит.

– Рубашка у вас красивая, – сказала Аля, морща нос.

Лутовкин был польщен.

– М-да? – сказал он, просияв, и потрогал кармашки. – Может быть, на ты перейдем… по такому случаю?

– Давай перейдем, – согласилась Аля. – Он что, действительно доцент, твой приятель?

– Нет, – недовольно ответил Лутовкин. – А какое это имеет значение… скажем, для нас с тобой?

– Ну, как же, – сказала Аля. – Никому не расскажешь, что у тебя знакомый доцент: пальцами будут показывать. Вот, скажут, путается со всякой швалью.

Лутовкин насупился.

– Между прочим, этот человек здесь случайно, – промолвил он. – И, по-видимому, не вернется.

– Вернется, – морща нос, ответила Аля.

Тут в кухню осторожно заглянули Олег и Женя.

– Стало как будто просторнее, – жизнерадостно сказал Олег, – или мне показалось?

– Все свои, – с гордостью ответил Лутовкин. – Без возвращенцев.

– Как же это тебе удалось?

– Братишка у него смышленый, – охотно пояснил Лутовкин. – Теперь не выпустит. Но, говорит, если вы мне его подпоили, приду кости ломать.

– Он такой, – подтвердил Олег. – Я его руку знаю.

– А что мы, собственно, теснимся в подсобном помещении? – проговорил Лутовкин и встал. – Пожалуйте к столу.

11

В большой комнате уютно горел торшер, шторы были плотно задернуты, на столе, кроме багульника, коньяка и «Сахры», расставлены были тарелки с бутербродами и вскрытыми консервными банками. Имелся даже аккуратно нарезанный вареный язык.

– Как много всего! – пропела Женя. – И откуда берётся?

– Однако приборчиков пять, – сказал Олег.

– Камуфляж, камуфляж, – радостно ответил Лутовкин. – Видимость плюрализма.

Расселись: Борис и Аля справа, Олег и Женя слева.

– И плащик оставил, – заметил Олег, оглянувшись. – А может, все-таки подождать?

– Исключено, – заверил Лутовкин. – Хотя…

Он трагически посмотрел на Алю.

– Хотя высказывались и другие мнения.

Запрокинув голову, Аля захохотала. У нее были прекрасные зубы.

– Что с тобой, радость моя? – спросила Женя.

– Ничего, сейчас пройдет, – сказал Олег. – Это у нее от плюрализма.

Однако Аля продолжала смеяться.

– Аленька, – капризно проговорил Лутовкин, – может, поделишься с нами? Вместе и посмеемся.

– Глажы, – сказала Аля сквозь смех.

– Не понял. – Лутовкин самолюбиво поджал губы.

– У тебя желтые бесстыжие глажы, – смеясь, пояснила Аля.

– Тем более не понимаю. – Лутовкин обиделся. – Я же не обсуждаю твои дефекты…

– А у меня их нет, – сказала Аля.

– Девушка, ты распоясалась, – строго заметила Женя. – Тебя, оказывается, в приличный дом нельзя привести.

Олег постучал вилкой о бутылку, требуя тишины. Тишина воцарилась.

– Ну, что ж, друзья и примкнувшие к ним подруги, – сказал Олег значительным голосом. – Мы долго ждали этой минуты и наконец дождались. Но радоваться я не вижу причины: от нас ушел последний, можно сказать, хороший человек…

– Да будет пухом земля… – перебил его Лутовкин.

– Я не туда хотел, – недовольно сказал Олег.

– А я туда! – вскричал Лутовкин. – Да будет пухом земля под его нетвердыми шагами! Выпьем за наивных людей.

– Все мы были когда-то наивными… – сказала Женя и с удовольствием выпила «Сахры». – Люблю сладкие вина, – добавила она, облизывая губы.

– Да и сейчас временами, – Лутовкин посмотрел на Алю со значением, – как идиоты, верим во что-то хорошее; ждем чего-то, надеемся: вдруг обломится…

Аля снова захохотала.

И в эту минуту зашипел дверной звонок.

– Обломилось, – язвительно проговорила Женя.

– Главное для здоровья что? – сказал Олег и предусмотрительно выпил. – Главное – не прерывать акта.

Лутовкин сидел вполоборота к двери и терзал свою бороду пальцами.

Тишина, снова звонок.

– Боря, не открывай, – сказала Женя. – У нас инвентаризация.

– Ну, нет, – возразил Олег. – Мы так не можем. Как не открыть властям, ты что? Верно, Бабурин?

– Ай, помолчите, – грубо сказал Лутовкин.

Он напряженно прислушивался.

– Нет, вроде бы пронесло.

Но тут снова зажужжал зуммер, и лицо Лутовкина исказилось.

– С-сучий настырник, – сказал он, встал и вышел в прихожую.

– Может, хозяйка? – предположила Аля и наморщила нос. – Как ее, кстати, зовут?

– Кстати Надежда, – сказал Олег. – Нет, у Надежды особый звонок, я знаю. Вот так: тилинь-дилинь, тилинь-дилинь…

– Ты что раззвонился? – одернула его Женя. – Вон… – она кивнула на Алю, – из-за нее всё. Сидит и радуется.

– Я радуюсь, а ты злишься, – весело ответила Аля. – Каждому своё.

Олег между тем неторопливо ел.

– Женечка, – сказал он жуя, – надо уметь перестраиваться. На твоих глазах создается новое соотношение сил…

12

Сева ворвался в комнату запыхавшийся, возбужденный. Пиджак его дымился от сырости. На сей раз он не разулся при входе, но брюки его и ботинки были достаточно чисты.

– Черт, ну и дождь пролился! – сказал он. – Прямо как летом.

– Садись, дорогой, – дожевывая, пробормотал Олег. – Заждались, честное слово.

Сева хотел усесться на свободное место во главе стола, но разъяренный Лутовкин схватил его за рукав.

– Не сюда! – рявкнул он. – Протокола не знаешь?

Он усадил Севу рядом с Альбиной, демонстративно сдвинул их стулья, поставил Севе чистый прибор. Перекинув через руку полотенце, а другую руку заведя за спину, налил ему вина. Щелкнул каблуками, согнулся в поклоне.

– Что еще прикажете? – склонив голову к плечу, прошипел он. – Язычок свеженький рекомендую-с. Только что вырвали из пасти скота.

– Да будет тебе, угомонись, – сказал Сева и отвернулся, как будто от Лутовкина плохо пахло.

– Слушаю-с. – Лутовкин, пятясь, отошел.

– Ну, какие новости принесли? – спросила Севу Альбина.

– У подъезда дерутся, – ответил Сева, старательно подбирая себе закуску. – Но без ножей.

– Славно-то как! – посмеиваясь, сказала Альбина.

– Есть предложение возобновить тост, – сказал Олег, когда Лутовкин уселся на председательское место. – Пьем за наивных людей. Ибо это они делают мир…

– Таким продувным, – заключил Лутовкин.

Он выпил, никого не дожидаясь, и мрачно потянулся за сайрой.

– Ну, нет, – возразил Сева. – Быть может, я чего-то не понимаю, но мы справляем день рождения. Предлагаю тост за девушек апреля, за их весеннее счастье.