355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Алексеев » Из-за девчонки (сборник) » Текст книги (страница 15)
Из-за девчонки (сборник)
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 20:37

Текст книги "Из-за девчонки (сборник)"


Автор книги: Валерий Алексеев


Соавторы: Ирина Полянская,Евгений Туинов,Нина Орлова,Иван Зюзюкин,Юрий Козлов

Жанры:

   

Детская проза

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Леха

Телефонный звонок разбудил меня в самый неподходящий момент. Что-то такое снилось мне, что я сразу забыл, открыв глаза, но от чего осталось тяжелое, тревожное чувство, и долго я не мог отделаться от него.

– Ты уже встал?

Звонила Танька из соседнего дома, и оттого, что была она близко, ее голос в трубке оглушил меня и как-то даже еще тревожнее сделалось на душе.

– Встал, – вяло сказал я, опуская ноги на пол, чтобы окончательно проснуться.

– Забыл, что сегодня за день? – бодро спросила Танька и замолчала, кажется чего-то ожидая.

День был как день, солнечный, безветренный, осенний. Макушки облетающих тополей во дворе, видные мне из окна, застыли, точно нарисованные. Желтеющие листья еще держались за ветки до первого сильного ветра.

Я, позевывая, потер кулаком глаза, нашарил ногой тапочки под диваном и, сграбастав телефон в охапку, поплелся с ним в кухню. Спать хотелось зверски.

– Ну? – поторопила меня Танька.

Я, кажется, уже успел забыть про нее и чуть не выронил телефон, когда в трубке раздался ее голос.

– Помню, помню… – неуверенно поспешил я успокоить ее, машинально открывая кран и набирая в чайник воды.

– Что у тебя там шипит? – спросила Танька, когда я зажег спичку и запалил газ.

– Это в трубке, – раздраженно соврал я.

– Ну-у что-о же-е ты-ы? – капризно растягивая гласные, почти пропела она.

А что я-то? Если бы я помнил, что у нее там за день. Контрольная, что ли, какая? Или, может, в театр вечером тащиться втроем? Звонит ни свет ни заря, а ты вспоминай тут!

– Знаешь, – ответил я уклончиво, – я не одет. Я тебе попозже позвоню.

Танька бросила трубку, будто мне оплеуху залепила. Это как-то не было ей свойственно, и я ощутил нечто наподобие смутного чувства вины, но так и не вспомнил, что сегодня был у нее за день. Ладно, обойдется.

Я взглянул на часы. Не было еще и восьми. Значит, мама совсем недавно ушла на работу. И этот небось спит сном праведника. Я подумал о Лехе и представил, как он, наверное, дрыхнет сейчас, разомлев, тоже забыв о чем-то, что его Таньке очень важно и из-за чего она так психует с утра пораньше, дрыхнет ведь, несчастный, распушив полнокровные, пухлые, вечно трескающиеся губы, раскидав руки и ровно, тепло, беспечно посапывая. А ты за него отдувайся…

Ладно, хватит ему, пожалуй, в постели нежиться! Я, что ли, в Таньку по уши втрескался? Сам пускай и помнит, раз у него планида такая. Я набрал номер Лехиного телефона. Он почему-то не спал уже.

– Собирался тебе звонить, – сказал он. – Тут такое дело… Ты помнишь, что сегодня за день?

Сговорились они, что ли? Ну прямо в один голос!

– «Что за день? Что за день?»! – передразнил я их. – Пятница, кажется… Или уже суббота?

– Может, тебе год и век заодно напомнить? – огрызнулся Леха. – Сегодня Танин день рождения…

Я нечаянно опустил трубку на рычаг, потому что вдруг все понял. То есть, может быть, еще не совсем все, но этот ранний ее звонок, обида в голосе и то, что сначала она мне позвонила, а не ему, – все это было неспроста. Впрочем, почему же? Может, его она разбудила первым. Но отчего-то я был уверен, что Лехе она не звонила. Вообще не звонила. Да и зачем? Танька и так увидит его сегодня в школе, в классе. Ей именно я был нужен, потому что это я, а не Леха учусь в другой школе и потому что, не застав утром, она рисковала не увидеть меня у себя вечером. А потом, разве Леха забудет о таком дне, а я вот забыл. Бедный Леха!

Снова зазвонил телефон, и я уже боялся снимать трубку, за Леху боялся. Это была не Танька.

– Чего ты трубку бросаешь? – спросил Леха. – Спустись во двор.

– Тебя что, опять? – спросил я.

– Ага, – уныло сказал Леха. – Она тебе звонила? – вдруг полюбопытствовал он.

– Нет, – щадя его, соврал я.

Ну зачем, зачем это я? Вдруг он тоже все понимает, давно понимает и молчит? Что тогда? Ведь если это так, то что же у него на душе-то творится? Он не я, он Таньку любит. А она его? Неужели Леха ни капельки ей не нравится? Да, он, конечно, странный, если смотреть на него глазами девчонки, несмелый, не очень уверенный в себе. Но Леха преданный. Как она этого не понимает? Это ведь так важно, что на него можно положиться. Или просто ее мало обманывали и она еще не научилась ценить в человеке преданность?

Вот ведь как все запуталось с той дождливой осени прошлого года, с того дня, как признался он мне, что Танька ему нравится. Леха небось и не сразу решился мне в этом признаться. Хотя и не знаю… От меня у него, кажется, не было секретов.

– Слушай, – сказал он тогда, – я ужасно ее боюсь теперь. Смешно, да? – Он всегда почему-то боялся выглядеть смешным. – Учимся в одном классе, в одном дворе живем. Даже за одной партой сидели в позапрошлом году. Целый месяц! А тут – бах! И боюсь. Что, думаю, она потом скажет, если я в любви ей объяснюсь? Вдруг осмеёт? Или вдруг скажет, что не любит меня, и тогда ведь всё… Я что, дефективный? – спросил меня Леха тогда.

Я на год старше, и Леха часто задает мне такие вопросы. Один раз он даже спросил: «Слушай, у тебя такого не бывает, что вот на уроке сидишь и знаешь: сейчас вызовут? Никогда? Или вообще еще ничего не произошло, а ты уже чувствуешь, что произойдет. И происходит».

Ну, прямо иногда кажется, что не от мира сего этот Леха! Он и тогда, прошлой осенью, сразу у меня стал допытываться, не дав и слова молвить:

– У тебя это уже было? Чтобы вот так бояться… Было, да?

У меня было по-другому, но какое это имело тогда значение, и я кивнул.

– Ты к ней подойди, – попросил он сразу же, – подойди и скажи, что Леха… Нет, скажи, что Алеша… Нет, не ходи. Не говори ничего. Или мне записку передать? Пишут же записки… А знаешь, давай вдвоем. А потом ты как бы незаметно исчезнешь…

И целый год мы с Лехой вдвоем делали то, что нормальные люди делают в одиночку: мы назначали Таньке свидания, нарочно подальше от нашего двора, чтобы не было похоже на то, что мы просто погулять вышли; мы писали ей записки и целые письма и, запечатав в конверт, бросали их в почтовый ящик, чтобы они возвратились в наш двор, но уже в другой дом, в Танькин подъезд, и уже со штемпелем почтового отделения на марке; мы дарили ей цветы, два раза; мы даже долго и крупно разговаривали из-за нее с одним верзилой из десятого класса. Впрочем, верзила был не один, а с другом, как и Леха. До драки дело у нас тогда не дошло лишь потому, что верзила, кажется, так и не понял, с кем же ему драться, кому из нас Танька нравится, а кто просто крутится возле нее от нечего делать.

Чего только не было у нас с Лехой за этот год его любви! Мне только никак не удавалось как бы исчезнуть, оставить их вдвоем: то Леха трусил, то Танька не отпускала…

Я набрал номер Танькиного телефона. Трубку снял ее младший брат Игорь.

– А кто ее спрашивает? – явно подражая взрослым, полюбопытствовал он.

– Пошел ты!.. Много будешь знать – скоро состаришься. Передай трубку сестре. Живо! – велел я ему.

– Да-а-а… – пропела Танька.

– Поздравляю, желаю, расти, не болей, будь! – выпалил я и положил трубку.

Буду я еще перед ней распинаться!

Леха, несмотря на утреннюю прохладу, в трусах и в майке сидел в полосатом парусиновом шезлонге на балконе и читал какую-то толстую книгу. Он вообще много читал. На это у Лехи были свои причины. Дело в том, что родители даже в детстве, даже в сопливом младенчестве его не били. Ну, если он делал что-нибудь, чего нельзя, или не делал, что ему велели, отец его не вынимал ремень из брюк, не заставлял заголяться и не порол. Леху всегда наказывали иначе, интеллигентно наказывали. Его запирали дома, а если не запирали, то прятали от него одежду. Беспорточным по улице не побегаешь. И тогда бедный Леха сидел дома и от нечего делать читал книги. Его и до сих пор так наказывали, словно не замечали, что он уже вырос, что вон усы пробиваются, что даже голос окреп и приобрел не слыханные ранее глубокие басовые тона. По-моему, Леха уже на полголовы выше своего отца вымахал, а его все запирали.


Мы во дворе его жалели. Он таким жалким всегда выглядел со своего балкона на третьем этаже, таким тихим и сломленным, что раньше мы с пацанами даже в футбол уходили играть со двора на стадион, чтобы Леха не видел нас и не завидовал.

– Сидишь? – задрав голову, спросил я.

Леха заложил пальцем страницу и закрыл книгу.

– Сижу. Да ну их, знаешь!..

– За что? – спросил я.

– Да-а-а… Полы вчера до прихода отца не вымыл, – признался он. – А Тане еще надо цветов купить…

– На сколько тебя? – спросил я.

– Три раза по полдня.

Его, бедного, и так запирали на полдня, с утра и до школы. Мы учились во вторую смену. Так, Лехин отец приходил домой обедать, выдавал ему штаны, рубашку и пиджак, и Леха шел в школу. Вот ведь жизнь!

Леха встал из шезлонга, поёжился, похлопал себя по голым ляжкам и, облокотившись на перила балкона, плюнул вниз.

Я машинально взглянул на окна Лехиной врагини – пенсионерки Егорихи с первого этажа. Форточка у нее была открыта, а шторы задернуты.

– Что хоть читаешь? – спросил я, чтобы не молчать, а то и так было тоскливо.

Леха рассеянно повертел книгу перед глазами, будто уж и забыл, что читал только что, и сказал, точно проскулил:

– Стихи.

– Ладно, – сказал я. – Чего делать-то будем? Как всегда?

Леха кивнул и показал пальцем вниз, имея в виду, наверное, Егориху. Я пожал плечами: мол, кто ж ее знает – нет ее или за шторой затаилась, ждет.

– Форточка настежь, – на всякий случай добавил я.

– Ага, – понял Леха.

– Ну, я двинул? – спросил я, собираясь было идти домой за своими дежурными штанами и курткой для Лехи.

– Слушай, Вить, – остановил он меня. – Постой со мной, а!

Вот ведь наказание ему выдумали! И кто? Собственные родители. Уж лучше бы минут пять поорать под отцовским ремнем, стерпеть подзатыльник или неделю без сладкого жить, чем такое. Ну, это раньше. А теперь бы хоть в библиотеку его не пускали, что ли, или еще придумали бы какое-нибудь наказание, тоже интеллигентное, но соответствующее возрасту.

– Послушай, – попросил Леха.

Странный он какой-то был сегодня, то есть он всегда был чуть-чуть странный, а сегодня в нем вроде бы напористость стала прорезываться или просто он из-за Таньки нервничал. Ну надо же было запереть человека в ее день рождения, без штанов оставить! Ну что за дела!

Леха откинул руку с книгой в сторону, поднял голову и заговорил вдруг стихами:

 
У меня такая грусть сегодня,
Словно солнцем выжжены мечты,
Словно преисподней преисподня
Дверь мне отворила, а не ты…
 

Он еще о чем-то таком же грустном и тоскливом читал, и было ясно, что это он свою несчастную любовь к Таньке имеет в виду, и про Таньку там угадывалось, и снова про него самого. Слёзные были стихи. Но под конец я чуть не обидел Леху – чуть не засмеялся на весь двор. Уж очень смешон он был в трусах и майке на своем балконе, с томиком стихов в откинутой руке и с этими его мечтами и преисподнями.

– Ну как? – спросил Леха, закончив говорить стихами и сразу сникнув.

– Евтушенко? – сдерживая смех, уточнил я.

Леха потупился и сказал:

– Нет! Это мои стихи.

Что-то новенькое. Стихов Леха еще не сочинял, кажется. До чего довели человека!

– Ну? – снова спросил он, ожидая, видимо, похвалы или сочувствия.

– Сойдет. Только при гостях не читай, – сказал я и пошел домой за Лехиной одеждой.

– Почему?! – крикнул он мне вслед.

Но я уже не стал ему отвечать, да и что я мог ответить…

Связав вещи в узелок, с третьей попытки я закинул их Лехе на балкон. Хорошо еще, что Егорихи, кажется, все же не было дома. Узелок мой дважды падал прямо в середину клумбы под окнами и помял там какие-то обожаемые ее астры и георгины.

Впрочем, этого могло и не быть, если бы Леха не поленился бросить мне с балкона конец веревки. А так эта операция по извлечению Лехи из заточения была у нас с ним отработана до мелочей.

С соседкой на первом этаже ему, правда, очень не повезло. Если бы не Егориха, все было бы куда проще и безопаснее. Даже, может быть, и не в ней было дело, а в ее цветах. Так она их лелеяла, так за них переживала и так сражалась с Лехой, что не совсем понятно было, зачем они ей. Я, как всегда, думал: цветы людям в радость выращивают. А когда из-за них только зло да ненависть, лучше и не сажать. Правда, во дворе поговаривали, что Егориха поторговывает цветами на базаре. Тоже мне – цветовод-любитель! Когда она бдительно сидела дома у окошка, Лехе удрать со своего балкона было невозможно. Такое начиналось!.. Мы уж пробовали.

Леха даже в комнату не зашел – прямо на балконе оделся. Штаны ему давно были коротки, но в поясе великоваты, куртка вроде впору, да какой-то он в ней был неуклюжий. Может, из-за того так казалось, что и штаны и куртка были мятыми, а сам Леха, аккуратист и чистюля, выглядел всегда причесанным, прилизанным, сияющим, как надраенная пряжка на солдатском ремне, которым меня в детстве пороли и который я приносил Лехе вместе со штанами, чтобы не спадали.

Леха сунул руку под деревянный ящик на балконе. В ящике хранились пустые бутылки, старые цветочные горшки и всякая ненужная мелочь и рухлядь, которую еще жалко было выбрасывать. А под ним мы прятали сложенную самодельную веревочную лестницу, по которой Леха спускался с балкона и забирался назад перед приходом родителей. Мы с ним даже придумали когда-то приспособление, чтобы лестница не висела, пока Леха в бегах был, не болталась под балконом, не мозолила глаза Егорихе. Мы к нижней ступеньке привязали резинку, которая и подтягивала лестницу вверх. При возвращении нужно было лишь потянуть за тонкую бесцветную леску, которую мы оставляли специально, и лестница спускалась.

– Нету! – распрямившись, сказал Леха. – Батя, наверное…

– И что дальше?! – крикнул я.

Вечно у него что-нибудь случается в самый неподходящий момент!

– «Дальше, дальше»!.. – неожиданно огрызнулся Леха. – Дальше надо веревку в ванной снимать.

– Ну так снимай скорее!

Леха ушел в квартиру.

– На ней там белье, – сказал он, вернувшись. – Мать навешала. Еще не высохло…

Тоже мне – Ромео! Мать, белье не высохло… Прятал бы лестницу подальше, глядишь, давно бы Таньке своей за цветами сгонял. А белье бы на балкон вывесил, уже высохло бы. Стихи, видишь ли, он читает, в шезлонге сидит нога на ногу!.. Запирая Леху, родители, наверное, нарочно не занимали бельем балкон. Как-никак, а не совсем в клетке. Можно свежим воздухом подышать, даже позагорать, если летом.

– Ну и сиди там один! – потерял я терпение. – Суши свое белье. Я пошел.

Если бы я в самом деле сейчас пошел, Леха небось сиганул бы с третьего этажа. Но я так только – погрозил и остался стоять под его балконом. Знаю я этого влюбленного Леху! Он на все способен.

– А-а-а! – заорал Леха и исчез за тюлевой занавеской в квартире.

Когда он появился снова, лицо у него было зверским и решительным, а сам он как попало обмотан бельевой веревкой, на которой еще остались не снятые впопыхах носовые платки и несколько пар носков. Леха яростно извивался внутри этого веревочного кокона, пытаясь стряхнуть с себя остатки белья. Один носок даже упал с балкона, и мне пришлось подобрать его и сунуть в карман. Носок был аккуратно заштопан на пятке, нитки подобраны умело и в тон, так, что штопку не сразу и заметишь.

Леха нашел конец веревки и, примотав его к балконным перилам, стал раскручиваться, освобождаясь от пут.

– Ты узлов, узлов побольше наделай, – посоветовал я. – Спускаться – ладно, зато подниматься будет легче.

Узлы он вязал торопливо и молча, с сосредоточенным напряженным лицом. Толстые Лехины губы беззвучно шевелились, будто он шептал какие-то заклинания. Это у него с детства такая привычка была – губами шевелить, когда что-нибудь усердно делал. В окне Егорихи, кажется, шевельнулась занавеска… Или мне почудилось?

Наконец Леха бросил веревку вниз и перелез через перила. Да, с лестницей-то было удобнее. Мимо окон второго этажа Леха спустился спокойно. Он перебирал сильными руками по веревке, сопел и потешно сучил ногами в коротких штанах. Я только боялся, выдержит ли бельевая веревка такую тушу.

Стоило Лехиным ногам зависнуть над Егорихиным окном, как нежданно-негаданно отдернулась занавеска, и в открытую форточку почти по пояс высунулась сама Егориха и стала ловить Леху за ногу! Бравая, однако, была старушонка!

– Я тебе! – орала она на весь двор. – Люди добрые! Что же это делается-то средь бела дня! Я тебе потопчу цветики! Я вот тебе!..

Леха завис метрах в трех от земли, поджав ноги чуть ли не до подбородка. Рукой до него Егориха дотянуться не смогла. Но тут же она сменила тактику, просунула в форточку свою деревянную суковатую клюку и уже ей стала цеплять Леху за ноги. Так у нее дело пошло успешнее.

– Лезь назад! Назад, ирод окаянный! Все отцу-то скажу, как ты тут акробатишь! – стращала она.

В том, что она скажет, можно было не сомневаться.

– Прыгай, Леха, – посоветовал я. – Все равно застукали.

И Леха прыгнул.

Затрещал куст георгина под его ногами. Что-то нечленораздельное голосила из форточки Егориха, но мы уже были за пределами двора.

– Всё! – отдышавшись, сказал Леха. – Назад хода нету.

– Сколько тебе добавят за побег? – спросил я.

– Неделю, не меньше. И лестницы теперь у нас не стало…

– Ладно, – сказал я и повернулся уходить, – мне еще уроки надо доделать…

Но стоило мне вернуться домой и сесть за стол, как в дверь позвонили. Я даже пожалел, что у нас нет глазка в двери, потому что был уверен: пришла Егориха.

– Кто там? – спросил я тихонько через дверь.

– Да я это…

Леха стоял на пороге несчастный и жалкий, да еще в этих мятых коротких штанах, из-под которых выглядывали носки, в этой сиротской курточке, под которой – я знал – у него не было и рубашки.

– Чего тебе? – спросил я, впуская его в квартиру.

– Деньги забыл, – сказал он шепотом.

Ну вот, началось. Обычные Лехины штучки. Забыть что или перепутать – в этом ему равных нет и не было. Тут Леха – единоличный лидер. Он даже портфель мог в школе оставить и лишь наутро, когда надо уроки делать, вспомнить о нем. И тогда звонил и орал в трубку заполошным голосом: «Ты не помнишь? Мы вчера на Орлике рыбу моей майкой заводили. Портфель со мной был?» За это-то, за забытые где-нибудь портфели, книги, шапки, пальто, за грязные, в иле и тине, майки, трусы, за утопленные в грязи туфли, за подранные на каком-то заборе штаны, за поздние возвращения домой, за все это Лехе и доставалось от отца с матерью, и они его запирали.

– Три рубля есть, – сказал я. – Хватит?

Леха забрал у меня деньги и побежал на базар за цветами для Таньки. Цветы он, конечно, занес ко мне и поставил в кухне до вечера, чтобы родители не приставали с вопросами.

– Прихожу на базар, – сев в кухне на табуретку, стал рассказывать он, – а прямо у входа в цветочный ряд Егориха стоит. «А-а, – говорит, – голубчик, иди-ка сюда! Сам потоптал – сам и купи». И сует мне этот веник. Пришлось взять. Как думаешь, Тане георгины понравятся?

Георгины были как георгины, только с короткими стеблями. Но тут уж Леха сам был виноват. Нечего было брать их у Егорихи.

– Пошел сдаваться, – поглядев на часы, сказал Леха. – Сейчас батя обедать явится. А вечером я сразу к тебе. Вместе к Тане пойдем.

Я вспомнил о подобранном под балконом носке и вернул его Лехе.

– Как штопка? – спросил он с гордостью. – Сам делал!

– Может, ты уже и вышиваешь крестиком, а я не знаю? – пошутил я.

Но Леха на мои слова не обратил внимания, лишь сказал озабоченно:

– В жизни все надо уметь.

Он встал с табуретки, посмотрел прощально и оценивающе на букет, который я сунул в литровую банку с водой, и, направляясь в прихожую, спросил:

– Так понравятся ей, а?

– Если не заметит, что это с Егорихиной клумбы, – улыбнулся я.

Но Лехе было не до шуток. Он пошел сдаваться.

Всё было важно в этот вечер, всё и всем, кроме меня, – Лехе, Таньке, тому верзиле, с которым мы крупно разговаривали в прошлом году и которого звали Валерой, какому-то незнакомому тихому мальчику и даже Танькиному младшему брату Игорю. Один я был человеком незаинтересованным, а потому и меньше всех волновался.

А поволноваться было из-за чего. Кажется, Танька собрала на день рождения всех своих поклонников. Этого ни Леха, ни я, никто не ожидал. Ну я-то ладно, а вот Леха как-то странно стал себя вести, когда все это обнаружилось.

– А Анна Леонидовна дома? – с порога спросил он у Таньки о ее матери, будто и не к Таньке пришел.

– Ушла к школьной подруге. Цветочки оставь, – съязвила она. – Я ей передам, когда вернется.

Валера, который стоял здесь же, в прихожей, самодовольно ухмыльнулся, а тихий мальчик промолчал.

Я сунул Таньке подарок – большую, скатанную в трубочку фотографию, на которой были изображены мы втроем: она, Леха и я. Это мы еще в начале лета снимались на берегу Орлика.

Фотографию Танька развернула, долго смотрела на нее и вдруг спросила с намеком:

– А кто тут третий лишний?

Снова ухмыльнулся Валера, как будто он знал что-то такое, чего все мы не знали, снисходительно ухмыльнулся: дескать, что с вас взять, с мелюзги.

– Ты, – сказал я Таньке назло этому Валере.

– По-моему, очень хороший снимок, – тихо сказал тихий мальчик.

– Думаешь? – обернувшись к нему, лукаво спросила Танька.

Что это она сегодня строит из себя светскую даму? Мне почему-то показалось, что Танька перед кем-то из нас, перед кем-то одним, воображает. Нет-нет, это она, конечно, не перед Лехой. И не перед мальчиком этим тихим. Наверное, все-таки перед Валерой. Он и сам вон улыбается, как заговорщик.

Мальчик промолчал.

– Да, – встрепенулась Танька, – вы уже знакомы?

Ну, с Валерой-то мы сразу, как вошли, познакомились, если не считать того знакомства, что было год назад. А сегодня он сам открыл нам дверь, как хозяин, и первым соизволил руку подать. А мальчика звали Колей. Он, кажется, пролепетал и свою фамилию, да я не расслышал, а переспросить не решился.

– Чего вы там стоите? – спросил Танькин брат Игорь, выглядывая из комнаты. – Здесь газировка, конфеты!..

– Прошу всех к столу, – произнесла Танька, видимо, заранее заготовленную фразу.

Валера пошел в комнату, за ним Коля и Танька.

– Может быть, мы тут лишние? – спросил Леха горячим шепотом.

Он как вошел, так и стоял теперь, привалившись к двери спиной. А я не знал, разуваться мне или, как Валера с Колей, пройти в комнату в туфлях.

– Да ну ее! Какая-то она сегодня… как кукла заводная, – уклонился я от прямого ответа, потому что мне тоже показалось, что Танька так себя вела, словно мы лишние.

Впрочем, конечно, меня это не касалось. В том-то и дело, что она Лехедавала понять, что он лишний. И мне за него стало обидно, обидно, что эта кукла не видит, какой он, и вообще ничего не видит, кроме себя самой. А Леха такой парень!.. Мне захотелось помочь ему чем-нибудь, но я пока не знал чем.

– Ну что же ты? – высунулось лукавое лицо Таньки из комнаты, и она пропела: – И-иде-о-ошь?

– Погоди-ка, – шепнул я Лехе и подошел к двери.

Валера восседал во главе стола вместо именинницы, тихий Коля забился в угол дивана и сосредоточенно листал какой-то альбом по изобразительному искусству. Может быть, он и подарил его Таньке сегодня. Игорь, дорвавшись до сладкого, весь уже измазался шоколадом и теперь облизывал пальцы. Танька стояла ко мне спиной, подыскивала пластинку, чтобы поставить на проигрыватель.

– Помочь, Танечка? – спросил Валера.

Но тут я позвал ее, и она не успела ему ответить. Танька выглянула к нам в коридор и, даже не взглянув на Леху, сказала:

– Не разувайся.

Она взяла меня за руку и потянула в комнату. Другая ее рука скользнула по стене. Щелкнул выключатель, и в коридоре погас свет.

Тоже мне – светская дамочка! Пригласила человека в гости и забыла в прихожей, оставила, как зонтик. Бедный Леха! За что она его так?

– Слушай, – сказал я, заглядывая Таньке в отрешенное лицо, – там же Леха остался!

Странное у нее было в этот миг лицо – красивое, возбужденное и как бы отрешенное от всего. Странно, что два этих выражения уживались на нем. И я, кажется, только сейчас понял, почему Леха в нее влюбился. Может быть, и сам я влюбился бы, если б увидел ее такой.

– Что? – спросила Танька рассеянно.

Она даже не слушала меня! Или не хотела услышать?

– А, Лешенька! – встрепенулась Танька. – Он еще тут?

Я услыхал, как в прихожей хлопнула дверь. Можно было не проверять: это ушел обиженный Леха.

– Садись, – сказала мне Танька.

– А здорово мы тогда чуть не подрались! – улыбнулся мне Валера. – Детство, какое, однако, это было детство!

– Да, да… – рассеянно согласился я, думая о Лехе.

Наверное, он сейчас стоит где-нибудь в углу двора, наверное, все для него почернело и погасло, как свет в прихожей… «Словно солнцем выжжены мечты…» – вспомнил я строчку из его стихотворения, что читал он мне утром с балкона. Нет, не сяду я без него за стол и не буду улыбаться этому Валере!

Танька наконец поставила пластинку, и Радмила Караклаич запела о том, что падает снег. Из-за стола встал Коля.

– Я за ним схожу? – спросил он у Таньки.

Значит, и он услышал, что хлопнула дверь, и понял, что ушел Леха.

– Делать тебе нечего? – удивилась она. – Иди…

– Посиди! – велел я Коле, зная почему-то, что он не ослушается. Мне вдруг стало ясно, что нужно сделать, чтобы вернуть Леху. Я повернулся к Таньке и сказал каким-то чужим, незнакомым мне самому голосом: – Сейчас ты пойдешь, найдешь Леху и приведешь сюда! Ясно?

– А то что?… – задиристо спросил Валера, вскочив со стула.

– А то что? – повторила за ним Танька, снисходительно улыбаясь.

Красивая же она была в этот вечер! Нет, нет, раньше я ее точно такой не видел, а для Лехи, наверное, Танька всегда была только такой.

– А то я тоже уйду, – сказал я Таньке, глядя почему-то в насмешливые глаза Валеры.

– Ха! – ухмыльнулся он. – Скатертью дорожка!

Я ждал, что Танька снова повторит его слова. В самом деле, нашел чем напугать! Но отчего-то я был уверен, что Танька этого не желает, моего ухода не желает, и что только так можно помочь Лехе.

– Ты уверен, что тебе именно этого хочется? – спросила меня Танька, прищурясь.

Именно этого-то мне и хотелось сейчас больше всего на свете, и я кивнул.

– Хорошо, – неожиданно покорно согласилась она, но точно какая-то угроза была в ее голосе.

Я только не понял, кому она угрожает: мне или Лехе.

– С тобой сходить, Танечка? – заботливо спросил Валера.

– Сиди уж! – отмахнулась от него Танька и вышла.

Валера сел. Сел в свой тихий уголок дивана Коля, сел и я, потому что у меня всегда ноги устают, когда понервничаю.

– А у Таньки в холодильнике торт спрятан, – доложил Игорь. – И бутылка с вином, – добавил он, не найдя в нас сочувствия.

Никто не обратил на него внимания. Зашипела игла проигрывателя. Я и не заметил, как кончилась пластинка. Игорь встал из-за стола, выключил проигрыватель и, зачерпнув из вазы конфет обеими руками, обиженно ушел от нас в другую комнату.

– Что-то я не пойму, – сказал вдруг Валера, – для кого ты стараешься? Благородного из себя корчишь или в самом деле за друга переживаешь?

Это он, кажется, меня спрашивает.

– А вы бы поступили иначе? – почему-то на «вы» спросил его Коля.

Валера усмехнулся, не удостоив его ответом. Я тоже промолчал – что он взрослого из себя строит! Подумаешь, школу уже окончил! Здесь, у Таньки, все мы были сейчас равны. То есть я-то тут совсем, конечно, ни при чем. А вот они втроем… Что Леха, что Валера, что, наверное, Коля – все Таньку любят. Так что нечего и задаваться.

– Вот что, – сказал Валера уже вроде бы серьезно. – Я не знаю, кем вы хотите стать, когда выйдете из пеленок, а я уже студент технического вуза. Мне эти ваши сопли!.. Я мыслю практично и грубо. Мне Танечка нравится, и, когда она закончит школу, я на ней женюсь. А вы что тут высиживаете? Вы, мелочь пузатая, чего вы-то ждете? – вдруг вскрикнул он. – Что вы ей можете предложить? Свою любовь до гроба? Да пока вы оторветесь от соски, она тридцать раз о вас забудет. А я уже зарабатываю, ночным курьером, сам зарабатываю! Это же аксиома – мужчина должен быть старше. Ну вот ты, – обернулся он к Коле. – Сколько тебе лет?

Коля подобрался весь на диване, как перед прыжком, покраснел, должно быть от напряжения. Он ничего не ответил, лишь сильнее сжал в кулаке что-то, кажется фантик конфетный, и от этого пальцы его побелели.

– Молчишь? – победно спросил Валера. – Потому что тебе небось нет и шестнадцати. Это вот ему, – кивнул он на меня, – ему, может, что и светит. Да он вроде сам не рвется. Так что сидите-ка, мальчики, тихо-мирно, кушайте тортик, пейте газировку. Ваши девочки еще подрастают, и вы пока подрастите.

– Я вас попрошу не советовать мне! – тихо сказал Коля, не поднимая на Валеру глаз.

– То, что гордый, – хорошо! – похвалил Валера. – Это тебе в жизни пригодится.

– У вас с Танькой, что же, все решено уже? Может, и приданое собрано? – спросил я, желая уколоть его.

Уж лучше бы мы с ним подрались тогда, в прошлом году! Глядишь, сейчас он так не распалялся бы. Знаю я таких! Им бы только слабость твою почувствовать – проходу не дадут.

– Может, и решено уже, – со значением сказал Валера и подмигнул мне лукаво. – Так что сидите, чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что в гостях. Вот конфетки, вот печеньице, газировочки отведайте, кто желает. Это для вас. Для меня у Танечки и винишко имеется. Чудики! Она же вас назвала сюда, чтоб самолюбие мое пощекотать, чтоб я поревновал. Разве не поняли? Пускай побалуется. Она тоже маленькая еще, я понима-а-аю! А вы-то, лопухи, уши развесили, обнадежились… Да?

– Да заткнись ты! – не выдержал я.

Как-то он о Таньке, как о тыкве со своего огорода, говорит. Мне даже обидно за нее стало!

– О! О! Петушок! – улыбнулся Валера примирительно. – Нет, правда, ребята! Ешьте, пейте…

Я что? Я не против. Только понимайте ситуацию. Хватит детства-то! Сейчас этого Танечка приведет, рыцаря бедного. Думаете, не знаю, чем он ее сердце покоряет? Да она мне и сама говорила. Слагает вирши и по почте шлет. Трагический стиль. Если не полюбишь – повешусь. Она же смеется над вами!

– Это правда? – спросил его Коля.

– Ха! – ухмыльнулся Валера. – Я и про тебя все знаю.

– Не верь ты ему! – крикнул я Коле.

– Танечка – красивая девочка, – объяснил нам Валера, как маленьким, терпеливо и спокойно. – А такие любят, чтобы вокруг были поклонники, чтобы много. На всякий случай. Вдруг с одним не получится, сорвется, тут другой под рукой. Только протяни…

Валера замолк, потому что в прихожей хлопнула дверь. Коля встал с дивана и, не глядя ни на кого, вышел из комнаты.

– Гляди, гляди! – шепнул мне Валера, будто соучастнику. – На одного подействовало!

Я промолчал. Хотелось тоже уйти следом за Колей, но – как же! – так я и уступлю нашу Таньку этому Валере.

– До свидания, – услыхал я тихий Колин голос из прихожей. – Спасибо. Нет, нет… Все хорошо было, но мне пора. Извините…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю