Текст книги "Прекрасная второгодница"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

3

Имя «Соня» совершенно не шло ей и казалось отголоском какой-то «предыдущей» жизни. У нее был большой рот: при первой встрече это Игоря поразило. Во дворе до ее приезда из Брянска таких большеротых не было, а если бы и были, то их дразнили бы «лягушками», «квакшами». Но Соню никто не дразнил, да и сама она держалась так, как будто была первой красавицей мира. Что еще? Глаза светлые и бездумные, пальцы цепкие, как у лемура, и рыжие волосы до самых плеч. Нет, не рыжие, это сложнее: утром золотистые, вечером темно-каштановые, и с зеленой искрой – при свете электрических ламп. Эти волосы мерцали, как мерцает листва осины в серый ветреный день. Ветер налетит, вздрогнет темное деревце – и словно молнией окатит его сверху донизу, и на секунду оно станет светлым, почти серебряным. Вся трава, на которой осинка стоит, то светлеет, то гаснет, и упавшие листья бегут по траве, как блуждающие огни. Рядом с ней даже в яркий и желтый день он стоял словно в темной комнате, за окном которой, замирая, плещется дождь.

Если бы Игорь мог отдать себе отчет в этих своих ощущениях, все его сомнения насчет «чувства прекрасного» развеялись бы, как дым. Но прекрасное он понимал слишком прямолинейно и тяжеловесно. Игорь не знал, что это он, своим видением делает Соню красавицей. Без него и не для него это была просто невзрачная девчонка, но каким образом Игорь мог об этом узнать? Соня была на год старше, и до прошлого лета эта разница казалась очень существенной. Как ни нравилась Соня Игорю, все равно она была «большой девчонкой», девятиклассницей, у нее имелся долговязый кавалер из десятого, который провожал ее до подъезда и при этом заметно трусил. Друг Женька, кое о чем догадывавшийся, как-то раз обстрелял эту пару снежками. Сонин провожатый втянул голову в плечи и усиленно делал вид, что ничего не замечает, а Соня остановилась, обернулась и, не моргнув под градом плотных снежков (один чуть не попал ей в лицо, она отбила его варежкой), строго и сердито сказала: «Ну, что такое, честное слово?» Тогда она еще не была «прекрасной второгодницей», но дело к этому шло, и мама иногда говорила Игорю: «Смотри, учись, не будь, как эта лоботряска с пятого этажа». Это были чисто формальные предупреждения, Игорь в них не нуждался.

Каждое утро он выходил из своей квартиры раньше, чем надо, и, спускаясь по лестнице, медлил, дожидался, когда этажом ниже послышатся ее шаги. Услыхав ее голос: «Ну, я пошла, мама», – Игорь сломя голову бросался вниз и оказывался на площадке одновременно с ней. Зимой она носила голубое пальто с серым каракулевым воротником и мальчишечью серую шапку. Игорь летел по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, перила дымились у него под рукой. Соня отступала на шаг (она тоже медлила, дожидаясь), улыбалась и говорила: «Доброе утро, мальчик». Разумеется, она и тогда знала, как его зовут, но считала необходимым таким образом подчеркивать разницу в возрасте.

Все началось в конце прошлого лета. В тот год Шутиновы вернулись с дачи раньше обычного, измученные и раздраженные. Хозяйка, у которой они несколько лет подряд снимали половину избы, прослышав о том, что Костя уехал за границу, вдруг подняла цены на все услуги чуть ли не вдвое: «Вы что же, экономить сюда приезжаете?» И, разругавшись с нею в пух и в прах, Шутиновы вернулись в Москву. Стояла обидная жара, повсюду в городе пахло краской и горячим асфальтом, над мостовыми висела синяя бензиновая гарь. Мама, вздыхая, принялась за уборку, а Игорь имел неосторожность сказать: «Нашли себе имение, это не вотчина, садовый участок надо было брать». И мама (она как раз протирала линолеум в прихожей) – мама наотмашь, сама не понимая, что делает, хлестнула Игоря мокрой тряпкой по лицу. Игорь остолбенел. Отец, увидев его лицо, буркнул: «Ну, это не метод» (как будто существует какая-то методика подобных конфликтов), – и по своему обыкновению ретировался на лоджию покурить, Игорь вопросительно посмотрел на маму – она стояла растерянная, опустив руки. Потом неловко усмехнулась и проговорила: «Ну что, попало тебе от мамы?» Игорь молча пошел в ванную, умылся. Мама вытирала пол, искоса поглядывая на него, отец курил на лоджии и, казалось, восхищался открывшимися перед ним далями. И, аккуратно прикрыв за собою дверь, Игорь шагнул на лестницу.

Спускался он медленно, обдумывая на ходу, как будет возвращаться домой. Было обидно, конечно, но не настолько, чтобы вставать в позу и требовать каких-то извинений. Сказать по правде, Игорь даже досадовал на себя за то, что так глупо выступил со своими сентенциями. Дверь Сониной квартиры была распахнута настежь – привычка, завезенная, наверное, в Москву из Брянска. Игорь всегда с трудом удерживался от искушения заглянуть внутрь. Ему казалось, что и воздух в этой квартире другой, не такой, как у него дома: прохладный и синий.

На пороге, одетая по-домашнему, в простеньком платье, стояла Соня.

– Здравствуй, – сказала она и отступила на шаг, как будто приглашала войти.

– Здравствуй, – буркнул Игорь. Сердце его заколотилось с такой силой, что где-то на площадке ниже задребезжало оконное стекло.

– Что это ты такой странный? – спросила Соня, бесцеремонно его разглядывая.

Игорь пожал плечами. Позднее ему не раз приходилось убеждаться, что Соня на редкость наблюдательна.

– А я осталась на второй год, – после паузы скороговоркой сказала она.

Игорь был поражен. В девятом классе на второй год не оставляют, во всяком случае, о подобной экзотике и слыхано не было в этих краях. Все мамины разговоры о «лоботряске» Игорь относил к восьмому классу, когда решался вопрос о ПТУ. Но Соня, пусть с грехом пополам, тогда проскочила этот рубеж, и слухи о том, что ее мать обтоптала где-то там все пороги, оставались на уровне фольклора. Однако дело было не в этом. Впервые в жизни Игорь видел вблизи живую второгодницу (вдалеке они еще порою мелькали): по его представлениям, все они должны были быть крупными нечесаными девахами с лошадиной походкой и хриплыми голосами, непременно намазанные и курящие. Но перед ним стояла красавица (во всяком случае, такою Игорь всегда ее считал) – и эти дикие слова: «Осталась на второй год», совершенно с ней не вязались. Вот почему на какое-то время Игорь потерял дар речи. Надо было что-то спросить, чем-то поинтересоваться, посочувствовать, что ли, но как – ему не приходило на ум. А Соня, казалось, наслаждалась его остолбенением.

– Вот так, дорогой, – усмехаясь, сказала она. – Теперь у вас в классе буду учиться. А у меня там знакомых никого нет. Кроме тебя, конечно.

Игорь открыл рот и ничего не ответил. Его бросило в жар. В самом сообщении не было ничего необычного, и, если бы него имелось время раскинуть мозгами, он сам пришел бы к выводу, что деваться ей некуда: в девятом «Б» перебор.

А ведь это означало, что теперь они ровня. И что Соня для него теперь такая же одноклассница, как все Ивановы, Петровы, Сидоровы, к которым можно спокойно забежать на полчасика поболтать просто так. Было от чего обмереть.

– Ты что же, не рад? – спросила Соня. – А я-то думала, вот Игорек будет рад. – Первый раз в жизни она назвала его по имени, и это еще раз подтверждало, что теперь они ровня. – Хочешь, я с тобой буду сидеть?

Игорь почувствовал, что краснеет. Смешной разговор, хочет ли он этого!

– Ну, заходи, – сказала Соня. – Что мы, собственно, стоим на пороге.

«Поймала репетитора», – говорила потом мать. Все это были, разумеется, оскорбительные взрослые домыслы, но ведь и в самом деле – она как будто его дожидалась.

Они вошли в ее комнату с голубыми обоями, тогда там были лишь тахта и старый письменный стол. Ни коврика на полу, ни картинки на стене, а воздух, действительно, прохладный и синий, без следа пыли и солнца из-за задернутых штор.

– Отчего у вас дверь все время открыта? – спросил Игорь, стесненно оглядываясь. – Не боитесь жулья?

– А, у нас нечего красть, – сказала она, пренебрежительно дернув плечом. – Все никак не можем устроиться.

Игорь снова покраснел. Он вспомнил, что говорила об этой семье мама («Из ломбарда не вылезают, а дочку одевают, как княгиню»). По странной ассоциации, из этих слов Игорь сделал вывод, что их квартира должна быть заставлена большими прямоугольными ящиками, но никаких ящиков не было.

– А двери открыты оттого, что маме воздуха в Москве не хватает. У нее аллергия на пыль, – пояснила Соня. – Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Игорь, стоя с нею рядом, машинально отметил, что он выше ее почти на голову: то ли вырос за лето, то ли издали Соня казалась взрослее и выше. А может быть, и то и другое.

Вошел мальчишка лет двух от роду. Штаны надеты косо, рубашка выползла, палец во рту.

– Зачем проснулся? – строго спросила Соня. Малыш не отвечал, только исподлобья глядел на Игоря.

– Откуда он взялся? – поинтересовался Игорь, инстинктивно пытаясь опередить его реплику: опыт подсказывал ему, что такой детеныш может брякнуть что угодно.

– Это брянский мальчик, племянник мой, – неохотно ответила Соня. – Как ни странно, я, знаешь ли, тетя.

Она испытующе взглянула на Игоря: как он отнесется к этому сообщению? Но Игорю было все равно, тетя – так тетя. Главное, он стоял рядом, в ее комнате, разговаривал с нею – это было почти что чудом.

– Ты с ним сидишь? – спросил он.

– Да нет, – возразила. Соня. – Иван у нас сам по себе. Правда, Иван?

Иван вынул палец изо рта и мрачно изрек:

– Гуляба. – Покончив таким образом с Соней, он повернулся к Игорю и, ясно улыбнувшись, протянул руки.

– Ишь ты, нахал, – сказала Соня. – Ты ему понравился. Иди, Иван, иди, не приставай к посторонним. На кухне конфеты.

Иван послушно побрел на кухню, подтягивая на ходу штаны.

– Ну, сядем? – спросила Соня и сама ответила: – Сядем.

Игорь присел рядом с ней на краешек тахты и, набравшись смелости, поднял глаза и взглянул ей в лицо. В книгах нередко встречаются высокопарные слова: «Он был ослеплен ее красотой». До сих пор Игорь относился к ним с недоверием, но теперь точно знал: да, так бывает.

– Мне говорили девочки, что ты за мной гоняешься, – лукаво сказала Соня. – Я что-то не заметила. Это правда?

– Вопрос терминологии, – ответил Игорь.

Соня прищурилась:

– Ого! Ну что ж, замнем разговор. Но разговор был замят ненадолго. Поговорили о пустяках: о знакомых ребятах, об учителях. Соня вела себя просто. Рассказывая о чем-нибудь, она брала его за руку – без умысла, просто так. Сначала он вздрагивал, потом привык.

И вдруг она сказала:

– А ты мне всегда нравился. Вот так. Это – чтобы не было недоразумений. – И поднялась, строго глядя на Игоря.

Игорь тоже машинально поднялся, ошеломленный тем, что услышал. Рухни сейчас потолок – его бы это даже не удивило.

– Пойдем куда-нибудь? – помолчав, спросила Соня. – Я только сдам Ивана, примерно через полчаса, и выйду.

Счастливый, умиротворенный, Игорь поднимался домой. Он настолько забыл о домашней ссоре, что, когда отец открыл ему на звонок и, ни слова не говоря, ушел в гостиную, Игорь искренне удивился: – А что случилось, товарищи?

Вспомнив и ахнув, он побежал на кухню. Мама плакала и повторяла: «Больше так не делай, больше так не делай…» Игорь обнял ее за покатые вздрагивающие плечи, поцеловал в щечку, румяную от кручины, искренне, от души попросил, сам не зная за что, прощения, и они помирились. Бедная мама, она даже не подозревала тогда, что все только начинается.

Дальше замелькало, как в тревожном сне. Солнце едва успевало всходить и закатываться, лужи – высыхать на асфальте, дождь – проходить. В памяти Игоря эта осень была совершенно бредовой: шапки снега на желтой листве берез, яркие грибные дожди сквозь оледенелые ветки. У него был особый отсчет времени: вчера он взял ее за руку и поднес ее светлые пальцы к губам, а она смотрела на него, склонив по-взрослому голову, с участливым любопытством; сегодня они сидели на скамейке в сквере, и он поцеловал ее в щеку, а потом еще раз, в краешек рта, и она сказала: «А вот этого совершенно не нужно».

Первого сентября она пришла в девятый «А» Все должны были догадаться, хотя Игорь и Соня нарочно сговорившись, явились порознь. Женька кинулся к Игорю – и остановился как вкопанный в трех шагах: вокруг Игоря было как силовое поле.

Соня вошла в класс, встреченная сдержанным шушуканьем девочек, красивая, светлоглазая, гордая. Села рядом с Игорем, не взглянув на него, расправила, как крылышки, локти. Впрочем, никаких эксцессов не произошло. Учителям, видимо, на руку было, что они сидят вместе, девчонки быстро сделали мудрые выводы и уже на третий день перестали хихикать, а ребята – были среди них и такие, которые готовы год зубоскалить, повторяя всем надоевшие шуточки, но тут неоценимую помощь оказал Игорю друг Женька. Отстраненный, но не обиженный, он взял на себя добровольные функции стража чести и сумел, неважно какими способами, добиться того, чтобы имена Игоря и Сони не упоминались без особой нужды.

4

Итак, Соня втащила Игоря за руку в свою комнату и захлопнула дверь. Игорь в нерешительности остановился на пороге: большеротая, веснушчатая девчонка эта держала его в состоянии напряженного ожидания, она была непредсказуема. Игорь никогда не мог вычислить заранее, встретит ли она его улыбкой или сядет от него поодаль, насупившаяся, зевком приветствующая каждое его слово: «Мели, Емеля, твоя неделя». Это была первая девчонка, которая призналась ему, что он ей нравится, и точно так же первая (и пока единственная), сказавшая ему, что он «заунывный дебил».

Сегодня была явно не «Емелина неделя»: демонстративно защелкнув замок, Соня прислонилась к двери спиною и, глядя поверх плеча Игоря, тихо засмеялась.

– Извини, что наскандалила, – шепотом сказала она. – Я нечаянно. Думала, ты и правда не придешь.

Следующие четверть часа прошли в молчании: Игорь гладил ее по щеке, трогал губы и челку, а она стояла, полуприкрыв глаза, и улыбалась. Никогда больше (после того раза в августе) она не позволяла ему поцеловать себя – и приучила настолько, что даже самая мысль об этом казалась ему отвратительной.

– Ну ладно, все глупости, – проговорила она наконец и, потянувшись к Игорю, почти дотронулась до его уха губами. – Забыли? Забыли. – Эта игра в вопросы-ответы с самою собой, как будто никакого Игоря не было, иногда его обижала. – А собственно говоря, зачем ты пришел? – спросила она, усмехаясь. – Я так поняла, что завтра тебе в школу не надо.

– Едем Костю встречать, – сказал Игорь.

– О да, событие века, еще один ловкач приезжает из-за границы.

Наверное, после этих слов можно было бы распахнуть дверь и с достоинством удалиться. Но тогда пришлось бы отстранить Соню, взять ее за плечи, улыбающуюся, домашнюю, встряхнуть хорошенько – нет, на это у Игоря не хватило бы духу. Кроме того, она не в первый раз отзывалась о Косте так неприязненно, и если уж терпел раньше – оставалось терпеть и сейчас. Он много рассказывал ей о Косте, пытаясь ненавязчиво внушить, какой у него веселый, добрый, умный, справедливый брат. Соня слушала его рассказы внимательно, но глаза ее недоверчиво поблескивали: «Мели, Емеля, твоя неделя!»

– Прямо не брат, а роль человека в обществе.

Журнал с той самой фотографией Кости она каким-то образом ухитрилась достать («Выкрала в читалке»– таково было ее объяснение, и, право же, у Игоря имелись основания предполагать, что так и обстояло дело) – всего лишь для того, чтобы перед каждым занятием ставить этот журнал на книжный пюпитр и предлагать Игорю присоединиться к издевательской молитве: «Хвала тебе, о роль человека в обществе, мы о тебе не забываем ни на секунду, как ты не забываешь о своей зарплате…» – и так далее и тому подобное.

– Странно, что ты так его не любишь, – огорчался Игорь. – Что он тебе сделал?

– Слишком вежливый он, – отвечала Соня с усмешкой. – Поздоровается, улыбнется, даже поклонится. А глаза колючие, как репейники.

Однажды она сказала:

– Господи, хоть бы он никогда не приезжал! Он нас с тобой рассорит.

– Чепуху ты говоришь, – рассердился Игорь.

– Нет, не чепуху. Я говорю то, что знаю.

Любопытно, думал Игорь, глядя на нее, одному человеку приходится с пеной у рта доказывать свою заведомую правоту, и чем больше он горячится, тем нелепее выглядит, и даже если у него хватит нервов опровергнуть все возражения, все равно правота остается какой-то сомнительной, и люди расходятся, посмеиваясь про себя и крутя головами. А другому достаточно сказать: «Я знаю», – и не нужно утруждать себя доводами: все вокруг замолкают и принимают сказанное к сведению. Самоуверенность? Нет, не то, как раз самоуверенные люди любят горячо и многословно доказывать свою правоту, и с ними охотнее спорят.

Спорить с Соней было бессмысленно: если Игорь «заводился» (что, впрочем, случалось нечасто), она смотрела на него, пренебрежительно щурясь, а потом говорила: «Ты мне все равно ничего не докажешь». При всем этом Соня была мудра, как змий. Ей ничего не стоило, мельком взглянув на человека, сказать: «Слизняк», – и тут же о нем забыть. И человек этот мог лезть из кожи, показывая, как он умен, воспитан, деликатен, утончен, если хотите, – все равно на поверку рано или поздно он обнаруживал себя слизняком. «Ловкачами» Соня называла всех, кто был ей почему-либо неприятен, а в минуты раздражения – всех вообще москвичей. Она была уверена (или притворялась уверенной или внушила себе, что уверена): в Москве живу одни ловкачи.

– Но ты пойми, – втолковывал ей Игорь, – это какой-то вульгарный географический детерминизм так не бывает, чтобы в одном месте собирались исключительно хорошие люди, а в другом – исключительно плохие. Процент хороших людей во всем мире – это константа, ты понимаешь? Ну, скажем с поправкой на капсистему, но все равно константа, пойми!

– А я тупая, я идиотка, – насмешливо отвечала Соня, с особым вкусом выговаривая эти слова, – я даже не знаю, что такое «детерминизм» и «константа», и не докажешь ты мне ничего. Королева Володьку знаешь? У нас в восьмом классе большим человеком был: член комиссии по профориентации. Уж так активничал, такие красивые слова говорил доказывал, что в ПТУ совершенный рай. Экскурсии на заводы через отца устраивал, встречи с передовиками. А перешел в девятый – и сидит себе в ус не дует. Поди ему теперь напомни про ПТУ – рассмеется в лицо. Вот тебе и константа. Посмотришь на вас – такие бойкие, деловые, красноречивые. «Роль человека в обществе»… А каждый в уме свой балл подсчитывает. И ты, Игорек, не исключение, хоть ты и получше других. Тоже, наверно, по ночам свой карманный калькулятор гоняешь, пятерки с четверками складываешь и делишь.

– Ну, если тебе нравится так думать… – улыбаясь, говорил Игорь. В этом смысле его душа была спокойна: сколько бы он ни складывал и ни делил, результат был бы один и тот же.

– Не складываешь – значит, в чем-то другом ловчишь. Вы тут по-другому не можете. Скажи, зачем ты сделался председателем учебной комиссии? Тебе что, нравится десятиминутки проводить?

– Кто-то же должен это делать…

– Кто-то должен и тротуары песком посыпать. Но почему ты?

Игорь молчал. На этот вопрос ему было бы непросто ответить. Для каждой десятиминутки по итогам недели он вычерчивал графики на миллиметровке и делал это с увлечением, красиво и аккуратно, разноцветной тушью. Ему льстила мысль, что этим он вносит свой вклад в общее упорядочение жизни. Но признаться в этом Соне значило быть высмеянным, и высмеянным жестоко.

– Ну, ладно, оставим тебя в покое, – великодушно соглашалась Соня. – А дрожите как! Тошно смотреть. Сорокина, Фоменко, Туренина возле Оганесян крутятся: ну как же, у этой канистры папа в Союзе журналистов, а они все пишущие-читающие, беседы о пользе чтения проводят, умереть можно. У Новикова дядя доцент МГИМО, и думаешь, зря все наши англофоны за ним цепочкой ходят? Игра в медведя называется.

– В какого медведя?

Соня произносила «медведя», и, переспрашивая, Игорь старался деликатно ее поправить. Но Соня этого замечать не желала.

– Ну, я не знаю, как у вас в Москве. Один держит за талию другого, тот – третьего, третий – четвертого…

– А, это дракон.

– Пускай по-вашему, игра в дракона. Так вот, я в дракона играть не хочу. Мне скучно. Если бы не мама, я бы давно возле рынка в чулочном ларьке торговала.

Фраза насчет чулочного ларька очень нравилась Соне, возможно, потому, что Игоря она раздражала. Он живо представлял себе Соню, выглядывающую из окошка чулочного ларька, и недовольно хмурился.

– С твоими-то способностями…

– Оставь мои способности в покое. Я ведь тупая, я идиотка, и ты это прекрасно знаешь.

Соня как будто гордилась двойками. Получив очередной «банан», она шла через класс к своему месту, усмехаясь и всем своим видом говоря: «Ну что, дождались?» Когда она садилась, Игорь взволнованным шепотом начинал «разбор полета»: делать надо было то-то и то-то, отвечать так и так. Но Соня его не слушала и, кажется, ненавидела в эти минуты.

– Ну, ладно, – сказала наконец Соня. Легко, как неодушевленное препятствие, обошла Игоря и села за свой маленький письменный стол. – Давай заниматься. Что у нас сегодня?

– Геометрия, – ответил Игорь и тоже сел за стол, касаясь Сониного колена. – Муза тебя вызовет, она мне сказала.

– Тебе? – насмешливо переспросила Соня. – А отчего же не мне? Или пусть бы уж лучше объявление повесила: «Причиняю добро, обращаться туда-то».

– Добро есть добро, – помолчав, рассудил Игорь. – После двух двоек подряд у тебя есть возможность…

– Получить тройку? – перебила его Соня. – Так пусть и поставит. Зачем устраивать аттракцион?

– Не аттракцион, – возразил Игорь. – Нам с тобой дается шанс, и грешно им не воспользоваться.

– Ах, какая она добрая! Прямо печется обо мне. Как папочка Мартышкин.

Словно в ответ на ее слова в дверь постучали, и ласковый голос «дяди Жоры» произнес:

– Сонечка! «Байкальчику» хочешь?

– Захлебнись ты своим «байкальчиком», – вполголоса проговорила Соня, а вслух резко сказала: – Не хочу!

Воспользовавшись наступившей паузой, Игорь начал объяснять геометрию. Математика у Сони особенно не шла (впрочем, и с физикой дело обстояло плачевно, а разных там историй-литератур она вовсе не воспринимала и называла «водянкой»). Соня до сих пор была убеждена, что мир исчисляется только целыми, а дроби – это нечто незаконченное, недосчитанное, дефективное. Получив при решении дробь, она начинала злиться: «Ну, так же не может быть!» «Почему? – недоумевал Игорь. – Это точность, а точность и есть красота». «Нет, красота – в неточности», – возражала Соня.

На карманном калькуляторе своем (подарок Нины-маленькой; Соня постоянно над ним насмехалась, ей и горя не было, что его сестра пустила на эту покупку весь свой первый гонорар) Игорь как-то показал Соне математический фейерверк, которым можно удивить разве что пятиклашку: набираешь 17, делишь на 3, и в окошечке вспыхивает зеленое цифровое чудовище. «Да ну, подстроил что-нибудь», – недоверчиво сказала Соня. Долго она нажимала кнопки сама, все делила по его подсказке 11 на 3, 13 на 9, упрямо тыкая пальцем, – и, видимо, была поражена разверзшейся перед нею числовой трясиной, «Фу, гадость какая, – бормотала она, а Игорь с умилением наблюдал за нею, гордясь своей простенькой выдумкой, расшевелившей человеческое любопытство. – Сплошные сороконожки». Но вдруг случайно набрала 18:3 и обрадовалась, как ребенок. «Видишь, – торжествующе сказала она, – кончился твой фокус».

Прямая, плоскость, точка – все эти элементарные абстракции для нее не существовали. Под плоскостью она подразумевала любую поверхность, прямую упорно называла чертой или даже черточкой, а когда Игорь пытался втолковать ей, что такое, собственно, точка, она сердилась: «Ну, ладно, хватит водянки. Давай по существу». Аналогичные трудности возникали и в гуманитарных предметах: перед вопросом, чем отличается «страна» от «государства» (или «государство» от «правительства»), Соня становилась в тупик.

Умом Игорь понимал, что с таким багажом Соня никак не могла блистать в сказочной школе своего детства, а значит, все рассказы Натальи Витальевны на этот счет были, мягко говоря, «мультипликацией», цветными движущимися и озвученными картинками к вымышленной истории. Но зачарованные, не-разбуженные возможности ему чудились и в Сонином незнании: быть может, думал он, за этим скрывается какое-то высшее понимание, в конце концов сам Эйнштейн в молодости упорно не понимал элементарных вещей. Соня и мама ее были убеждены, что Игорь им верит, как верил добряк «дядя Жора», для которого все эти истории, собственно, и рассказывались. Но Игорь давно уже догадался, зачем это делается: Соня и Наталья Витальевна хотели всеми правдами и неправдами приукрасить свою бедную прошлую жизнь и, похоже, сами уверовали в сотворенную сказку. Чем чаще Наталья Витальевна повторяла фразу о пятикомнатном доме на виду у всего города, тем отчетливее Игорю представлялась тесная комнатушка с хмурыми окнами, где незаметно и тихо жили, мечтая о своем счастье, две женщины, большая и маленькая. А сказочный принц «дядя Жора» все не являлся, то ли дожидаясь персонального приглашения, то ли терзаясь обидой студенческих лет… Когда же он объявился наконец в Брянске, не было ни пятикомнатного дома с зеркальными стеклами, ни французских гостей, ни фантастических школьных успехов. «Мы переживали трудное время», – коротко говорила об этом Наталья Витальевна, не вдаваясь в подробности. У этой женщины была натура королевы в изгнании, надеющейся вернуться на законный престол. То, что такой престол существует, само собой подразумевалось. И эта уверенность передавалась всем окружающим, Игорю в том числе.

Геометрию Игорь любил, рассказывал ее толково, сам увлекся при этом, а когда вдохновение улеглось, увидел, что Соня смотрит на него с улыбкой.

– Ты будешь неплохим администратором, – неожиданно сказала она.

Игорь был задет.

– Я вижу, ты сегодня не в форме, – хмуро ответил он.

– Нет, ученым ты не будешь, – не унималась Соня. – Для ученого ты слишком хорошо все понимаешь.

– А что же, ученый не должен понимать?

– Должен – не то слово. Ученый хочет понимать, если он не ловкач. А ты и так понимаешь.

Наступило молчание.

– Ну, не сердись, – проговорила она, видя, что Игорь изменился в лице. – Я все запомнила, что ты рассказал. Иди домой, я сегодня злая.

– Нет, – сказал Игорь. – Не уйду, пока не убеж-дусь… не убежусь…

Соня засмеялась.

– Пока не приду к убеждению, – сердито закончил Игорь, – что ты готова.

– Ой, какой обязательный, какой правильный! – растягивая слова, произнесла Соня.

– Что ж тут плохого? – спросил Игорь. Соня пожала плечами. – Не пойму: что ты за человек? – отвернувшись, буркнул он.

– Глупый вопрос, – быстро ответила Соня. – Для себя я одна, для тебя – другая, для Мартышкина – третья, для мамы – четвертая. И так далее. И все, в том числе и я, видят меня так, как считают нужным.

– Ишь ты, релятивистка, – возразил Игорь, медленно поворачиваясь. – Есть объективная истина…

– Где, в личном деле? Учителя тоже смотрят, как им удобнее: ага, это такая. Оказалось, нет. Ну, тогда – такая. Всем от меня что-то нужно, и оценивают меня в зависимости от того, как я справляюсь.

– Наверно, твой племянник Иван знает, какая ты есть, – сказал Игорь с улыбкой. – Ему-то от тебя ничего не нужно.

– Ошибаешься, – отпарировала Соня. – Спроси его: «Кто ты, Иван?» – и он тебе ответит: «Я генерал». Ему очень нужно, чтобы я в это верила.

– Но если собрать все эти данные вместе…

– И начертить график, – перебила его Соня. – Попробуй, собери. Тебе, например, нужно, чтобы я поступила в какой-нибудь институт стали и сплавов, окончила его и стала бы для тебя фирменной женой. Если же я буду торговать в чулочном ларьке… видишь, уже не нравится. Еще тебе хотелось бы, чтобы я была на год моложе, втайне тебя это тяготит. И не красней, пожалуйста, я и так знаю. А вот Мартышкину наплевать на мой возраст и даже на то, где и чем я буду торговать. Ему нужно, чтобы я была ему хорошей падчерицей. Слово-то какое, как грязное полотенце. «Падчерица»… А я совсем не хочу быть ничьей падчерицей, мне это не идет. И фамилия, которую он мне навязал, тоже. Осчастливил, удочерил. Видите ли, мама – это его институтская любовь, он ее ждал, ни на ком не женился. Господи, как мы хорошо жили без него в Брянске, мне никакой отец не был нужен. Не знала я отца и знать не хотела. Нет, явился со своими нуждами…

– Мне кажется, он тебя любит, – осторожно заметил Игорь: разговор опасно приближался к запретному.

– Ах, любит, не любит – какое мне дело? – с досадой сказала Соня. – Да не меня он любит, а себя, свою загубленную молодость. В таком же смысле и Муза Ивановна меня любит: не меня, а свои собственные школьные двойки.

Здесь Соня была отчасти права: математичка Муза Ивановна питала к ней необъяснимую симпатию и, награждая ее очередным «бананом», так сокрушалась и горевала, как будто ставила двойку самой себе. Игорь подозревал, что Муза Ивановна мучается тем же «комплексом Эйнштейна», но, оказывается, у Сони было наготове совсем иное объяснение.

– Ты хочешь спросить: «А я?» – безжалостно продолжала Соня, хотя Игорь ни о чем ее не собирался спрашивать. – Тебе, Игорек, не хватает собственных ошибок, тебе тоскливо без ошибок жить. Я для тебя находка. И шел бы ты лучше домой. А то завтра скажет твой заграничный братец: «Что это у Игорька моего такой бледный вид?» «А это Софья Георгиевна Мартышкина его доконала».

Игорь встал: на сегодня с него и в самом деле было достаточно.

– Да, ты точно не в форме, – сказал он. – Пойду.

– Вот и правильно, – ответила Соня и тоже встала.

– Но на будущее, – глядя в сторону, проговорил Игорь, – не трогала бы ты лучше моего брата.

– Хорошо, – неожиданно согласилась Соня и поцеловала Игоря в щеку. – Спокойной ночи. Я махну тебе в окошко рукой.

Игорь повернулся и шагнул в большую комнату. «Дядя Жора» по-прежнему сидел за столом в майке и делал вид, что читает газету. У него были печальные, совсем собачьи глаза.

– Ну, позанимались? – тихо спросил он. Слышимость в квартире была идеальная.

– Да, позанимались, – ответил Игорь. – Всего хорошего.