Текст книги "Святая Русь - Князь Василько (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Нет, никак не мог успокоиться святитель Кирил

Г л а в а 3

НЕ СНИСКАЛ ЯРОСЛАВ СЛАВЫ

Многие годы не ведала Ростово-Суздальская Русь покоя. То ее раздирали междоусобные войны, то на ее земли набегали волжские булгары, а в последние годы насела и Мордва, разорив и опустошив многие порубежные селения.

Князю Василько вновь пришлось собирать дружину и народное ополчение. На вече он молвил:

– Иноверцы топчут наши земли, жгут деревни и села, уводят в полон детей, девушек и молодых мужчин, а стариков секут саблями. Не довольно ли терпеть мокшан и эрзя?⁶⁹ Не пора ли достойно ответить нехристям?

– Пора, князь. Город выступит вкупе с твоей дружиной. Накажем поганых! – дружно отозвались ростовцы.

Василько благодарно поклонился вече в пояс, на душе его потеплело. Добро, когда своего князя поддерживают горожане. То немалая честь. В иных вечевых городах князей и с помоста скидывают, и гонят взашей. Взять Великий Новгород, там редкое вече без драки. А уж сколь князей изгнали – не перечесть! Здесь же, в Ростове, не только простолюдины, но и гордые, властные бояре Константина Всеволодовича возлюбили и искренне оплакивали его смерть. Вот и его, Василька, пока ростовцы во всех делах поддерживают. И на подновление крепости не поскупились, и на восстановление Успенского собора денег не пожалели. Работы всюду заметно оживились.

Василько намеревался выступить в поход после Матрены зимней, когда зима на ноги встает и налетают морозы. Но в зазимье хлынули затяжные дожди, кои лили до самого января, и поход пришлось отложить. А тут и великий князь наконец-то не вытерпел мордовских набегов и приказал собрать со всех подвластных ему княжеств дружины.

Среди эрзя и мокшан не было единогласия. Одни мордовцы, расселившиеся по рекам Пьянс, Суре и Мокше, под началом князя Пуреша, давно дружили с русскими князьями и помогали им сражаться с булгарами. Другие, жившие по рекам Выше и Уне, во главе с князем Пургасом, зачастую вместе с булгарами нападали на русские земли.

10 января 1228 года, когда землю наконец-то сковал мороз, ростовская рать вышла из города на сборный пункт. До самых крепостных ворот Василька провожала молодая княгиня. Ехала обочь на коне, с тревожной и грустной печалинкой глядела на Василька и сердобольно говорила:

– Береги себя, любый мой. Сказывали мне, что в сечах ты предерзок, в самую гущу врагов кидаешься. Остерегись! Ты и мне, и Ростову, и сыну моему живым нужен.

– Аль наверняка сын будет? – улыбнулся Василько.

– Будет, мой любый. Именно сын!

Василько спешился, снял с коня княгиню и горячо обнял.

– Тем более вернусь со щитом, Мария.

Расцеловав жену, князь легко и пружинисто вскочил на седло и, привстав на серебряные стремена, оглядел свою рать. Доброе собралось войско, хорошо оружное. Даже ополченцам не пожалели бояре выделить коней из своих табунов. Села и деревни дали войску крепких мужиков и парней, кои силой своей не уступают дружинникам. Руки смердов всегда за нелегкой работой – наваливаются на орала,⁷⁰ молотят увесистым цепом осеннее жито, валят топором неохватные дерева... Как не быть силушке? Взять вон того высоченного детину, что возвышается на буланом коне. Хоть и засельщина, но под распахнутым бараньим кожухом его поблескивает кольчуга, а на поясе – меч в кожаных ножнах. И откуда только добыл доспехи этот богатырь?

А на буланом коне сидел Лазутка Скитник. Он, на всякое дело умелец, отковал себе кольчугу и меч в сельской кузне. Отковал загодя, ведая, что настанет время, когда белогостицкая община пошлет его в княжье войско.

В избе остались отец с матерью, жена Маняша и двое сыновей. Старый Егорша, провожая Лазутку в поход, молвил:

– И конь у тебя добрый, и доспех сработал крепкий. Мир на тебя надеется. Ты уж не осрамись.

– Да ты что, батя? Аль для сраму я меч острил? – загорячился Лазутка. – Да я на медведя с рогатиной хаживал.

– Ну-ну, не петушись. На медведя хаживал, а в сечах не бывал. Там от одной крови рука дрогнет.

– У меня не дрогнет, батя.

На Лазутке повисла Маняша, запричитала:

– И пошто ты воевать собрался, родненький! На кого малых чад покидаешь?

– Ну, буде, буде, – отстраняясь от жены, ворчливо произнес Лазутка.

Мать, тем временем, набивала седельную суму сухарями, лепешками и сушеным мясом, а затем продела через голову Лазутки ладанку-оберег на крученом гайтане⁷¹ и трижды перекрестила.

– Да хранит тебя Бог, сынок.

В Ростове ополченцев разбили на сотни и десятки. Сотский, оглядев своих подопечных, сразу же заприметил могутного воя в кольчуге.

– Будешь десяцким.

– Да я ж отроду в начальных не хаживал.

– Ничо, привыкай. И чтоб твои робяты дурака не валяли. На брань идем!

Под началом Лазутки оказались шестеро мужиков из Белогостиц, остальные – из соседнего села, кои были хорошо знакомы. Так-то и лучше: приглядываться не надо, а то ведь чужая душа – потемки.

Мужики и парни на старшинство Лазутки были согласны: земляк, нравом незлобивый, в любых делах сноровист, пусть коноводит.

Ростовская рать шла на сборный пункт под началом братьев Василька и Всеволода. Всеволоду седмицу назад исполнилось восемнадцать лет, и он очень был похож на брата своего: такой же рослый, русокудрый, широкий в плечах. Василько и Всеволод, не в пример другим сородичам, никогда не враждовали и жили дружно, хорошо помня завет отца, кой перед своей кончиной назначил старшего Василька на стол ростовский, а Всеволода – на ярославский, молвив при этом:

– Сыновья мои! Будьте в любви между собой, всей душой бойтесь Бога, соблюдая его заповеди, подражайте моим нравам и обычаям: нищих и вдов не презирайте, церкви не отлучайтесь, иерейский и монашеский чин любите, книжного поучения слушайтесь. Слушайтесь и старших, кои вас добру учат, ибо вы оба еще молоды. Я чувствую дети, что конец мой приближается, и поручаю вас Богу, пречистой его матери, брату Юрию, кой будет вам вместо меня.

Никогда братья не забывали предсмертных слов отца и княжили плечо к плечу, всячески поддерживая друг друга. Ярославский стол Всеволод получил в восемь лет, но большую часть времени провел вкупе с Васильком в Ростове, под присмотром матери Анны Мстиславны. Когда Всеволоду исполнилось семнадцать, великий князь отправил своего племянника в Переяславль, но княжение его там было недолгим. Не прошло и года, как князь Владимирский отозвал Всеволода из Переяславля, а на его место послал своего брата Святослава. Замена оказалась неожиданной для Всеволода. Он приехал в Ростов к брату и лишь развел руками:

– Дядя наш непредсказуем. А ведь Переяславль принял меня с радушием.

– В том-то и твоя беда. Я хорошо ведаю, как ты сдружился с переяславцами. Тебя признали и начали говорить: «Это не брат Юрия – Ярослав Всеволодович, коего мы из Переяславля выгнали». Дядюшке же нашему сии разговоры, как нож в сердце. Он никогда не любил ростовских князей. А вот за Ярослава он неустанно печется, надежный заступник, дружины своей не щадит. Вот так-то, брате.

Юрий и Ярослав были близки по духу: оба жесткие и коварные, во многом похожие на своего отца Всеволода Третьего. Ярослав же особенно выделялся. О его вздорном, неуживчивом характере ведала вся Русь. Семь лет он княжил в Переяславле Залесском, и все эти годы враждовал не только с боярами, но и с посадским людом. Дело дошло до того, что Ярославу пришлось убраться из города. Тогда Всеволод послал своего сына на княжение в Рязань, но и здесь Ярослав пришелся не ко двору. Рязанцы «стали хватать и ковать людей его и некоторых уморили, засыпавши в погребах». Разгневанный Ярослав запросил помощи у отца. Всеволод немешкотно пошел с дружиной к Рязани и приказал горожанам выйти на Оку на ряды, то есть на суд с князем своим Ярославом. Но рязанцы по-прежнему не захотели видеть у себя на княжении Ярослава. Взбешенный сын закричал отцу:

– Огнем и мечом!

Всеволод повелел захватить вышедших на Оку рязанцев, «потом послал войско в город захватить их жен и детей; город был зажжен, а жители его расточены по разным городам». Месть Всеволода за изгнание Ярослава из Рязани была настолько велика, что он приказал сжечь города Белгород и Серенск, за их поддержку рязанцев.

В 1215 году новгородский князь Мстислав Удалой собрал вече и объявил Господину Великому Новгороду, что неотложные дела отзывают его в Южную Русь и что он всегда будет защитником новгородцев, однако ж дает им волю избрать себе другого князя.

Народ с сожалением распрощался с Мстиславом и долго рассуждал, кем заменить столь великодушного князя. А может, позвать Мстиславова зятя, кой был женат на дочери Удалого? Ярослав хоть крут и горяч, но коль породнился с Мстиславом, будет таким же добрым и справедливым.

Крепко же ошиблись новгородцы! Ярослав начал свое правление «строгостию и наказаниями», сослав в Тверь некоторых закованных в цепи бояр и повелев разграбить двор тысяцкого. В Новгороде (в который уже раз!) вспыхнула замятня, улица пошла на улицу, стенка на стенку. Досталось и знати. Убили боярина Овстрата с сыном, бросив их тела в ров.

Многие были недовольны новым князем. Раздосадованный Ярослав уехал в Торжок, затаив злобу на новгородцев.

– Дождутся они у меня! В ногах будут ползать – не прощу!

И случай притеснить Новгород и привести его в свою волю скоро представился. В самый серпень на Новгородскую волость вдруг ударил невиданный мороз и побил весь хлеб.

Ярослав, ослепленный злобой, захватил весь хлеб в изобильных местах и приказал не пропускать ни одного воза в Новгород. Ослушников ожидала смертная казнь.

В Новгороде начался голод. Кадь ржи покупали по десяти гривен, овса – по три гривны, воз репы – по две. Бедняки-простолюдины если сосновую кору, липовый лист, мох, отдавали детей в вечное холопство. А голод свирепствовал. Скудельница была полна от трупов. Мертвые валялись на площадях, улицах, на полях, коих не успевали съедать собаки. Вымерла большая часть новгородцев, оставшиеся в живых послали к Ярославу на переговоры знатных людей, но князь их даже выслушать не захотел. Ядовито и враждебно высказал:

– Дождались! Да по мне пусть сдохнет весь Новгород – и всё едино не прощу! Вас же укажу в железа заковать и уморить голодом.

(Таким злым и жестоким, увы, был отец Александра Невского). Новгород, и в самом деле, мог поголовно вымереть, но 11 февраля 1216 года в город приехал Мстислав Удалой. Его встретили с восторгом. Князь заявил, что помнит свое обещание и что освободит из неволи невинных новгородцев, заключенных в Торжке и восстановит благоденствие Новгорода.

– Быть посему или сложу свою голову!

Народ дал клятву не расставаться с Мстиславом «ни в животе, ни в смерти». Удалой приказал схватить Ярославова наместника и заковать всех его приближенных, а затем позвал к себе уважаемого новгородцами священника и отправил его к Ярославу с дружелюбной грамотой: «Сын! Кланяюсь тебе: мужей и купцов отпусти, из Торжка выйди, а со мною любовь возьми».

Но и на сей раз Ярослав остался верен своему характеру. Он отверг мирное предложение, а сам же изготовился к войне: возвел на пути к Торжку засеки, укрепления и снарядил к Мстиславу сто новгородцев, казавшихся ему преданными, с поручением – поднять против Мстислава бунт и выпроводить его из города. Но сии посланцы, видя единодушие сограждан, примкнули к ним.

Разгневанный Ярослав собрал всех бывших у него новгородцев, числом более двух тысяч, оковал цепями и разослал по своим городам, отняв у них коней, пожитки и деньги. В надежде на могущество брата, Юрия Всеволодовича, он грозился наказать тестя.

Великий князь Владимирский начал собирать на Мстислава большую рать, но тот запросил помощи у Константина Ростовского, на коего неоднократно ходил войной Юрий Всеволодович.

Константин выступил из Ростова с сильной дружиной. Знаменитая битва состоялась на Липицах, где Юрий и Ярослав были посрамлены и жестоко разгромлены.

Князь Ярослав не снискал на Руси ни славы, ни любви народной. Зато сторицею это сделал его сын Александр Невский.

Г л а в а 4

ЖИЗНЬ КРАСНА ДЕЛАМИ

В конце января 1228 года русская рать вошла в землю мордовского князя Пургаса, «пожгла и потравила хлеб, перебила скот, а пленников отправила домой». Мордва скрылась в лесах и твердях, а кои не успели спрятаться, тех перебила младшая дружина Юрия Всеволодовича.

Князья и на сей раз действовали обособленно. Юрий Всеволодович расположился в одном мордовском селении, Ярослав в другом, Василько в третьем. Ростовский князь, находясь в избе старосты с Воиславом Добрыничем, сетовал:

– Надо бы собрать на совет князей, а Юрий того не захотел. У Пургаса мы разбили лишь передовые полки. Сам он откатился назад, а когда мы покинем его земли, он вновь пойдет на Русь. Надо идти дальше, разбить главные силы и вынудить Пургаса заключить мир.

Воислав Добрынич, опростав после обеденной трапезы жбан квасу, отер усы и бороду и пытливо глянул на Василька.

– А коль булгары вступят в союз с Пургасом? Их войска довольно многочисленны.

– И о том думал, воевода. Ныне и наши войска зело крепки, и коль мы вошли в Пургасову волость, надо решительно действовать, а то когда еще соберемся.

Василько прошелся по избе. В подслеповатые оконца, затянутые бычьими пузырями, била снежная пороша, слышался воющий, неугомонный ветер.

– Дело сказываешь, княже. Не худо бы и дале двинуться... Не худо бы, – раздумчиво произнес Воислав Добрынич, но в словах его чувствовалось какая-то недосказанность, и это насторожило Василька.

– Аль что не так, Воислав Добрынич?

– Впереди – непроходимые дебри, глухие места, да и сугробы выше головы. Искать войска Пургаса – немалый риск.

– Не узнаю тебя, воевода. Побеждать без риска – побеждать без славы. Сугробы, вишь ли, помеха. А на что мы лыжи прихватили? Издревле наши вои ходили на лыжах, пролезали по любым неудобицам и уничтожали врагов. Чего ж ныне так не предпринять?

– Предпринять можно, Василько Константиныч. Но ты попытай убедить в том князя Юрия.

– И попытаю! Неча пиры задавать, когда и полдела не сделано. Неча!

Василько толкнул ногой дверь и окликнул своего ближнего гридня – меченошу:

– Славутка!..Седлай коней!

Воислав Добрынич лишь головой крутанул. Молодая кровь в князе играет. Едва ли чего он от князя добьется. Тот зело не любит, когда племянники начинают ему что-то советовать. Он сам-де семи пядей во лбу.

Дружина Юрия Всеволодовича расположилась в селении князька Янгина, кой, потеряв добрую сотню джигитов, скрылся в лесах. Всюду дымились костры, неистребимо пахло жареным мясом. Подвыпившие вои, вырезав у мордовских мужиков скот, подвесили на вертела говяжьи и бараньи туши.

Из одной избы выбежала полуголая мокшанка, что-то истошно закричала на своем языке. За девушкой устремились трое воев, настигли и с хохотом повалили в сугроб.

Василько подскочил на коне к насильникам и принялся их стегать плеткой.

– Прочь, прочь, жеребцы!

Вои поползли в стороны, но князь, перегнувшись в седле, всё стегал и стегал гридней. Меченоша Славутка от удивления даже рот раскрыл: никогда еще он не видел Василька в такой ярости.

На помощь «жеребцам» побежали от костров дружинники, выхватили мечи, закричали:

– А ну стой!

– В куски посечем!

На Васильке не было княжеского корзно, иначе бы гридни и слова сказать не посмели. А тут – чужак в обычном зимнем полукафтане, в кои облачены многие дружинники.

Увидев, как на него набегают вои с обнаженными мечами, Василько вытянул из ножен и свой меч.

– Да я сам вам головы посрубаю!

И быть бы крови, если б не торопливый возглас Славутки:

– Стой, гридни! То князь Ростовский!

Гридни тотчас опустил мечи. Затуманенными глазами уставились на всадника на стройном чубаром коне. И впрямь князь Ростовский: высокий, могутный, с волевым продолговатым лицом. Поклонились в пояс:

– Прости, княже. Не признали.

Василько, остывая от внезапно нахлынувшего гнева, подъехал к насильникам и сердито молвил:

– Вы хоть и не мои гридни, но коль вновь изведаю о вашем похабстве, то попрошу князя Юрия содрать с вас три шкуры... А девушку эту облачите в кафтан и отведите домой.

– Отведем, князь.

Гридни проводили Василька хмурыми глазами. Этот князь слов на ветер не бросает. В Чернигове троих дружинников снял с сотских и приказал кинуть в поруб. Дружинники норовили найти защиту у своего князя, но тот встал на сторону Василька: те, кто не исполняет волю князей, должны отвечать по всей строгости, о том и «Русская правда» глаголит.

У нарядного дворца местного князька Янгина толпились старшие дружинники – бояре и княжьи мужи в теплых шапках и меховых шубах: ждали выхода Юрия Всеволодовича. При виде князя Ростовского расступились, но особого почтения не выказали: поклоны их были едва заметны, а взгляды холодны. Каждый ведал: великий князь открыто недолюбливает своего племянника. Да и как быть неприязни, коль Юрий Всеволодович не единожды ходил с дружиной на Ростов, и каждый раз был бит ростовцами. А срам от Константина Ростовского на реке Липице, когда Юрий, потеряв свыше девяти тысяч убитыми, перепуганный и униженный, бежал в свой Владимир, где ему пришлось поклониться ростовскому князю и удалиться в ссылку на Волгу, в порубежный Городец Радилов. Тогда он потерял всё: честь, власть и великокняжеский стол. Казалось, никогда уже больше Юрию Всеволодовичу не увидеть былого величия. Он уже готовился уйти в монастырь, и вдруг в городок примчал гонец и заявил, что его хочет видеть Константин Всеволодович.

– Я прощаю тебя, брате, и возвращаю тебе великокняжеский стол.

Константин удивил всех русских князей. Владимирский стол – самый могущественный, и вдруг отдать его не сыну Васильку, а самому злейшему врагу?! Такого еще Русь не ведала. Щедрый же подарок преподнес Константин Юрию! Теперь-то уж тот перестанет злиться на ростовцев, и поклянется им в вечной любви.

Юрий целовал крест перед Константином, но стал клятвопреступником. Никогда он не смирится со своим унижением, никогда не возлюбит сыновей Константина – Василька, Всеволода и Владимира. Никогда!

Василько надеялся переговорить с великим князем с глазу на глаз, но в столовой избе он увидел и Ярослава Всеволодовича. Братья трапезовали и были наподгуле. Лицо Василька стало сумрачным: разговора не получится.

– А вот и племянничек пожаловал. Присаживайся к столу да испей медку, гостенек ты наш дорогой, – с напускным радушием произнес Юрий.

Проворный слуга тотчас наполнил из братины серебряный кубок. Василько снял шапку и присел на стулец, но кубок только пригубил.

– Э, брате, да он нами гнушается. За великого князя не хочет выпить. Так на Руси не водится. Аль гордыня взыграла?– прищурив на Василька осовелые, желудевые глаза, с ехидцей высказал Ярослав.

– Напрасно ты так, дядя. Никогда не гнушался. Не до медов ныне.

– Аль, горе, какое?.. Нет, ты глянь на него, Юрий. Ишь, как нахохлился. Будто перед ним не родные дядюшки, а заклятые враги. Даже мед в глотку не лезет, – продолжал язвить Ярослав.

Юрий качнулся грузным телом в кресле, вяло махнул рукой.

– Погодь, Ярослав... С чем пожаловал, племянничек?

– Да ни с чем, – пожал плечами Василько. – Мимо ехал, вот и заглянул.

– Мимо?.. Не хитри, Василько. Старого воробья на мякине не проведешь.

– Тебе еще далеко до старости, великий князь.

Юрию Всеволодовичу шел сорок первый год, а Ярослав был на четыре года моложе. Оба – крепкотелые, не обиженные здоровьем.

– Не годы старят, а жизнь, племянничек. Жизнь! – вздернул перст над головой Юрий Всеволодович и вновь потянулся к кубку с медом. Василько давно ведал: великий князь на иных застольях выпивал много, но головы не терял, зато в такие минуты он любил слушать только самого себя, стараясь поучать других.

Юрий Всеволодович закусил куском сочного подрумяненного мяса, откинулся на спинку резного кресла и назидательно продолжил:

– Не тот живет больше, кто живет дольше. Жизнь красна делами, ибо судят о людях не по словам, а по делам.

– Доподлинно речешь, брате. Не смотри, как рот дерет, смотри, как дело идет. Вот разбил ты Пургаса, и всей Руси стал красен.

– Погодь, Ярослав, не перебивай... Всей Руси никогда не будешь красен. Князья завистливы, а то зело худо. Завистливый человек злее волка голодного. И ведь что? Чем больше о государстве своем печешься, чем больше пределы его преумножаешь и порубежных крепостей ставишь, тем злей на тебя смотрят князья. Взять Олега Курского. До сих пор зуб точит. А Мстислав Удалой, кой женат на дочери Ярослава? Близкий сродничек. Уж чего бы моим делам завидовать? Так нет же! Мстислав спит и видит себя государем всея Руси, в любой момент ножку подставит.

– Прости, брате, порадую тебя, хе, – ухмыльнувшись, опять прервал Юрия Ярослав. – Перед походом изведал: крепко недужит мой тестюшка. Скоро, чу, окочурится.

– Во-от! – вновь вскинул перст над головой Юрий Всеволодович. – А я о чем глаголю? Железо ржа съедает, а завистливый от зависти помирает.⁷²То – возмездие от Бога. Вникай и на ус мотай, Василько. Ты ведь тоже не херувим, не шибко-то дядюшку и уважаешь. Не забыл, как в Городце меня, великого князя, ослушался? Вкупе с Мстиславом заартачился. Да этот Мстислав готов всё наше княжество с потрохами сожрать. Руки у него загребущие, а глаза завидущие, и все норовит умней всех быть. Удалью своей похваляется. Я-де второй Егорий Храбрый. А этому Егорию татары на Калке так по шапке дали, что тот, как последний трус, с поля брани стрелой помчал. А ты, племянничек, на его умишко понадеялся. Ну и дурень. Живи своим умом, а чужого спрашивайся. Есть еще на Руси башковитые князья. Вот у них и набирайся уму-разуму, а не у выскочек...

Юрий Всеволодович еще долго не прерывал свою нравоучительную речь, пока в покои робко не заглянул ближний княжеский гридень.

– Прости, великий князь. Дозорные вои оружного мордвина в лесу изловили.

Юрий Всеволодович не спеша, отпил новую порцию меда, пожевал баранину и лишь тогда глянул на гридня.

– Чего сказывал мордвин?

– Вначале-то ничего не сказывал, брыкался и верещал, как боров недорезанный, а когда его на вертел привязали да огоньком поджарили, заговорил. На реке Уне расположился станом отряд мокшан.

– Велик ли?

– Чу, в триста сабель.

– И что намерены делать басурмане?

– О том языку не ведомо.

– Пусть дале мордвина пытают, – вышел из-за стола Ярослав. – А коль на огне молчать будет, ломайте ему ребра и отсекайте ноги. Заговорит! Я, пожалуй, сам пойду на пытку.

– Сходи, брате, сходи, – мотнул короткошеей головой Юрий Всеволодович. – Да токмо вряд ли язык чего добавит. Брось его в костёр, брате.

– Брошу, но допрежь кости переломаю.

Князь Ярослав, нетвёрдо ступая на ногах, подошел к стене, снял с колка медвежью шубу и шапку на бобровом меху, облачился и вышел из покоев.

« Жестокость у Ярослава в крови», – с сожалением подумал Василько, а вслух сказал:

– Дозволь мне на мокшан сходить, дядя.

– Тебе?.. Нет уж, племянничек. Пошлю-ка я свою молодшую дружину, а тебя надо поберечь. Князь-то, Михаил Черниговский, для чего за тебя свою дочь выдал? Дабы доброе потомство заиметь. А он, гляди-ка, на басурман рвется, головушку свою хочет положить. Не дозволю, сродничек.

Юрий Всеволодович говорил, не скрывая иронии. Василько порывисто шагнул к двери.

– Пойду я, князь. Спасибо за угощение.

– Ступай, ступай с Богом.

У высокого крыльца поджидал князя Славутка. Глянул в лицо Василька и всё понял: князь не в духе.

Г л а в а 5

ЛОВУШКА

Ближе к вечеру прибежали на лыжах лазутчики и донесли:

– В лесах мы заметили дымы. Пошли сторожко и обнаружили мордву. Кажись, та самая, что за Пургаса билась. Где-то в пяти верстах... Великого князя упредить?

– Обойдемся.

Василько приказал кликнуть воеводу.

– Князь Юрий послал на реку Уну молодшую дружину. От нас он отмахнулся. Чужая слава ему – поперек горла, но и я кланяться князю больше не хочу. Пошлю-ка я, Воислав Добрынич, на мокшан свою молодшую дружину. На лыжах пошлю.

– Добро, Василько Константиныч.

Лазутка Скитник, прознав, что младшие гридни снаряжаются в поход, подошел к начальнику дружины, молодому боярину Неждану Корзуну.

– С просьбой к тебе, боярин. Возьми меня на мокшан.

Неждан оглядел дюжего ополченца в добротной кольчуге и провел ребром ладони по заиндевелым усам.

– На лыжах когда-нибудь ходил?

– А как же. Среди лесов живем. И на белку ходил, и на сохатого. Да и в лесах я никогда не блуждаю, разные приметы ведаю.

– Ну, коль так – беру! – с улыбкой молвил Неждан Корзун.

Выступать из мордовского поселения решили утром. Василько стоял на крыльце и наблюдал за гриднями. Здоровые, молодые, с разрумянившимися от легкого морозца лицами. Слышались оживленные, задорные возгласы:

– Засиделись, братцы. Побьем мордву!

Все – в шеломах и кольчугах, на опоясках мечи в кожаных ножнах, за плечами – тугие луки и колчаны со стрелами. Сейчас дружина встанет на широкие короткие лыжи и тронется к лесу, а где-то через час, другой она вступит в сечу, дабы наказать мокшан, разоривших порубежные русские села и деревеньки, убивших стариков и младенцев и уведших полон девушек и безоружных мужчин. Зло губится злом. Вои настроены решительно, их мечи будут ярыми, они проучат врага. Никому нельзя отсиживаться в теплых избах.

Вои хотели было уже тронуться, но их остановил неожиданный возглас Василька:

– Погодь, дружина. Я с тобой!

На князя недоуменно глянул Воислав Добрынич.

– Да как же так, Василько Константиныч?.. Без старшей дружины?

– Старшую дружину на тебя оставляю, воевода... Славутка! Неси доспехи!

То был внезапный и неудержимый порыв, от коего Василька было уже не остановить. Воислав Добрынич вздохнул: князь всё меньше и меньше нуждается в его опеке, и все чаще принимает самостоятельные решения, кои не всегда глубоко продуманы. Молодой ум, что молодая брага. Князь, не просчитав последствий, рвется в бой. Он, полон желания, отомстить недругу, покусившемуся на русскую землю. Господи, помоги же ему вернуться со щитом!

Молодшая дружина, в пятьсот воев, шла по дикому заснеженному лесу. Сугробы были глубоки и рыхлы, и если бы не лыжи, рать давно бы выдохлась.

Впереди войска, по своим же прежним следам, двигались лазутчики, кои обнаружили в лесах скопления мордвы. Когда до иноверцев оставалось с полверсты, лазутчики вновь почувствовали запах дыма. Не снялись! Надо незаметно приблизиться к самому становищу, дотошно его разглядеть и поведать обо всем князю. Так и сделали.

– Мордва расположилась на поляне. Её более трех сотен, сидит у костров и варит в котлах мясо.

– Чем оружны?

– Сабли, копья, щиты, луки со стрелами.

Василько малость подумал, а затем приказал:

– Разойдемся по сотням и окружим поляну. Начинать битву по сигналу трубы. С богом, ростовцы!

Вскоре, раздвинув заснеженные ветви ели, Василько разглядывал вражий стан. Мокшане вели себя беспечно, они даже не удосужились выставить караулы. Тем хуже для них.

Подождав еще несколько минут, князь обернулся к трубачам.

– Зачинай!

Гулко, протяжно загудели боевые трубы, и тотчас дружинники, освободившись от лыж, выскочили из дебрей на вытоптанную поляну. Мокшане с визгом и гортанными выкриками схватились за оружье. И началась лютая брань! Поляна огласилась звоном мечей и сабель. Луки и стрелы уже не пригодились: в рукопашной их применять поздно. Лязгала сталь, сыпались огненные искры, слышались отчаянные крики и предсмертные стоны раненых, лилась кровь.

Василько разил басурман знаменитым Алешиным мечом. Крепкий, булатный меч мог выдержать любой богатырский удар. Неистов и беспощаден был меч Василька.

Лихо сражался и Лазутка Скитник. Он оказался неподалеку от князя и зло покрикивал:

– Получай, погань!.. Еще получай!

Его меч хоть и был из обычной местной руды, но прошел искусную закалку, такой меч не подведет.

И Василько, и меченоша Славутка, кой бился обок с князем, и Лазутка, и молодые вои поразили немало врагов. Их полегло уже не меньше сотни, но до конца битвы было еще далеко. Мокшане отчаянно сопротивлялись, а затем, по приказу своего князька-военачальника, сбились в крепкий кулак и вырвались из окружения.

Опьяненный сечей, Василько смахнул пот со лба и молвил:

– Не дадим басурманам уйти. В погоню, вои!

Но мордва кинулась в самые дебри, на ней не было тяжелых доспехов, и она всё больше отрывалась от преследователей.

– Не остановиться ли нам, Василько Константиныч? Пожалуй, не догоним, – сказал Славутка.

– Догоним! – непоколебимо бросил Василько.

Мордва не отходила в одном направлении, а хитроумно петляла.

– Нехристи хотят нас запутать, но и мы не среди степей живем. Сыщем! – убежденно высказал Василько.

Дружина всё глубже забиралась в дремучие леса. Ноги воев выше колен тонули в сугробах. С дружинников сходило семь потов. От Василька последовал новый приказ:

– Дале пойдем без кольчуг.

Боярин Неждан Корзун недоуменно уставился на князя.

– А куда ж доспехи? Под ели свалить? Да и как воевать без брони?

– И бросать не будем, и воевать без брони не станем. Кольчуги понесет сотня гридней, коя пойдет позади дружины. Мы же двинемся налегке и выследим мокшан, а как выследим, обождем гридней, облачимся в доспехи – и в бой.

– Толково, князь, – одобрительно молвил Корзун.

Дружинники, оставшись без доспехов, малость передохнули, перекусили сушеным мясом и сухарями, глотнули из фляжек воды и двинулись дальше – по следам убегавших мокшан.

Внезапно с тонким свистом пропела длинная черная стрела и, пробив подколенную рубаху, вонзилась в правую ногу князя. Василько осел в сугроб, к нему тотчас подбежал Славутка.

– Как же так, княже?!.. Господь с тобой.

– Буде причитать! – морщась от боли, сердито произнес Василько, и указал рукой, в перщатой рукавице, на высокую разлапистую сосну. – Кажись, от нее пускали.

Вои кинулись к сосне. От дерева тянулся глубокий след.

– Догнать, гада! – зло прокричал боярин Корзун.

Впереди всех оказался проворный, длинноногий Лазутка Скитник. Он напродир, не обращая внимания на колючие ветки, кои хлестали по голове и царапали лицо, лез через чащобу.

– Не уйдешь, не уйдешь, погань!

Мокшанин был быстрым и юрким, и всё же Лазутка его настиг. Иноверец бросил в сугроб лук (некогда натягивать тетиву и прикладывать стрелу) и выхватил из коричневых ножен саблю. Но схватка была короткой: Лазутка после второго же удара рассек саблю надвое. Вновь было, взмахнул мечом, но вовремя опомнился: князю понадобится «язык».

Над Васильком, тем временем, склонился войсковой лекарь. Острым ножом распорол кожаные порты, осмотрел кровоточащую рану. Весь наконечник стрелы ушел в мякоть бедра. Лекарь покачал головой.

– Худо дело, князь. Глубоко впилась.

– Так вытаскивай!

– Не вытянется, князь. Надо делать разрез. Будет зело больно. Ох, ты, Господи. Треклятый басурманин...

– Буде болтать. Кромсай, дьявол!

Лекарь, остролицый, с редкой куцей бороденкой, размашисто осенил себя крестом и начал рассекать княжью ногу. Василько не проронил ни слова, лишь заскрежетал зубами.