Текст книги "Загадка гибели шхуны «Святая Анна». По следам пропавшей экспедиции. На юг, к Земле Франца-Иосифа!"

Автор книги: Валериан Альбанов

Соавторы: Михаил Чванов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Но эго действительно был штурман Аккуратов.

– Каким же непостижимым образом вы оказались здесь, Валентин Иванович?

Он осторожно постучал чубуком трубки о край скамьи, достал из кармана кисет.

– Очень просто: прошел медкомиссию, врачи признали годным к работе „без ограничений“, и вот я летаю обыкновенным штурманом на Ил-14…»

Валентин Иванович в этом ответе перед малознакомыми людьми, мягко говоря, лукавил. Правила авиации суровы и даже жестоки, тем более правила и порядки полярной авиации. А когда тебе за семьдесят, вообще не идет речи ни о какой медицинской комиссии. На самом деле все было несколько иначе, и знал об этом только самый узкий круг людей… Пришло время, и знаменитого полярного летчика, главного штурмана Управления полярной авиации с почетом отправили на пенсию. Его друзья-товарищи по Арктике, оказавшись в непривычной сначала роли пенсионеров, скоро освоились с ней: стали писать воспоминания, превратились в непременных гостей пионеров, и винить их в этом нельзя, пионеры в очередной раз торжественно повязывали им пионерские галстуки, а Аккуратов куда-то пропал, и со временем о нем вроде бы даже забыли, да и жив ли он вообще? Было ведь и такое – спивались…

И вдруг Н. П. Каманин, руководивший тогда отрядом космонавтов, на одном из полярных аэродромов во время одной из полярных тренировочных экспедиций встречает Аккуратова. Радостный возглас:

– Валя, что ты тут делаешь? Все тебя потеряли.

– Да тише ты, не ори, прошу тебя!.. – пытался урезонить его Аккуратов.

А Каманин не унимается:

– Да вы хоть знаете, кто это?! – не замечая, что больше космонавтов к его голосу прислушивается местное и прилетевшее вместе с Каманиным авиационное начальство.

Выяснилось, что В. И. Аккуратов, выйдя на пенсию, как говорили в старину, «выправил» себе документы, «сбросил» двадцать с лишним лет, чуть-чуть изменил фамилию, и летает себе спокойно рядовым штурманом в любимой Арктике, а командиры его, молодые летчики, даже не подозревали, кто вычерчивает маршрут на их картах.

Встреча с Каманиным закончилась тем, что Аккуратова снова задвинули на пенсию.

Тогда он пошел к Алексею Николаевичу Косыгину, бывшему тогда уже премьер-министром. Дело в том, что они в свое время оказались вместе в горах: мало кто знает, что Алексей Николаевич свои короткие отпуска по возможности проводил в горах в альпинистских маршрутах, пусть и несложных. В одном из таких его походов однажды проводником был мой друг мастер спорта международного класса Михаил Петрович Коньков. И вот у прощального костра, вспоминая прошлые встречи, а они встречались не раз в войну, один в качестве летчика, другой в качестве пассажира, Алексей Николаевич сказал Аккуратову:

– Если будут проблемы, заходите.

– По мелочам, конечно, тревожить не буду, если прижмет по-настоящему…

Все эти годы он ни разу не был у Косыгина, хотя были проблемы – и с квартирой, и другие… А тут пошел проситься на прием.

– Что, пришел тот случай? – хмуро спросил А. Н. Косыгин.

– Пришел, списали на пенсию…

– Ну уж, наверное, пора, Валентин Иванович. Я тут не помощник. Самому не пора ли…

– Я прошу об одном. Пусть будет строгая медицинская комиссия, без поблажек, только чтобы я зашел на нее под чужой фамилией, а в графе «возраст» стоял бы прочерк.

– Ладно, – подумав, согласился Косыгин. – Чтобы другая фамилия и чтобы не было возраста. Но если не пройдете – не обессудь…

Комиссия вынуждена была сделать заключение: «годен без ограничений». Я должен еще сказать, что Валентин Иванович Аккуратов вошел в историю авиации и космонавтики как автор способа точного самолетовождения в высоких широтах по системе условных меридианов, который со временем был принят во всех странах мира и вошел в учебники по аэро-, а потом и космической навигации. Дело в том, что магнитный компас в районе полюсов, как Северного, так и Южного, перестает действовать, а меридианы, до того бывшие почти параллельными, в районе полюсов практически сходятся в одной точке, и летчики терялись в них, по их выражению, как муха в паутине. Был случай, когда целая группа бомбардировщиков в районе Северного полюса взяла курс на США, свято веря, что она возвращается на базу на Новой Земле, Что сделал В. И. Аккуратов? Он «исключил» наличие полюсов на Земле, вынеся их в космическую бесконечность, в результате все меридианы в районе полюсов оказались условно параллельными, и относительно них уже можно было надежно ориентироваться, подобно радиоприводу…

В одном из писем Владилен Александрович Троицкий спрашивал меня: «Не попадалась ли Вам книжка, автор Р. Гузи, „В полярных льдах“, издана в Ленинграде в 1928 году? Ее мне случайно назвал один одесский книголюб. Он видел ее где-то несколько лет назад и характеризовал как дневник участницы погибающей, затертой во льдах шхуны. Не могло быть так, что некий Р. Гузи мог опубликовать попавший к нему дневник Е. Жданко? Несомненно ведь, что Жданко посылала почту с Альбановым, и он передал ее кому-то из родственников. В ленинградских архивах я встречал запрос уездного предводителя из Подольской губернии в Главное гидрографическое управление о судьбе Е. Жданко – с целью установить, можно ли разрешить аренду ее имения на Подолии какому-то соседу-помещику. То есть там у нее родных или близких не было. Но ведь где-то они были. Предполагаю, что в Публичной библиотеке в Ленинграде можно разыскать эту книжку, ведь она могла остаться незамеченной исследователями при множестве нэповских изданий 20-х годов».

Я тут же оформил заказ в Ленинград, и вот через две недели эта книжка у меня в руках: Р. Гузи, «В полярных льдах», «Вокруг света», Л., 1928. (Судя по рекламе на последней странице обложки, возможно, что это приложение к журналу «Вокруг света».) Странные книги издавались в двадцатые годы! Невероятное количество орфографических и пунктуационных ошибок, провалы букв. «Перевод В. Розеншильд-Паулина». С какого языка перевод? Если судить по марке на обороте титула «R. Couzu. Le Nord est pire» – с французского. А может, вообще не перевод, а умышленная мистификация?

Подзаголовок книги – «Дневник Ивонны Шарпантье». И снова куча вопросов. Что это – на самом деле дневник-документ?

Или художественное произведение, имитация дневника? Ни предисловия, ни послесловия у этой странной книги нет. Просто «Дневник Ивонны Шарпантье».

Рассказ-дневник ведется от имени участницы полярной экспедиции на судне «Эльвира». Была ли такая экспедиция? Насколько я знаю, не было в начале нашего века полярной экспедиции на судне с таким названием.

Фамилии участников экспедиции, скорее всего, норвежские, исключая автора дневника, но при чтении постоянно напрашивается параллель с экспедицией на «Св. Анне». Судно ушло в Арктику также в 1912 году, и тоже – в июле. Автор дневника – женщина-врач, и попала она на судно тоже только потому, что отказался ехать приглашенный начальником экспедиции врач. К тому же, несмотря на французскую фамилию, она из России, правда, с оговоркой, что мать ее была гувернанткой в семье богатой помещицы Сидоровой где-то в Приуралье, или, как у автора, «в окрестностях Урала». Так же на судне разногласия между капитаном, которого зовут, правда Торнквистом, и штурманом, которого зовут Бостремом. И так же штурман с частью экипажа уходит к Земле Франца-Иосифа, и так же на другой день трое из оставшихся с горячей пищей после пурги догоняют их, и так же происходит замена одного участника похода другим. А до этого весь экипаж судна тоже переболел цингой, и опаснее других – капитан. И еще множество подобных совпадений, которые сами так и лезут в глаза.

Как вы помните, Владилен Александрович Троицкий делал предположение, не принесенный ли это Альбановым со «Св. Анны» вместе с другой почтой дневник Ерминии Александровны Жданко или какая-нибудь литературная обработка его? Но события, описанные в дневнике Ивонны Шарпантье, происходят уже после ухода штурмана со шхуны.

Так что это – дневник Ерминии Александровны Жданко, найденный кем-то потом во льдах и опубликованный с изменением фамилий? Или художественное произведение, кому-то во Франции навеянное изданным там переводом книги Альбанова? Или мистификация с переводом в самой России? Давайте допустим, что это на самом деле дневник участницы на самом деле существовавшей полярной экспедиции. Какие же там события происходили после ухода с судна штурмана? И как этот уход объясняет судовой врач, автор дневника?

Запись первая, от 14 апреля, в 8 часов вечера:

«Мы только что вернулись на шхуну, проводив Бострема, который хочет сделать попытку добраться вместе с семью товарищами до Земли Франца-Иосифа, или до Шпицбергена. (Здесь и далее курсив мой. – М. Ч.) Расставание было очень трогательное, и в этот торжественный момент были позабыты всякая неприязнь и соперничество. Не только у меня были слезы на глазах, но даже сам Торнквист, несмотря на все, что произошло, следил растроганным взглядом за исчезавшей вдали маленькой кучкой людей.

Перед тем как двинуться в путь, по направлению к югу, через предательское и подвижное ледяное море, все они крепко пожали мне руку и сердечно благодарили меня. Бедняга Янсен (мой главный пациент, так же как и Торнквист) был особенно взволнован, и когда прощался со мной, то все его лицо искривилось, точно он хотел заплакать. Я сделала последнюю попытку отговорить его покинуть нас, но все было напрасно. Боюсь, что он не выдержит и недели. Сани, которые им придется тащить, сделаны из имевшегося под рукой материала:они слишком тяжелы и неповоротливы, и возможно, что его спутникам придется бросить его на произвол судьбы. Он сознает это, но все-таки решил идти. „Иначе я с ума сойду“, – говорит он. А ведь Бострем – человек решительный и прямо объявил, что берет с собой только сильных и здоровых людей. (Не могу сразу не оговориться, что Альбанов брал в ледовый поход всех желающих. Того же вернувшегося потом на „Св. Анну“ старика Анисимова. Впрочем, конечно, он при всем желании не мог взять самых больных. – М. Ч.). „У кого же не хватит силы продолжать путь, то…“ и, не закончив своей фразы, он сделал выразительный жест рукой.

– Грубый человек этот штурман, – говорил мне не раз Торнквист. – Остерегайтесь его, держитесь от него подальше.

Грубый человек! Возможно. Но во всяком случае энергичный. И к чему все эти предупреждения, эта забота обо мне? Очевидно, это только ревность. Дело в том, что, начиная с последней зимовки, отношение Торнквиста ко мне совершенно изменилось. Мы уже не те добрые товарищи, какие были раньше. За последнее время в его глазах я нередко читала какое-то колебание, быть может, даже скрытое признание, всегда, впрочем, быстро подавляемое. Бострем также заметил это и советовал мне остерегаться Торнквиста, которого он считает бессовестным эгоистом и гордецом. Какая, однако, это комедия в нашем положении! К сожалению, эта комедия грозит превратиться в драму. Чем-то все кончится?»

Запись следующего дня:

«Снежная буря. Невозможно выйти на палубу. Что-то поделывает теперь Бострем со своими спутниками среди ледяного поля?

Сегодня утром капитан собрал, всех оставшихся на корабле – вместе со мной тринадцать человек, стал говорить нам про создавшееся положение. Если лед будет продвигаться по направлению на запад, как это наблюдается вот уже в течение нескольких дней, мы будем двигаться приблизительно по тому же пути, как и „Фрам“ в 1895–1896 годах, и через год или полтора доберемся до открытого моря. Если же, наоборот, ледяное поле будет увлекать нас к северу у придется подумывать о том, чтобы в свою очередь покинуть „Эльвиру“.

Покинуть корабль – предприятие, конечно, совершенно неосуществимое. Впрочем, Торнквист знает это лучше, чем кто-либо, и прекрасно отдает себе отчет, что все это, что он говорит, лишь одни пустые слова. Все наиболее сильные и здоровые люди уже отправились вместе с Бостремом. У нас же остались полуинвалиды или, в лучшем случае, ослабевшие люди. Да и сам командир, по-видимому, не набрался еще сил после долгой своей болезни. Сегодня по возвращении на корабль после проводов ушедших с ним снова сделался продолжительный обморок. Цинга, которой он страдал той зимой, сильно потрясла его организм, да и сердце у него не совсем в порядке. К счастью, настроение у него еще сносное. Вечером, едва очнувшись от обморока, он стал дразнить меня и спрашивать, очень ли я жалею нашего милейшего штурмана, который мне так нравился.

Что это – шутка или он действительно ревнует меня? Во всяком случае, надо сознаться, что Бострем вовремя покинул нас.Дай ему Бог избегнуть той судьбы, которая нас ожидает».

Запись от 17 апреля:

«В течение двух дней я находилась в самом подавленном настроении духа из-за сцены ревности, которую устроил мне Торнквист, окончательно открывший свои карты. О, как я ненавижу этого человека! Отчего я не ушла с Бостремом, о чем он так умолял меня!Теперь, впрочем, поздно об этом жалеть. Но есть вещи, которые я никогда не перенесу».

Сцены ревности продолжаются, особенно тяжелой была та, которую устроил Торнквист Ивонне, когда нашел в пустой каюте Бострема его прощальную записку. Уходящий Бострем передает с догнавшими их после пурги с горячей пищей матросами письмо, и «я самым глупым образом покраснела». Она постоянно думает о нем.

«Жизнь на корабле своим унылым однообразием может довести до отчаяния. Когда же наконец прекратится этот ветер, своими дикими завываниями доводящий нервы до последней степени напряжения?» – напишет она через два дня. И снова мысли об ушедших. Целых двадцать три дня после ухода Бострема она не покидала корабля! «Я чувствовала себя совершенно подавленной и разбитой нравственно и физически». «Вчера ночью, к рассвету, у меня была настоящая галлюцинация: в дверях каюты я увидела Бострема, вид у него был совершенно расстроенный, а в глазах его светилась бесконечная грусть».

Кончилось все это болезнью. За ней трогательно ухаживал Торнквист. «Странный он человек! – появляется в ее дневнике новая запись. – В нем много сердечной доброты, но он страшно скрытный. Сегодня, например, он прекрасно понял, что я думаю о Бостреме, но, ничего не спросив меня, поспешно вышел из каюты. Как я ценю его деликатность, особенно после сцен, которые он мне устраивал. В сущности, я чувствую, что уважаю его».

Более десяти суток она была в бреду, и Торнквист по-прежнему трогательно ухаживал за ней. Потом заболел он. В бреду несколько раз повторял ее имя. «Что это? Неужели во мне просыпается чувство любви к Торнквисту?» – запишет она вскоре в своем дневнике.

Время от времени им везет с охотой, по крайней мере после ухода Бострема до 7 июня удалось убить десять тюленей и двух медведей. А десятого июня они убили сразу десять тюленей. «Еще две-три таких охоты, как сегодня, – сказал Торнквист, – и мы можем быть спокойны, что не умрем с голоду в следующую зиму».

13 июня нелепая гибель одного из матросов: в проруби перевернулся каяк. Затем еще одного задавил медведь. Но их не оставляет надежда выбраться на чистую воду. И Торнквист с частью экипажа уходит в разведку. Разведка показала, что нужно готовиться еще к одной зимовке.

Потом Торнквиста начинает беспокоить настроение экипажа. Часть его во главе с боцманом уверена, что Бострем успешно дошел до земли, нужно уходить, пока не поздно, и остальным, и после долгих споров трое уходят по дрейфующим льдам на юг, явно на смерть. У них ведь нет даже каяка.

Запись от 15 августа:

«Сегодня мы достигли до 85 градусов и 45 минут северной широты и 53 градуса восточной долготы, перейдя таким образом предел, достигнутый „Фрамом“… Из тех мест, где мы находимся, судно Нансена уносило к западу, тогда как мы продвигаемся, правда, медленно, все более и более к северу…»

Пришел сентябрь. У Торнквиста глубокие обмороки сменяются сердечными припадками. 6 октября удалось убить двух медведей. То и дело торошение. Опасность, что шхуну раздавит. Сломало руль и винт. Без винта еще можно плыть – под парусами, если им все же удастся выйти на чистую воду, но без руля?

Начинаются ссоры. Гибель одного за другим.

3 декабря ее день рождения. Ей исполнилось 27 (Ерминии Александровне, когда она уходила в экспедицию, было, кажется, двадцать один. – М. Ч.).

В декабре стали замечать исчезновение продуктов в кладовой. Поимка с поличным одного из матросов. Казнь – повесили на рее. 31 декабря Ивонна Шарпантье записала: «Этот год у нас был особенно несчастным, и после ухода Бострема у нас были только горе и неудачи».

16 января умер Торнквист. Остались втроем. Галлюцинации, бессонница и кошмары. 26 или 27 января с другой койки перестал отвечать на ее вопросы матрос Ольсен. Она осталась одна. По крайней мере в каюте, кроме нее, кажется, нет живых…

Запись от 13 февраля:

«Уже давно я приготовила небольшой кожаный мешок, подбитый грубым холстом и снабженный пробками, в котором прежде были динамитные шашки для взрыва льда. Я решила вложить в него мой дневник и отнести куда-нибудь подальше на лед».

И последняя запись – 26 февраля 1915 года:

«Едва пишу… в глазах туман… Нужно кончать дневник. Положу его в сумку и брошу на лед».

– Случаи литературных мистификаций в истории полярных исследований были, – писал мне С. В. Попов, с которым я поделился своими вопросами. – Взять экспедицию шведского аэронавта инженера Соломона Андрэ. История эта такова. 11 июня 1897 года сорокатрехлетний Соломон Август Андрэ с двумя спутниками вылетел на воздушном шаре «Орел» с острова Датский на Западном Шпицбергене с целью достичь Северного полюса. Через двое суток из голубиной почты стало известно, что «Орел» благополучно, с хорошей скоростью летел на северо-восток. Больше сведений об экспедиции не поступало. Находили, правда, записки в буйках, но все они были выброшены аэронавтами в первый день полета.

Шведский король Оскар II назначил солидную денежную премию тому, кто обнаружит воздушный шар. Русское Географическое общество обратилось с призывом искать шар на Севере России.

Откликнулись на эти призывы многие, в том числе люди с далеко не благородными помыслами. Так, красноярский золотопромышленник Яковлев, заранее сговорившись со своим компаньоном, послал ему письмо, что енисейские тунгусы нашли шар и трупы членов его экипажа. Приехавший за останками шведский геолог Мартин скоро убедился, что это чистая выдумка. Также разоблачены были корыстные утверждения золотопромышленника Савиных и купца Лялина, якобы нашедших следы катастрофы. Первый надеялся, что к его прииску немедленно будет проложена железная дорога, а второй намеревался где-либо раскопать три скелета и получить обещанные шведским королем 10 тысяч вознаграждения. Не отставали от русских предпринимателей и иностранные. Канадский миссионер Тюркотилль и представитель одной пароходной кампании утверждали, что шар опустился на берегу Гудзонова пролива, а участников экспедиции убили эскимосы.

Но всех превзошел петербургский издатель и книготорговец А. В. Колотилов, выпустивший в свет в ноябре 1897 года «Дневник Андрэ» с подзаголовком «Путешествие на воздушном шаре к Северному полюсу». Колотилов придумал вполне конкретную правдоподобную историю, как дневник попал к нему.

Якобы приятель Колотилова, некто Николай Иванович Ф., 8 ноября 1897 года поймал в лесу его имения в Олонецкой губернии «небольшой, объемом около 200 кубических метров шар». К нему был прикреплен брезентовый мешок с двумя рукописями дневника Андрэ на французском и шведском языках. Отправляя «дневник» из «главного города» Северного полюса, Андрэ просил не снаряжать экспедиций для его поисков. «За мной следят…» – интригующе сообщал он.

Колотилов выпустил лишь первую часть дневника, не решившись напечатать продолжение: слишком уж много «развесистой клюквы» оказалось в первой части. Например, 7 августа, согласно «дневнику», аэронавты открыли на 88-й параллели Полярную землю с тундровой растительностью и культурными плантациями. Обитатели Земли «были одеты в однообразные костюмы, очень рослы и белокуры» и пасли… мамонтов, громадных свиней и «торфяных» оленей. «Мы всюду видели отличные дороги, шоссейные и рельсовые, водопроводы и другие соединяющие отдельные поселки сооружения». В завершение всего обитатели со специально сооруженных «голубятен» летали на устройствах, поразительно напоминающих современные дельтапланы. Довольно правдоподобно выглядят арктические трубопроводы, гирлянды электрических фонарей в городах и поселках.

Невольно хочется сравнить слова вымышленного и действительно найденного через 33 года дневников Андрэ. Вымышленный: «Трудно передать то чувство, которое мы испытали, потеряв из виду наших друзей и очутившись над необъятным, безбрежным океаном Какое-то жуткое щемящее чувство одиночества невольно закрадывалось в наши сердца… Впереди – одна неизвестность, таинственное будущее с возможными невзгодами и сравнительно слабой надеждой на успех затеянного предприятия».

Действительный Андрэ оказался мужественнее выдуманного. Он писал: «Довольно-таки странное чувство – парить вот так над Полярным морем… Первым пролететь здесь на воздушном шаре. Скоро ли появятся у нас последователи? Сочтут ли нас сумасшедшими или последуют нашему примеру? Не стану отрицать, что мы все трое испытываем горделивое чувство. Мы считали, что сможем спокойно принять смерть, сделав то, что мы сделали».

Действительный дневник Андрэ рассказал, что 14 июля, после 65 часов полета, шар опустился на лед в 320 километрах от Шпицбергена и в 350 километрах от Земли Франца-Иосифа. (На проявленных позже фотопластинках было получено изображение лагеря Андрэ на льду 19 июля 1897 года.) И через три дня аэронавты отправились пешком на Землю Франца-Иосифа. Однако ввиду неблагоприятного дрейфа на четырнадцатый день повернули к Шпицбергену. Пройдя тяжелейшие 135 километров, решили зимовать на льду и начали строить хижину. 2 октября льдину раскололо, и путешественники перебрались на о. Белый.

Последние записи в дневнике Андрэ съедены сыростью. Ясно одно, что 17 октября все трое были живы. Первым умер Стринберг, которого похоронили в трещине, завалив камнями. Большинство ученых считали, что Андрэ и его спутники погибли от холода и переутомления. Однако недавно датский врач Э. Трайд пришел к выводу, что они погибли от трихинеллеза, в результате питания непроваренным мясом. В пользу этого утверждения говорит то, что в последнем лагере Андрэ был запас топлива, продуктов и одежды, а в дневнике не раз упоминались симптомы этой болезни…

В мае 1979 года я получил открытку от Валентина Ивановича Аккуратова: «Кажется, я нашел младшую сестру Жданко. Встреча назначена на 20–25 сего месяца в Москве, то есть после моего прилета. О результатах сразу же сообщу».

С нетерпением я ждал новой весточки от Валентина Ивановича. Но он почему-то молчал. Тогда я не выдержал, в конце мая позвонил сам, но телефон не отвечал. Куда же он мог так надолго улететь? Да мало куда может улететь пенсионер! Дело в том, что недавно друг Валентина Ивановича, известный вертолетчик, заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, многократный рекордсмен мира, участник высокоширотных экспедиций в Арктике и Антарктике Василий Петрович Колошенко по секрету сказал мне, что Аккуратова снова задвинули на пенсию.

Через несколько дней я снова позвонил Валентину Ивановичу. К моей радости, в трубке послышался знакомый густой голос:

– Вы случайно меня застали. Я только что прилетел. И снова улетаю.

– А где вы были, Валентин Иванович?

– В Уренгое. А завтра снова улетаю – дней на двадцать – двадцать пять. Тут меня пытались задвинуть на пенсию, но пока ничего у них не получилось… Поэтому, чтобы не терять времени, запишите адрес и телефон сестры Жданко, ее зовут Ирина Александровна.

Я тут же полетел в Москву. И вот я в старой московской квартире в Старо-Конюшенном переулке. Сколько раз я раньше проходил мимо этого дома! Напротив меня за старинным круглым столом – седая пожилая женщина. Невольно ищу в ней черты старшей сестры.

Ирина Александровна, видимо, почувствовала это.

– Мы – сводные сестры, – заметила она. – Потому совсем непохожи… А через некоторое время придет племянник Георгия Львовича, – говорит она. – Лев Борисович Доливо-Добровольский. Я его предупредила, что вы будете. С ним вам, наверное, тоже интересно встретиться… И Екатерина Константиновна Брусилова, мать Георгия Львовича, в этой квартире умерла, – добавила она после некоторого молчания.

– Как в этой?

– С 1932 года мы, все оставшиеся Жданко и Брусиловы, в одной квартире живем. Так уж рассудила судьба. Вот некоторые бумаги генерала Брусилова… Да-да, того самого, – видя мое удивление, добавила она, – Алексея Алексеевича, с именем которого связан знаменитый прорыв русских армий в 1916 году… А вот некоторые бумаги и письма Георгия Львовича – со дня покупки шхуны в Англии до острова Вайгач. Мы их, как и письма Ерминии Александровны, обнаружили только месяц назад.

Я торопливо стал перечитывать их. Письма Георгия Львовича были полны оптимизма и веры в успех экспедиции. Даже можно было подумать, что он несколько легко, что ли, смотрел на ее будущее. Но, скорее, он просто не хотел тревожить мать.

Другие же бумаги, которые Ирина Александровна дала мне просмотреть вместе с его письмами, заставили глубоко вдуматься, они не проливали свет на главное, но они проливали свет на многое, они косвенно свидетельствовали, что экспедиция была обречена на неудачу с самого начала. Странно, что никто ее не остановил.

Считалось, что средства на экспедицию предоставил дядя Г. Л. Брусилова Б. А. Брусилов (1855–1918). Так что Г. Л. Брусилов был полноправным руководителем экспедиции и владельцем шхуны. Согласно же документам, которые я сейчас читал, все было несколько иначе:

«Тысяча девятьсот двенадцатого года 14 июля.

Мы, нижеподписавшиеся, поверенный жены своей Анны Николаевны Брусиловой действительный тайный советник Борис Алексеевич Брусилов, с одной стороны, а с другой – лейтенант флота Георгий Львович Брусилов, заключили настоящий договор о нижеследующем:

1. Я, Г. Л. Брусилов, получив от А. Н. Брусиловой… для открытия и производства звероловного промысла и торговли законом дозволенными товарами в пределах Ледовитого океана… купил для этой цели одну шхуну.

2. Настоящим договором я, Г. Л. Брусилов, принимаю на себя нижеследующие обязанности перед А. Н. Брусиловою: а) при первой возможности переуступить в полную ее собственность означенную шхуну безвозмездно; б) принять на себя заведование промыслом с полною моею ответственностью, с обязанностью ей давать отчет о ходе предприятия и о приходно-расходных суммах; в) не предпринимать никаких операций по управлению промыслом без предварительных смет сих операций, одобренных и подписанных А. Н. Брусиловой, а генеральный баланс представить к концу года точный и самый подробный, подтвержденный книгами и наличными документами; г) нанимать надлежащий экипаж с возможной осторожностью в выборе людей и вообще охранять шхуну от могущих быть несчастий.

3. Я, Г. Л. Брусилов, имею право просить А. Н. Брусилову о высылке мне необходимых сумм, но… ни в коем случае не могу кредитовать от ее имени и все расчеты производить наличными деньгами.

За труды Г. Л. Брусилова А. Н. Брусилова уплачивает ему из чистого остатка двадцать пять процентов, но лишь с той суммы, которая будет передана ей».

Прочитав договор, я глубоко задумался.

– Да, – подтвердила Ирина Александровна, – фактическим владельцем шхуны да и всей экспедиции была Анна Николаевна Брусилова, женщина жесткая и властная. Она происходила из семьи баронов Паризо де Валетт – французов, приехавших в Россию еще при Екатерине II. Мы в семье склонны полагать, что полная финансовая зависимость Георгия Львовича от Анны Николаевны, скорее всего, и заставили отказаться от экспедиции первого помощника Андреева, гидролога Севастьянова и доктора, а не личные их отношения с Георгием Львовичем. В результате чего В. И. Альбанов невольно стал его старшим помощником. Чтобы как-то компенсировать часть средств, Г. Л. Брусилов вынужден был дать в газетах объявление о сдаче кают до Архангельска, хотя сумму она дала Георгию Львовичу по тем временам огромную – около 90 тысяч рублей.

По прочтении этого договора мне многое стало ясно, прежде всего то, почему Г. Л. Брусилов не мог уйти с судна вместе с Альбановым, хотя, может, не меньше него понимал, что это единственный способ спасения. Им руководили не нерешительность, как писали некоторые, а факт, что за оставленную шхуну придется держать финансовый ответ. И только этим объясняется показавшаяся Альбанову унизительной просьба составить опись всех вещей уходящей партии, даже сделанных самим Альбановым каяков. Видимо, Валериан Иванович не знал всех деталей этого договора, иначе, может, тоже отказался бы от столь рискованного предприятия.

Судьба экспедиции, можно сказать, была предрешена и поздним выходом судна из Петербурга – только 10 августа. Задержка была вызвана вдруг выяснившейся необходимостью разрешить с Министерством финансов вопрос пошлинного обложения. Оказалось, что каждое приобретенное за границей судно облагалось, в целях поощрения отечественного судостроения, пошлиной размером в 12 рублей за каждую тонну водоизмещения. Возникшую проблему удалось разрешить только с помощью прессы и влиятельных сослуживцев умершего в 1909 году отца, вице-адмирала, организатора и первого начальника Морского Генерального штаба.

Скорее всего, и эта задержка сыграла свою роль в решении Андреева, Севастьянова и доктора отказаться от экспедиции. Из-за опоздания Г. Л. Брусилову пришлось отказаться от захода в Архангельск, лишь сделав короткую остановку в Александровске-на-Мурмане, который ныне зовется Полярным. Спешка заставила набирать в экспедицию людей без тщательного отбора…

Совершенно аналогичные мытарства перед отправкой в плавание терпела и экспедиция Г. Я. Седова, что безусловно тоже отразилось на ее трагической судьбе. Можно без преувеличения сказать, что отечественные чиновники и погубили обе экспедиции, их бюрократический беспредел властвует в России не только ныне, в Новое Смутное время, он был почти всегда. Почитаем Н. В. Пинегина:

«Ясно, до мелочей, припоминаю наше томление в ожидании начала экспедиции: отплытие откладывалось то на неделю, то на два дня, то снова на неопределенное время. Никогда мы не ощущали всю тяжесть невежества, косности и тупого, непроходимого бюрократизма царской России, как в дни перед уходом экспедиции к Северному полюсу. Все было против нее: правительство, официальные исследовательские учреждения, военно-морские круги, для которых организатор экспедиции был дерзким „выскочкой из крестьян“, и даже пресса. Ежечасно встречали мы множество препятствий, особенно же извели нас мытарства, которые пришлось претерпеть, чтобы получить разрешение на выход экспедиции. Никто из нас не предполагал, что надо преодолеть такие сложные формальности.