Текст книги "Капризная вдова"

Автор книги: Валери Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

23

В ярости Король покидал отцовский дом, хотя в чем ее причина, не мог объяснить сам. На что или на кого он так разозлился? Он не понимал, но чувствовал, что его спокойная, благополучная жизнь, в которой все было ясно и недвусмысленно, только что разлетелась на мелкие осколки. Казалось, сами боги всю прошедшую неделю готовили какое-то отвратительное ядовитое зелье и, дождавшись момента, когда он останется с Генриеттой наедине, излили это зелье на него, чтобы оно разъело ему сердце, навсегда лишив покоя. Поцелуи Генриетты опалили его душу, как масло из лампы Психеи опалило нежную кожу спавшего Эроса.

Вбежав в вестибюль, Король выхватил свою шляпу, перчатки и трость у испуганного лакея, задремавшего было перед дверью. Молодой человек с досадой вспомнил, что даже не простился с отцом и теткой. Ладно, он пошлет им завтра письменные извинения. Впрочем, как только Генриетта расскажет матери о его недостойном поведении в библиотеке, вход в отцовский дом наверняка будет ему закрыт, несмотря даже на близившийся первый бал Энджел.

Лакей, поспешно поправляя пудреный парик и раболепно кланяясь, распахнул перед Брэндишем дверь, и он выбежал на улицу. В лицо ударил холодный ветер, вставив надвинуть на самые уши шляпу и натянуть перчатки. Король так яростно дергал тонкую кожу, что на правой перчатке лопнул шов большого пальца. С досады молодой человек грубо выругался. В особняке напротив, видимо, отмечали какое-то торжество, потому что окна всех трех этажей были ярко освещены, заливая морем света мощенный плиткой тротуар. Услышав доносившиеся оттуда громкую музыку и веселые голоса, Король послал проклятие на головы тех, кто мог веселиться, когда он сам был в отчаянье.

Едва он сошел с крыльца, как на него чуть не налетела коляска с двумя явно подвыпившими джентльменами. К счастью, он успел отскочить в сторону, один из седоков, резко натянув вожжи, остановил коляску и принялся осыпать его ругательствами. Внезапно он осекся, по-видимому, узнав Брэндиша, и расплылся в радостной улыбке.

– Никак это Король?! Вот здорово! А я-то думал, ты все еще в деревне!

– Мы чуть не сбили самого короля?! О боже! – второй седок выпучил глаза и стал озираться, выискивая его величество Георга III.

– Да не настоящий король, дурья твоя башка, а Король Брэндиш! – подсказал его приятель. Это был хорошо знакомый Королю франт и шалопай Хью Фарли – высокий, с большими руками, на вид – само добродушие. От выпитого у него заплетался язык. Брэндиш заметил, что, придерживая лошадей, Фарли не рассчитал и слишком сильно рванул вожжи, рискуя порвать животным губы.

– Что ты делаешь, болван ты этакий! – с досады Король даже ударил тростью о тротуар. – Только ты можешь так гнать своих гнедых по городу! Ты же изуродуешь им мундштуками губы!

Негодуя на нерадивого хозяина, Брэндиш подбежал к лошадям и нежно потрепал обеих по холке.

– Может быть, ты и прав, но зачем же меня оскорблять? – воскликнул Хью, явно уязвленный грубостью Короля. Впрочем, через мгновение на его лице вновь появилась пьяная улыбка. – О, понимаю, ты не в духе. Наверное, Фанни дала тебе от ворот поворот!

В любое другое время это имя вызвало бы новую колкость Короля, – подумать только, уже весь свет знает, что отец, тетка и миссис Кемпшот вот уже месяц из кожи вон лезут, чтобы навязать ему хорошенькую вдовушку! Но сейчас упоминание о Фанни странным образом подняло ему настроение.

– Так она тоже здесь?

– Я только что танцевал с ней на балу у старика Уорнборо! – подал голос второй седок, ткнув большим пальцем назад, в сторону сверкавшего огнями особняка. Король тотчас узнал в этом джентльмене лорда Волвертона. – Ох и горячая штучка, доложу я вам!

– Кто, Уорнборо? – озадаченно переспросил Фарли.

– Да нет, не этот старый хрыч! – воскликнул Волвертон, глядя на него, как на сумасшедшего. – Я имел в виду Фанни, конечно! Никогда не видел ее такой жизнерадостной! – Взглянув на Брэндиша, Волвертон продолжал: – Кстати, я был уверен, что ты сделал ей предложение, но когда спросил об этом Фанни, она заявила, что и в мыслях не держит! Значит, она тебе отказала!

– Я вовсе не делал ей предложения! – ответил Брэндиш.

Лорд Волвертон был страшно удивлен.

– Зачем же тогда тебя понесло в такую богом забытую дыру, как Бродхорн?

– Действительно, зачем? – задумчиво произнес Брэндиш и, погладив лошадь в последний раз, подошел поближе к приятелям. Поговорив с ними еще несколько минут, он пожелал обоим спокойной ночи и решительно направился к ярко освещенному особняку.

Если дворецкий лорда Уорнборо и удивился столь позднему и незваному гостю, то не подал вида. Он уже тридцать лет служил в великосветских домах и знал, когда на подобное нарушение этикета следует закрыть глаза. Не дай бог захлопнуть дверь перед носом Короля Брэндиша, сына лорда Эннерсли, наследника огромного состояния, законодателя мод, любимца дам! Леди Уорнборо никогда не простила бы своему верному слуге подобной оплошности – его бы тут же выгнали без всяких рекомендательных писем.

Самого Короля приличия заботили меньше всего. Спокойно войдя в бальную залу и поздоровавшись с друзьями и знакомыми, он начал искать Фанни. Он бродил по зале и анфиладе смежных комнат, чувствуя, как у него поднимается настроение. Едва Фарли произнес имя красивой вдовушки, он понял: Фанни с ее холодным изяществом и невозмутимостью – вот кто поможет ему восстановить душевное равновесие, успокоить боль уязвленного самолюбия. К тому же она приятно целуется, но, в отличие от поцелуев Генриетты, прикосновение ее губ не вызывает у него непонятного томления духа. Боже правый, ему не надо больше иметь дело с Генриеттой, пусть только она съездит с ним в Париж!

Он нашел Фанни в окружении нескольких поклонников и, нисколько не смущаясь, с ходу пригласил ее на контрданс, чем вызвал негодование остальных мужчин. Фанни тоже запротестовала, впрочем, довольно слабо и двусмысленно, но вскоре сдалась. Простив Брэндишу его бесцеремонность, она игриво заявила, что его появление разрешило ее сомнения, – она как раз размышляла, кому из двух джентльменов, пригласивших ее на этот танец, отдать предпочтение, ведь неудачник был бы глубоко разочарован отказом, а ей никого не хочется огорчать! Король поддержал ее игривый тон, ответив, что счастлив разрешить ее затруднение. Она весело рассмеялась, и ее мелодичный смех немного успокоил боль в его душе.

Ее манера танцевать была выверенной и точной – ни одного пропущенного шага, лишнего движения. Сохраняя невозмутимо-любезное выражение лица, она и во время танца услаждала слух Брэндиша светской болтовней.

Он заметил, что она очень хороша в темно-фиолетовом батистовом платье и таких же туфельках. Она мило вспыхнула, румянец тоже был ей очень к лицу.

Король посетовал, что на улице похолодало, она с улыбкой согласилась. Он заметил, что вокруг нее увивается множество достойных джентльменов, она, грациозно наклонив головку, ответила, что у нее в Лондоне действительно много друзей. Когда они, выполняя очередную фигуру, подошли друг к другу вплотную, Король, дразня Фанни, напомнил об их поцелуе в Гемпшире. Ничуть не смутясь, вдовушка попросила его обо всем забыть, но одновременно со значением пожала ему руку. Он с облегчением улыбнулся: жизнь снова вошла в накатанную колею, очередная интрижка обещает быть легкой и приятной.

24

– Ничего не бойся, дитя мое, – перед самым входом в Королевский театр прошептала старшей дочери миссис Литон, твердо взяв ее за руку. – Во-первых, после гибели бедного Фредерика прошло уже шесть лет, а во-вторых, все взгляды будут прикованы к Энджел и Брэндишу!

В ответ Генриетта благодарно пожала материнскую руку, и семейство Литон, а за ним Король, лорд Эннерсли и мисс Брэндиш, образовав внушительного вида процессию, вошли внутрь. Толпа почитателей оперы и балета отхлынула и расступилась, давая им дорогу, словно воды Красного моря перед жезлом Моисея, только в роли библейского пророка выступил Король, который, достав лорнет, окинул пестрое сборище надменным взглядом.

Молодой Брэндиш не показывался Генриетте на глаза с того момента, как бросил ее в библиотеке. Увидев его на следующий день, Генриетта сразу почувствовала – случилось что-то ужасное. На его лице не было и тени раскаяния, смущения или тревоги, но не было и радости от новой встречи, только ледяное равнодушие. Обескураженная, молодая женщина отозвала его в сторону и попросила объяснить, в чем дело. Она чем-то провинилась перед ним? Пусть он ее простит! Если не хочет, то пусть накричит на нее, все лучше, чем это озлобленное молчание! Но Брэндиш, не желая вдаваться в объяснения, лишь заявил, что им не стоит выходить за рамки простого знакомства. Она согласилась, что это было бы благоразумно, но когда он, бесцеремонно оставив ее, оживленно заговорил о чем-то с Бетси, все ее существо восстало против такого разрыва. Пусть ответит, в чем причина его непонятной суровости?

По пути к ложе она не сводила с него глаз. Вот его прекрасная голова в буйных черных кудрях, спускавшихся до самого шейного платка, склонилась, кого-то приветствуя. Генриетта повернулась посмотреть, кого именно, и вздрогнула от неожиданности – это была Фанни Маршфилд! Прелестная вдовушка, не скрываясь, окинула Брэндиша восхищенным взглядом и шаловливо улыбнулась. Вот причина холодности Короля – Фанни Маршфилд! Она хочет стать его женой и, может быть, уже проторила дорожку к его сердцу! Как безжалостно судьба разбивает надежды на счастье!

Войдя в ложу, Генриетта постаралась сесть так, чтобы не быть на виду. Она вообще не хотела ехать в театр, считая, что ее присутствие повредит сестрам, но лорд Эннерсли настоял на своем.

– Вы рассуждаете, как какая-нибудь недалекая классная дама! – горячился он. – Заподозрить вас в чем-то дурном может только болван, у которого волос на голове больше, чем мозгов!

Генриетта хотела было напомнить, что его сестра, леди Рамсден, придерживалась иной точки зрения, но, не решившись на подобную бестактность, стала убеждать любезного хозяина, что по характеру она домоседка.

Генриетта сдалась только тогда, когда он пригрозил лишить ее сестер своего покровительства и помощи сына, если она будет избегать светских развлечений.

Оказавшись в ложе, Генриетта забилась в самый дальний и темный уголок и сидела там прямо, с напряженной спиной, будто шпагу проглотила. Она не могла думать ни о чем, кроме того, что на нее направлены десятки пар недоброжелательных глаз.

Во время первого же антракта ложа наполнилась посетителями – друзьями и знакомыми Эннерсли, а также молодыми людьми, жаждавшими быть представленными Энджел. Красавица, одетая в белое с серебряной отделкой платье и такие же туфельки, была прелестна, как настоящий ангел. Она одинаково любезно улыбалась всем, кто подходил к ее прекрасной белоснежной руке, будь то знатные пэры или сыновья небогатых сельских сквайров, и никому не выказывала предпочтения. Некоторые дамы, уже прознавшие, что она всего лишь бесприданница-провинциалка, которую Августа Брэндиш надеется выгодно выдать замуж за одного из светских холостяков, были бы от души благодарны Энджел, если бы она пренебрегла их сыновьями.

Эннерсли представил Генриетту нескольким своим знакомым. Похоже, те сразу узнали в ней вдову скандально известного Фредди Харта, но, вопреки ее опасениям, их любезность от этого не уменьшилась, и ко второму антракту молодая женщина уже достаточно успокоилась, чтобы поболтать с мисс Брэндиш, которая специально с этой целью придвинула свой стул к ней поближе.

– Вы сегодня необычайно бледны, Генри! – обмахиваясь веером, негромко начала старая дева, седые кудри которой украшал изящный шелковый тюрбан персикового цвета. К удовольствию Генриетты, Августа Брэндиш по примеру миссис Литон и сестер тоже стала обращаться к ней по-домашнему фамильярно. – И еще я заметила, что сегодня мой племянник не уделяет вам никакого внимания, хотя вчера вечером не сводил с вас глаз!

Она вопросительно подняла бровь, ожидая ответа. Спросить о размолвке прямо ей было неловко.

Генриетта глубоко вздохнула, размышляя, как ответить, чтобы не обидеть почтенную женщину, когда между ними протиснулся еще один молодой человек, рвавшийся поцеловать ручку Энджел. Он неловко толкнул мисс Брэндиш в плечо, и Генриетта предложила ей поменяться местами.

– Вот еще! – ответила та с улыбкой. – Не такая уж я старуха, чтобы развалиться от тычка нетерпеливого юнца! Откройтесь мне, милая! Что произошло вчера между вами и моим племянником? Почему он так подчеркнуто холоден с вами? Когда он здоровался с вами давеча в гостиной, у него так напряглось лицо, что еще немного и треснула бы кожа на скулах!

– Мы поссорились, – вздохнула Генриетта, – но в чем причина, я не знаю! Впрочем, я уверена, что размолвка пойдет на пользу нам обоим.

– Не знаю, не знаю, – покачала головой мисс Брэндиш. – Знаете, вчера вечером, наблюдая за вами и Королем, я заметила в его глазах искорку, которой никогда раньше не видела, даже в прошлом сезоне, когда он увлекся одной знаменитой красавицей. О, это было изумительное создание, черноволосое, страстное, с ресницами такой же длины, как перья у моего павлина! Она потом вышла за герцога, но не раньше, чем наскучила Брэндишу. После нее он начал флиртовать с красивой вдовушкой, которая только что попалась нам навстречу. Вы ее заметили? У нее глаза как у лани, а сердце холодное и расчетливое.

– Фанни Маршфилд, – едва слышно пробормотала Генриетта.

– Она самая! – подтвердила мисс Брэндиш. – Что им за шум?

Из-за двери послышался гул возбужденных голосов, словно к ложе приближалась какая-то важная особа.

– Кто бы это мог быть! – воскликнула Генриетта, но мисс Брэндиш сама терялась в догадках. Наконец дверь отворилась, и на пороге возник элегантно одетый джентльмен с добрым лицом, на котором выделялся крупный нос. Он был в белых атласных панталонах до колен, черном фраке и белом жилете. В складках галстука искрилась бриллиантовая булавка, с пояса свешивались несколько брелоков, а в руках незнакомец держал великолепную трость. Со своего места Генриетта имела прекрасную возможность ее рассмотреть – золотой набалдашник был выполнен в форме кроличьей головы.

Мисс Брэндиш наклонилась к своей гостье и, прикрывшись веером, шепнула:

– Это настоящий триумф Энджел! Ею заинтересовался сам Филипс по прозвищу Золотой Заяц! То-то Чарльз обрадуется!

Заметив гостя, лорд Эннерсли поспешно поднялся для приветствия. В соседних ложах поднялась суматоха – зрители перегибались через перегородки и заглядывали в ложу лорда Эннерсли, спеша тут же поделиться впечатлениями с соседями, отчего в зале поднялся невообразимый шум. Все только и обсуждали, удастся ли Энджел Литон заполучить самого завидного жениха – Золотого Зайца, считавшегося первейшим богачом во всей Англии.

Пораженная и обрадованная, Генриетта смотрела, как Филипс склонился к руке младшей сестры. Та вежливо, но сдержанно, как всем остальным воздыхателям, кивнула ему. Словно не понимая, какая шишка удостоила ее своим вниманием, Красавица не проявила к новому поклоннику ни малейшего интереса, чем немало позабавила лорда Эннерсли. Генриетта почувствовала, что ее тоже разбирает смех. Все дивились сверхъестественному самообладанию девушки, ничем не выдавшей своего волнения при знакомстве с явно заинтересовавшимся ею баснословно богатым женихом, в то время как спокойствие Энджел объяснялось гораздо прозаичнее: недалекая Красавица не знала, кто это, она ведь не в состоянии отличить богача от простого смертного.

Но какова бы ни была истинная причина безупречного в смысле соблюдения правил этикета поведения Энджел, Золотой Заяц, без сомнения, был ею очарован.

Он продолжал беседовать с ней до последней минуты, пока оркестранты не взялись за инструменты. Только тогда он наконец раскланялся и ушел, бросив на Красавицу долгий страстный взгляд.

Успех Энджел в свете был обеспечен еще до ее первого бала.

Когда поклонники оставили Энджел в покое, она устало откинулась на спинку стула, безучастно уставившись на публику в партере. Некоторое время ее взгляд бесцельно блуждал, пока не остановился на нескольких щеголях, которые прохаживались между рядами, едва не заглушая оркестр своей болтовней. Это были диковинные существа – в лиловых атласных сюртуках, желтых панталонах, с огромными лорнетами, щедро напомаженными волосами и затянутыми талиями, которые нелепо контрастировали с накладными плечами и грудью. Настоящие клоуны! Энджел несколько минут наблюдала за ними, досадуя, что их громкие голоса мешают слушать музыку, потом, подавив печальный вздох, отвела глаза. Она чувствовала себя неловко в роскошном модном наряде, и от этого ее тело до самых носков изящных, расшитых мелким речным жемчугом туфелек словно налилось свинцовой тяжестью. Должно быть, она выглядит так же нелепо, как клоуны в партере! Ах, с какой радостью она променяла бы свой нынешний наряд на старое муслиновое платье и поношенные сапожки, а весь этот шум и суету – на возможность спокойно сочинять музыку для фортепьяно и арфы, записывая ноты на тяжелых листах пергамента. И вообще, как хорошо было бы вновь оказаться у себя, в имении Раскидистые Дубы, где с детства знаком каждый уголок, не то что в доме Эннерсли! За несколько дней на новом месте Энджел уже раз пять успела заблудиться по пути в свою спальню! Однажды она даже забрела в комнату к мисс Брэндиш как раз в тот момент, когда та переодевалась к ужину! От неловкости бедная девушка весь вечер не смела поднять глаз на свою благодетельницу.

При мысли о пережитых злоключениях Энджел почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой! Верхняя губка ее задрожала, из глаз выкатилось несколько непрошеных слезинок. Вдруг кто-то осторожно сжал ее руку. Энджел подняла голову – на нее озабоченно смотрели голубые глаза ее молодого покровителя.

– Вам нехорошо, милая? – наклонился к ней Брэндиш.

В его голосе было столько искреннего участия, что бедняжка едва не разрыдалась, но поборола душившие ее слезы и мужественно улыбнулась.

– Ничего страшного! – ответила она вполголоса. – Просто я еще не привыкла к жизни в городе. Я здесь совершенно теряюсь! Вы знаете, как вернуться обратно на ту огромную площадь, в дом вашего отца? А я – нет! Не могу даже сообразить, в каком направлении идти!

Он ободряюще похлопал ее по руке, и волнение Энджел немного улеглось. С самого отъезда из дома виконта она переживала, что они не смогут найти обратную дорогу. Бедняжка не запомнила ни адреса, ни названий улиц и площадей, по которым они проезжали.

И еще ее смущал нескончаемый хоровод незнакомых лиц вокруг. Как Энджел ни старалась, она не смогла запомнить ни одного из подходивших к ней молодых людей, за исключением, пожалуй, последнего джентльмена с большим носом, – он так громко и противно позвякивал своими многочисленными брелоками! К тому же он толстый! Только бы Генриетта не заставила ее танцевать с ним на первом балу, если этот джентльмен окажется среди приглашенных!

Энджел покосилась на сидевшую сбоку и чуть сзади сестру. Ах, как бедная девушка жалела сейчас, что поддалась на уговоры Генри и Шарлотты поехать в Лондон! Куда ей до старших сестер, у них у обеих такой сильный характер! Когда они принялись ее уговаривать, она попыталась объяснить им их ошибку, но в глазах Генри и Шарлотты было такое отчаяние, что она и конце концов уступила, хотя и знала, что ехать в Лондон бессмысленно. Она никогда не сможет найти себе мужа по сердцу, как они хотят, – большинство мужчин с их глупой болтовней о лошадях, светских раутах и политике казались ей ужасающе скучными. Но разве Энджел могла отказать своим милым сестрам? Единственное, на что она рассчитывала, – что в Лондоне замуж выйдет кто-то из них. И когда это произойдет, Энджел попросит отпустить ее обратно в Раскидистые Дубы!

Она взглянула на сцену – там снова запела знаменитая Каталани, и зрители восхищенно затихли, за исключением, разумеется, клоунов в партере. Слушая прекрасный голос певицы, Энджел почувствовала, как из сердца уходят боль и тревога. Музыка – вот ее единственное утешение и отрада…

Господи, как отвратителен Лондон!

25

Ближе к вечеру, когда день за стенами голубой гостиной начинал угасать и наступили сумерки, Генриетта принималась беспокойно поглядывать на окна, чтобы по лучам света определить, сколько времени осталось до пяти часов – в эту пору лондонский бомонд пестрой, шумной толпой наводнял Гайд-парк, и Брэндиш заезжал за Энджел, чтобы везти ее на гуляние. Если бы Генриетта столь же часто поглядывала на часы, то ее странное поведение было бы тут же замечено, но ее находчивость помогала ей скрыть волнение. Она не помнила точно, когда догадалась таким образом определять время, не привлекая к себе внимания. В первый раз это, кажется, было в воскресенье, на следующий день после поездки в театр. Уже к среде она убедилась, что в солнечную погоду лучи дневного светила падают на крышку золоченых часов примерно в пять пополудни. В четверг сделала новое открытие: в пасмурный день к пяти в голубой гостиной темнело настолько, что было невозможно читать. Разумеется, сама Генриетта читать и не пыталась: ее нервы были так напряжены, что, едва она открывала книгу, буквы начинали плясать перед глазами, а голова шла кругом. Впрочем, точно так же она не могла сосредоточиться ни на рукоделии, ни на беседе. Дело дошло до того, что мисс Брэндиш дважды осведомлялась о ее самочувствии.

Вот и сегодня, в пятницу, вдевая дрожащими пальцами нитку в иголку, она напряженно следила за солнечным пятном на голубом ковре, которое постепенно переместилось на полированный столик красного дерева с золочеными часами под стеклянным колпаком, а затем подобралось к подставке часов. Генриетта расположилась с рукоделием на кушетке у камина, а напротив, у окна, стояла готовая к поездке в Гайд-парк Энджел. Она смотрела на улицу, теребя белую кружевную занавеску. На девушке было изящное платье для прогулок из янтарно-желтого шелка и голубовато-лимоные перчатки; золотистые волосы прикрывала элегантная шляпка с белым страусовым пером и бледно-голубыми лентами, завязанными бантом под подбородком. В руках Энджел держала ридикюль, который прошлым летом Генриетта вышила для нее бисером. Послышался стук подъехавшего экипажа.

– Генри, Брэндиш прибыл, – обернувшись, спокойно сказала младшая сестра. – Поедем с нами! Мне кажется, ему со мной ужасно скучно, хотя он и не признается. Знаешь, пока мы едем, он молчит, уставившись на лошадей. Впрочем, мы часто останавливаемся из-за джентльменов, которые буквально осаждают экипаж, чтобы спросить у Брэндиша, оправились ли его лошади после несчастного случая. Эти джентльмены проявляют участие именно к бедным лошадкам!

«Боже, как она простодушна, не понимает, что на самом деле джентльменов интересуют вовсе не лошади Брэндиша, а ее красота!» – подумала Генриетта и, посмотрев на дважды уколотый во время шитья палец, негромко ответила:

– Мне лучше остаться дома!

Внезапно Энджел отошла от окна и встала перед ней.

– От кого ты прячешься, скажи на милость?

От неожиданности Генриетта снова укололась. Вскрикнув, она принялась сосать пораненный палец, чтобы не запачкать кровью рукоделие. Вопрос поразил ее не только редкой для Энджел проницательностью, но и тем, что в нем была ужасная правда, в которой Генриетта не признавалась даже себе. Она хотела было увильнуть от прямого ответа или соврать, но передумала.

– Тебе известен, – медленно начала она, – печальный конец моего брака с Фредди. Я стараюсь пореже появляться на людях, чтобы никто не мог попрекнуть мою семью тем давним скандалом.

– По-моему, это чепуха, Генри, – ответила девушка, поправляя пышный бант под подбородком. – С тех пор, как мы приехали сюда, только леди Рамсден однажды попробовала что-то сказать по поводу тебя и твоего покойного мужа, да и то Салли Джерси тут же поставила ее на место! И мистер Брэндиш говорит, что ты напрасно считаешь общество таким злопамятным и жестоким!

– Он так говорит?

Энджел кивнула и продолжала:

– Почему ты, к примеру, чураешься мистера Брэндиша? Он очень добрый и славный, а ты, как я заметила, с ним едва разговариваешь, да и он, когда ты рядом, больше молчит, поджав губы.

– Наверное, потому, что злится на меня!

– За что?

– Не знаю!

В этот момент дворецкий объявил о прибытии Короля. Энджел поспешно отодвинулась, чтобы не загораживать сестре обзор. Вошел Брэндиш, и у Генриетты, как бывало всегда, когда она его видела, екнуло сердце. Встретившись с молодым человеком взглядом, она, сама того не сознавая, подалась вперед, словно ее что-то к нему толкнуло. В костюме для прогулок – лосинах, высоких сапогах, темно-синем сюртуке и галстуке, повязанном в точном соответствии с последней модой, он выглядел подтянуто и элегантно. Войдя, он по очереди приветствовал обеих дам сдержанным поклоном, и Генриетта подумала, что ее отношения с Брэндишем свелись лишь к обмену обязательными светскими любезностями. Но она не знала, как вести себя, не знала причины недовольства, которое он ей так явственно выказывал. Если кто и виноват в этом, то только он сам!

Энджел повернулась к сестре, широко раскрыв и без того огромные глаза, словно ей в голову только что пришла какая-то остроумная идея.

– Бетси сказала… – начала она, но вдруг охнула и, схватившись рукой за щеку, опять повернулась к Брэндишу: – О, прошу прощения, я, кажется, забыла перчатки!

– Дорогая, они на вас! – воскликнул он удивленно, взглядом показывая на прижатую к нежной щечке руку.

За прошедшую неделю, ежедневно сопровождая Энджел в Гайд-парк, Брэндиш познакомился с девушкой поближе и стал относиться к ней как к любимой младшей сестренке, заботу о которой почитал своим долгом. Один раз Генриетта даже слышала, как он предупреждал Красавицу относительно некоторых недостойных доверия джентльменов, подходивших к ее ручке в Гайд-парке или же осмелившихся пригласить ее на вальс на танцевальном вечере, вызвав тем самым недовольство одной из патронесс.

Уличенная в обмане, Энджел растерянно моргнула и уставилась на свои руки в красивых перчатках.

– Это не те! – наконец нашлась она. – Они не подходят к платью! Извините, мистер Брэндиш, я все-таки хочу надеть другие!

И она умчалась, как листок, подхваченный осенним вихрем.

Изумленный ее выходкой, молодой человек поклонился ей вслед и повернулся к Генриетте.

Никогда еще его не обуревали столь противоречивые чувства, как теперь, наедине с этой женщиной. Всю неделю он старался изгнать ее из своего сердца, намеренно избегал, разговаривая только тогда, когда этого требовали приличия. Она же вела себя с холодной вежливостью, хотя он часто ловил на себе ее взгляды. Раньше он никогда не переживал из-за размолвок с женщинами, но сейчас… Находиться рядом с ней и заставлять себя молчать – это все равно что плыть против могучего течения! Несколько раз Короля так и подмывало заговорить с ней, но на память приходила встреча в библиотеке, и слова застревали у него в горле.

И вот теперь он снова смотрит в прекрасные глаза Генри, отчаянно пытаясь унять непослушное сердце…

– Король, – позвала она, не трогаясь с места, – скажите прямо, чем я вас обидела? Почему вы злитесь? Даже Энджел заметила, как вы ко мне переменились!

Он смущенно покачал головой.

– Я не злюсь. Скорее, я озабочен тем, что ваше упрямство заставляет Энджел страдать!

– Страдать? – воскликнула Генриетта. – Что вы имеете в виду?

– Неужели вы так слепы, Генри? – удивился Король. – Разве вы не видите, что ваша сестра чувствует себя здесь несчастной? С джентльменами, которые увиваются вокруг нее в Гайд-парке, она ведет себя любезно исключительно из чувства долга, а не по душевному расположению. Ее совершенно не интересуют ни они сами, ни их ухаживания! Однажды я заметил, как она, прикрывшись рукой, зевнула, пока бедолага Золотой Заяц изощрялся в комплиментах! Видели бы вы, как у него вытянулось лицо! – неожиданно рассмеялся Король. – Безразличие девушки потрясло его до глубины чуши! Впрочем, вас наверняка обрадует то, что с тех нор он с удвоенной энергией старается пробудить в ней интерес к своей персоне. Он известный ценитель прекрасного и, без сомнения, считает ее красоту замечательным дополнением к своей обширной коллекции!

– Похоже, что так, – упавшим голосом согласилась Генриетта. Она не поднимала глаз от незаконченного рукоделия, лежавшего у нее на коленях. – Филипс просто преследует Энджел своим вниманием. По три раза на дню присылает цветы со своей визитной карточкой.

Отбросив напускную суровость, Брэндиш подошел к Генриетте и сел на стул рядом.

– Послушайте, – сказал он с тревогой, – в опере она плакала!

– Не может быть! – вскинула голову Генриетта, ловя его взгляд. – Вы наверняка ошиблись! Ее просто растрогала до слез прекрасная музыка, чудесный голос Каталани! Вы же знаете, как Энджел любит музыку, какой у нее талант!

Король посмотрел ей прямо в глаза.

– Лондон пугает вашу сестру, Генри! Она еще ребенок, потрясающе талантливый, но ребенок, который совершенно не приспособлен к жизни в свете, в большом городе. Мне кажется, у нее только одно желание – поскорее вернуться обратно в Раскидистые Дубы!

– Но это невозможно, – пробормотала Генриетта. Господи, как все ужасно запуталось! Почему Брэндиш вдруг заговорил с ней так благоразумно, так участливо? Его слова обезоруживают ее, лишают способности сопротивляться его обаянию… Генриетта тяжело вздохнула. – Вы правы, по-видимому, городская жизнь не для Энджел. Я-то надеялась, что она сумеет приспособиться, найдет свое счастье с каким-нибудь достойным молодым человеком. Но дни идут, она страдает, все больше замыкается в себе… Я начинаю за нее бояться! Как глупо было рассчитывать на ее замужество! Наверное, со временем она бы смогла занять подобающее место в обществе, но сейчас…

Отвернувшись, Генриетта уставилась на холодный камин. В ее больших голубых глазах застыла тревога.

Ах, как Брэндишу хотелось обнять ее, утешить! Благодаря отцу он понял, какое тяжкое бремя легло на хрупкие плечи Генри, какую потрясающую силу характера она проявила в борьбе с судьбой! Бедняжка собралась пойти в экономки, когда устроит дела семьи, – чепуха! Разве можно представить скучной домоправительницей эту прекрасную, утонченную женщину с пламенной кровью, которая так легко и без всяких расчетов ответила на его страсть?

Он решительно взял ее за руку и сел рядом. Она изумленно посмотрела на него.

– Не невольте Энджел, прошу вас, Генри! – начал он, погружаясь в манящую голубизну ее глаз, и вдруг почувствовал, как у него затрепетало сердце, стеснило грудь, и по телу горячей волной разлилось желание. Господи, опять! Сжав руку Генриетты, он зашептал: – Почему я теряю голову от страсти, едва заговорив с вами? Почему при встречах думаю только о том, чтобы заключить вас в объятия, открыть вам свое сердце и уже никогда больше от себя не отпускать? Я не понимаю! Меня терзают противоречивые чувства… С одной стороны, я безмерно вами восхищаюсь, и наша недельная размолвка стала для меня настоящим мучением, с другой стороны…