Текст книги "Происшествие на Чумке"

Автор книги: Валентина Иванникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

6. БОЕВАЯ ДРУЖБА

Капитана Осокина около месяца не было в части.

Инженер-майор Могилевский, вернувшись с места вынужденной посадки осокинского самолета, рисовал себя чуть ли не очевидцем его гибели. Посчитав выгодным настоять на отстранении механика Мысова от работы, Могилевский не рискнул бросить тень и на летчика. Наоборот, он распространялся о геройстве Осокина.

– Да, это был человек кристальной чистоты. Непревзойденного мужества. – Могилевский сыпал готовыми формулировками. – Вокруг него сжималось кольцо врагов. Он предпочел смерть героя, нежели плен! Мы не нашли его трупа, вероятно, раненный, он бросился в болото... Можете мне поверить, я видел его.

– Что ты видел? – обрывали Могилевского собеседники. – Видел, как погиб Осокин?

– Я видел болото. Жуткую топь, откуда с риском для жизни мне привелось вызволять самолет!

– Ну, вот о машине, которая по твоей вине там застряла, ты и говорил бы.

Но Могилевский почитал за лучшее прекратить разговор, если он так оборачивался: «по его вине». Никем еще не доказано, по чьей вине самолет пошел на вынужденную...

Командование настойчиво отыскивало следы капитана Осокина: были разосланы запросы в штабы наземных частей и соединений, действовавших на этом участке фронта. И вот пришел ответ, в котором сообщалось, что капитан Осокин находится на излечении в госпитале, куда его доставили автоматчики, отбившие раненого бесчувственного летчика у гитлеровцев. В госпиталь немедленно вылетел заместитель командира полка по политической части. Он вез много теплых писем от товарищей Сергея.

Сергей не нуждался в восхвалениях Могилевского, но тот почти точно нарисовал картину его поведения на болоте.

Да, враги окружили поляну, куда капитан посадил самолет. Намерения их были неизвестны.

Сергей знал, верил, что вот-вот должны подойти свои. Не ради же красного словца сигналил танкист: «Жди, держись, выручим». Его задача сейчас – отвлечь внимание гитлеровцев от самолета.

Осокин оттащил пулемет за кочки, прямо в болото. Трудно было установить его там. Зыбкая почва прогибалась под ногами летчика. Еще сильнее подалась она под грузным стальным телом пулемета. Лопнул моховой покров, в трещинах запузырилась ржавая вода. Сергей снял с себя комбинезон, подмостил под пулемет, дал первую очередь. Пулемет чуть не вырвало из рук. Прицельный огонь не получался. Но по воплям, раздавшимся из леса, можно было судить, что стрелял он не зря.

Гитлеровцы сначала прятались за деревьями, потом в азарте стали выскакивать на поляну; они отлично понимали, что противник у них – один человек, но он был не заметен среди кочек, казалось, стреляла сама земля.

У Сергея кончались патроны. Он был ранен. Болото засосало комбинезон, подбиралось к пулемету. Тогда летчик, уже не страшась быть увиденным, лег грудью на кочку, попытался втащить туда же пулемет. Но пулемет вырвался из ослабевших рук, встал торчмя, качнулся, и трясина мгновенно сомкнулась над ним.

Сергей поджал на кочку ноги, вынул пистолет, выстрелил. Показавшийся огромным гитлеровец упал совсем недалеко. Сознание капитана мутилось, он стал мучительно соображать, сколько выстрелов может сделать еще, чтобы оставить последний для себя.

В это время стрельба в лесу вдруг участилась. Что-то загрохотало, заскрежетало.

«Танкист привел своих», – подумал Сергей и тотчас же силы оставили его.

В госпиталь его привезли в беспамятстве, но за месяц в ы ходили. Замполит стал часто наведываться, наказывая санитаркам и сестрам:

– Вы, девушки, скорее его на ноги поднимайте!

И вот, поправившись, капитан Осокин вернулся в часть. Месяц словно бы и небольшой срок, но на фронте многое переменилось. В основном перемены были радостные: наши войска настолько продвинулись вперед, что пикирующим бомбардировщикам пришлось сменить аэродром. Прибыли новые люди. Отмечались новые успехи.

Но чем был несказанно огорчен Сергей, это смещением Мысова с должности механика.

На фронте отношения капитана Осокина и старшины Мысова из давно забытых по существу связей ребят односельчан выросли в настоящую дружбу.

Что они могли вспомнить из поры детства? Разве то, как Сергей задирал рохлю Андрюшку Мысова.

Андрей всегда копался с постройкой каких-нибудь приспособлений. Течет ручей. Андрей перекроет его двумя кирпичинами, посредине на палке укрепит лопастное колесо, и вот тебе мельница!

Ребята смотрят, молчат в восхищении. А Сергей обязательно спросит:

– Сколько, спец, в твоем колесе спиц?

Андрей заморгает, засопит и ничего не ответит – в счете он был не силен. Ребята представят его таким же моргающим в классе у доски, и очарование умельца сразу пропадает.

– Спец, сколько спиц? Спец, сколько спиц?

Так его дразнили.

Сергей Осокин учился прекрасно. После десятилетки он отлично закончил авиационное училище и так же отлично проявлял себя в боях. Великой Отечественной войны. «Растущий офицер», – говорили о нем.

Мысов из родного камского села (недаром фамилии там приречные: Мысовы да Осокины) реже подался в город. Работал на заводе. Призвали в армию – стал авиамехаником и на фронте встретился с земляком.

Нет, они не вспоминали о детстве. Они подружились потому, что их сроднило общее дело – беспощадно бить ненавистного врага, гнать его прочь с родной земли. И Мысов и Осокин вкладывали в это дело все свои силы. Они проверили друг друга и убедились, что делают его на совесть, хорошо!

Капитан приводил на аэродром самолет, и механик будто читал точно и ярко написанную книгу. Вот пулеметная строчка – нападали вражеские истребители, заходили и с хвоста, и с головы. Вот рваные пробоины от осколков зенитных снарядов. Плотна была стена зенитного огня! Капитан бесстрашно шел в самое пекло – вот еще пробоина и еще. Сбросил бомбы, и когда повернул обратно, – опять истребители. Горел. Сбил пламя. Дотянул на одном моторе.

– Ну как, надо в тыловой «госпиталь» или хватит твоего «медсанбата», старшина?

Спрашивал Осокин, наперед зная, что Мысов ответит:

– Подправим сами, товарищ капитан.

И подправлял. Не отходил от машины, пока не мог сказать:

– Материальная часть в порядке. Можно бить фашиста!

Это была совершенно не уставная фраза, но офицер Осокин разрешал старшине произносить ее и даже, больше того, с нетерпением ждал, когда она будет произнесена. Ведь это означало, что самолет отремонтирован превосходно, будет служить, как новый – старый, опробованный, родной самолет.

На крепкой деловой вере была основана их дружба. И когда Осокину сказали, что старшина Мысов отстранен от исполнения обязанностей механика, а Могилевский даже намекнул, что, мол, тут дело пахнет вредительством, Сергей страшно возмутился, вскипел. Потом стих и все ходил мрачный, неразговорчивый, раздумывая. С одной стороны, не верилось, что человек, с которым он сидел за одним столом, дышал одним воздухом, дружил, воевал и в котором никогда не ошибался, мог оказаться вредителем – врагом. С другой стороны, Сергей отлично понимал, что только с целью вредительства можно было привести мотор в такое состояние, в каком он вышел из рук Мысова и попал в его, Сергея, руки.

Капитан видел деталь, которая вышла из строя, что и повлекло за собой поломку. С этой детали, словно бархатным напильником, было снято несколько десятых миллиметра металла. Малая величина, губящая большую машину.

«Да что машину! – горько думал Сергей. – Выходит, Мысов людей хотел загубить. Тех, кто конструировал самолет. Тех, кто делал его. Тех, кто собирался летать на нем. Вот что, выходит, задумал Андрей Мысов!»

Капитан попробовал поговорить со старшиной. Но Андрей, подавленный всем случившимся, только тяжко вздыхал. Он сидел перед Сергеем, как преступник, опустив голову, и его руки дрожали. Пытаясь унять дрожь, он то засовывал их подмышки, то обнимал ими локти.

– Андрей! – почти крикнул Осокин. – Долго ли ты будешь вот так?

– Как, товарищ капитан? Договаривайте. Теперь все равно.

– Не строй из себя раскисшую бабу. – Уже не сдерживаясь, закричал Осокин. – Не все равно. Всем нам не все равно. Говори, как получилось?

Андрей поднял голову и спросил, глядя прямо в глаза капитану:

– Сережа, а ты мне веришь?

– Да! – просто ответил Сергей.

– Вот и хорошо. Мне легче будет. Вот здесь, – Андрей положил ладонь на левую сторону груди. – А как все получилось, не знаю. Все думаю. Мозги уж, наверное, пересохли. Никак понять не могу.

Надо было что-то предпринять. С кем-то искушенным в столь неясных делах поговорить и посоветоваться. Сергей обратился к замполиту.

– Поедем-ка к следователю, – сказал замполит. – Могилевский ведь настаивал даже на аресте Мысова, да следователь отрезал: «данных нет, чтобы арестовывать». А делом этим он занимается. Тебя еще не вызывал? Нет. Ну так мы сами к нему и поедем.

В дороге Осокин в который раз повторял:

– Не могу поверить, товарищ подполковник, что Мысов – гад. Знаю его с детства. Да не в этом счастье – сейчас знаю, на войне. И про то, как любит он машину, знаю. И про то, как радовался новой технике. И как гордился: «моя Маша все это делает».

– Какая Маша?

– Ну, это, может быть, и лишнее. Невеста его, товарищ подполковник. К существу это не относится.

Но и о невесте Маше, и о многом другом, будто бы не относящемся к существу дела старшины Мысова, расспрашивал Осокина капитан Климчук.

Он сам не очень верил в то, что старшина Мысов – враг. Но для того, чтобы доказать противное, следователь должен был точно, опираясь на факты, а не на предположения, объяснить: почему мотор нового самолета неожиданно отказал в воздухе?

И следователь искал факты. Его работа была похожа на труд таежного старателя: чтобы добыть хоть один полезный факт, необходимо было поднять и перемыть сотни пудов руды сложных человеческих взаимоотношений.

* * *

Подполковник Линев имел право задержать женщину, проживающую по чужим документам, и он задержал ее. Но от этого дело Елены Примак, как она назвала себя, не стало яснее.

Линев отлично понимал, что никакая она не Примак, точно так же как и не Могилевская. На допросе, моргая красивыми ресницами, время от времени пуская слезу, она повторила жалостную историю, на которую мог пойматься только тот, кого называют шляпой. «Несчастная она, одна, как перст, и чудачка», – вспоминал Линев разглагольствования Могилевского.

История, рассказанная Примак следователю, была в более убедительном варианте.

– Не говорите ему, – подразумевая Могилевского, восклицала задержанная. – Это убьет его. Девочка, его единственное дитя, умерла. А я, судите меня, я преступница, я получала его деньги по аттестату для того, чтобы жить.

Правдоподобно? Вполне. Как будто ему, Линеву, здесь и делать нечего.

Который по счету рассвет встречал у окна своего рабочего кабинета подполковник Линев, думая – в чем же тут загвоздка?

Подполковник отдернул штору. Из сияющей, искрящейся морозной дымки вставали знакомые здания. Москва! Родная, суровая военная Москва. Далеко отогнан враг, но висят в небе аэростаты воздушного заграждения, на дорогах, у застав – противотанковые рогатки, окна перекрещены бумажными наклейками. Из каждой квартиры кто-то – отец, муж, брат, сын – сражается на фронте.

Он, Владимир Линев, на фронте не был. Он не сбрасывал на врага бомбовый груз. Не давил его гусеницами. Не брал на мушку. Здесь, у окна, за письменным столом, над папками «Дело №», он принимает участие в Великой Отечественной войне, в справедливой освободительной войне против фашизма.

Подполковник отошел от окна, склонился над бумагами. Ничего интересного в квартире Могилевской не найдено. Только обрывок письма с подписью «Маша» остановил внимание Линева. «Надо задержанную спросить, кто такая Маша?» – решил тогда подполковник.

* * *

Если бы арестованная, назвавшаяся Еленой Примак, не боялась выдать себя, она грызла бы от злости собственные пальцы. Не суметь справиться с добросердечным, раскисшим от переживаний майором! Она же была готова к встрече и не с таким простаком.

Правда, ее подвели: уничтожили, но не бесследно Могилевскую – супруг нашел ее труп. Однако супруг-то этот таков, что бери его голыми руками: приехал, все рассказал. Чуть бы погуще сентиментальность, потрагичнее вздохи, покрупнее слезы, и он не ушел бы от нее. А то ушел и где-то так же, как у нее, все рассказал. И вот она арестована за проживание по чужим документам. Глупо! Глупо!

Велла Генц (это была она) не допускала мысли, что ее могут заподозрить в чем-либо еще. Целый год она отлично играла трудную роль. Вместе с массой эвакуированных она пробралась на Восток. Жила в Ташкенте. Заводила знакомства, присматривалась. Однажды явившемуся к ней, произнесшему условную фразу незнакомцу сообщила незначительные сведения: что вырабатывается и сколько рабочих – отдельно мужчин и женщин – на ближайших предприятиях. Получила новое задание. Надо было ехать на Урал, на моторостроительном заводе найти подходящего человека. Ни в коем случае самой.

Урал. Новое обличье. Найден нужный человек, его руками осуществлено вредительство. Вызов в Москву. Новые задания. И вдруг является этот идиот Могилевский – супруг, которому следовало быть убитым на фронте и уж во всяком случае не следовало находить свою убитую жену. Та должна была просто исчезнуть. Неаккуратный старый осел Закс!

Арестованная Примак-Могилевская беззвучно ругалась. Что там – ругалась! Она была готова от злости грызть собственные пальцы.

Перед подполковником Линевым одна трудность возникала за другой. На вопрос, есть ли у нее знакомая по имени Маша, Примак недоуменно пожала плечами: «не припомню».

Отказывается. Значит, надо непременно Машу разыскать.

«Могилевская» получала деньги по аттестату и писала письма «своему» супругу (каждый раз воспоминание о майоре Могилевском вызывало у Линева досаду – переписывался, растяпа, с чужим человеком, как с собственной женой), живя в Ташкенте, в маленьком городке на Урале, последние два месяца – в Москве.

Подполковник Линев отправил своих помощников в Ташкент и на Урал.

7. ОПЯТЬ ДЕТАЛЬ НОМЕР 0234

По сведениям синоптиков погода изо дня в день была нелетной. И правда: плотные сизые облака нависали над полями, дорогами, в лесу, казалось, задевали верхушки деревьев. Летать-то, конечно, летали и в непогодь, но как радовались ясному дню!

Капитан Осокин, хоть и просыпался до света, первым делом тянулся к окну. Ночевать приходилось все в хатах с палисадниками: рябина или акация обязательно росла у окна. Разберет Сергей в серых сумерках – мечутся по ветру полуголые ветви, – сразу насупится и закурит. Вообще-то капитан не курил, но папиросами обзаводился: для товарищей и для себя в горькую минуту. А тут папиросную коробку даже в чемодан на самое дно сунул – солнце вставало на чистом небе.

Капитан быстро оделся и вышел из дома. На улице обдало тем легким, бодрящим морозцем, которому и всегда-то радуешься, а после слякоти тем более. Сергей зашагал к штабу.

Как и во всех прифронтовых деревнях и селах, народ на улице зря не болтался. В глубине дворов, под деревьями, в укрытиях уже кипела напряженная жизнь, а на улице было пусто. Лишь с въезда к штабу шел какой-то незнакомый летчик. Лица его Сергей еще не мог разглядеть, но, по выработавшейся привычке схватывать частности и по ним определять целое, определил: в шинели, значит, не здешний, кто же из своих оденется в шинель? А что летчик – тоже нет сомнения: идет – ноги будто связанные, это от унтов.

Впрочем, мысль о незнакомце лишь мгновение занимала Сергея: голова была полна планами на предстоящий день.

Незнакомец тоже, видимо, был занят своими мыслями. У штаба, на глазах часового, он – младший лейтенант, не отдав чести капитану, хотел пройти в калитку прежде него. Сергей Осокин не был формалистом, но юнец вел себя нахально.

– Товарищ младший лейтенант!

Младший лейтенант опомнился, отступил на шаг, потянул руку к фуражке, потом вдруг улыбнулся, сорвал фуражку с головы: над бронзовым лицом по белому незагоревшему лбу змеился розовый шрам.

– Фесенко? Радист! – вскричал Сергей.

Они обнялись, отошли от калитки в сторону.

Перед капитаном Осокиным стоял его бывший стрелок-радист Петр Фесенко. Возмужал человек, стал офицером.

– Пилот или штурман? – спросил Сергей.

– По вашим стопам пошел, товарищ капитан!

Радостно возбужденный неожиданной встречей, сверкая в улыбке ровными зубами и до синевы ясными белками глаз, Петр рассказал, признался сразу же, что он всегда брал пример со своего первого командира – капитана Осокина. Сделать машину столь же послушной, как делал тот, летать самому, быть в ответе за технику и экипаж – добился он своего! После госпиталя – Петр потрогал шрам – учился, практиковался, получил назначение в часть.

– Моя работа впереди.

– У нас? Пойдем я тебя представлю начальству, – сказал Сергей и хотел было покровительственно обнять Петра за плечи, да почувствовал, что неудобно. Подрос молодец и в плечах раздался. И одет с иголочки. Капитан отметил ладно пригнанную шинель, новенькую фуражку и даже часы на руке с толстым, граненым, похожим на фонарь кабины, стеклом.

Осокин поймал себя на мысли, что он любуется Петей, как, скажем, старший брат, увидев после долгой разлуки прочно ставшего на ноги младшего братишку.

А что Петр Фесенко прочно стал на ноги, выяснилось в ближайшие, наполненные боевой страдой дни.

Младшего лейтенанта назначили в звено капитана Осокина.

Фесенко летал, бомбил отлично.

После одного вылета, когда пришлось «обрабатывать» ответственную и трудную – малую цель, Сергею невольно вспомнился последний вылет с Петром в качестве члена экипажа. Как тогда он, скоординировав стрельбу с маневром, ловко прошил гитлеровца пулеметной очередью, как стойко держался раненый!

Сегодня слаженность у звена была, словно у единого экипажа. Поражена точечная цель, заткнуты пасти, зениткам. Они над своей территорией, они возвращаются, чтобы взять новый запас бомб.

– Как живы? – спросил Осокин ведомых. Правый отозвался сразу – живем! Младший лейтенант Фесенко замешкался с ответом. Потом в шлемофоне раздался его тревожный голос:

– Один мотор не работает. Второй забарахлил тоже.

И через минуту:

– Отдаю приказание экипажу прыгать с парашютами.

«Что случилось? Попаданий в мотор у него же не было. Или были? Не доложил».

– Планируй. Планируй.

От самолета Фесенко оторвались две тяжелые капли.

«Нет командирской выдержки. Зачем заставил прыгать?» – обозлился Сергей. Он повел свою машину резко на снижение. Он хотел осмотреть землю, выбрать место для посадки. Он кричал, надрывался:

– Планируй. Планируй! Сядешь.

Но самолет Фесенко свечою пошел вниз.

Катастрофа произошла километрах в сорока от аэродрома, на только что очищенной от врага территории. Осокин точно засек место падения самолета – он снижался чуть ли не до бреющего. Он видел членов экипажа Фесенко, они приземлились в овраге, там белели комки брошенных парашютов, и бежали по седому полю к черной гигантской воронке – открытой могиле их самолета и командира.

Капитан зафиксировал в памяти овраг, и лесок с одной стороны поля, и безлюдную деревеньку – с другой. От деревни не было даже проселочной дороги, грейдерная тянулась вдалеке за лесом, несколько машин на ней остановилось, люди, по-видимому, пытались определить, куда упал самолет.

Сергей точно заметил – куда. Он, редко глядящий на землю, – в воздухе свои дороги – сейчас разглядывал наземные ориентиры. Приказал штурману прокладывать наземный маршрут.

По этому маршруту через час капитан ехал обратно с замполитом и новым, назначенным вместо Могилевского, инженером полка.

Изрытая окопами, оплетенная колючей проволокой, заминированная расстилалась вокруг земля. Во многих пунктах аэродромную автомашину останавливали, регулировщики шутили:

– Чего ищет небо на земле?

На грейдерную дорогу у леса саперы машину не пустили, объяснив:

– Тут такая минная посадка, что взлетишь – не сядешь.

По обочинам и в кустах медленно и плавно, словно иллюзионисты, ходили солдаты со щупами.

Сергей шагнул, взял ближайшего сапера за борта шинели и голосом, почти заискивающим, сказал:

– Проведи, друг.

Солдат вытянул, прислонив к кусту щуп, руки по швам.

– Товарищ гвардии капитан, опасно, – сказал он. Потом, взглянув в наполненные тоскою глаза Сергея, подумал: «может, брат его гробанулся, ишь как он заскучал. А я «опасно». Тут уж о себе не думаешь». И добавил: – Пойдемте, товарищ гвардии капитан. – Сапер упорно называл летчика «гвардии капитан», хотя гвардейского значка у того не было. – Держитесь след в след.

Они прошли наискосок через кусты: солдат впереди, Сергей за ним. Потом Сергей отослал солдата, пошел дальше один, наконец, побежал туда, где маячили две фигуры. Это члены экипажа Фесенко стояли у останков командира.

Не хотелось верить, что нет Пети Фесенко, возмужавшего младшего братишки. Нет даже тела его – одну руку нашли. Руку, которую они сейчас, по обычаю, погребут, насыпят могильный холмик и напишут матери, что ее сын, павший смертью храбрых, похоронен там-то.

Сергей снял шапку, наклонился и отпрянул: на оторванной по локоть руке уцелели часы с толстым, граненым, как фонарь кабины, стеклом.

Фонарь кабины. Фонарь кабины?

– Что же осталось от самолета? – спросил Сергей.

Штурман и стрелок радист в один голос ответили:

– Ничего. Всмятку! И моторы на два метра в землю ушли.

– Раскопать!

Приказание было неожиданным и непонятным. Ведь выкопаешь только обломки, металлолом. Но Сергей не посчитал нужным ничего объяснить, он сам еще не все понял.

В душе он сразу оборвал нахлынувшую печаль. «Младший братишка. Письмо старухе-матери: погиб смертью храбрых». Похоронную напишут без него, капитана Осокина. Его дело разобраться, почему погиб летчик его звена, младший лейтенант Фесенко.

Петр Фесенко был способен на подвиг. Еще юнцом, истекающий кровью, он не оторвал рук от пулемета. Дальше – его поведение здесь: вызывался не раз на внеочередной полет, летал и бомбил отлично. Пилот без году неделя, а уже намечался своеобразный летный почерк: например, шел на зенитки, казалось очертя голову, а на самом деле расчетливо поражая врага. И, наконец, этот последний вылет. Должно быть, он заслонил над целью товарища или его, Осокина – командира. С завидным хладнокровием вел подбитую машину обратно. И в минуту смертельной опасности подумал не о себе, о подчиненных: «отдаю приказание прыгать». Вот они живые люди его экипажа, спасенные им.

Он был способен на подвиг. Не кривя душой о нем можно написать «погиб смертью храбрых». А погиб он нелепо!

«Один мотор не работает, второй забарахлил тоже», – вспоминал Сергей последние слова Петра.

– Почему вдруг забарахлил мотор? Откопать. Установить, почему забарахлил, почему отказал?!

Подошедшие, в сопровождении саперов, инженер и замполит сняли шапки перед ворохом еловых лап, на которых лежали останки погибшего. Постояли минуту в молчании.

– Ты приказал откапывать машину. Дело! – сказал замполит Осокину. – Ведь ты тоже садился на вынужденную, – подполковник не договорил фразы, взвешивая основательность осенившей его догадки.

– Товарищ подполковник, о своей вынужденной я и не вспомнил. А стоило бы вспомнить. Тогда тоже отказали моторы.

– Аналогия сомнительная, – вмешался инженер. – Вы, капитан, насколько мне известно, не приняли на себя ни единого выстрела. Погибший летчик был под огнем. Но не станем гадать. Откопаем, посмотрим.

Все взялись за лопаты.

Командир саперов несколько раз конфузливо обращался к офицерам-летчикам:

– Мы бы сами управились. Нам земля и лопата – дело привычное.

Но и без привычки Осокин, в частности, работал сноровисто, без роздыха – им овладело лихорадочное нетерпение. Ему почему-то казалось, что стоит лишь откопать, извлечь детали разбитого самолета, и все станет ясно.

Раскапывали до вечера.

Легкие снежинки, обещающие упасть на землю и непременно растаять, успели покрыть поле – не растаяли, и от этого светлого покрова долго держались сумерки. Однако продолжать работу было уже нельзя – темно.

– Поехали, капитан, – настойчиво сказал замполит, отбирая у Сергея лопату. – Я понимаю тебя: Фесенко славный парень, воспитанник твой. Тяжело терять таких в бою, от руки врага. А тут даже и не понять отчего? Хочешь понять?! Так и мы вот с инженером хотим. И поймем! Завтра будет день. А сейчас поехали.

Они возвратились на аэродром ночью.

Часы Фесенко Сергей решил починить (они стояли) прежде, чем отсылать с прочими вещами родным. Он взял их с собой.

– Ужинать, капитан, пошли вместе? – спросил замполит.

– Спасибо, товарищ подполковник, поем дома. Разрешите идти?

– Иди. Только чтобы поел обязательно.

Полная луна плыла в небе. Изредка на нее набегали прозрачные облака. Тогда лунный свет тускнел, но было все равно хорошо видно.

«А не стоило бросать раскопок, к утру, глядишь, управились бы, – подумал Сергей и тут же себя одернул: – подполковнику виднее. Чего я, как нетерпеливый мальчишка?»

Товарищи по квартире – в просторной хате с мазанным полом – уже спали. Не зажигая огня, Сергей вытащил из-под лавки свой чемодан, раздвинул белье, положил часы Фесенко на самое дно. Под руку попались папиросы. Сергей выкурил подряд две. Потом сказал почти вслух:

– Это ты напрасно. Не куришь вообще. Ну и не кури! Завтра летать.

Он лег и, здоровый сильный человек, сморенный пережитым, мгновенно уснул.

Утром он летал ведомым командира полка, было большое дело. А после обеда в столовой к нему подошел инженер и сказал:

– Я просил бы вас, товарищ капитан, зайти в мастерскую.

Когда Сергей зашел туда, первое, что он увидел, был картер мотора. Ни старым, ни новым его нельзя было назвать, он был весь какой-то окаленный.

– Достали? – спросил Сергей инженера, кивнув на картер, хотя он понял сразу, что это с самолета Фесенко.

– Да, достали и привезли. Но не в этом суть.

Инженер взял две детали, окаленные, как и картер, – соединил их вместе. Сергей в свое время изучал мотор, но сейчас – убей его, он не назвал бы их. Он опять вдруг очень взволновался: неисправность аналогичных деталей привела к поломке его самолет.

Инженер между тем покачивал соединенные детали, – они ходили, подчиняясь усилиям его узловатых рабочих пальцев, – и возмущенно говорил:

– Видите, какой безобразный люфт. Учтем деформацию в результате удара, учтем некоторый износ. Некоторый, понимаете? Незначительный. А тут же полмиллиметра в диаметре не хватает.

– Простите, – перебил его Сергей, не отводя глаз от деталей. – Точно – катастрофа произошла поэтому?

– Точно сейчас не скажу. Один мотор выведен из строя в бою. Но другой-то отказал ведь тоже. Нужен химический анализ металла этих деталей. Не свят же дух снял нехватающие полмиллиметра?

– А человек? Техник, например.

– Во время капитального ремонта, когда перебирается мотор – возможно. Но, по-моему, это праздный вопрос. Моторы на самолете Фесенко не перебирались.

– А на каком-нибудь друг о м?

– Не понимаю вас. Причем тут другой?

У Сергея голова шла кругом. Его вынужденная посадка, подозрения, упавшие на Мысова, о чем может не знать инженер – новый в полку человек, и гибель Фесенко – все это связывалось, переплеталось, запутывалось.

Из мастерской капитан Осокин пошел разыскивать замполита – он решил не выкладывать инженеру закравшегося в душу сомнения. Теперь эти сомнения имели уже целую историю, в которой новому человеку было бы трудно разобраться и которая, по всей вероятности, требовала тайны, а не огласки.

Службы полка были раскиданы на большой площади, и пока Сергей от мастерской добрался до штаба, расположенного в селе за речкой, он имел время подумать.

Вспоминалось, что когда он вернулся в полк и спросил, что с его машиной, подлечил ли ее механик, ему ответили, что Мысов отстранен от дела, а самолет в порядке – в моторе заменены детали, приведшие к поломке.

Всем сердцем Сергей протестовал против обвинения, предъявляемого Мысову. Лишь съездив к капитану Климчуку, он немного успокоился – увидел, поверил: Климчук докопается до истины. Тот рассказывал, как бывший начальник Мысова инженер-майор Могилевский выдвигал веские доводы, представлял вещественные доказательства.

Конечно, все требовало тщательной проверки и проверялось и при Могилевском и после, когда в связи с какой-то странной семейной трагедией инженер-майора отчислили из соединения.

И вот новое звено – на одном моторе самолета погибшего Фесенко были детали с тем же дефектом, что и на его, осокинском, самолете. Инженер сказал, что моторы самолета Фесенко не перебирались. Так ведь и его тоже не перебирались. Это же совершенно новая техника, полученная прямо с завода.

Осокин убыстрил шаг.

Как на грех, замполита в штабе не оказалось.

– Сейчас, если очень нужно, его можно застать на квартире, – сказал дежурный.

Замполит был больше, чем нужен Сергею, он был просто необходим! Своему непосредственному начальнику, командиру эскадрильи, капитан Осокин привык докладывать лишь определенные вещи: то и то сделано, то и то будет сделано и свои соображения – как. Только замполиту решил Сергей признаться, что он потерял вдруг ориентировку, что он не знает, правильные ли мысли ему приходят в голову.

Замполит собирался куда-то. У хаты, где он квартировал, стоял легковой автомобиль с заведенным мотором. Когда капитан, получив разрешение войти, переступил порог, замполит, принимая его за шофера, сказал:

– Сейчас, сейчас, Вася. Через десять минут мы должны быть уже там.

– Простите, товарищ подполковник. Докладывает капитан Осокин.

– А-а, тебя-то мне и надо, – воскликнул замполит обернувшись. Он складывал какие-то бумаги в портфель, который странно было видеть в его руках боевого летчика. – Проходи. Садись.

Помещение было маленькое, а вещи стояли громоздкие. Весь правый угол занимали иконы в тяжелых дубовых киотах. Рядом выпячивался пузатый комод. В полкомнаты расползлась кровать под лоскутным одеялом. На лавке были навалены узлы – садиться некуда.

– Садись на кровать, – сказал подполковник. Совершенно обескураженный Сергей опустился на кровать, предполагая, что потонет в пуховиках. Но на кровати лежало что-то жесткое, как камень.

Дома у замполита они долго не задержались. Не давая Сергею начать волнующее, прямо-таки жгущее его повествование, подполковник расспрашивал о погоде, о том, вкусен ли был обед. Собрав, наконец, бумаги в портфель, он крикнул: «Вася, я ушел», – надел шинель и предложил Сергею прогуляться. На улице хохотнул:

– Понравилось мое ложе? В старину монахи-отшельники сооружали такое для смирения плоти. Только они – из булыжников, а у меня из чистой пшенички.

На капитана и жилище замполита и несколько странные слова в другое время произвели бы б о льшее впечатление. Но сейчас он был захлестнут совершенно иными мыслями, озабочен догадками, которые, казалось, должны быть или немедленно поддержаны, или отметены.