Текст книги "Знакомая варежка (Повести и сказки)"

Автор книги: Валентина Чаплина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Валентина Семёновна Чаплина
Знакомая варежка

Знакомая варежка

Рассказ

– Держись крепче! – весело крикнул Андрей и рванул салазки за верёвочку.

Наташа завизжала, вцепилась руками в сиденье и зажмурилась. Потом потихоньку открыла глаза и страшно удивилась. Незнакомый мальчик бегом бежал по двору детского сада и тащил за собой салазки, а в них её, Наташу. Она ехала вокруг большой клумбы, на которой летом цвели цветы, а сейчас лежал снег. Как хорошо было кататься! Хоть бы этот мальчик никогда не останавливался! Клумба по краю была обложена кирпичами. Из-под снега красиво торчали кирпичные треугольники. Они мелькали перед глазами Наташи, сливаясь в одну линию. И вдруг – бум! – полозья зацепились за один из кирпичей. Перед Наташиным носом мелькнули две валяные подошвы. Это оборвалась верёвка, и незнакомый мальчик полетел носом в снег.

Наташа сейчас же вскочила и отбежала к ребятам, которые стайкой притихли во дворе.

Мальчик встал и начал вытряхивать снег из рукавов, потом смешно съёжился:

– Ух ты, ёлки-палки, за шиворот попал!

Он стал трясти головой. Ребятишки засмеялись. Наконец, вытряхнув снег, мальчик весело подмигнул им всем сразу, живо связал оборвавшуюся верёвку и крикнул:

– А-ну, кто следующий?

Ребята встрепенулись. К салазкам покатился большой пушистый белый ком. У него были коротенькие быстрые ноги в белых валенках, шустрые руки в белых рукавицах, а наверху второй ком, такой же белый и пушистый, но только поменьше.

Когда эти два кома становились к вам спиной, то издали на фоне снега могло показаться, что ребята слепили снежную бабу. Только осталось вставить в маленький ком глаза-угольки да нос-морковку. А когда эти два кома поворачивались к вам лицом, то вы сразу начинали улыбаться. Оказывалось, что никаких угольков и морковки не надо. У кома были два глаза – чёрные пуговки – и смешной симпатичный нос тоже пуговкой, только не чёрной, а розовой.

Два кома подбежали к салазкам и плюхнулись на сиденье.

– Снеговик-снеговик, как тебя зовут? – спросил мальчик.

Маленький ком ответил тонким девчачьим голосом:

– Татьянка. А тебя как?

– Меня Андрей.

– А ты кто?

– Я шеф.

Андрей учился в соседней школе. Он был звеньевым в своём пионерском отряде. И его звено решило взять шефство над ребятами ближайшего детского сада. Вот он и прибежал сейчас посмотреть на своих подшефных. Прибежал да и стал катать их вокруг клумбы.

Когда салазки с Татьянкой-снеговиком остановились, Андрея сразу облепили зимние пальтишки и меховые шубки. Они прилипли, как ириски к нёбу, и не хотели отлипать.

– Становись в очередь у крыльца! – крикнул Андрей. – Всех перекатаю!

Пальтишки и шубки отлепились и побежали к крыльцу. Там сейчас же образовался весёлый хвост из ребят. Хвост всё время вилял в разные стороны. Он даже рассыпался на части, но потом снова собирался в одну кривую линию.

Андрей возил ребят вокруг клумбы.

И во дворе стоял такой весёлый смех и гомон, что прохожим на улице становилось завидно. Самые любопытные из них заглядывали в калитку. Заглядывали и тут же начинали улыбаться.

Андрей перекатал всех. Некоторые даже сумели поездить два раза. И только Катюшку – девочку в красном капоре – Андрей упрямо не хотел катать. Когда дошла её очередь, он сердито буркнул:

– Уйди, я кому говорю! Не мешай!

И красный капор грустно отошёл в сторону.

В конце дня воспитательница тётя Нина сказала:

– Молодец, Андрюша. Спасибо тебе, что пришёл. Видишь, как ребята рады. Побольше бы нам таких шефов.

Андрей сиял.

– Тётя Нина, а больше ничего не надо сделать?

– Надо. Знаешь, как нынче скользко на улице? А у нас есть несколько ребят, за которыми старенькие дедушки и бабушки приходят. А им падать нельзя. У них кости хрупкие. Раз – и переломятся. Возьми этих ребят и отведи по домам.

…Пять часов вечера зимой – уже сумерки. Сугробы делаются лиловыми и таинственными. От зажжённых уличных фонарей снег начинает сверкать и переливаться, и кажется, будто ты попал в сказку.

Андрей важно шёл по улице, держа за руку два белых кома, которые назывались Татьянкой. Он шёл и оглядывался по сторонам. Ему ужасно хотелось, чтоб встретился кто-нибудь из знакомых и увидел, как он ведёт чужую девочку из детсада.

– Ой, глядите, умора! Девчатник! – крикнул чужой, встречный мальчишка и хотел было швырнуть в Андрея снежком.

Но Андрей остановился и выразительно сказал:

– Я не девчатник. Я – шеф! Разве не видишь? Детей из садика по домам развожу.

– Ше-еф? Разводишь? – мальчишку озадачил спокойный, мирный тон Андрея и то достоинство, с каким он говорил. Мальчишка бросил недолепленный снежок на землю и несколько шагов прошёл за этой интересной парой.

Андрей оглянулся и таким уничтожающим взглядом посмотрел на него, и столько гордого превосходства было в этом взгляде, что мальчишке самому ужасно захотелось стать шефом и, хоть один квартал, провести по улице совершенно чужую маленькую девчонку.

Дверь открыл дедушка.

– Татьянушка? Ты? – удивился он. – А я только за тобой собирался.

– Ой, деда, там скользко. Все падают. Меня мальчик Андрей привёл. Он шеф. Он хороший.

– Спасибо тебе, мальчик Андрей, шеф хороший. Раздевайся, гостем будешь.

– Не могу, что вы! Спасибо. Мне ещё одного мальчика домой отводить. Он ждёт.

У дедушки была совершенно белая голова и коричневое лицо в глубоких добрых морщинах. Андрей увидел, как сильно дрожат дедушкины руки и никак не могут расстегнуть меховые пуговицы на шубке Татьянки-снеговика.

– Дедушка, вы посидите, отдохните, я сам её раздену, – и Андрей быстро, ловко снял с девочки шубу. Снял и удивился: сама Татьянка оказалась очень маленькой и тоненькой.

– Дедушка, вы и завтра не приходите в детсад. Я приведу её. Вы же совсем дедушка. Вы упасть можете, а у вас кости хрупкие. Раз и переломятся.

А сам подумал: «Вдруг такой симпатичный человек заболеет и умрёт? Ведь он совсем старенький. Чем бы ему помочь?»

Дедушка улыбнулся.

– Спасибо, мальчик Андрей. Давай с тобой так договоримся: если завтра будет скользко, я не приду. А если снежку, бог даст, насыплет, я сам надену валенки-скороходы и в поход за Татьянушкой. Мне ведь тоже по улице прогуляться охота.

Так и решили. Андрей вышел из дому и подумал: «Хоть бы завтра опять скользко было». Уж очень ему понравилось делать добрые дела людям.

Андрей был самым активным общественником в классе. Он и звеньевой, и художник стенгазеты, и тимуровец, и теперь ещё шеф. И везде успевает. И учится неплохо. Андрея часто хвалили, писали о нём в стенгазете. Это шло ему на пользу. Он начинал работать ещё больше, чтобы оправдать хорошие слова, которые говорились о нём.

С месяц тому назад в их класс поступила новенькая, приехавшая из другого города. Была она маленькая, скромная и застенчивая. Сидит на уроке тихо-тихо, как мышонок. Её почти не видно и не слышно. Не пошелохнётся, когда учительница объясняет. А после уроков вдруг незаметно – шмыг! и исчезнет, будто мышонок юркнул в норку.

Жидкие, гладко зачёсанные волосы кончались на спине тоненькой белобрысой косичкой, которую мальчишки сейчас же прозвали – мышиный хвостик. Потом эта кличка прилипла и к самой девочке. Она не обижалась. Оттого что волосы были жидкими и прилизанными, у неё очень большими казались уши.

Включили её в Андрюшкино звено, и никакой общественной работы она ещё не несла. Это очень беспокоило активного звеньевого. Раза два после уроков он просил новенькую остаться, хотел поговорить с ней как звеньевой. Но она торопилась к бабушке и робко шептала: «Завтра».

Вот и сейчас, как только кончились уроки, Андрей заметил, что Мышиный хвостик торопливо прячет книги и тетради в портфель. Вот-вот юркнет в дверь. Он решительно подошёл к её парте. Девочка виновато посмотрела на звеньевого и ещё тише обычного сказала:

– Мне к бабушке надо. Сегодня обязательно…

– Опять к бабушке?

Мышиный хвостик вздохнула. Андрею показалось, что уши у неё стали ещё больше и смешней.

– У всех бабушки! – настойчиво сказал он. – У меня тоже бабушка. Вон у Тимки даже две бабушки, а он всегда остаётся, когда нужно. Никуда не денется твоя бабушка!

– А она не моя. Мои не здесь живут.

– Не твоя? А чья?

– Не знаю. Бабушка и всё.

– Постой-постой, ты ходишь к чужой бабушке?

Девочка утвердительно кивнула. Косичка смешно подпрыгнула и опять тихонько улеглась на спину коричневого платья.

– А зачем ты к ней ходишь?

– Помогаю. Она плохо чувствует себя, всё забывает. Как-то я ей молоко помогла донести до квартиры, а дома она вспомнила, что соли забыла купить. Я и побежала…

Мышиный хвостик оказалась разговорчивой девочкой, но Андрей перебил её, улыбаясь:

– Ты помогаешь чужой бабушке? Это же общественная работа! Ты – тимуровка! Почему ты молчала?

– А зачем говорить? Я помогаю и всё…

– Как зачем? Мне же нужно записать. Это очень важно.

У Андрея сразу повысилось настроение. Теперь в его звене все общественники. Он достал тетрадку и задумался. Как же фамилия новенькой? Никитина или Никонова? Спросить было неудобно, и он написал: «Ник», а в скобках «М. хв.», что сокращённо означало – Мышиный хвостик.

– Как фамилия бабушки и адрес?

– Зовут Мария Иванна. Больше ничего не знаю.

Андрей даже подскочил на месте:

– Как не знаешь? Чудная ты какая-то… ну прямо… Значит так, Мария Ивановна, – записывал звеньевой, – а дальше я пустое место оставляю, видишь? Чтобы сегодня же узнала.

Новенькая молча кивнула и опять стала торопливо запихивать в портфель книги и тетради. Из портфеля на пол упала большая варежка.

«Опять эта варежка? – подумал Андрей, – и чего она ко мне привязалась?»

Он уже видел сегодня её на парте у Мышиного хвостика. Лежала варежка тихо, смирно, никому не мешая, но Андрей то и дело поворачивал к ней голову, сам не зная – зачем. Это была обыкновенная взрослая варежка, связанная руками на спицах из толстой шерсти. А самый кончик коричневый. Наверно, не хватило серых ниток и пришлось довязывать другими. Но было в этой варежке что-то такое, что тянуло Андрея к ней и непонятно волновало его. Вот и сейчас опять… Какая-то тёплая тревога… Но как только Андрей вышел из класса, он сейчас же забыл о варежке.

«Куда пойти? – думал он, машинально шагая к дому. – Папа с мамой уехали. Жизнь настала вольная».

Его догнала новенькая. Она ужасно торопилась.

– Я прямо к бабушке и домой заходить не буду. Ой, она лежит, наверно. Вчера иду около её дома вечером, в шестом часу, и вижу – толпа. Говорят: «Старушка упала». Я так и ахнула, думаю, моя бабушка. Ну, не моя, а Мария Иванна, в общем. Она всё равно теперь, как моя. Пролезла между людьми, гляжу – она! Её уже подняли и повели, а потом она сама пошла. А с ней девочка маленькая. А в руках у бабушки – школьный портфель. Как у тебя, вот такой же коричневый. Так чудно, – бабушка и вдруг с портфелем, как будто в школе учится.

Девочка свернула за угол и подошла к Андрюшиному дому.

– Вот тут бабушка упала, – и показала на тротуаре длинную блестящую полоску льда.

«Ведь это я раскатал», – подумал Андрей, и холодные мурашки защекотали спину.

– А вот тут в снегу бабушкина варежка лежала. Я подняла, только забыла отдать. Сейчас отдам.

«Вот почему у неё взрослая варежка в портфеле», – понял Андрей, и снова что-то тревожное прошло по сердцу.

Вдруг он увидел, что Мышиный хвостик входит во двор их дома. Андрей даже остановился от неожиданности. «Где она тут себе бабушку выкопала?» А девочка быстро и незаметно, действительно будто мышонок в норку, юркнула в подъезд. В тот самый подъезд, где жил Андрей.

«Ёлки-палки, вот чудеса заморские!» – и он, сдвинув ушанку на лоб, почесал в затылке. Потом сам быстро вошёл в подъезд. Девочка была уже на втором этаже. Он – за ней. Она – на третий. Он – за ней. Она – на четвёртый и наконец на пятый.

До самой последней минуты Андрей не понимал, в какую квартиру, к чьей бабушке идёт Мышиный хвостик. И вдруг он внезапно остановился. Ему показалось, что кто-то облил его кипятком с головы до ног. Андрей понял, понял! чья была та знакомая варежка.

Мышиный хвостик вошла в дверь их квартиры.

Как сумасшедший, мчался Андрей вниз по лестнице. Третий этаж, второй, первый… Куда бежать? Где спрятаться от своего позора? В подъезде рядом с дверью к квартирам – дверь в подвал. Залез туда, притянул к себе дверную ручку, чтоб не оставалось даже тоненькой щёлки света. Присел на ступеньки, ведущие вниз. Сердце бешено стучало везде: в груди, в руках, в ногах, в ушах. Везде было оно – громкое сердце. И никуда от него невозможно убежать.

Андрей чувствовал, как от стыда жарко горят лицо, шея, уши. Он обхватил руками голову и уткнулся носом в колени. Стыд не проходил, и сердце не унималось.

Андрей ясно вспомнил, как вчера вечером, когда вёл из детсада незнакомого мальчика, встретил бабушку. Она шла за Катюшкой, за его сестрой, девчонкой в красном капоре, которую он не хотел катать на салазках вокруг клумбы. Андрею ужасно надоел портфель, и он с радостью отдал его бабушке, чтоб она снесла домой. Ей же всё равно с Катюшкой туда возвращаться, а ему ещё незнакомца далеко вести. Да по такой скользоте. Ужас один. Намаешься.

Потом Андрей вспомнил, как поздно пришёл вчера домой. Катюшку спать укладывала соседка, а бабушка лежала. У неё очень болела голова. Но он не придал этому никакого значения, потому что голова у бабушки болела часто.

Внук быстро поел на кухне завёрнутые в тёплый платок суп и котлеты, оставил на столе грязную посуду и сел за уроки. Но просидел недолго: уроков было немного, и ужасно хотелось спать. Быстро нырнул в постель, благо она была разобрана бабушкой.

С тех пор, как на время уехали мама с папой, жизнь для Андрея стала вольнее. Постели он не застилал и не разбирал, посуды не мыл, галстук не гладил. Бабушка говорила: «Отдыхай, Андрюшенька, я сама сделаю». И он отдыхал.

Сегодня утром, как обычно, Андрей проснулся сам. Встал, пошёл в кухню и очень удивился, что посуда всё так же стояла немытая, как он вчера её оставил. Значит, бабушка не вставала.

В общей комнате у бабушки был свой уголок между стеной и шифоньером. Там стояла кровать и вместо столика табуретка со всякими лекарствами. Каждое утро бабушка пила порошки от головной боли. Андрей слышал, как за шифоньером звякала стеклянная крышка о графин, как лилась вода, как горлышко графина мелко стучало о край стакана, потому что у бабушки дрожали руки. Так было и сегодня. Значит, бабушка не спала. Почему же она не встаёт?

– Ба, а что мне есть? – спросил он, заглянув за шифоньер.

– Сейчас-сейчас, милый, – старушка с трудом стала подниматься.

Андрей поспешно собирал в портфель книги и тетради. Мельком взглянул на бабушку, вышедшую из-за шифоньера. Она торопилась и на ходу никак не могла попасть трясущейся рукой в рукав вязаной кофты. Совала, совала руку и всё мимо.

Через двадцать минут сытый Андрей уже бежал по улице.

Всё это вспомнилось ему сейчас так ясно, так отчётливо, что сердце заметалось ещё сильнее, а лицу, ушам, шее стало ещё жарче.

Бабушка была своя, домашняя, всегдашняя, привычная, без которой просто невозможно представить себя. Бабушка была всегда и казалась вечной. Андрей привык к тому, что она всё время работает, и принимал это как должное, будто она была обязанной всегда что-то делать. Казалось невозможным и странным, что бабушка может устать, замориться, как все другие люди на свете. Она была настолько своя, что он её даже не замечал. Вот так часы у них на стенке всю Андрюшкину жизнь громко били и тикали, а он не замечал, не слышал, потому что привык к ним. Ребята, бывало, придут к нему и каждый раз вздрагивают, когда часы начинают бить, а он не слышит. И только когда часы остановились, он заметил – не идут! Стали! Молчат! Начала ужасно мешать тишина комнаты, хоть из дома уходи. Невозможно с ней жить, с этой тишиной.

«Так же и бабушку не замечаю, как часы», – с ужасом подумал Андрей и вскочил на ноги от этой страшной мысли. Потом снова сел и снова сжал голову руками. Только сейчас один, здесь, в холоде и темноте, он припомнил, как за последнее время согнулась бабушкина спина, как сильно стали дрожать руки. Чашку вчера разбила, а он рассердился. Теперь она уже не может сама вдеть нитку в иголку и просит его. А ему неохота вдевать, он злится.

– Подожди, вот дочитаю до главы, тогда вдену.

И она сама пытается вдеть, а ушка иголки уже не видит.

За спиной Андрея в подъезде быстро-быстро протопали чьи-то лёгкие ноги, выбегая на улицу.

«Это Мышиный хвостик, наверно, в магазин побежала. Или в аптеку. Может быть, бабушке совсем плохо?» И Андрей со всех ног помчался на пятый этаж.

Дверь в их комнату была приоткрыта, и в коридоре пахло бабушкиным лекарством. Андрей хорошо знал этот запах. Лекарство было жёлто-зелёного цвета в бутылочке. Мама всегда растирала им бабушкины ноги, которые часто ломили.

Андрей вошёл в комнату. За шифоньером разговаривали.

– Давайте я и правую ногу потру, – прозвучал голосок Мышиного хвостика.

Андрей замер. Значит, тогда пробежала не она.

Ни бабушка, ни девочка не слышали, как он вошёл.

– Мария Иванна, а как ваша фамилия? – спросил тот же голосок.

«Разве мою бабушку зовут Мария Ивановна?» – удивился Андрей. Все в квартире звали её просто бабушка, а папа и мама – мамой.

– У нас в классе один мальчишка есть, звеньевой, – продолжала девочка. – Он хороший, добрый, но ужасно смешной. Виноградов Андрей…

– Как говоришь? – переспросила бабушка.

– Андрей Виноградов. Он ужасно беспокоится, что я к вам просто так хожу, без всякого общественного поручения, и это нигде не записано. У него такая тетрадка есть, я сама видела, где против каждой фамилии стоит, например, так: «пятого числа в шесть часов вечера перевёл дедушку через улицу», или «ходил за хлебом старушке Ивановой».

– А против его самого… против Виноградова фамилии что-нибудь стоит? – спросила бабушка странным, незнакомым голосом.

– Стоит. Против него очень много стоит. Он самый первый тимуровец в классе.

Дальше Андрей слушать не мог, выбежал из квартиры. На следующий день перед уроками Мышиный хвостик с виноватым видом подошла к Андрею.

– Мария Иванна мне не сказала, как её фамилия. А варежку я и вчера забыла отдать. Вот безголовая.

Прозвенел звонок, и Мышиный хвостик юркнула на свою парту.

Когда кончились уроки, и в классе уже осталось мало ребят, Андрей подошёл к новенькой. Он глянул ей прямо в глаза и тут же отвёл взгляд. А потом тихим, странным голосом попросил:

– Дай мне ту, бабушкину варежку.

– Тебе? – удивилась девочка.

– Ну да мне… а кому же?

Он вздохнул, ещё зачем-то внимательно посмотрел в окно, сморщив лоб, и совсем шёпотом выдохнул:

– Я знаю, почему бабушка тебе не сказала фамилию… – и ещё внимательнее начал смотреть в окно. Потом склонился над партой, как будто разглядывая параграф в учебнике. Девочка ничего не спрашивала, она тоже склонилась над партой, как будто разглядывая параграф в учебнике.

Что сказал ей Андрей, кроме неё никто не расслышал. Но когда она разогнулась, глаза у неё были огромные-преогромные.

– Только ты пока никому не говори, ладно? – попросил Андрей.

– Ладно, ладно, – молча сказали глаза. – Я никому, совсем никому…

– Я сам… потом всё расскажу в классе. Только сначала… Понимаешь, мне надо сначала…

Он замолк и ладонью тихонько погладил варежку, которую положила на парту Мышиный хвостик.

– Я понимаю, я всё понимаю, – так же молча сказали огромные глаза.

«А уши у неё совсем не такие уж большие, – подумал Андрей, – самые обыкновенные уши, как у всех людей.»

Взял в руки варежку. Она была колючая, связанная на спицах из грубой шерсти (из мягкой бабушка вязала Катюшке и ему). Но какой ласковой и нежной показалась эта варежка Андрею. Он бережно положил её за пазуху. И по всей груди разлилось приятное тепло, как будто положил он не её, колючую, а маленькое, свёрнутое в комочек, солнце.

Про Герку и чудных

Повесть

Вселяются

Комод был такой огромный и пузатый, что никак не мог протиснуться в дверь. Дверь жалобно скрипела, просила о помощи. Но её заглушал женский голос, такой же скрипучий и тонкий, как дверной, только раз в десять сильнее. Испугавшись этих голосов, комод немного поджал живот и наконец всей своей громадой ввалился в коридор. «Уф!» Минутку постоял на всех четырёх пузатых ножках и двинулся дальше. За ним полез сундук. За сундуком шифоньер.

Комната была рада новым жильцам. Она приветливо распахнула обе створки своих дверей, чтобы комоду не пришлось опять поджимать живот. Вещи входили, пока ещё в беспорядке, останавливались посреди комнаты и оглядывались. Каждая выбирала себе место, где ей удобнее будет жить.

Это всегда ужасно интересно, когда в квартиру въезжают новые люди. Алёшка стоял в коридоре, откуда лезли вещи. Его не интересовали сундуки и шифоньеры. Поскорей хотелось узнать, какие люди теперь будут жить с ними в одной квартире.

На лестнице показался важный диван с двумя огромными валиками. Он был сердитый, надутый, недовольный, что его величество потревожили и сдвинули с прежнего насиженного места. Неожиданно из-под дивана вынырнул мальчишка, вбежал в коридор и остановился перед Алёшкой. Глаза у мальчишки чёрные, круглые, блестящие, точь-в-точь пуговицы с маминого шёлкового лёгкого платья. И вообще весь он чёрный-пречёрный. Почти как негритёнок.

Мгновенье ребята глядели друг на друга, не шевелясь. Потом Алёшка широко улыбнулся, а черноглазый молча подмигнул ему и побежал по коридору, чтоб раньше дивана попасть в комнату. Не было сказано ни слова, но оба поняли, что предварительное знакомство уже состоялось.

Вслед за диваном показалась и обладательница голоса, что раз в десять громче дверного. Большая, полная. Круглое симпатичное лицо никак не вязалось со скрипучим голосом. Казалось, что голос живёт отдельно от этой женщины. «Мать чёрного», – понял Алёшка, потому что на лице блестели такие же два круглых пуговичных глаза, только побольше. Если те от маминого платья, то эти от уличного жакета.

– Здрасте, – сказал Алёша.

– Здравствуй, мальчик, – улыбчиво произнесли мягкие губы, но тотчас же голос снова стал металлическим и визгливо потребовал, чтобы люди, тащившие диван, не отбили у него ножку, или что-то там ещё, что вообще возможно отбить.

Алька (так ребята в доме звали Алёшу) вылетел на лестничную площадку и ворвался в соседнюю квартиру.

– Ероша, Ероша, вселяются! – крикнул он радостно.

Ерошка, босой, в одних трусах, гладил взрослую мужскую рубашку.

– Айда поможем вещи таскать, одевайся! – и Алька выключил электрический утюг.

А вещи всё лезли и лезли вверх по лестнице. И просто невозможно было представить, как они сумеют разместиться в одной комнате.

Ребята подбежали к грузовику с вещами во дворе.

– Тётя, мы вам поможем таскать, – улыбаясь, сказал Алёша матери черноглазого.

Тётя недоверчиво оглядела Ерошкины босые ноги и особенно две дыры на майке-безрукавке.

– Мы ваши соседи, – продолжал Алёша.

Тётя кивнула и дала Альке круглую плетёную корзину, повязанную платком: «Не стукни! Не урони!», а Ерошке – большую цинковую ванну: «Не ударь! Не погни!» И ребята пошли по лестнице.

Ванна была огромная и ужасно крикливая. Она железно гремела на все пять этажей подъезда, будто её хулигански избивают, хотя Ероша только слегка задел ею перила. И то случайно.

– Майку не можешь зашить? Новые люди въезжают, а он сверкает дырками. Хорош сосед! – начал Алька, но вдруг замолчал и толкнул Ерошу в бок. Навстречу им спускался с лестницы тот, чернущий. Глянув пуговичными глазами на ванну и корзину, усмехнулся:

– Ого, уже и вас нагрузила. Это она умеет.

Ребята поняли, что он о матери.

– Нет, мы сами попросили.

– Сами? – удивились пуговицы с шёлкового платья. – Охота тяжести таскать!

Мальчишка присвистнул, лёг животом на перила, задрал ноги и поехал вниз. От его толчка ванна опять заорала истошным голосом и уже никак не могла успокоиться до самой лестничной площадки.

Во дворе плотный и коренастый мужчина средних лет размахивал такой же плотной и коренастой палкой, как он сам.

– Вот видите, товарищи-граждане, – громко обращался он к женщинам, вышедшим поглядеть на новых жильцов, – с виду я человек. Руки, ноги, голова, всё нормально. А копни меня поглубже – инвалид. Имею пенсионную книжку, – и он полез в нагрудный карман.

Но никто его поглубже копать не собирался, и поэтому книжку глядеть не стали. Поверили на слово.

– При своём нормальном виде, – продолжал коренастый, – ни одной вещи поднять не могу. Вынужден нанимать людей. Платить из пенсии последние копейки. А какие теперь пенсии? Пшик, а не пенсии! Не уроните! – тут же грозно приказал он двум мужчинам, снимавшим с грузовика деревянную кровать и зебристо-тигристый матрац.

– Не горюй, сосед, поможем! – сказал дядя Петя, шедший домой с работы, и подставил свою широкую рабочую спину.

– Ой, папка, тебе ж нельзя! – испугался Ероша, увидя отца с ношей на спине, – давай лучше я!

– Ничего, сынок, донесу. А ты возьми ещё что-нибудь. Люди вселяются, помочь надо.

Дядя Петя нёс кровать, двое мужчин несли матрац, а сзади них вышагивал вверх по лестнице коренастый мужчина и нёс… свою палку.

А потом черноглазый видел, как дядя Петя, что притащил кровать в их комнату, долго стоял в коридоре, будто прилипнув к стене, и никак не мог отдышаться.

– Пап, тебе плохо? – кинулся к нему Ероша.

– Что ты, сынок? Не волнуйся, – бодро ответил дядя и отлип от стены.

«А мой пять таких кроватей пронесёт, и ему хоть бы что, только шея красная станет, как помидор», – подумал черноглазый.