Текст книги "Позывные Зурбагана"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава третья
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Билеты куплены (Аэрофлот, «Москва – Иркутск», 76 руб.),

дороговато, по-моему. Лететь семь часов. Вещи собраны.

Алеша хотел идти в горком и просить направление на БАМ, но мама отсоветовала. Она хочет, чтоб мы не были связаны никакими обязательствами (по-моему, она просто не верит, что я выдержу ожидающие нас трудности), и посему дала нам семьсот рублей, которые отложила себе на путевку за границу. Так что мы независимы и можем выбирать. Все-таки моя мама – славный парень!

Накануне отъезда нас посетил гость. Сам Геннадий Чешков. Он пришел днем и смутился, увидев маму, – надеялся, что она на работе.

Сдержанно поздоровавшись, он сразу обратился ко мне:

– Хватит дурить, Андрей! Никуда я тебя не пущу. Ты комсомолец и не имеешь права так беззастенчиво подвести тренера.

– Садитесь! – пригласила его мама.

Чешков сел, неприязненно оглядев стул, словно это была скамья, на которую сажают штрафников. Я сказал, стоя в дверях:

– Уже снялся с комсомольского учета. Билеты куплены.

– Дай твой билет, я сам сдам его в кассу.

Он, как всегда, был категоричен и властен. Холодные серые глаза смотрели непреклонно и жестко. Мне стало смешно, не признавал я более его власти. Он к этому не привык еще.

– Что, собственно, происходит? Почему ты оставляешь фигурное катание? – потребовал он разъяснения.

Я с интересом разглядывал человека, который столько лет руководил мною. Красивый мужчина! Девчонки от него просто с ума сходили. Но людей он не любит. Себя любит и еще спорт. Спорт – его призвание.

Но сам он, как фигурист, с самого начала не подавал надежд. Все бы ничего, но подвела артистичность, вернее, полное отсутствие артистичности.

Ну, Геннадию-то я не собирался рассказывать про свои мечты. Тем более об отце.

– Что происходит? «Ко мне мой верный друг не ходит…» Простите. Я же выступал в парном катании… Марину вы отстранили.

– Так и думал! – насмешливо бросил он. – Марина твоя бесперспективная. Понятно? Тебя я готовил для международных выступлений. У тебя же большое будущее в спорте. Марина не потянет. Партнершу, кстати, я тебе уже подыскал.

– Перспективная?

– Да.

– И кто же?

– Таня Нефедова. Из вашей школы. Ты ее должен знать.

– Я и знаю. Для советского спорта она, кстати, не подходит. Замарала честь смолоду.

– Что за чушь! Изумительная девушка. Способная, волевая, Эта всего добьется, чего захочет.

– Да уж. История с кулоном вам известна, Геннадий Викторович?

– Какая там еще история. Она из обеспеченной семьи. Дочь директора крупнейшего универмага в Москве. История… надо же! Просто каприз.

– С какой точки зрения взглянуть. По-моему, в спорт таких нельзя пускать.

– Что она сделала? – поинтересовалась мама.

– Одной девочке подарили оригинальный кулон. Из Индонезии дядя привез. Таня сразу позавидовала, ей страстно захотелось иметь этот кулон. И когда его обладательница наотрез отказалась его продать, Таня кулон преспокойно украла. Это было в прошлом году. Хотели исключить из школы, но отец сам ее наказал. На этом историю замяли.

– Какая гадость! Фу! – фыркнула мама. Чешков как-то даже дернулся.

– Детская шалость. Ей даже в голову не пришло, что это воровство. Кулон этот вернули, разве не так?

– Мать вернула. Танечке не захотелось с ним расстаться. Пришлось отцу отнимать. Так что спасибо за такую партнершу. И вообще, я завтра уезжаю.

Чешков еще долго убеждал и даже угрожал… Уходя, он сказал маме:

– Чувствую ваше влияние. Странная вы женщина. Неужели вам не жаль сына? Отправляете его куда? К черту на рога… Зачем столько лет тренировок – кошке под хвост? Неужели вы не понимаете, какое будущее его ожидало? Он бы стал золотым призером. Столько времени пропало у него попусту…

– Почему же попусту? – возразила спокойно мама. – Думаю, что Андрей каждой зимой будет возвращаться к фигурному катанию. А рекорды… Зачем ему рекорды… Блеснуть падающей звездой на небе, подумаешь – счастье! Одних, с непревзойденной-то артистичностью, чуть ли не вынуждают уйти, другие в разгар славы сами уходят, не в силах взглянуть в лицо тому, кто первый жестоко намекнет: «Пора уходить…» Да почему пора, если именно они столько радости доставляют людям. Объявить пятнадцатилетней способнейшей фигуристке, что она бесперспективна… Это… это жестокость!

Конечно, маму уже занесло. Но жестокости она не прощает. Чешков ушел надутый, не простившись.

– Какой неприятный человек! И как ты его терпел столько лет? – сказала мама, пожимая плечами.

А вечером пришел Алеша с хозяйственной сумкой, застегнутой на молнию. Сумку он оставил в передней. Я пошел на кухню и включил электрический самовар, которым мы пользуемся в особо торжественных случаях, а то просто ставим на плиту чайник с водой.

– Собрался? – спросила мама Алешу. Он смущенно кивнул.

– Собрался, Ксения Филипповна, да вот… – он запнулся.

– Какая-то «закавыка»?

– Кота некуда деть. Не везти же его в Забайкалье?

Меня поразило это «Забайкалье». Я обычно говорил: «на Байкал», но с чего я взял, что отец живет на самом берегу Байкала? Может, где-то в горах, в тайге? Еще придется его поискать… И с мамой нельзя посоветоваться… Придется запросить о нем в Иркутске. Наверняка о нем знают либо в редакции газеты, либо в горкоме КПСС, отец же член партии.

Мама скорчила комическую рожицу.

– Что же делать? Я могла бы его взять, но мне ехать на съемки. Куда я его дену? Как звать твоего кота?

– Кузнечик.

– Мама, а если Денису Федоровичу оставить?

– Так он же наш оператор, вместе едем.

– А у него мать. Она тебе не откажет.

– Разве что… Ну, давай твоего Кузнечика. Он в сумке, что ли?

В жизни не видел такого «страхиладика». «Кот» был чуть побольше мыши, белый, с рыжими подпалинами, длиннющим голым хвостом, раздутым брюшком, какой-то голенастый, а глаза явно следовало промыть борной. Алеша поставил его осторожно на пол и отошел. Кузнечик быстро пошел за ним, ноги его то разъезжались, то подгибались. Мордочкой походил он на летучую мышь.

– Страшненький какой! – не выдержал я.

А мама молча развела борную кислоту и протянула Алеше стакан вместе с ваткой.

– Промой ему глаза, они гноятся.

– Он же на днях только прозрел, он же и ходить-то еще не научился! – с укором возразил Алеша. Однако старательно промыл ему глаза. – Он еще и лакать не умеет, – виновато пояснил он.

– Как же его кормить? – испугалась мама.

– Сейчас покажу.

Алеша извлек из кармана пиджака аптечный пузырек с соской, пощупал, не остыло ли молоко, и, взяв на одну руку котенка, стал его бережно кормить. Кузнечик сосал охотно, обхватив пузырек обеими лапками.

– Слава богу, хоть сосать умеет. Где ты его достал? – с улыбкой поинтересовалась мама. Улыбка у нее хорошая, очень красит ее – все говорят.

Алеша поудобнее уселся в кресле, прижал к себе котенка (тот замурлыкал от удовольствия) и рассказал его историю. Нашел котенка муж соседкиной дочки Женя Скоморохов, шофер-испытатель автозавода. Нашел он его на улице. Кто-то выбросил трех беспомощных полуслепых котят, и они явно умирали от голода. Женя уговорил двух девушек взять по котенку и первый взял самого некрасивого, положил за рубаху и принес домой.

Свадьбу соседи справляли прошлой весной, теперь у молодых был уже ребенок, дочка Аленушка. Женя пришел в эту семью из общежития. Родители его были колхозники в каком-то приволжском селе.

Тесть, теща, бабушка, прабабушка и жена встретили котенка в штыки.

– В квартире ребенок, еще заразы какой наберешься! – возмущались они. Когда Женя сказал, что в деревне дети растут вместе с собаками, кошками и телятами, теща презрительно заметила:

– Здесь не деревня, а столица.

По словам Алеши, жильцы этого девятиэтажного дома не любили животных, относились к ним агрессивно, считая это, видимо, признаком большой культуры. Старую женщину, прогуливавшую свою верную собаку, не пускали в лифт («лифтом наши дети пользуются»), и она, жалуясь на сердце, с собакой поднималась на восьмой этаж. Так было прежде, а теперь собаку ей приносили то Женя, то Алеша, а старушка поднималась на лифте.

Так вот, новая семья Жени категорически объявила, что котенка они выкинут за окно.

Вспыльчивый Женя заявил, что, если они выкинут его кота, за ним уйдет и он сам.

Однако Алеше он потихоньку сказал, что некуда ему идти с котом, так как чертова комендантша не допустит кота в общежитие. Кроме того, он опасался, что тесть выкинет, как и грозился, котенка в окно (с шестого этажа!).

Пришлось бедняжку взять Алеше. Когда приятели в первый раз кормили котенка из пипетки, он проглотил пять капель молока и не то заснул, не то впал в обморок, до того он ослабел. – Он не страшненький, – вдруг сказала мама, – он еще похорошеет, станет пушистым и веселым. Просто он еще очень мал, я даже не видела никогда таких крошечных котят, их прячет кошка.

Мама просила передать этому Жене, чтоб он не беспокоился за своего кота. Разрешила дать ему свой телефон. Пусть не стесняется, звонит. Мама будет информировать его о состоянии здоровья и настроении Кузнечика.

Провожать нас явилось все семейство Ефремовых, ребята из нашей школы, добрейшая Мария Григорьевна Максимова. Пришел и Женя Скоморохов. Почему-то с рюкзаком, гитарой и металлическим шлемом в авоське. В шлеме лежали лимоны и яблоки нового урожая, еще зеленые.

Признаться, я так нервничал, что у меня сетка перед глазами стояла и все как-то смешалось. Вдруг увидел, что маму поддерживает под руку сияющий оператор (он откровенно радовался моему отъезду. Наверно, думал, что без моего влияния мама наконец выйдет за него замуж). Маринка еле удерживалась от слез. Дядя Яша подарил мне только что вышедшую свою книгу, фантастический роман, с доброй надписью, а Марфа Евгеньевна передала большой пакет с теплыми еще пирожками и всякой всячиной. Провожающий Женя почему-то старался не попадать на глаза Алеше. Поцелуи, пожелания, советы, кто-то жмет руку, кто-то обнимает – все у меня смешалось.

– Береги себя, пиши чаще, – шепнула мама, – не огорчайся, когда он тебя не примет. Будь мужчиной. Найди себя.

– Андрей, ты не забудешь меня? – спросила Марина, голос ее прервался.

– Черт побери, может, и я приеду на Байкал, – сказал на прощание писатель Ефремов.

– Береги Алешу, – сказала Максимова, пожимая мне руку.

– Сберегу, – обещал я твердо.

И вот мы уже в самолете, Мое место у окна, рядом взволнованный Алеша, с краю какая-то полная женщина, едва уместившаяся в кресле. Откуда-то взялся Женька с гитарой через плечо. Он уступает свое место толстухе, «там не так укачивает», и, весьма довольный, усаживается рядом с удивленным Алешей.

Самолет скользит по взлетной полосе, нет – уже летит, а где-то внизу, на земле московской, остаются мама, Маринка, друзья. Мы поднимаемся к самым облакам, затем и облака остаются внизу, словно пасутся на синем лугу стада белых барашков.

– Откуда ты взялся, Женя? – спрашивает Алеша у Женьки Скоморохова.

– Продал мотороллер, купил билет, лечу с вами на Байкал. Шлем вот сохранил. Хороший шлем, я несколько раз брякался головой, и ничего, мозги не разлетелись.

Алеша вздыхает, кажется, он не особенно уверен насчет Женькиных мозгов.

– Значит, бросил семью? Из-за кота? Женька крутит головой.

– Кот – та самая последняя капля, что переполняет чашу.

– А говорил, что любишь жену?

– Ленку-то? А я… Я же не к другой ушел, а с друзьями еду. В Сибирь. Почетно даже.

– Не понимаю, – тихо роняет Алеша. Ему вроде как неловко за Женю.

– Эх, чего тут понимать!

– Но у тебя же дочь родилась.

– Дочь. Аленушка. Но он и этой дочке культ устроили. Мне подержать ее даже не дают. Сами только и вьются вокруг нее, а мне даже напоить ее из ложки не разрешают. Она уже сейчас такая капризная, требует, чтоб с ней беспрерывно говорили, сюсюкали. Уделяли ей внимание, значит. Против Ленки я ничего не имею, но ее родные… Это же махровые мещане.

У них два серванта в одной и той же комнате, полные хрусталя. Ковры они держат в прабабушкином сундуке: боятся, что выгорят. У меня прямо руки чесались перебить этот хрусталь. А бабка такая вредная, пеленает Аленушку и приговаривает: «Ой, бедная, ты бедная, отец-то у тебя дурак дураком. Совсем никудышный отец. Ему бы только песни петь да на гитаре бренчать. И мать твоя дуреха, за такого вышла. Шофер простой, что он понимает?» А я это все терпи?

– Как же вас жена отпустила? – спросил я.

– Можешь на «ты» меня называть. Она бы и не отпустила – ревнивая: задержался где, позвонишь ей, чтоб не волновалась, она сразу: «Чтоб через двадцать минут был дома или можешь совсем не приходить – не приму!» От друзей меня отвадила. В клуб заводской не могу пойти, а я ж пою. В читальню зайдешь, куда там, сразу: «Нет у тебя ни жены, ни дочери». Не верит, что я в читальне. Какой, говорит, там интерес сидеть? А была подписка, так половину списка у меня вычеркнула, даже «Науку и жизнь», любимый мой журнал, не смог подписать. Нет, она бы меня не отпустила ни на какой Байкал. Но я высказал им все, что о них думаю, и они сами меня выгнали.

– Жена с ребенком может потом приехать к вам… к тебе, – сказал я, – если она тебя любит. Кто она по профессии?

– Агроном. Тимирязевский кончила в прошлом году. Работает в гостинице дежурной…

– Почему же?

– В Костромскую область ее распределили. Разве она поедет от матери! Да еще в деревню.

– Зачем же она в сельскохозяйственный поступала?

– Блат там есть у тещи.

– Пусть хоть сто блатов, но если ей агрономия не нужна…

– Теща говорит: «В нонешнее время без диплома никак нельзя». Она же и в гостиницу ее устроила, теща.

Он произносил «тешша».

– Стерва она, моя тешша. Никуда она Ленку не пустит, тем более в Сибирь. И дочку мне не видать как своих ушей.

– А кто она по профессии? – полюбопытствовал я.

– Портниха. Закройщица хорошая. Все к ней прутся. Подарки ей несут. Взятки. А тесть, слесарь-сборщик с нашего автозавода, под башмаком у нее. Тьфу!.. Подремлю я, ребята. Всю ночь сегодня не спал.

Он закрыл глаза и сделал вид, что дремлет. Не по себе ему было. Я подумал, что сколько разводов можно было избежать, если бы молодым прямо в загсе давали ключи от квартиры, отдельной. Пусть самой крохотной, но отдельной, без родни, без соседей.

Так мы втроем и прибыли в Иркутск… Семь часов лёта. Было раннее утро, солнце только что взошло, день обещал быть жарким, на безлюдных улицах оглушительно щебетали птицы. С первым автобусом мы добрались до центра города, позавтракали в только что открывшейся столовой и ровно в девять были у редакции «Восточно-Сибирской правды».

В редакцию я зашел один. Алеша и Женя остались с вещами в небольшом скверике.

Сначала меня гоняли из комнаты в комнату, потом я попал к бородатым парням, которые отлично знали моего отца.

– Посиди пока, сейчас придет завотделом Данилов, он тебе все устроит.

Не знаю, что он мне должен был «устроить», но я послушно присел в уголке комнаты. Мне сунули «Огонек», и я стал его просматривать, но ничего не видел и не понимал. В ожидании своего зава бородачи оживленно заспорили, обсуждая моего отца, пока один из них не кивнул многозначительно в мою сторону. Все тотчас умолкли. Однако я кое-что усек из их разговора: Андрей Болдырев – это тот Болдырев – штучка! Упрям, настойчив и неуступчив! Болдырев уже имеет немало врагов в районе, из них самый для него опасный – директор леспромхоза Чугунов.

Наконец пришел Данилов, в отличие от всех гладко выбритый, худощавый, загорелый и не в джинсах, а в костюме. Узнав, что я сын Болдырева, он несказанно удивился:

– Никогда не слышал, что у Андрея Николаевича есть сын. Скрытный какой! А похож ты на него как! Ну, парень, тебе повезло: ведь Болдырев сейчас в Иркутске. Не волнуйся так, аж побелел. Когда видел отца последний раз?

– Давно. А где он?

– Гостиница «Ангара». Тут недалеко. Все же позвоню ему, а то еще уйдет куда. Ты списался с ним?

– Нет. Прочел о нем в журнале и приехал.

– Это неважно. Присядь пока.

Он набрал телефон и попросил отца подождать в номере.

– Сын тебя разыскивает, – пояснил он, – да, твой сын, из Москвы. Какой сын? – Данилов расхохотался.

– У тебя что, их много? Гм, гм! Так я направляю парнишку. Переволновался он, видно, еле на ногах держится. Привет, Андрей Николаевич!

Он повернулся ко мне:

– Так вот, гостиница «Ангара», это неподалеку, в центре. Комната 303. Да не волнуйся так. Может, проводить тебя?

– Нет, нет! Спасибо. За все спасибо!

Я, чуть не спотыкаясь, бросился к выходу. Такой удачи я не ждал. Отец здесь, в Иркутске, и ждет меня в гостинице. Данилов все же догнал меня на улице, хотел проводить. Чудак, боялся, что я упаду в обморок. Неужели у меня такой вид, будто падаю в обморок? Он успокоился только при виде Алеши и Жени. Когда мы пошли, он еще махал нам вслед, пока мы не скрылись за углом.

Скоро мы были в вестибюле гостиницы «Ангара». Я усадил ребят в уголке. Они тоже были взволнованы.

– Ты не торопись, – сказал Женя, – мы подождем. Хоть весь день разговаривай. Это же первая ваша встреча. Иди, ни пуха тебе ни пера.

Алеша обнял меня.

– Иди, Андрейка!

Номер был на третьем этаже. Нашел я его легко, но у дверей немного постоял. Надо было успокоиться.

«Как странно, – подумал я. – Нашел родного отца… Каков он, мой отец? Пусть он будет добрым и справедливым. Я полюблю его». Я постучал.

Дверь открыл сам отец и пропустил меня вперед… Мы стояли посреди гостиничного номера и молча смотрели друг на друга. Мне хотелось броситься и обнять его, все существо мое стремилось к нему – отцу, но я услышал снова голос матери: «Не огорчайся, когда он тебя не примет». Похоже, что она была права… Я на мгновение зажмурился. Надо взять себя в руки. Взять себя в руки. Ну! Спокойно. Спокойно, Андрей! Вспомни, как ты иногда с размаху шлепался на лед. И как бы ни было больно, уверенно продолжал выступление. Я спокоен, я совсем спокоен!

Я вдруг действительно успокоился и решительно посмотрел прямо в лицо отца. И тогда, я увидел, что он волновался еще более, чем я.

Высокий, широкоплечий, мужественный, первопроходец и путешественник, он от волнения покачнулся, будто его ударили. Я видел, как стремительно уходили краски с его обветренного, загорелого лица, а на высоком лбу вдруг выступили крупные капли пота. Жалость пронзила меня, как удар электрическим током.

– Не волнуйся, папа! – сказал я. – Давай лучше сядем и поговорим. Садись! – Я подвел его к дивану. Мы сели рядом. – Если ты не захочешь меня знать – мало ли по какой причине, ведь я ничего не знаю о вас с мамой, она мне не рассказывала, – я уйду, и ты меня больше не увидишь. Честное слово!

Как он тяжело шел к дивану и скорее упал на него, нежели сел. Он усмехнулся виновато и смущенно.

– Наверно, следовало списаться сначала, – продолжал я, так как он молчал, – но я прочел о тебе в журнале и решил приехать на Байкал. Я просто должен был повидать тебя, давшего мне жизнь, узнать, что во мне от тебя. Узнать – какой ты. Я всегда мечтал, что мы когда-нибудь, да встретимся. Видел тебя во сне, будто мы говорим, говорим и никак не можем наговориться. Пусть вы с мамой разошлись, но я люблю вас обоих, хотя и не помнил тебя. Ты знаешь, я еще в шестом классе прочел все твои письма к маме. Она их хранит.

– Ксения… Мать знает, что ты здесь?

– Я сказал ей, что еду на Байкал, но не скрывал, что хочу найти тебя, повидаться. Мне ведь ничего от тебя не надо.

Мама заменила мне обоих родителей. Я просто хотел повидать тебя. Понимаешь?

– Что она тебе на это сказала?

– Мама… Она уверена, что ты меня не примешь…

– А почему… Она не объяснила?

– Мама только сказала, что я тебе не нужен. И ты… (голос у меня охрип) ты… не примешь меня.

– У тебя есть фотографии матери… последних лет?

– Есть, в чемодане. Есть и самая последняя. Мама специально снялась перед моим отъездом. Ты ее с тех пор… ни разу не видел?

– Видел несколько раз по телевидению. Раз в кинопанораме… Другой раз… фигурные катания… Видел тебя, мать и тренера. Ты получил тогда вторую премию. Где ты оставил вещи?

– С ребятами, они ждут внизу.

– Какими ребятами?

– Алеша Косолапое. Мой самый лучший друг. И его сосед по квартире Женя Скоморохов. Тоже приехали на Байкал работать.

– Профессия есть у них или еще школьники?

– Оба уже отслужили в армии. Алеша пекарь. Женя шофер, слесарь, механик.

– А-а. Это хорошо. Люди в Сибири нужны. Поди, хотят только на БАМ?

– Нет, мы на Байкал приехали. У меня еще нет профессии. Но умею водить машину. Можно сдать экзамен на шофера. Если дадут права…

– Откуда умеешь водить машину?

– В школе на уроках труда изучали автомобиль. У нас даже девчонки почти все умеют водить машину. А я к тому же практиковался на мосфильмовских машинах, когда ездил с мамой на съемки. И друзья ее давали мне иногда вести машину. В общем, могу тоже шофером.

– Это хорошо. Но условия в Забайкалье… суровые.

– Понимаю, я не боюсь. Отец понемногу успокаивался.

– Надо вас устроить в гостинице. На Байкал мы выедем послезавтра. Я вас захвачу с собой, всех троих.

– Спасибо!

Он было направился к телефону, потом раздумал, решил лично переговорить с директором гостиницы, так как мест не было и разговаривать с администратором не имело смысла. Мы вместе спустились в вестибюль.

– Ну, знакомь меня с твоими товарищами, – сказал он.

Я подвел его к ребятам и познакомил. Он пожал им обоим руки, велел ждать его и пошел к директору.

Меня он не поцеловал, не обнял, даже не пожал руки, как Алеше и Жене. Может, забыл? И хотя обида уже жалила исподтишка, не буду его торопить с признанием нежданно-негаданно явившегося сына. Посмотрим, что будет дальше.

Дальше было вот что. Мест в гостинице не оказалось, и, поскольку отец один занимал двухместный номер, он договорился, что к нему поставят раскладушку для одного из нас, другой ляжет на диване, а третий займет вторую кровать. Мы живо заполнили листочки, уплатили за два дня, и скоро все трое, очень довольные, сидели в номере Андрея Николаевича Болдырева.

Ребята не знали, что он со мной даже не поздоровался, и были в восторге от того, как он хорошо нас принял, как он прост в обращении и радушен. Они уже любили Болдырева, восхищались им. Может, чуть завидовали мне. Я решил не показывать им, как мне неуютно, как сиротливо и одиноко, как холодно на душе.

Когда он ненадолго отлучился в обком, Алеша и Женя, перебивая друг друга, стали мне его хвалить. Впрочем, Алеша слишком хорошо знал меня, он в какой-то мере почувствовал мое состояние.

– Что с тобой, Андрейка? – шепнул он мне. – Разве тебе не понравился твой отец?

– Почему же… понравился, – заверил я его. Алеша недоверчиво уставился на меня. Он не понимал, в чем же дело.

Пообедали мы вместе с отцом в ресторане при гостинице. Затем отец опять ушел по делам – он же был в командировке, не в отпуске, а мы осматривали Иркутск. Долго стояли на берегу Ангары. Ребята восторгались, а меня как-то ничего не радовало. Ангару я представлял более могущественной, более свободной. Ведь Ангара была единственным детищем Великого Байкала, но человек покорил ее. Стремительная, крутая река подходит к Иркутску в таком кротком, притихшем разливе водохранилища, что досада берет за нее. Правда, вырвавшись из турбин гидроузла, Ангара вновь становится дика и упряма в своем бурном полноводье.

На набережной Ангары, посреди яркого ухоженного сквера, высится обелиск. На его гранях старинные гербы Сибири, горельефы Ермака Тимофеевича, Муравьева, Сперанского. Вниз вдоль реки спускается зеленый проспект имени Гагарина. От берега переброшен легкий мост на остров.

Густое переплетение линий высоковольтных передач. Множество подъемных кранов – современный пейзаж. Правый и левый берега Ангары крепко связывает железобетонный арочный мост. В общем-то, Иркутск мне понравился. Славный город!

Вечером мы поужинали вчетвером в буфете на этаже и рано вернулись в номер. Ребят клонило ко сну, так как эту ночь мы почти не спали. Видя, что они «заводят глаза», отец посоветовал ложиться спать. Женя лег на раскладушке у окна, Алеша на диване, меня они уложили на кровать. Верхний свет потушили, светила лишь настольная лампа на тумбочке между нашими кроватями.

Ребята сразу уснули, едва прикрылись одеялами. Отец в кресле о чем-то думал, сдвинув темно-русые брови. Я разглядывал его, сидя в трусах и майке на своей кровати.

Отец очень хорош собою, даже теперь, когда ему было все сорок. Светлые зеленовато-серые глаза, узкое, худощавое лицо, прямой нос, красивый профиль (в этот первый день нашей встречи мне пришлось особенно изучить его профиль – он, кажется, избегал смотреть на меня прямо), четко очерченный рот, белые, ровные, здоровые зубы. Лицо его и руки были покрыты чуть ли не южным загаром.

Чем-то он напомнил мне героев Фенимора Купера. А вообще в этот день вряд ли он был самим собою: слишком неожиданно я появился в его жизни, видимо напомнив что-то, причинявшее боль.

Он раздумывал долго, потом переоделся в ванной комнате и в пижаме сел на кровать. Несколько минут мы пристально смотрели друг на друга.

– Ты хотел мне показать последние фотографии матери, – сказал он вполголоса, чтоб не разбудить ребят. Я – хотел?.. Но я не стал возражать, молча раскрыл свой чемодан, достал все имеющиеся у меня фотографии в черных светонепроницаемых конвертах и молча передал ему.

Маринку он узнал сразу, видно, Ефремов послал ему фотографию своей любимицы. Обрадованно улыбнулся, увидев фотографию супругов Ефремовых, его старых друзей. Внимательно рассматривал даже снимки незнакомых ему людей. Я по лицу его понял, когда он нашел мамины фотографии, так оно изменилось… Но он овладел собой и спокойно пересмотрел их все. Над последней (мама снялась перед самым моим отъездом и даже дату поставила) отец задумался.

– Такая же, как была! – заметил он. – Не меняется. Она тебе рассказывала обо мне?

– Коротко и редко. Никогда не говорила, почему вы развелись… Перед отъездом водила меня по Москве и все вспоминала, где вы познакомились, где объяснились, где впервые поссорились. Можно вам задать один вопрос?

Я избегал прямого обращения. Называть по имени-отчеству неловко, все же отец, но и отцом называть я не мог – на расстоянии он меня держал.

– Какой вопрос, Андрей?

– Почему вы развелись?

– Ты не знаешь?

– Нет, конечно. Мама не любит, когда я об этом спрашиваю. Настроение у нее портится. Надолго. Так и не объяснила.

Пытливо, почти сурово взглянул он на меня.

– Что же тут скрывать. Разные мы оказались люди. Это нас и разлучило. Наверно, никто в этом не виноват… Она не могла жить без Москвы, без киностудии… А я – без Сибири… Вот и все. Не мог я оставить главное дело моей жизни… Не мог. Понимаешь?

– Нет, не понимаю. Ты мог бы свой отпуск проводить в Москве. Мама свой – в Сибири. Остальное время переписываться, говорить по телефону… Иногда в командировки ездить туда, где находится другой. Я бы не развелся… пока любил. Развода вы потребовали? Зачем? Вы же не женились больше! Или, быть может…

– Нет, я больше не женился. Я думал, Ксения выйдет замуж. Не понимаю, почему она все-таки не вышла? Мы давно не виделись.

– Никого она, кроме вас, не любила, наверное. Сто раз могла бы выйти замуж – не пошла ни за кого. Оператор, очень известный, десять лет к ней сватается. Думает, из-за меня она не выходит. Откровенно радовался, когда я уезжал. Смешные у меня родители!

– Смешные?

– Ну, чудаки! Странные какие-то.

– Из Ксаны хорошая вышла мать? Заботилась она о тебе?

– Сколько себя помню, я о ней заботился. Устает мама сильно. Пока доберется до дома, падает без сил. Вот и приходилось – накормить ее, чаем напоить, постель ей постелить, цитрамон дать или валерьянки… Работа у нее нервная – стрессы всякие. К тому же мама ярко выраженная антидушечка, таким нелегко жить на свете.

– Как ты сказал?

– Антидушечка, противоположность чеховской душечке. Всю жизнь была и будет сама собой. Может, вы этого не учли когда-то? Не знаю, что вас разлучило, но уверен в одном: права была она.

Про себя я подумал: и в этом мама была права – не смог он меня принять. Ну что ж, хватит того, что я увидел его. Лицо у меня, видно, омрачилось, он вопросительно глянул на меня.

– Буду спать, – сказал я, укладываясь лицом к стене, слезы навернулись, непрошеные. Не хотел бы, чтоб он их видел. Жаль, что голос мой дрогнул.

Отец некоторое время сидел не шевелясь, затем выключил свет. Я, словно маленький, тихонько поплакал в подушку. Разочарование холодило, как лед.

До чего мне было плохо!.. Не принял, не смог принять. Я его не винил. Он по-человечески встретил нас троих, поместил в своем номере. Кажется, ему больше всех понравился веселый простодушный Женька.

Я думал, что не усну совсем, но уснул.