Текст книги "Позывные Зурбагана"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава вторая
МОЙ ДРУГ АЛЕША

Мы с Алешей познакомились года три назад в зоопарке.

Мы стояли перед клеткой с орангутангом. Собралась довольно большая толпа – детей и взрослых, все со смехом наблюдали за обезьяной.

Орангутанг чего только не выделывал: раскачивался на перекладинке, как акробат, кувыркался, строил рожи, переносился с одного угла в другой, едва касаясь рукой прутьев клетки. Видно, он понимал, что собрал зрителей, что смешит всех. Если б клетка была не столь тесной, он бы продемонстрировал, наверное, и не такое.

Но в это время сторож приоткрыл на мгновение дверцу клетки и бросил внутрь охапку свежескошенной травы – она даже не успела привянуть. Пахла, как на лесной поляне в знойный летний день.

И орангутанг сразу забыл обо всем на свете. Он уже ничего не видел, кроме этой свежей травы… Он ее нюхал, касался губами, прижимал к груди. Разочарованные зрители пытались возгласами привлечь его внимание, вернуть снова к прежней игре. Орангутанг мрачно посмотрел на столпившихся у его клетки людей и повернулся к ним спиной. Немного постояв, он лег в дальнем углу, замер в тоске и неподвижности, уткнувшись в траву.

Мне перехватило горло, я отвернулся. И увидел рядом с собою парнишку, который, вытирая слезы, пытался незаметно выбраться из толпы.

– Жалко орангутанга, – сказал я сдавленным голосом, – тоскует он. И зачем эти зоопарки! Я бы выпустил всех зверей в их родной лес.

– А некоторые уже погибли бы теперь на свободе, – ответил парень, – потеряли навыки. Иных загрызли бы дикие собратья.

– Тогда нужны не зоопарки с клетками – это ведь жестокость, – а заповедники, где животных можно прикармливать и оберегать.

– Это другое дело, – согласился со мной парень.

Мы вместе вышли, но расставаться нам не захотелось, и мы отправились в Парк культуры и отдыха, где покатались на чертовом колесе. Почему-то мне показалось, что Алеша (моего нового приятеля звали Алексей Косолапое) хочет есть, и я напрямки спросил его об этом. Он слегка смутился.

– Да, поел бы, ужин-то не скоро, – сказал он, – только у меня денег нет. В зоопарк меня пускают бесплатно.

– У меня есть еще три рубля. Идем.

Мы поели в летнем кафе на веранде. Потом долго ходили по парку и разговаривали. Беседа с ним давалась нелегко. Он не то чтоб заикался, но уж очень тянул слова. Но у меня хватало терпения. Видно, и дружба бывает с первого взгляда, не только любовь.

Я спросил своего нового друга, где он учится, в какой школе. Он весь напрягся, но лгать, видно, не любил и, запинаясь сильнее обычного, объяснил, что он учится на пекаря, в профтехучилище. Там и живет.

Так я обрел друга на всю жизнь.

Первый год нашей дружбы мне пришлось долго и утомительно бороться за нее. Даже мама, которая всегда меня понимала, на этот раз удивилась, встревожилась. Мне только исполнилось тринадцать лет. Алеша уже год как получил паспорт – семнадцать лет. Он производил впечатление человека со странностями. Надо было терпеливо выслушивать его размышления. Его надо было понять.

Мама все никак не могла выяснить, что меня в нем привлекло. «Он что – христосик?» – спросила она однажды. Я обиделся и впервые в жизни не разговаривал с мамой весь вечер, пока она не взяла свои слова обратно.

Может, я один увидел Алешу таким, какой он был на самом деле: своеобразным, не похожим ни на кого, размышляющим. Меня-то он не стеснялся. Но мама хоть не оказывала на меня давления. А вот в школе заведующая учебной частью Кортина пришла в ужас от моей дружбы с «каким-то хулиганом из ГПТУ»; она тотчас навела о нем справки и узнала, что Алеша состоит на учете в детской комнате милиции.

Меня вызвали к директору школы, заодно мою маму, попросили зайти и инспектора детской комнаты милиции Марию Григорьевну Максимову.

Она сразу объяснила, что Алеша Косолапое никакой не хулиган, не правонарушитель, а, наоборот, благороден, незлобив, кроток, чрезмерно доверчив, но милиция, боясь, чтоб его не обидели, не хочет выпускать его из виду.

– Интересно, а как он впервые попал к вам? – насмешливо поинтересовалась Кортина.

– Сейчас объясню, каким образом, – мягко начала Максимова. – У него неблагополучная семья. Соседей беспокоила судьба мальчика, и они попросили начальника милиции, чтоб за ним присмотрели. Начальник поручил Алешу мне. В тот же день я побывала в доме, где проживала эта семья. Переговорила с соседями. Познакомилась с его родителями. Вот что я узнала.

Родился и рос Алеша в Москве. Мать и отец между отсидками в тюрьме промышляли, чем придется, скатываясь к воровству. Когда они отсиживали, мальчик жил с бабушкой. Но бабушка умерла – сердце не выдержало… Родители Алеши частенько напивались. Во хмелю становились буйными, дрались, виня друг друга в неудавшейся жизни. Если один из супругов отсутствовал (скажем, угодил в медвытрезвитель), другой мог избить сынишку.

Отец обычно драл его ремнем по спине или по мягкому месту. Мать била по голове.

Никогда не прощу себе, что не изолировала от них мальчика в тот же день, потому что вечером, раздраженные «коварством» соседей и приходом милиции, может подозревая, что Алеша пожаловался, они избили его поочередно.

Расстроенные соседи вызвали «скорую помощь» к мальчику и милицию к разбушевавшимся супругам.

Родителей судили, лишили родительских прав, приплюсовали еще некоторые их деяния. Когда Алеша вышел из больницы, они уже отбывали назначенный срок, в их комнате поселились соседи, а сироту (при живых родителях) определили в интернат…

Ни на каком учете, повторяю, он у нас не состоит, просто милиция взяла над ним шефство. Навещаем его, берем поочередно к себе погостить, помогаем, чем можем. Все его у нас любят. Его нельзя не любить.

В отношении их дружбы вы совершенно не правы. Алеша Косолапое славный и добрый мальчик, и в этой дружбе оба действуют друг на друга благотворно. Они нужны друг другу.

– Ну, знаете… – развела руками Кортина, – так мы не столкуемся.

– Благодарю вас за разъяснение, – обратилась мама к инспектору, – жаль, что я не знала истории мальчика раньше. Андрей, он рассказывал тебе о родителях? – обратилась мама ко мне.

– Нет, не рассказывал. Они оба умерли, почти в один год, и Алеша, видно, не хотел говорить плохо об отце и матери.

– А комнаты он, значит, лишился? – спросила мама у Марии Григорьевны.

– По окончании школы переедет обратно. Соседям скоро дают отдельную квартиру. Они попридержат эту комнату для Алеши. Мы проследим за этим, конечно.

На этом «совещание» по поводу нашей дружбы закончилось. Но инспектор Максимова побывала еще у нас и много рассказала нам об Алеше.

Но это все было в первый год нашей дружбы – потом от нас отстали. Алеша, как и собирался, по окончании училища пошел работать на хлебозавод. Ему очень нравилось выпекать для людей хлеб. «Ведь хлеб – это самое-самое главное», – говорил он. Вообще-то, Алеша увлекался математикой.

Вечерами он учился в средней школе. Но математикой он занимался все свободное время, как пишут стихи. Наедине. Это было его призванием.

По окончании школы его сразу взяли в армию, и мы расстались на целых два года… если не считать десятидневного отпуска, когда он приезжал в Москву и останавливался у нас. Он проходил военную службу в стройбате. Думаю (даже уверен!), что ему было нелегко, но письма он оттуда слал веселые и добрые – два-три письма в неделю. Писал, что все его там любят – и солдаты и командиры. Писал, что в армии ему очень нравится. Не раз выносили ему перед всем строем благодарность, а когда он заболел, полковник сам отвез его в госпиталь. Из армии он вышел в чине сержанта. Демобилизованных до Москвы, где у большинства была пересадка, везли вместе. Алеша рассказывал, как они обнимались на прощание, давали друг другу адреса. Но меня он не забыл – любил, как и прежде. Пока ему не освободили комнату, он жил у нас.

На другой день после того, как мы навестили художника, мама предложила мне позвать Алешу к нам ужинать. С ночевкой, чтоб не торопиться ему домой. Я немного смутился, так как на самом деле еще не успел переговорить с ним о поездке на Байкал. Просто я был уверен, что Алеша одного меня не пустит, непременно поедет со мной.

Я позвонил ему в цех – пришлось долго ждать, пока за ним сходят.

Узнав, что это мама его приглашает, Алеша обрадовался. Маму мою он хоть и любит, но побаивается. Договорились, что прямо с хлебозавода приедет к нам.

Мама дочитывала сценарий, повязав голову свернутой мокрой косынкой и принимая попеременно то цитрамон, то элениум, а я готовил обед. Я сварил щи из говядины и свежей капусты и сделал мясное рагу, куда положил огромную луковицу. На третье я купил три порции сливочного мороженого и упрятал его в морозилку.

Когда я готовлю обед, я попутно произвожу в кухне уборку, мою, чищу, и, пока обед сварится, у меня уже все блестит, даже окна иногда успею помыть, а уж пол – обязательно.

А когда мама готовит, у нее накапливается все больше мусора: шелухи и кожуры, немытой посуды, кастрюль и черт знает еще чего. Но вот обед готов, а мама уже выбилась из сил, и убирать такую гору отбросов она уже просто не в состоянии, и голова у нее разболелась, словно от бездарного сценария на производственную тему.

А вот когда она снимает фильм, то хотя работы по горло, и встает в пять утра, и даже ночью иногда еще снимают – все равно голова у нее никогда не болит. Она в упоении от работы… Вот что значит – призвание. Мама талантливый режиссер, но фильмы она ставит чересчур сложные, не желая считаться с тем, что иные от нее ждут и даже порой требуют упрощенности. Мама неуступчива, она антидушечка! Поэтому ей иногда приходится так трудно.

Только я выключил газ, как позвонили, и я впустил Алешу.

Я хотел его незаметно провести на кухню, чтоб предупредить насчет Байкала, но мама вошла вслед за нами.

– Будем обедать, я проголодалась, – сказала она, поспешно снимая со лба мокрую косынку, в квартиру вошел мужчина, даже если это всего лишь Алеша. Алексей благоговеет перед моей мамой, она принимает это как должное. Перед ней, кажется, благоговеют многие мужчины, кроме разве моего отца. (Может, этого ему не простили?)

Я обратил внимание, что за обедом мама присматривалась к Алеше. До этого она не обращала на него внимания.

Алеше двадцать первый год, он полноват, флегматичен, медлителен. У него круглое, румяное лицо, карие глаза, русые волосы, которые он стрижет коротко. Одет в джинсы и полосатую майку.

После обеда, когда мы, забрав на блюдечках полурастаявшее мороженое, перешли в мамину комнату, она спросила:

– Алексей, почему ты вдруг решил ехать в Сибирь? У тебя московская прописка, комната, работа, которую ты сам избрал!

Алеша, естественно, удивился более чем искренне:

– Я… в Сибирь?

– Он еще не знает, что мы едем в Сибирь, – заорал я, – и все тебе надо, мама! Я с Алешей еще не говорил об этом.

– Разве мы с тобой едем в Сибирь? – спокойно переспросил Алеша-.

– Потом я тебе объясню все, – недовольно сказал я, – просто не успел тебе сказать.

Мама пожала плечами и рассмеялась.

– Ну и жук ты, Андрюшка! – Алеше она сказала: – Зачем ты позволяешь верховодить собой моему оболтусу?

– Андрей не оболтус. Он очень умный, – уверенно возразил Алеша. – И он меня любит. Он мне самый родной. Странно… Я почему-то предполагал… Насчет Сибири-то. Надеялся, что Андрюша позовет меня с собой.

– Так ты поедешь со мной?! – воскликнул я в полном восторге.

– Как же иначе. Конечно!

– У тебя совсем нет теперь родных, ни одного человека? – с невольным сочувствием спросила мама.

– Никого у него нет, кроме меня, – сказал я. Алеша чуть покраснел и, поколебавшись, сказал:

– Родители у меня умерли. У меня есть… друг Андрей. Резко зазвенел телефон. Мама взяла трубку, вдруг заметно побледнела.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился я, когда она медленно опустила трубку.

– Художник Никольский умер. Жена сообщила уже из дому. Похороны завтра. Крематорий. Ты… пойдешь?

– Нет! Что ты! Я боюсь крематория.

– Это называется: отдать последний долг.

– Не могу. Ни за что! Он же не мой был друг, а твой, ты и иди. Мама только вздохнула. Не настаивала. Скоро она переоделась и ушла. Вернулась поздно.

Мы с Алешей весь вечер проговорили о Байкале, даже читали о нем вслух какого-то знатока Байкала Гусева. А вообще, у мамы на стеллажах было много книг о Байкале.

Дни до нашего отъезда пролетели как-то очень уж быстро; они уносились в невозвратимое со стремительностью космических кораблей.

Последний вечер Алеша провел у знакомого инспектора милиции, а мы с мамой бродили по Москве. Мама показывала мне свои любимые места. Почти все они были связаны с Андреем Болдыревым-старшим. Возле памятника Маяковскому они познакомились. Когда-то на площади Маяковского стоял театр «Современник», достать билеты в него было почти невозможно, а у мамы имелось два билета (подруга достала, а пойти не могла).

Еще в метро у нее стали спрашивать: нет ли билетика? Но мама, тогда еще не мама, а молоденькая девушка, студентка ВГИКа, выбирала кого-нибудь посимпатичнее – сидеть-то рядом, – поэтому всем отказывала. И тут она увидела Андрея Болдырева. Ей сразу захотелось отдать билет именно ему. И хотя он не спрашивал насчет «билетика», мама сама ему предложила. Он безразлично глянул и… чуть не отказался (тогда меня не было бы на свете – ах, ах, какой ужас!), но он глянул еще раз, не на билет, а на маму, смекнул, что сидеть рядом, и поспешно взял билет. Так они познакомились на радость мне, на горе себе. Я, конечно, не знал тогда, будет ли моя жизнь радостью, но, что бы со мной ни произошло, жизнь сама по себе есть – радость.

Мама возила меня в ботанический сад, где они поняли, что любят друг друга, на Мосфильмовскую улицу, где они впервые поссорились, на Красную площадь, где они любили гулять зимой, и еще куда-то – у меня голова пошла кругом. В общем, мама, предаваясь воспоминаниям о счастье, таскала меня по всей Москве, пока я не спросил напрямик: «Почему, черт побери, вы развелись, если так любили друг друга?»

У мамы сразу испортилось настроение, и, буркнув, что я еще слишком юн, чтобы это понять (вот когда мне будет лет тридцать…), она предложила отправиться к Ефремовым.

Было начало первого ночи, но ведь это мама, она может приехать к людям и под утро и заявить на пороге, что умирает с голоду.

У Ефремовых не спали. Мама, входя в переднюю, сообщила, что «умирает с голоду». Жена писателя Ефремова Марфа Евгеньевна, директор института океанологии, повела маму на кухню готовить ужин (и секретничать), а я прошел к Маринке.

Марина уже поправилась. Как всегда, очень обрадовалась мне, но тяжело переживала мой отъезд. Она была убеждена, что я оставляю фигурное катание из-за того, что тренер отстранил ее, как «бесперспективную», а отец просто предлог, ведь я никогда его даже не видел. Может, это и было так, но на Байкал я отправлялся именно потому, что там жил отец.

Марина рассказала, что скоро возвращается из «дальних странствий» ее мама – океанолог – и они с братом будут жить дома на Кутузовском проспекте.

Моя мама что-то рассказывала смешное Маринкиным дяде и тете: из кухни слышались взрывы смеха, а я рассматривал Марину. Славная девушка. Любил я ее, как родную.

– Что ты собираешься делать по окончании десятилетки? – спросил я. – Думала уже об этом?

Марина решительно кивнула головой:

– Ага. Думала. Буду сдавать в университет.

– На какой же факультет?

– Биологический. По специальности генетика. Я почему-то удивился.

– И давно ты так решила?

– Давно. В позапрошлом году. Прочла книгу академика Дубинина «Вечное движение» и с тех пор читаю по генетике все, что достану. И что пойму, конечно. Хочешь, дам почитать?

– Сейчас уже некогда, собираюсь к отъезду. Если не жалко, дай что-нибудь с собой.

– Хорошо, я тебе подберу. Андрей! А как же у тебя будет с учебой?

– Я все равно еще не выбрал. Хочу сначала мир посмотреть, людей узнать.

– Но ты думал о будущем?

– Еще бы! Пока я знаю одно. Кем бы я ни стал, буду всегда жить ярко. Не в моем характере мириться с задворками, хотя бы и с московскими. Прозябать я не желаю. Сейчас идет освоение Севера – поеду на Север. Будут осваивать Марс – отправлюсь на Марс.

– На Марс… Кем?

– Там будет видно. Времени еще хватит выбрать. Я еще сам пока не знаю, что нужнее всего.

– Какая профессия самая нужная?

– Да. Без которой не обойтись при любом освоении, будь то Сибирь, Антарктида, Луна или Марс. Может, понадобится сразу несколько профессий.

Несколько минут мы в молчании разглядывали друг друга. Внезапно я понял, что мне надо сделать, чтоб потом не каяться. Просто гениальная мне пришла в голову мысль… Затем я медленно сказал:

– Марина, я тебя люблю. Я потом женюсь на тебе… если ты пожелаешь, конечно.

Марина густо покраснела. Попыталась обратить это в шутку.

– Когда потом?

Шутка не получилась, слишком серьезно спросила.

– Через десять лет.

– Через две пятилетки… – Раскрасневшееся личико отразило явное разочарование.

– Ну, может, через восемь. Когда ты станешь генетиком. И я стану кем-нибудь…

– Ты за это время полюбишь другую, – тихо заметила Марина.

– И ты ведь можешь полюбить другого. Тогда всю жизнь будем с тобой жалеть, что не дождались друг друга. Можно еще раньше пожениться: через пять с половиной лет.

– Почему… с половиной?

– Если меньше, я не уложусь. Средневековые подмастерья путешествовали ровно семь лет.

– Мы же не средневековые.

– Тем более. Не хочу мешать тебе учиться. Значит, ты согласна?

– …Андрей!

Я быстро наклонился и поцеловал ее в горячую щеку, затем в губы.

– Марина! Ты моя на всю жизнь, – проговорил я пылко.

– Андрей, ты правда?.. Я снова стал ее целовать.

За этим нас и застал дядя Яша. Он даже присвистнул от изумления.

– Можно ему сказать? – шепнула Марина.

– Скажи.

Марина, вся пунцовая, взяла дядю за руку.

– Дядечка Яша, Андрей сделал мне предложение. Он хотел жениться на мне через десять лет. Потом сбавил до восьми. А теперь остановился на пяти с половиной. Придется ждать.

– Вы это серьезно? – спросил нас дядя Яша и почесал затылок.

– Конечно, мы же, ясное дело, любим друг друга! – ответил я за обоих.

– Да, пожалуй. Я думаю, что теперь самое время распить бутылку пепси-колы. У меня припрятана на всякий случай. Придется сказать тете Марфеньке.

Яков Ефремов лихо подмигнул нам и отправился на кухню, откуда послышались изумленные восклицания женщин.

Надо отдать справедливость старшему поколению («предкам», как сказали бы наши ребята из школы, но я не терплю этого выражения, оно мне кажется глупым), они и глазом не моргнули по поводу сногсшибательного известия. Как ни в чем не бывало они втроем накрыли на стол в самой большой комнате, кабинете Марфы Евгеньевны, вытащили банку кетовой икры из посылки и пригласили помолвленных.

Кажется, они ничего не имели против нашей свадьбы через две пятилетки…

Дядя Яша даже провозгласил «горько», на что обе женщины воскликнули: «Ну, это уж чересчур». Мы с Маринкой поцеловались. Мама смотрела на меня с таким выражением, будто хотела сказать: «Ну и жук». Она иногда обзывает меня жуком.

Мы еще сидели за столом, налегая на кетовую икру, когда пришел Маринкин старший брат. Он очень похож на своего дядю, такой же светлоглазый, загорелый, худощавый, в джинсах, которые можно ставить на пол, и они не упадут, и рубашке, на которой напечатана целая газета на русском и английском языках. Яша учился в техникуме циркового искусства где-то на Пятой улице Ямского поля. Он мечтал стать клоуном и мимом. Попав на помолвку пятнадцатилетней сестренки, он не выказал своего удивления. Домой мы вернулись на такси, так как метро было давно закрыто и ночные троллейбусы уже не ходили.

Выбором невесты мама была довольна. Но когда я уже лежал в постели, примащиваясь сладко уснуть, мама в халатике присела у меня в ногах.

– Ну и жук ты, Андрейка! – начала она. – Скажи честно, когда мы входили к Ефремовым, у тебя и на уме не было этого дикого сватанья? Только не ври.

– Ну, не было.

– Боюсь, что у тебя «легкость в мыслях необыкновенная».

– При чем здесь Хлестаков? Просто, глядя на Маринку, я вдруг понял, что мы нашли друг друга. Одни находят друг друга слишком поздно, другие в самый раз, иные бедняги никогда, а мы с ней встретились слишком рано, только и всего. Когда-нибудь мне придется жениться, так лучшей жены мне не найти. Понимаешь?

– Маринку я люблю, как родную дочь. Я не против самого выбора. Но… ты же не влюблен в нее как мужчина?

Мужчина, черт побери! Я хотел приосаниться, но попробуйте принять важный вид, лежа под одеялом.

– Я еще мальчишка, мама. А когда придет время любить, я полюблю только Марину.

– Разве это от нас зависит, сын?

– Я хорошо ее знаю, уважаю (она ведь личность!), люблю, как родную. Разве этого мало? – Я даже сел и спустил ноги.

– Мало, Андрюша, – серьезно возразила мама.

– А влюбленность долго держится?

– Не очень долго. Но любовь, если она настоящая, может длиться всю жизнь. И никуда от нее не уйти.

Мама подавила вздох. И, видно испугавшись, как бы я не начал задавать вопросы, перевела разговор опять на меня.

– Поразительно, как я тебя мало знаю, – с досадой произнесла она.

– Я сам-то себя не знаю. Никто не делает мне столько сюрпризов, как я сам.

– Я вот чего боюсь, – сказала мама, – может, ты славный малый, но эгоист?

– Почему же эгоист? – обиделся я.

– Почему?.. Ну, что ты так легко оставляешь меня и едешь на край света искать человека, который знать тебя не хочет… про это не будем говорить. Сейчас многие молодые едут на северные стройки. Ладно. Но что ты так легко срываешь с места Алешу, который не может тебе ни в чем отказать… Не перебивай. То, что ты нарушил покой Маринки – ребенка еще… Не будь сегодняшнего представления…

– Мама!

– …Она бы вспоминала тебя как товарища, как друга, а ведь теперь она будет думать о тебе как о будущем муже… И действительно, еще влюбится в тебя. Неужели ты этого не понимаешь?

– Но ведь и я отныне буду думать о ней как о будущей жене и тоже могу влюбиться, и это будет замечательно!.. Сейчас ей всего пятнадцать лет, но когда будет двадцать один – двадцать три года, мы можем пожениться. Что тут плохого?

– Алеша?

– Алеше только полезно попутешествовать. Кругозор будет шире.

– Спокойной ночи. Ты фантазер и выдумщик! Насчет эгоизма давай оба подумаем и разберемся. Ладно?

– Ладно, мама. Спи. Подожди. Поцелуй меня. Мама поцеловала меня. Я прижался щекой к ее руке.

– Я люблю тебя больше всех на свете! Слышишь? И ни на какого отца не променяю. Запомни это, мама. Просто мне интересно встретить человека, которого ты до сих пор любишь. Не спорь. Покойной ночи.

Мама еще раз поцеловала меня и ушла к себе. Но долго мы ворочались в своих кроватях. Я уснул около шести утра. Может, зря я это все затеял… начиная с поездки на Байкал. Да еще Алешу с собой тащу. У него-то всякого лиха было с избытком… Зачем ему еще? Может, и вправду я эгоист?