Текст книги "Ложь напрокат"

Автор книги: Валентина Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Программу забыла, – перехватил ее у двери Димка. – Можешь не возвращать. У нас «Семь дней» остался.

– Ах да! Спасибо тебе. Не прошло и года. Я спросонья все бутерброды у твоей жены съела. Во вред себе, а ей на пользу.

– Как всегда, думаешь только о других, бессребреница ты наша…

Синоптики угадали: в четверг началось потепление. Народ, упрямо не доверяя прогнозу, парился в теплой одежде. Я – микроскопическая частица этого народа, не была исключением. Восемнадцатиградусная отметка на шкале градусника за окном тоже не убеждала. С утра такого не может быть. На работе стало еще теплее. Максим неожиданно прибыл раньше меня и встретил хмуро: «Займись с главным бухгалтером очередностью платежей, потом проанализируем кое-какие балансовые цифры. И научись, в конце концов, врать самостоятельно. Я в твою группу поддержки не вхожу». Наверное, бедолагу выгнали из дома. Что-нибудь соврал неудачно. Ему у меня еще учиться и учиться. За последнее время слишком много событий, выбивающих из разумной колеи. Поневоле заврешься. Не ради себя же.

Так… Все в сторону. Завтра отъезд, сегодня – только работа. Тем более что забыла взять у Натальи свидетельство о рождении Татьяны. Можно было бы уточнить место нахождения ЗАГСа. А еще таможня! И тут меня прошиб холодный пот. Какая самонадеянность! Какое самолюбование! Учиться у меня вранью! По дороге на работу Димка, приняв мою задумчивость за результат переутомления, предложил закинуть в таможню Седых Оксане Романовне случайно прихваченные мной документы. У него сегодня почти свободный день. Я машинально сунула ему папку и тепло поблагодарила за заботу. Дрожащей рукой набрала телефон мужа и с облегчением вздохнула, услышав голос медсестры Светланы Васильевны:

– Дмитрий Николаевич! Вас к телефону.

Захлебываясь словами – они не успевали за мыслями, я поведала мужу о необходимости срочного возврата мне документов. Шеф едет на таможню сам. Ему не нравится, когда сотрудники допускают в рабочих моментах промахи, а исправлять их поручают родственникам.

Через полчаса документы были в руках у шефа: Димочка воспользовался услугами санитара, наказав передать папку из рук в руки мне или Максиму Максимовичу. Шеф попался санитару раньше меня, всклокоченный парень случайно наскочил на него в проходной.

– Ты где-то подрабатываешь? Только честно.

Вопрос шефа вызвал у меня совершенно искреннее изумление.

– Или готовишься перейти на другую работу?

Я лихорадочно перебирала в уме причину странных вопросов. Пока причина эта не шлепнулась передо мной в виде знакомой синей папочки.

– Извини. Я ведь только сегодня поняла, что надо учиться врать самостоятельно. Сказал бы раньше. Это, – я потрясла тоненькой папочкой, – последствия вчерашнего вранья мужу. Тогда я еще не знала, что ты вышел из группы поддержки. Больше ни слова лжи. Даже если вы, Максим Максимович, очень попросите…

Весь день прошел в суете и без обеда. Вечером, сидя рядом с мужем в машине, я занималась самобичеванием – жизнь проходит мимо. Вот вчера даже дочь уехала к бабушке и братику и осталась там ночевать. Бабушкины пирожки такая приманка! А я могу в лучшем случае купить торт. «И еще гору продуктов, – тут же заступился за меня внутренний голос. – И приготовить завтрак и ужин. А по субботам и воскресеньям – обед, стирка, уборка…» Весь дом, по сути, держится на мне. Кроме ведра с мусором. Завтра уеду, и пусть попробуют обойтись без меня.

– Ты форменным образом изводишь себя. Я понимаю, о чем ты думаешь. – Голос мужа звучал как бы через силу. – Боюсь, что сейчас уже ничего не исправить…

Я взглянула на Димона с благодарностью. Мне ведь много не надо. Пожалели – и хорошо. Моментально возникает желание доказать, что я ни на что не жалуюсь.

– Можно было бы взять тетю Дусю сюда, но тебе пришлось бы оставить работу. А в интернате за ней будет квалифицированный медицинский уход. Если бы мы знали об этом несчастье раньше, прописали бы ее к себе. А потом устроили бы в интернат здесь. По крайней мере, имели возможность навещать старушку. Только учти, что ей это не надо. Она этого не только не оценит, просто адекватно не воспримет… Вот баран!!!

– Козел, – поправила я.

– Все равно придурок! – заорал Димка и посигналил. Следом возникла жуткая какофония звуков, как в рекламе «Старберса». – Уснул, что ли? Стрелка на поворот целый час горит…

У дома на лавочке привычно сидел пьяненький Колька. Наше появление его несказанно обрадовало. Он попытался встать, но раздумал и махнул рукой.

– Моя жена Зинка – дура!

Боясь, что мы не поверим, подкрепил свои слова энергичным кивком головы. Я испугалась, что она оторвется. Димка поспешил с ним согласиться, но улизнуть нам Колька не дал. Уцепил мужа за полу пиджака и удобно на ней повис.

– Я ей грил! Слышь? Бум получать хазу на конечной стансии. Нет! Дура и есть дура! И че теперь? Отработаю смену. К-как папа… Карло. Надо… расслабиться… – Свободная рука Кольки изобразила пальцами замысловатый жест. – Сяду на Павелецкой и засну. Проснусь – Красногвардейская, конечная. Еду обратно. Да-а-а… Проснусь – Речной вокзал. Опять конечная. Б-блин!.. – Колька набрал в рот воздуха для продолжения, но его внимание переключилось на здорового черного водолаза, усевшегося в ожидании хозяйки напротив нас. Колька шумно выдохнул и икнул. – Моя жена Зинка – дура! – пожаловался он собаке и отпустил Димкин пиджак. Продолжение мы уже знали. Бедная Зинаида!

На нашем этаже перед входной дверью в общий коридор раскрасневшаяся Наташка с усилием оттирала какое-то пятно на полу.

– Подрабатываешь? – миролюбиво поинтересовался Димон.

– Не вижу повода для веселья, – огрызнулась подруга. – Непонятно, откуда взялось. Смотрите… – она отняла швабру, и я удивленно протянула:

– Черт с рогами…

– А по-моему, собачья морда, – возразил Димка. – Надо же! Художник – господин случай!

– Не оттирается, зараза. Ни порошком, ни отбеливателем, ни гелем для туалета. Дурной знак!

Димка хохотнул и ушел. Наташка обругала его за легкомыслие и добавила:

– Лешка тоже хорош! Посмотри на электрощиток.

Я посмотрела. Там висел мини-плакат: «Все на борьбу с „дьяволизмом!“» Она обреченно посмотрела на плод своих усилий и вздохнула:

– Нет. Не оттирается… Мало того что этаж тринадцатый! Ты не помнишь, давно у нас это пятно?

– Кажется, с момента заселения, – неуверенно сказала я. – Просто мы к нему не приглядывались. Может, постепенно ототрется?

– Может быть, – снова вздохнула Наташка и без всякого перехода добавила: – Завтра в двенадцать я уже буду свободна. Боря Деньку не отдает. Собака, говорит, и так много пережила, когда мы ее в Реченскую таскали. Нечего, мол, ее с умалишенными знакомить. Отпад! Меня с ними знакомить не боится. Ну пусть потом пеняет на себя. – Она покосилась на пятно, нахально проступившее с новой силой. – Может быть, пол покрасить?

– Сейчас? – испугалась я. – Давай пока оставим все как было. Жили же до этого… Ладно, пойду собираться потихоньку. Не уверена, что смогу освободиться в двенадцать, но попробую.

Я решительно перешагнула через коробку с порошком и направилась к своей двери.

– Не забудь прихватить с собой какое-нибудь одеяло, – донеслось мне вслед. – Не хочется пользоваться тетушкиным… И упакуй все заранее. Я заеду за тобой на работу по дороге в Тамбов…

Утром моя совесть проснулась раньше меня. В какой-то полудреме я терзалась мыслями о том, что вынуждена обманывать родных людей. Они, ничего не подозревая, весь вечер помогали мне собираться. Прошедший год с небольшим изменил меня настолько, что мне стали по плечу лживые выкрутасы. У Наташки на этот счет другое мнение. Она считает, что все авантюры, в которые мы волею судьбы и собственной упертости ввязывались, закалили мой характер. Превратили из мямли в человека. Я научилась огрызаться, как человек. И если процесс моей эволюции пойдет дальше в таком же направлении, я скоро превращусь…

– Ты скоро превратишься в загнанную лошадь, – ласково погладил меня по голове Димка. Очевидно, его совесть проснулась вместе с ним. – И я чувствую себя виноватым в этом…

Начало многообещающее. Дальше пойдут слова о том, что я достойна лучшей жизни, лучшего мужа. Но если он появится на горизонте, Димка его немедленно убьет. Прирежет скальпелем. Это, пожалуй, более мужественно, чем чайником, оружием ревности Степана Ивановича, но суть-то одна. Я торопливо вскочила – нельзя доводить до крайностей. В холле споткнулась о большую сумку – Димка сам упаковал мои вещи и аккуратно поместил сверху пакет с одеялом. Пакет отлетел вперед, я вторично споткнулась и перестала слушать укоры собственной совести. Вместо них зазвучал возмущенный голос мужа: «Ну когда же ты научишься смотреть себе под ноги!» Сдержаться я не смогла. Сквозь злые слезы обозвала его главным несчастьем своей жизни. Момент, когда сидишь на полу и, сморщившись от боли, потираешь ушибленную коленку, а на голове у тебя ждет своей очереди надувающаяся шишка от тесного контакта со стеной, уверяю вас, не самый подходящий для замечания, которым он меня наградил. Шум разбудил Аленку, дочь, высунувшись в дверь, пыталась осмыслить ситуацию.

– Все летаешь? – сочувственно спросила она.

– Ты слышала, Аленушка, что сказала мне мама? – каменным голосом спросил Димка.

– Слышала, слышала, – отмахнулась дочь, помогая мне встать. – Тебе повезло. Если бы она врезалась головой в дверь, ты бы уже навсегда лишился этого почетного звания…

Расстались мы с Димкой исключительно вежливо. Почти на «вы». Наташка собиралась заехать за мной сразу же после моего звонка о выходе на свободу, а Танюшку подхватим у метро.

В два часа закончился рабочий день шефа. Через пять минут – мой. Отпрашиваться я не решилась. Не следовало лишний раз волновать Максима Максимовича. Его и так из дома выгнали. За то, что со своей работой совсем забыл о семье. Нельзя же ежедневно пахать почти до двенадцати ночи. И дважды в неделю ездить в краткосрочные командировки. Тем более что есть заместитель – то бишь я.

Секретарю пришлось сказать чистую правду: мне необходимо удрать. В случае случайного звонка шефа я три минуты как выскочила на территорию. В принципе – звонить не должен. Отправился на дачу с помощью тещи восстанавливать нормальные семейные отношения. Кстати, она отлично солит огурцы.

К моему великому удивлению, в машине сидела Денька. Едва я открыла дверь, как вихрь из головы и лап с восторженным визгом кинулся на меня. Облобызав вместо меня сумку, плохо сыгравшую роль щита и оставив на рукаве джемпера пару зацепок, псина немного успокоилась.

– Представляешь? – задала вопрос Наталья.

– Уже представила, – вздохнула я, усаживаясь рядом с подругой.

– Не хотела ее брать, – не обращая внимания на мой вздох, радовалась подруга. – Вещи мне Лешик помогал вытаскивать, а я укладывала. Денька гуляла рядом. Короче, он ее в машину и запустил. Захлопнул дверь и спешно стал прощаться. Я ему говорю – собаку забери, он делает вид, что не слышит. Оглянулась, а она – в уголочке сиденья. Такая несчастная… – Глаза подруги опасно налились влагой. Она высморкалась и взглянула назад. Страдалица пыталась вытянуть что-то из сумки. – Ну-ка сидеть! – заорала Наташка на подкидыша. – Ща выкину из машины! – и пояснила мне: – У нее там «Чаппи», по дороге пришлось купить. Надеюсь, хватит. А не хватит, пусть за деревенскими курами охотится… – «Таврия» взревела, и мы рванули вперед. Я услышала, как Денька привычно брякнулась вниз и тут же вскочила обратно на сиденье.

Включив мобильник с намерением позвонить Танюшке, я тут же услышала звонок.

– Это главное несчастье твоей жизни беспокоит. Хочу сказать, что все еще люблю тебя.

– Не за что, – ответила я, намереваясь сказать спасибо. – Я тебя тоже. И поверь, гораздо больше, чем тетю. – Последние слова он, кажется, не услышал. Разъединили.

Танюшку пришлось усадить впереди. Несмотря на барьер из сумок, возведенный между нами, Денька все-таки ухитрилась повторно приветствовать меня, лизнув в ухо. Ей было все равно, к кому проявлять любовь. Она у нее вселенская. Совсем неправильная боксериха. При появлении незнакомого лица собака, пережив несколько тревожных минут под столом, начинает доказывать незнакомцу, что он самый лучший человек в мире.

– Все, тронулись, – скомандовала Наталья. – Надо успеть до темноты. Перспектива ночлега в пустом доме без стекол, электричества и естественного освещения меня пугает.

Мы с Денькой переглянулись, она высунула язык и часто задышала.

Я решила попросить более подробно рассказать об Оксане Романовне.

– Неплохой человек, – живо откликнулась она. – Я тебе уже говорила. Меня она, кажется, недолюбливала, правда, не пойму за что. Тем не менее относилась ровно и неприязнь открыто не демонстрировала. Бывает такое: вроде и повода нет, а человек вызывает реакцию отторжения. Чем-то я у нее эту реакцию вызывала. Очень волевая женщина. В любой ситуации предпочитает, что называется, to look virtually – выглядеть одинаково. По ней невозможно определить, какие чувства она в данный момент испытывает. Только после смерти мужа в ней появилась тщательно маскируемое удовлетворение, что ли… Или это было похоже на облегчение?.. Нет, пожалуй, даже затрудняюсь это состояние правильно определить. Ну а коллектив у нас юморной. Вот и наградили ее титулом «веселой вдовы». Хотя я ни разу не видела, как она улыбается. Подробностей ее семейной жизни никто не знал. Да я и не интересовалась. Вот наших бухгалтеров очень волновал вопрос – ее престижный муж-финансист допускается к телу жены после соответствующей резолюции на соответствующем заявленье или по заранее утвержденному графику? Болтали, что у нее связь с нашим генеральным директором и даже с его шофером. Да я это, кажется, тоже говорила. Только едва ли стоит этим слухам верить. Вообще, специалист она классный. За неделю освоила специфику нашей отрасли, а через месяц ряд введенных ею новшеств принес фирме ощутимую прибыль…

Танюшка переключилась на остальных сотрудников фирмы. Судя по ее словам, все они замечательные люди. Это роднило ее с Денькой, что не преминула отметить Наталья. Татьяна не огрызалась, спорила мирно и тихо. В результате Наталья сбавила свой менторский тон, и разговор пошел на пониженных тонах. Я и не заметила, как задремала…

Проснулась потому, что затекла спина. Попыталась распрямиться и не смогла – процесс распрямления скрюченного тела требовал постепенности. Окончательно придя в себя, поняла, что большой запятой лежу на заднем сиденье машины. Ноги неудобно поджаты и ноют в коленях, а голова покоится на объемистой сумке, уехавшей из центра в угол. Одной рукой обнимаю непонятно как отвоевавшую себе почти подо мной место Деньку, второй… Впрочем, вторая как одна из составных частей тела не ощущалась – затекла. Я предприняла более решительную попытку распрямиться и тихо ойкнула. Денька моментально вскочила, взгромоздилась на меня и попыталась поздравить с пробуждением. Я загородилась освободившейся рукой. Собака приняла это за увлекательную игру и полезла мордой мне под руку. Я отбивалась, как могла, и возмущенно шипела под ненавязчивую эстрадную мелодию.

Татьяна, дремавшая впереди, проснулась и завертела головой.

– Ой, я, кажется, уснула, – смущенно заулыбалась она.

– В твоем положении это естественно, – громко сказала Наталья, – тогда как для некоторых – противоестестенно. Ну вы, угомонитесь, – рявкнула она, взглянув в зеркало.

Денька уставилась в спину хозяйки, почувствовав в ее голосе грозные нотки. Я кое-как со стоном выпрямилась. По левой руке наперегонки бегали мурашки. Ощущение крайне неприятное, и я принялась растирать ее другой рукой. Шея никак не хотела держать голову прямо, а коленки ныли и просили выпрямить ноги.

– Давно пора сменить машину, – слабо возмущалась я. – Приеду и поставлю перед твоим Борисом вопрос ребром…

– Ставь, ставь, – развеселилась Наталья. – И этот самый вопрос выйдет тебе боком. Боренька прочитает тебе лекцию по теории относительности, ты устанешь и сделаешь единственно правильный вывод: лучше плохо ехать, чем обсуждать с ним эту тему… А между прочим, через пару километров будут Спас-Клепики, где мы должны куда-то сворачивать…

– Да-да, – оживилась Танюшка. – Я покажу. Вот за этим знаком – сразу налево. Видите, какие у нас здесь красивые места! Просто рай!

Места действительно были красивые. Но я не люблю осень. Почему-то она у меня постоянно ассоциируется с закатом жизни – последние вспышки ярких красок листвы кажутся отчаянными попытками удержать праздник жизни. А затем это жуткое быстрое увядание, когда природа устает сопротивляться неминуемому.

– Ой, Ирка! У тебя правая щека вся поперечно-полосатая! – Наташка так радовалась, как будто случайно обнаружила сэкономленную тысячу долларов.

– У меня вся душа поперечно-полосатая, а тело вообще не мое.

– Да ладно хныкать! Твое – не твое. Есть душа в теле, и хорошо. Другие и этого не имеют. Бери пример с Татьяны – сидит и плачет себе спокойно!..

Смысл последней фразы дошел до Наташки не сразу. Я-то осознала ее в момент. Только не могла понять, какой пример подавала плачущая Татьяна – положительный или отрицательный.

– Танька, ты что? Обалдела, блин? – заорала Наталья. – Нет, я с тобой тут всех коров посшибаю! Блин! Мы, можно сказать, вывезли тебя из эпицентра криминальных событий, радоваться надо, а она ревет! – Наташа подумала и весомо добавила: – Блин!

– Да я радуюсь, радуюсь, – прорыдала Татьяна. – Поэтому и реву.

Наташка подозрительно зашмыгала носом. Кремень-подруга легка на слезы сострадания.

– Бараны! – предостерегающе завопила я, заметив животных в опасной близости от дороги.

– Это овцы, – поправила Танюшка.

Наташка предусмотрительно сбросила скорость и спросила, не видно ли на горизонте коз. Их она с некоторых пор не любит – так и норовят перейти дорогу в неположенном месте…

Мы благополучно сделали еще три поворота налево и в конце концов оказались на хорошо укатанной проселочной дороге. Пришедшая в себя от слезной радости Татьяна нетерпеливо отсчитывала знакомые деревеньки:

– Ельня… Видите, здесь вокруг ельник и сосны, а во-о-он там мост, видите? Сейчас будем проезжать – это речка Талинка. Это Красное. Там церковь и кладбище, где всех деревенских хоронят. Сейчас будет село Николинское… Вон, видите липовую аллею? Видите, какие мощные деревья? Эта аллея ведет в бывшую усадьбу помещика Николина. Барский дом не сохранился. Его еще во время революции сожгли. У меня, кстати, есть фотография – мать бывшей хозяйки нашей избы там горничной служила. Такой домина шикарный! Сохранился только дом, где дворня жила. Бревна – двумя руками не обхватить… Чуть подальше между деревнями автобусная остановка будет. Видите площадочку песчаную? Остановка называется «Бабка Марфа». Тут в лесу, примерно через полкилометра, ее малюсенькая избушка стояла. Одна жила. Никого и ничего не боялась. Говорят, к ней даже беглые уголовники забредали. Она всем помогала и ни о чем не расспрашивала. Кормила, поила, травками лечила. Как умерла и где похоронена, никто не знает. Очень давно это было. Но память человеческая длиннее жизни… А впереди – прошу любить и жаловать – моя Таложня.

Татьяна радовалась, как ребенок, а я с ужасом ждала, что вскоре увижу разбитые окна полуразрушенного дома, в котором невозможно жить…

– Вот сюда, Наташенька, – услышала я веселый голос Татьяны.

Машина остановилась в проулке между двумя избами, очень похожими друг на друга. Даже дворовые пристройки у них одинаково поехали назад, демонстрируя желание со временем отпочковаться окончательно.

– Нам сюда, – указала Танюша на правую избу.

Я с облегчением перевела дух, заметив, что окна заколочены досками. Это вселяло надежду на то, что стекла целы. Стоило только приоткрыть дверь, как Денька, почувствовав пьянящий воздух свободы, одним прыжком сиганула мне на колени, естественно, задев лапами почти свежий – с утра только – синяк, а потом, нагло прикинувшись калифорнийским червяком и не обращая никакого внимания на вопли Наташки, протиснулась в узкое пространство между сиденьями и дверью. Там она, фыркая и возмущаясь, ненадолго застряла, пока наконец не вывалилась из машины. Моментально присела, поглядывая на нас, как бы приглашая последовать ее примеру, и надула лужу. Мы разом засуетились и стали выгружаться из машины. На противоположной стороне улицы собралось несколько человек. Мы приветливо поздоровалась, нам степенно ответили.

– Я сейчас. Наверное, не узнали меня в нынешнем обличье.

Татьяна торопливо подошла к собравшимся. Послышались громкие восклицания и оживленный разговор. Несколько раз все, включая Татьяну, оглядывались на нас и смеялись. Чувствуя себя крайне неловко, мы переглянулись, и Наташка пробормотала:

– Еще три минуты, и я не выдержу. Стоишь, как дура, и не знаешь, что делать. То ли улыбаться тому, что они там про нас плетут, то ли испепелить их взглядом.

– Лучше улыбайся, – скривилась я. – Мы уедем, а Татьяне здесь жить.

В тот момент мы и не догадывались, что неуемный восторг у деревенских жителей вызвали не мы, а Денька. Склонив голову набок, она терпеливее нас ожидала окончания стихийного собрания. Жители осмелились подойти ближе. Денька не подала никаких признаков беспокойства, только тяжело вздохнула. Щеки, висевшие складками, горестно вздрогнули, печальные глаза посмотрели на каждого из любопытствующих.

– Девки! Гля-кось! А ведь она на нашего Гребуню похожа. Только у того морда поширше будет! – Это замечание сделало Денькины глаза еще более печальными. – Ой, ща заплачет прям. Не плачь, миленкий. Не будем обзывать, не будем…

– Не кусается? – опасливо спросила полная низенькая женщина в резиновых ботах, байковом халате и пестром платке, повязанном так, что оставались торчать уши с массивными серьгами.

– Не кусается, – ответили мы с Наташкой разом.

– А че ж это за порода такая? Отродясь не видала…

Денька уставилась на любопытную даму, всем своим видом показывая, что таких, как она, на своем собачьем веку тоже не встречала. И ничего. Не удивляется.

– Ну ты че, мам! Это ж бульдог, – поспешила просветить мамашу рослая дочь, одетая в хороший костюм и обутая в такие же, как у мамы, боты.

Разубеждать народ мы не стали. Дальше началась суета. Рослая девушка Саша, или Шурка, как звала ее мать, приволокла откуда-то здоровый гвоздодер и мигом поотрывала доски на окнах. Мы с Наташкой лихо перетаскали все вещи из машины, складируя их на высоком крыльце. Денька, сначала носившаяся вслед за нами туда-сюда и обратно, после третьего захода поумнела, уселась у лавочки перед окнами и только следила за нами большими влажными глазами. Вернувшаяся от соседки с ключом от дверного замка Танюшка открыла дверь и первой шагнула в мрачный коридор. Окна там не было. Мы подхватили сумки и осторожно двинулись за ней. В избе стоял стойкий запах сырости и запустения. Несмотря на жаркий день и более чем теплый вечер, внутри было холодно.

– Протопить надо, – деловито сказала Александра. – Там у вас во дворе дров-то полно. Мамка говорила: когда тетка Лиза к вам в Москву перебиралась, переживала – запас большой, а жить некому. Ща я принесу. Лежанку в комнате тож протопим. Совсем другой дух будет, – донеслись ее слова откуда-то снизу.

Не успели мы занести сумки в комнату, как она вернулась с огромной охапкой дров и грохнула ее на кухонном, покосившемся в сторону заваливающегося двора, полу. Я невольно посмотрела на костюм Шурки. Она, проследив за моим взглядом, легко махнула рукой:

– А-а-а… Старый. Я в нем овец встречаю.

Разорвав обнаруженную где-то газету, быстро уложила дрова, ахнула и, хлопнув себя по бокам, открыла трубу. Сосредоточенно пошарила по карманам.

– Спичек нет? – обратилась к нам после безрезультатных поисков. – Ща принесу!

Шурка умчалась, а мы принялись освобождать крыльцо от вещей.

В избе было очень неуютно. Находиться в этом «добротном доме» совсем не хотелось. Я мрачно подумала о том, что Татьяне придется некоторое время провести здесь. Не нравилась мне деревенская перспектива Татьяны. Впрочем, не только из-за избы.

Шурка оказалась удивительно легкой на ногу. Я еще не успела поставить точку в своих рассуждениях, а она уже разожгла большую печь на кухне. Печь занимала почти все пространство, оставляя небольшой проход к кухонному столу, примкнувшей к нему газовой двухконфорочной плите и сбоку умывальнику, под которым стояло ржавое ведро. Через несколько минут огонь весело трещал и во второй, маленькой печке. Она притулилась в комнате, разделенной на две далеко не равные части перегородками. Одну составляла стена печки, вторую, через небольшой проем, – помесь шкафа с сервантом, сработанная, как выяснилось, топором более ста лет назад. В маленьком, узком закуточке на расстоянии полуметра от печки стояла железная кровать. В один ряд с ней расположился самодельный гардероб. Подозреваю, также почтенного возраста. За ним, поперек комнаты, у окна, стоял сундук, накрытый кружевной скатеркой. В большой комнате была точно такая же, как в маленькой, кровать. На стене висел ковер. Изображенные масляной краской на плотной ткани оранжевые олени, ярко-синяя река, зеленые, похожие на папоротник деревья рождали чувство тихого ужаса. А увитый огромными синими розами оранжевый замок, изображенный на горизонте у подножия синей горы, Наташка сразу же загородила своей сумкой, аккуратно повесив ее на гвоздь и заметив при этом, что там живет Дракула.

Пространство между двух окон занимал стол, покрытый старенькой скатертью. От импровизированной топорной горки его отделял старый деревянный стул. С другой стороны стола стояла светло-коричневая табуретка, примыкавшая к старенькому диванчику с валиками. В углу висели иконы. На стене – чьи-то фотографии в рамочках. Я невольно опустила глаза. Деревянный некрашеный пол почти полностью застелен домоткаными дорожками. До потолка можно легко дотянуться рукой. В середине потолка торчал железный крюк, и я вздрогнула. Как выяснилось – зря. К нему раньше подвешивалась люлька…

– Не горит, – послышался огорченный голос Татьяны у входа. – Может быть, свет выключили?.. Сашенька, ты не обратила внимание, у вас дома свет есть?

– Дак у вас наверняка пробки вывернуты. Я ща, – метнулась девчонка в маленький отсек. – А щас?

– Есть!!! – радостно завопили мы хором.

Денька, упорно не желавшая сидеть в доме, мигом принеслась с крыльца и пару раз тявкнула.

– Утречком встанете, окна и пол помоете, и порядок, – тараторила Сашенька. – Хотите, я прибегу – помогу. А пока ждите, когда печки истопятся. Потом окна настежь, все выветрится, как не бывало. Только вот постели не проветрили. Щас-то поздно. Только еще сырость впитают… Чуть не забыла! Тетя Таня, вам надо слазить на чердак – крышу проверить. Дранка совсем старая. Папка полез проверять, дак пьяный был. Не долез, хрякнулся вниз. А вы к нам надолго? Че ж летом-то не приезжали? Ща как дожди зарядят! Хоть бы успеть картошку выкопать. Неделю всю школу гоняют! А на наш десятый ваще сели! Не выпускной, мол, и ладно. Вы надолго к нам? – повторила вопрос Сашенька.

Я удивилась. Считала, что девушке далеко за двадцать. Моя Алена по сравнению с ней – Дюймовочка. Татьяна поправила девчушке, которая была на полголовы выше, белокурую прядку волос, выскочившую на лоб, и ласково сказала:

– Пока поживу.

– У тети Тани ремонт в квартире и аллергия на краску. Вот и взяла отпуск за свой счет, пока квартира не придет в порядок, – добавила Наташка.

– Ой, – обрадовалась Шурка, – у нас у кошки аллергия. На папиросы. Папка как закурит, кошка блюет. Вы, тетя Таня, его попросите крышу посмотреть. Только с утра. Когда он трезвый. А то сами полезете, тоже хрякнетесь. О! – воскликнула она. – Вам же надо газ подключить! У вас есть баллон? – Татьяна растерянно пожала плечами. – Я ща… – метнулась Шурка к выходу. Ее счастливое «Есть!!!» мы услышали еще из коридора. – Только я не умею подключать. – Она на секунду задумалась, потом прозвучало знакомое: «Я ща», и девчонка опять унеслась.

Вернулась она минут через пятнадцать. С мальчиком лет двенадцати. Деловито озадачив его, подхватила из коридора пустые ведра и улетела за водой.

– Тебе самой придется носить воду?! – ужаснулась Наташка, обращаясь к Танюшке, стягивающей с себя свитер. В избе становилось тепло.

– Не беда. – Казалось, это ее ничуть не беспокоило. – Справлюсь.

Паренек оказался толковым и газ подключил быстро. Потом попросил мыльца и «в чем развести». Танюшка накапала в блюдце жидкого мыла, недоверчивая Наташка отправилась принимать работу. С мальчиком расплатились наличными и бутербродами с колбасой. Он сначала скромно отказывался, но окрик Шурки: «Бери, придурок, раз дают и деньги от мамаши заныкай!» – заставил его прекратить сопротивление.

Сашенька оказалась права. Через пару часов в избе появился абсолютно жилой дух, подкрепленный запахом Наташкиных домашних котлет и отварной картошки с солеными огурцами. Переодевшаяся в нарядное платье и красные шлепанцы Шуркина мать Нина, притащив ведро картошки и два десятка яиц, скромно остановилась у порога и заставила долго уговаривать себя пройти в избу. Сначала были ссылки на необходимость задать скоту корм. Минут через десять Нина решила, что не следует нас утомлять с дороги своим присутствием, еще минут через десять она просто застеснялась. К этому моменту картошка сварилась, а Шурка сбегала за огурцами. На столе, предусмотрительно развернутом к дивану, появилась бутылка «Рябины на коньяке», добытая Ниной из собственного тайника в подполе. Перед тайником предусмотрительно таилась заряженная без приманки крысоловка. На мужа.

Танюшка не пила и этим рассекретила перед Ниной свое ответственное положение. Соседка тут же поинтересовалась, почему не приехал муж Татьяны. Пришлось объяснить, что уехал в длительную заграничную командировку. Работа у него такая. А нас попросил позаботится о любимой жене – отправить ее подышать свежим воздухом. В квартире ремонт затеяли. Фирма делает…

Нина, вначале скромничавшая, после третьей рюмки разошлась и по секрету громко поделилась деревенскими сплетнями. В разгар застолья заявился какой-то небритый мужик и, остановившись в дверях, скромно поздоровался и пожелал всем приятного аппетита.

– Ну как черти на запах несут! – всплеснула полными руками вполне освоившаяся Нина. – Еще и проспаться не успел!

– Что ж ты, Ниночка, меня перед людьми позоришь? Я просто зашел узнать, где ты есть.

– Ты везде «просто заходишь», а назад – непросто выползаешь! Ну заходи, раз принесло. Тут вот, – она качнула бутылку, – маленько осталось… Тарелку ему не надо, – остановила Нина поднявшуюся было Наталью. – У меня доскребет и хватит ему… Слышь, Витька, хватит или еще картошки положить?