Текст книги "Динка (ил. А.Ермолаева)"

Автор книги: Валентина Осеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава тридцать седьмая
НА КРЫЛЕЧКЕ

Когда младшие дети оставались на попечении Алины, то в доме наступал образцовый порядок и тишина. Боясь, что Алина рассердится на что-нибудь и разнервничается без мамы, Динка и Мышка изо всех сил старались угодить ей. И теперь, сидя за столом, они усердно занимались. Алина, держа в руках учебник грамматики, прохаживалась по террасе и, подражая настоящей учительнице, медленно диктовала:

– «Румяной зарею покрылся восток…» Повторяю: «Румяной зарею…» Дина, слушай внимательно, как я говорю…

Динка, склонив набок всклокоченную голову, которой не помогал даже железный Ленькин гребень, старательно выписывала слова. В диктовках, которые писала Динка, были всегда два главных недостатка: у тех слов, которые почему-либо казались ей значительнее других, она ставила даже в середине фразы заглавные буквы и, кроме того, очень любила восклицательные знаки.

Но сегодня Динка тщательно следила за собой, и Алина, заглянув к ней в тетрадку, сделала только одно замечание:

– Дина! У тебя написано «руманой зарею». Тебе же ясно слышно: румяной…

– Ой! – воскликнула вдруг Мышка. – Я вышла замуж за линейку!

Все три девочки засмеялись. Мышка редко делала ошибки, но по рассеянности часто переносила слова за линейку.

– Перепиши заново эту строчку, Мышка! И старайся быть внимательной! – сказала ей Алина.

Мышка начала переписывать строчку, но у калитки вдруг раздался громкий смех, и на дорожке появились Катя и Марина. Обе они были нарядные, разглаженные и причесанные как для театра, и это было как раз то время, когда люди уже входят в партер или в ложу и кладут на колени бинокль. Что же случилось?

– Мама! Почему вы вернулись? Забыли билеты?.. Почему ты смеешься, мамочка? – бросаясь навстречу, спрашивали дети.

– Да потому что… ха-ха-ха… один раз в кои-то веки выбрались, одевались, одевались… – хохоча до слез, пыталась объяснить Марина.

– Ну, скажи пожалуйста, всю дорогу хохочет, прямо неловко. Ну что тут смешного? Отменили «Живой труп» – и все! Вернули нам деньги, – сказала Катя.

– Одним словом, «як бидному жениться, то и ничь мала». Ну, бог с ними! Пойдем в другой раз! Зато посидим сегодня вместе на крылечке, – обнимая детей, сказала Марина.

Посидеть вечерком на крылечке, тесно прижавшись к маме, такой уютной, тесной кучкой, слушать тихий мамин голос, когда она что-нибудь рассказывает о папе, о том, как они жили раньше и какие они были маленькими… Обо всем, обо всем говорит с ними мама… Такие счастливые эти вечера на крылечке!

– Только не торопите маму, пусть она раньше поест, слышите, дети? – тихонько предупреждает сестер Алина.

– Конечно, конечно, пусть мама раньше поест, – соглашаются обе, но через несколько минут нетерпеливо спрашивают: – Ты хочешь есть, мамочка? Ты раньше попьешь чаю? Сказать Лине, мамочка?

– Нет-нет! Я ничего не хочу. Я только переоденусь, – отвечает мать.

Марина тоже любит эти вечера наедине со своими детьми; кроме того, она уже давно записала в маленькой книжечке разные пословицы, ей хочется разобрать их вместе с девочками.

– Ну, садитесь, – говорит она, – а я сейчас найду свою записную книжку.

– Садитесь, садитесь! – хлопочет Динка. – Занимайте где хочете… уступчиво предлагает она сестрам.

Алина и Мышка усаживаются на верхней ступеньке, оставляя между собой место для мамы. Каждой хочется держать мамину руки и прижиматься головой к ее плечу, но есть еще третье место, ниже одной ступенькой; это место у маминых колен, там виднее мамино лицо, ее глаза и улыбка. Это Дин-кино место.

И вот уже все уселись, разобрали мамины руки и косы, мама сидит так тесно, как в гнезде. Заходящее солнце уже заблудилось где-то за дальними просеками, но в саду еще светло. Впереди длинный-длинный летний вечер.

– Подождите, дайте мне мои руки, я хочу прочитать вам пословицы, улыбаясь, говорит мама, освобождая свои руки и перелистывая книжечку. – А что это такое – пословицы? Откуда они взялись, кто их сочинил, – вы не знаете?

– Это народная мудрость, – говорит Алина. Но Динка смотрит на маму.

– Диночка, эти пословицы не сочинял писатель. Они появились в народе. Вот скажет кто-нибудь, а другие запомнят. Меткое, умное выражение легко запоминается, вот и ходят в народе эти пословицы… – затрудняясь объяснением, говорит мама. – Вот ты послушай и поймешь. О чем, например, говорит эта пословица: «Тонул – топор сулил, а вытащил – и топорища жаль». О чем это?

– Это вот если неблагодарный человек, – торопится ответить Мышка. – Вот, например, Алинина Клепеницер. Она очень боялась экзаменов, и, когда Алина с ней занималась, она все-все обещала! Даже такие красивые книги издательства Вольфа хотела ей дать почитать, а как выдержала экзамен, так ничего не дала. Алина попросила у нее на лето маленький глобус, так она и глобус не дала!

– Ну ладно! – говорит Алина. – Я ведь с ней не за глобус занималась.

Клепеницер была ее одноклассница и сидела на ближайшей к ней парте.

– Она же моя подруга, – добавляет Алина.

– Но Мышка права: у твоей подруги нет чувства благодарности, она не захотела сделать что-то хорошее и для тебя, а сулила больше, чем ты просила у нее… А вот еще одна пословица: «Пошел кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Что это значит? – спрашивает мать.

– А! Вот это, уж наверное, о нашей Клепеницер! – оживляется Алина. – Она, мама, все время списывает да списывает и когда-нибудь обязательно попадется! Сколько я ей говорила!

Мама разбирает одну пословицу за другой, и всё почему-то оказывается, что они подходят одной несчастной Клепеницер.

– Ну, оставим уж в покое эту беднягу Клепеницер.

Может, и нам тут что-нибудь подходит? – лукаво говорит мама. – Вот, например, такая пословица: «Не в свои сани не садись»…

– Это мне… – смущенно говорит Алина. – Я знаю, что ты про меня думаешь.

– Но почему? – улыбается мама.

– Ну, потому что я все воображаю себя взрослой и стараюсь сесть «не в свои сани».

– А! – смеется мама. – Может быть, и так. А вот эта кому: «Сколько веревочку ни вить, а кончику быть»…

– Это нашей Динке! Динке! Динке! – шумно радуются Мышка и Алина.

– Потому что она, мама, наврет что-нибудь, а потом забудет, как врала, и скажет совсем другое – вот кончик и вылезет наружу! – объясняет Алина.

Динка настороженно смотрит то на сестру, то на мать.

– Слышишь, Динка, говорят, что это о тебе сказано. А ведь человеку бывает ужасно стыдно, когда его ловят на вранье, – наклоняясь к дочке, говорит мама и, приглаживая ее волосы, добавляет: – Ну ничего. Скоро она у нас станет старше и сама поймет как это нехорошо.

«Ох, мамочка, – уткнувшись к ней в колени, думает Динка, – я и сейчас понимаю, но у меня такая жизнь… Ну разве можно сказать про Леньку, когда сам Ленька не хочет! Ведь это чужая тайна… Счастливые вы все, вам не надо врать…»

А мама, как будто не замечая ее смущения, вычитывает из книжечки еще одну пословицу: «Не плюй в колодец – пригодится воды напиться».

– А это мне! – радуется Мышка. – Это о Гоге… Вот я не презираю его, как Динка, и он мне много интересного рассказал, и стихи читал, и книжку обещал дать. Значит, я не плюнула в колодец – и мне пригодилось!

Алина заглядывает в мамину книжечку и вдруг горестно вздыхает:

– Ох, мама! Смотри: «Куй железо, пока горячо». Это ведь мне! Не ответила я сразу своей подружке Сонечке из Витебска, а теперь письмо потерялось, и нет адреса…

– Так и не нашлось письмо? – закрыв книжечку, спросила мама. – Да, я помню. Это ужасно неприятно. Только эта пословица не совсем подходит к такому случаю…

Мама объясняет пословицу и незаметно переходит к тихим, теплым воспоминаниям.

– Вот когда мы с папой жили на элеваторе… – начинает она.

– Мама! Почему от папы так долго нет писем? – неожиданно прерывает ее Мышка, и все трое с тревогой смотрят на мать, – Может быть, с ним что-нибудь случилось?

– Нет, если бы что-нибудь случилось, я бы сейчас же узнала. Просто ему не с кем послать письмо. Ведь папа не может писать по почте, – спокойно объясняет мать.

– А где же Кулеша? Разве он не приезжал с тех пор? – опрашивает Алина.

– У Кулеши много других дел. Но он обязательно приедет и привезет нам письмо, – успокаивает детей Марина.

– Мама! Расскажи про Кулешу! – вдруг просит Динка.

– Расскажи, расскажи! – поддерживают ее сестры.

– Да вы уже двадцать раз слышали! – улыбается мать, но она и сама любит вспоминать свое первое знакомство с Кулешей. – Ну, слушайте… – начинает она, понизив голос. – Случилось это, когда мы еще жили на элеваторе. Один раз товарищи поручили мне перевезти в другой город запрещенную литературу…

– В Сызрань, мамочка, – шепотом подсказывает Алина.

– Да, в Сызрань, – подтверждает мать. Дети придвигаются ближе и с волнением смотрят ей в лицо.

Марина рассказывает, как она укладывала в чемодан свои вещи, перемешивая их с нелегальной литературой, как волновалась на вокзале и наконец села в поезд.

– В вагоне было мало народу… Рядом со мной сел студент. Он попросил разрешения поставить мой чемодан на полку, а рядом поставил свой, новенький черный чемодан…

– Мама, а какой он был, этот студент? – с жадным любопытством спрашивает Динка. – Ты сразу посмотрела на него?

– Конечно. Мало ли кто мог ехать со мною. Но я посмотрела и успокоилась. Студент был совсем молодой. Видимо, еще первокурсник. Крепкий, приземистый, с коротко остриженной головой и торчащими ушами, он показался мне немножко чудным… – весело усмехается Марина, но дети нетерпеливо ждут продолжения. Ну, я успокоилась… Едем, едем… Вдруг…

– Почти перед самой Сызранью, – шепотом подсказывает Алина.

– Да, на одной из станций… в вагон входит жандармский офицер и с ним два жандарма…

– Ой… – чуть слышно вздыхает Мышка.

Динка прижимает к щеке мамину руку. А взволнованный рассказ подходит к самому интересному месту:

– «Мадам, вы арестованы. Потрудитесь указать ваши вещи». – «У меня нет вещей». – «Нам известно, что с вами был чемодан»

Марина бросает быстрый взгляд на студента и указывает на его чемодан.

Студент молчит, но молодое скуластое лицо его выражает полную растерянность…

Жандарм снимает с полки новенький черный чемодан и идет с ним к выходу.

«Прошу», – говорит Марине жандармский офицер.

У двери она оглядывается. Студент стоит у окна, торчащие уши его пылают огнем… Марина проводит ночь в тюремной камере. Утром ее вызывают на допрос.

На столе – раскрытый чемодан. Содержимое его вызывает полное недоумение следователя: несколько старых, исчерканных карандашом учебников, со старыми надписями многочисленных владельцев, огрызок свежей булки, серый кулек с сахаром, завернутое в полотенце мыло и аккуратно сложенная чистая рубашка…

– Ну и отпустили меня домой! – весело заканчивает Марина.

Динка громко хохочет и подпрыгивает от удовольствия, Мышка хлопает в ладоши и обнимает мать, но Алина усаживает сестер на место:

– Подождите! Ведь самое главное было потом… Мама, рассказывай дальше!

– Рассказывай, мамочка! – просят дети.

– Прошло года три… – напоминает матери Алина.

– Да, не меньше. Я уже совсем забыла этот случай, как вдруг приходит откуда-то папа и с хохотом рассказывает мне, что товарищи рекомендовали ему для связи одного студента по фамилии Кулеша. И что, рассказывая о себе, студент упомянул о случае в вагоне, когда в его руки случайно попал чемодан с нелегальной литературой. «Эта попутчица лишила меня последней рубашки, но открыла мне глаза», – серьезно добавил он, не обращая внимания на то, что наш папа совершенно поражен его рассказом… – Марина взглянула на веселые, улыбающиеся лица детей. – Вот и все про Кулешу.

– А помнишь… – снова начинает кто-то из детей. Сумерки уже мягко ложатся на кусты и деревья, окна в даче становятся черными, скоро Катя зажжет в комнате лампу, а воспоминания следуют одно за другим, и маленькая теплая кучка на крыльце все тесней жмется друг к другу.

Но от калитки отделяется какая-то фигура и торопливо идет по дорожке к дому.

– Малайка! Мама! Малайка приехал! – вскакивает Динка.

– Малайка! Малайка! – бросаясь навстречу, кричит Мышка.

– Здравствуй, здравствуй все, хороший мой! – растроганно здоровается Малайка. На его круглом лице широкая белозубая улыбка, руки обнимают сразу Мышку и Динку. – Давай полезай один на горбушку, а один тут будет! – весело говорит он.

Девочки виснут у него на шее, целуют его, гладят по лицу:

– Малаечка наш!

Глава тридцать восьмая
МАЛАЙКА И ЛИНА

– Малайка приехал? – спрашивает Катя, выходя на террасу.

Малайка здоровается со всеми за руку и усаживается на крыльце. Катя пробует отогнать от него Мышку и Динку, но они никак не отходят, и Малайка, загораживая девочек от тетки, просит:

– Не тронь, не тронь. Малайка скучал, ай шибко скучал Малай!.. Где мой барина Мара? Как поживаем? Все думал, воскресенье поедем, а хозяин не пустил Малайка. Ай, плохо было, плохо…

– Малайка, – грустно и ласково говорит Марина, – ты не забывай нас!

Воспоминания всегда оставляют в душе Марины глубокую грусть, а черные глаза Малайки, милая детская улыбка на его лице снова напоминают ей то счастливое время, когда она с Сашей жила на элеваторе. Так и кажется, что сейчас где-то рядом раздастся знакомый дорогой голос: «Смотри в оба, Малайка…» И Малайка ответит строго и серьезно: «Четырем глазом смотрим…»

– Ты не пропускай воскресенья, Малайка, – тоскливо повторяет Марина.

– Как можно забывать? Никогда не забываем. Хозяину говорим: не будешь пускать – убегать будем. Чичас берем билеты, надеваем чистая рубашка. Пароход битками набитый, пассажира полно… Вот возьми гостинца, клади на зубы, кушай, – обращается он к детям, вынимая из кармана пакетик с изюмом и крепкие черные рожки. – Бери кушай, насыпай в руку!

Динка и Мышка грызут сладкие рожки, носятся с пакетиками, предлагая матери, Алине и Кате.

– Все кушайте, все! – с удовольствием глядя на них, угощает Малайка. Сегодня он принарядился в новый пиджак, надел ботинки со скрипом и расшитую красной и зеленой шерстью тюбетейку.

– Ну, как там теперь на элеваторе, Малайка? – спрашивает Марина: ей хочется что-нибудь услышать про знакомый дом, про беседку в саду, про широкий двор…

– Работаем, – кратко отвечает Малайка и машет рукой. – В доме не бываем, чужие люди. Малай один ходит.

– А беседка в саду совсем, верно, уже развалилась? – спрашивает опять Марина.

– Нету беседка. Хозяйка новый, кухарка такой сердитый, стопил беседка в плите.

Наступает короткое молчание.

– Один Малайка остался, – как-то недоуменно и грустно добавляет Малайка.

– А ты выходи замуж за Лину и живи у нас, – ласкаясь к нему, просит Динка.

Малайка гладит ее по голове и тяжело вздыхает:

– Не хочет Лина, она хочет русскому богу молиться. Он лезет за пазуху и достает маленький сверток:

– Едем, берем немножко подарок Лине. Вот, барина Мара, давай сам. Малай боится.

Марина развертывает и свертывает обратно шелковый цветистый платочек.

– А ты не бойся, отдай сам. Лина покричит и перестанет, а сама рада будет, – ободряюще говорит Марина.

– Она тебя любит, Малаечка, тебя все любят, – уверяет Мышка.

– Мы не дадим тебя обидеть, – серьезно говорит Алина.

– Идем вместе, – решительно предлагает Катя. – Что ты боишься, на самом деле? Идем со мной! Но Малайка упирается, робеет.

– Пускай еще сижу, – быстро говорит он, отодвигая Катину руку. – Тут вот Орало-мучень с Малаем. И Мышка, и Алина, и барина Мара… А как видим Лина, так сейчас беспокоимся, сердце прыг-скок, туда-сюда, языка нету, сильно пугаемся… – жалуется Малайка.

И так смешно видеть этого сильного, плечистого, круглоголового Малайку в таком смущении, что все начинают смеяться.

– Ну что ты, Малайка… Лина не такая уж страшная!

– Вот еще принцесса, подумаешь! – возмущается Катя.

– Гордый Лина… Очень гордый… Силком ее таскать замуж нельзя, – грустит Малайка.

– Ишь, расселся… Какой гость неописуемый! – раздается вдруг голос Лины, и она сама неожиданно появляется перед крыльцом, позвякивая бусами на белой шее и ослепляя бедного Малайку пышным сатинетовым сарафаном.

Не смея взглянуть на ее чернобровое румяное лицо, Малайка жмурится, как от солнца.

– Здравствуй, Лина, – неуверенно говорит он, вставая и стаскивая со своей бритой головы тюбетейку. – Вот приехали, беспокоимся. Хотим смотреть, какой ты стал… Может, пересердился… – с улыбкой бормочет он, поднимая на Лину ласковые, умоляющие глаза.

– Ишь какой разлюбезный! «Может, пересердился»! А нет того, чтобы до кухни дойти, поздороваться? Сидит тута под прикрытием… Ладно, ладно, Малай Иваныч! – весело укоряет Лина.

Малайка топчется на месте, смущенно оправдывается и наконец, решившись, протягивает ей свой сверток.

– Бери, пожалуйста, бери! – с неожиданной горячностью восклицает он. Носи на здоровье, пожалуйста!

– Лина, Лина, не обижай его! – торопится предупредить Марина.

– Лина, не обижай! – волнуется Мышка.

– Мы не позволим обижать Малайку, – строго говорит Алина.

Динка, упираясь головой в Линин бок, сердито толкает ее.

– Лина, не ломайся! – кричит Катя. – Как тебе не стыдно мучить человека?

– Да чего вы шумите-то? Я ему еще и одного слова не сказала… разворачивая сверток, говорит Лина. Яркий шелк блестит и переливается в ее руках.

– Носи на здоровье, – просит Малайка.

– Да здоровья у меня и без твоего платка хватит, не об этом речь, – нежно и задумчиво отвечает Лина, любуясь шелком. – Только что ж ты мне подарки возишь, Малай Иваныч… – мягко и выразительно начинает она. – Что я – жена тебе аль невеста? Али уж глаза у меня такие завидущие, что я на чужое добро польщусь? За что про что подарки мне дарить? – постепенно расходится Лина, глядя на Малайку с уничтожающей насмешкой. – Кто ж это я тебе, по твоему разумению, Малай Иваныч?

– Ну, пошел-поехал! – машет руками Малайка и, оборачиваясь к Марине, отчаянным взглядом призывает ее на помощь.

– Что у тебя, сердца нет, Лина? Я просто удивляюсь тебе! – возмущается Марина.

– Лина, бери платок сейчас же! – топает ногой Динка. – Сейчас же бери! Я делаюсь больной!

– Сичас, сичас… Как же, так и схватила! Да не родился еще тот поп, который татарина с русской девкой обвенчает! И церкву ту еще не построили, где ихняя свадьба стрясется! – гневно кричит Лина, и, сверкнув яркими цветами, платок падает Малайке на грудь. – Не невеста я тебе, бери свой подарок назад, Малай Иваныч! – низко кланяясь, говорит Лина.

– Вот невежа! – сердится Катя. – Хотя бы из вежливости взяла!

– А вежливость эта мне ни к чему, я не барского роду-племени, душой кривить не могу, – вздыхает Лина и, взглянув на убитого горем Малайку, неожиданно ласково говорит: – Пойдемте, Малай Иваныч, на кухню, я вас чайком попою, пирогами угощу. Спрятайте ваш платок, и пойдемте.

Малайка поднимает с земли бумагу, аккуратно заворачивает свой платок и покорно следует за Линой.

– Он же может выкреститься, наконец! – с досадой говорит Катя. – Что это за ерунда такая?!

– Конечно, он может выкреститься. Но это не ерунда, а драма… Ведь Лина любит его. Вот что делают с людьми религиозные предрассудки, – грустно отвечает Марина.

А на кухне идет веселое угощение. Малайка что-то рассказывает, Лина хохочет. И провожать его она выходит в новом шелковом платочке.

Глава тридцать девятая
«СЛЕТИ К НАМ, ТИХИЙ ВЕЧЕР…»

Мягкий свет лампы падает на ступеньки, детям пора спать, но никому не хочется уходить. В обступающей со всех сторон черноте вечера освещенное крыльцо кажется маленьким светлым островком. Катя набрасывает на плечи Марины платок и сама усаживается на верхней ступеньке. Лина, проводив Малайку, тоже устраивается подле девочек. Говорить никому не хочется, воспоминания нарушены…

– «Слети к нам, тихий вечер…» – запевает Марина. Девочки присоединяются к матери; голос Мышки, серебристый и фальшивый, неуместно взлетает вверх, Лина, подперев рукой щеку, мастерски ведет втору. Катя тоже не может остаться молчаливой: свежий, сильный голос ее сразу укрепляет маленький хор.

«Тебе поем мы песню, вечерняя заря…» – тихо повторяются слова, похожие на вечернюю молитву.

– «Слети к нам, тихий вечер…» – просят взрослые и дети. И никто из них не знает, что этот тихий вечер – последний счастливый вечер на маленькой даче.

Не знает Динка, что завтра она уже не увидит на заборе знакомого елочного флажка; не знает Алина, в какую страшную ночь придется ей выполнить тайное и важное поручение Кости, не знает Мышка, сколько горьких слез прольет она о тех, кого любит…

Не знает Лина, как тяжко испытывает своих верующих пресвятая богородица; не знает Катя, что не там ищет она свою судьбу, где найдет; и не знает мать, наслаждаясь тихим материнским покоем, что не уберечь ей от горя неокрепшие сердца ее детей и никуда не уйти ей самой от тяжких испытаний…

– «Слети к нам, тихий вечер…» – поют на крыльце, и вечер слетает. А за вечером идет ночь.