Текст книги "Тысяча звуков тишины (Sattva)"

Автор книги: Валентин Бадрак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Валентин Бадрак
Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)

Движения звезд могут показаться безумными простаку, но мудрые люди понимают, что кометы возвращаются.

Владимир Набоков

Глава первая
Вне зоны досягаемости

1

Место обитания Шуры несказанно удивило Лантарова. Шура, управляя машиной, хранил молчание. Дорога вскоре стала совсем плохой, ухабистой, и он весь сосредоточился на вождении, продвигаясь плавно и осторожно, будто крадучись. Лантаров не выдавал своего внутреннего смятения, но вид первобытного, нечищеного леса с настоящими буреломами и упавшими от старости деревьями по обе стороны дороги его поражал и настораживал. На дороге почти не было снега, в лесу же он лежал плотным грязно-белым покровом, похожий на застывший слой сметаны. Больному казалось, что они уже подкатывают к самой окраине мира, да и пуховая подушка под поясницей сбилась, и как ни старался водитель, каждая кочка отдавала тупой болью в костях и приливом страха в голове. Когда после двух с половиной часов Шура, миновав затхлый хутор с десятком небольших домиков, въехал в лес, Кирилл не выдержал.

– Шура, это уже целая экспедиция. Я думал, что твое Простоквашино выглядит более цивилизованно.

Шура ухмыльнулся, как бы говоря: «Я ведь предупреждал тебя, молодой человек». Тут машина прошла очередной зигзаг, взвизгнула то ли от радости, то ли от непосильного напряжения, и Лантаров увидел дом, возникший как бы посреди леса. Шура улыбнулся и кивнул на весьма необычное жилище из бревен, похожее больше на приземистую, продолговатую конюшню или барак, чем на дом. Лантаров недоуменно посмотрел на Шуру, в глазах которого светились удовлетворение и неподдельная радость. «Черт, уму непостижимо, куда меня нелегкая занесла!» – подумал он в смятении.

Когда дверка машины отворилась, Лантарову ударил в голову и тут же поглотил целиком необыкновенно свежий, сочный, пьянящий воздух, насыщенный сосновой смолой, ароматом двух гигантских дубов и еще чем-то непонятным и неповторимым. Дух перехватило, горло сдавило от непривычной, раздражающей концентрации запахов природы. Он закашлялся, а Шура в ответ улыбнулся.

– Добро пожаловать в санаторий, – торжественно возвестил хозяин лесного жилища.

– Кхе, кхе… И как же он называется? – прочистив горло, спросил Лантаров. Сердце у него забилось немного быстрее, но не от вида лесного домика на живописной полянке с двумя зрелыми дубами и частоколом сосен с трех сторон, – он заколебался, сможет ли провести тут немало дней и ночей, освободившись от уныния и тоски последних месяцев.

Шура же довольно хмыкнул и задумался.

– Хм… Да я как-то не думал об этом. Но – очень хорошая мысль. Надо будет придумать название и сделать большую табличку. Ладно, давай я тебя перенесу в дом.

Лантаров хотел было протестовать, но тут вдруг появился лохматый самоуверенный волкодав с проницательными и строгими глазами капитана госохраны. Пес подошел к нему и настороженно понюхал, его раздувающиеся ноздри не внушали доверия. Похоже, запах ему не пришелся по душе, потому что дружелюбия у него ничуть не прибавилось.

– Тёма, спокойно, свои, – уверенным, отрывистым голосом предупредил кобеля Шура, и тот повернулся к нему. Уже в следующее мгновение, радостно виляя обрубком хвоста, белое с черными подпалами чудовище уткнулось большой мохнатой мордой в подставленные руки хозяина.

– Так, давай, не мешай. Ступай к дому, – приказал ему Шура, сначала потрепав за обрезанное ухо, а затем слегка оттолкнув. Тот нехотя отошел на пару метров, принял игривую позу и стал наблюдать за происходящим.

– Как медведь… – констатировал Лантаров, с опаской наблюдая за грозным животным.

– А то, – подтвердил Шура, – знай наших. Этот алабай – охранник отменный. Подружишься.

«Ну да, подружишься с такой зверюкой», – недоброжелательно подумал Лантаров.

Шура осторожно взял на руки уже слегка застывшего от мороза парня, и Лантарова охватили смешанные чувства. Ему было неприятно, что с ним возятся, как с ребенком. С другой стороны, ему было уютно и до необычного ребячливого восторга радостно ощутить себя защищенным и окутанным заботой. На один миг возникло и затем тут же стыдливо исчезло ощущение маленького мальчика, желанного и любимого ребенка. В доме Шура уложил его на широкую, но довольно твердую кровать посреди большой комнаты. Она больше походила на невзыскательно сбитые нары, которые покрывал простой жесткий матрац. Лантаров провел рукой под кроватью и едва не вскрикнул от боли – от шероховатой доски он загнал себе в палец занозу. Лантаров выругался про себя, благо, Шура возился в это время на улице и ничего не заметил. Парень осторожно извлек из пальца колкий кусочек дерева и с неприязнью бросил его на пол. Ему никогда не приходилось спать на таком диковатом ложе. Превратится ли он в скромного аскета – он, привыкший жить в городских апартаментах и ни в чем себе не отказывать? Или выйдет отсюда еще более отупевшим, одичавшим, грязным и заскорузлым, как крестьянин времен крепостного права? Ну и кретин же он, поверил этому Шуре, который, может быть, всю жизнь жил индейцем в добровольно созданной резервации. «Ладно, – заключил Кирилл, только бы встать на ноги, а там – пятки сверкнут, и не найдете меня днем с огнем!»

Вернулся Шура с охапкой дров в руках и заботливо посмотрел на гостя. Лантаров заметил, что вместе с Шурой в дом неслышной мягкой поступью проник большой белый кот, который по-хозяйски присел у ног Шуры и стал бесцеремонно и неприветливо разглядывать Лантарова. В наглых, немигающих глазах кота стоял задорный вопрос: «Ну че, парниша, пожаловал?»

– Как тебе, тепло?

В помещении, действительно загодя щедро протопленном и довольно светлом, было вполне сносно. Во всяком случае, никаких явных неудобств не было.

– Да, отлично все, – ответил он, фальшиво улыбаясь.

– Поначалу тебе будет неуютно и одиноко, – наставительно предупредил Шура, остановившись в дверях, – но это явление для души временное, и ты это поймешь и почувствуешь. Ладно, я сейчас еще подтоплю, и будем обедать.

Шура пошел к печке, и кот последовал за ним, как тень, неслышная и неприметная, живущая по своим собственным законам.

Лантаров кивнул и стал рассматривать убранство, совершенно не вяжущееся с внешним миром, от него веяло беспризорным бытом. С одинаковым успехом Лантаров мог бы назвать этот дом и нечестивым логовом, и оригинальным устройством для жизни.

Сам дом изнутри и снаружи был сплошь из дерева, как сруб одного из сибирских поселений. Но при всей грубости тесаной конструкции, незамысловатости самой постройки гость мимо воли отметил, что внутри комфортно. «Да, жить можно, вернее, выжить», – подумал он, когда увидел в углу комнаты большой, блестящий матовой сталью холодильник высотой с рослого парня. Но сложенная рядом на столике деревянная посуда отдавала мрачным туземным бытом. Пол был из грубых, тесаных досок, а стены, аккуратно обитые светлыми узкими досками, имитирующие брус, выглядели вполне симпатичными. Больше всего Лантарова удивили до отказа набитые книгами полки по всей внутренней окружности этой довольно большой комнаты. Полки несколько раз прерывались, и между ними располагались странные, однотипные плакаты. Ничего подобного ранее он не видел. То были именно плакаты, а не картины, потому что на каждом из них, по всей видимости, цифровой печатью были выведены контуры чьего-то лица, а ниже – какие-то слова или предложения. Довершал несуразную экзотическую картину большой, невероятно длинный, стоявший меж двух окон письменный стол. На нем также застыли, будто внезапно застигнутые врасплох, неровные стопки книг, лежали несколько раскрытых фолиантов посреди стола, какие-то тетради, ручки, цветные карандаши. На столе царила незавершенность, ощущение прерванного, какого-то замысловатого процесса, наполненного застывшим на время хаосом. И даже паутина по углам, явно не убираемая месяцами, как и пыль на книжных полках, казались не признаками беспорядка или безалаберности хозяина, но маяком того же, уравновешивающего все сущее спокойствия. Лантаров вынужден был признать, что именно эти многочисленные тома, невинное нагромождение пишущих инструментов и тетрадок, эти нависшие полки, наскоро смастеренные из досок и продетых в них веревок с узлами для крепления, и создавали жизнь утлому домику. Тут был стойкий запах труда, какой-то простодушной и упорной деятельности, запах книг, свободно блуждающих неортодоксальных мыслей; был запах чего-то такого, чего он не знал и не понимал. Из всего убранства комнаты гость у печи увидел только резную деревянную подставку, на которой было выложено около десятка различных ножей: охотничьих, военных, несколько оригинальных клинков с замысловатыми конструкциями лезвий и рукоятей и даже боевой армейский штык-нож с пластиковой ручкой терракотового цвета. Подставка походила на выставочный стенд, но какой-то доисторический, кустарной работы, предназначенный явно не для показа гостям. Рядом, на двух вбитых прямо в печь крюках, покоилась кочерга и вызывающе стояло ведро с большой вмятиной на боку; из него торчала рукоять совка.

Но было и нечто, основательно разочаровавшее Лантарова. Нигде ни телевизора, ни компьютера, ни даже приемника.

– Шура, – крикнул он жалобным голосом, объятый беспокойством, – только не говори, что у тебя нет интернета и телевизора! Не убивай меня!

Шура в ответ ухмыльнулся, и Лантаров с досадой откинул голову на подушку. «Ну как, скажите мне, как можно жить без связи с миром?! Это – дурдом!» – раздраженно подумал он, уже забыв, как в больнице соглашался на любые условия, лишь бы выписаться.

В комнате показался большой рыжий кот, упитанный и бесстрашный. Лантаров уставился на него, и кот сел у печки и тоже с любопытством стал оглядывать гостя. Парню пришло в голову, что у этого кота есть настоящий интеллект, сродни человеческому.

– Ну ни фига себе, смотрит на меня совсем как человек, – поделился он впечатлением с хозяином дома, – приворожить меня хочет, что ли?

– Да, это мудрый кот, – отозвался Шура, распаковывающий большую, принесенную из машины сумку, – Васькой зовут.

Васька медленно, но решительно, плавающей походкой приблизился к Лантарову и понюхал предложенную ему руку. Затем он подумал и приветливо сказал: «Мяу!»

– Привет, – ответил ему ошеломленный пришелец.

2

Они собрались обедать, для чего переместились в комнату поменьше, где посредине стоял добротный деревянный стол и четыре табурета. Двери в другую комнату не было, да, впрочем, не было и стены – она располагалась по другую сторону печи, которая просто визуально отделяла одну комнату от другой. Возле окна взгляд Лантарова обнаружил электрическую плитку и электрокипятильник, но в другом углу на стенах красовалось несколько полок с книгами. Между ними Шура умудрился втиснуть еще два плаката – точь-в-точь, как предыдущие, только другие лица и другие слова. Между тем Шура грел кастрюлю не на электроплитке, а на хорошо разогретой печи.

– Шура, ты везде читаешь?

– Не-ет, просто места не хватает. – Хозяин дома удовлетворенно, с хитрецой, ухмыльнулся. – А хорошие и нужные книги стоит держать под рукой.

«Так, сейчас заведется по поводу книг – хлебом не корми, дай поболтать о книгах», – с сарказмом подумал Лантаров и решил перевести разговор.

– Слушай, Шура, где мы находимся? Куда ты меня привез?

Шура прищурился, на лице его отразилось привычное выражение – смесь невозмутимости с легким налетом иронии.

– Не так далеко, как ты думаешь. Едва ли сотня километров от столицы. А рядом в полутора километрах от нас вполне приличный населенный пункт – поселок Кодра. Хотя, по большому счету, мы в Кодре и обитаем. Но цивилизация там, дальше. А что, страшно?

– Да нет, не страшно. Просто такое ощущение, что мы где-то на отшибе всего мира, недалеко от… преисподней.

Шура при этих словах хмыкнул, но выражения лица не изменил.

– Ну, только тогда не от преисподней, а от рая. Вообще, я думаю, это и есть форпост земного рая.

– Может быть, конечно. – Лантаров согласился для виду. – Только тишина тут давит неимоверно – я никогда не слышал такой тишины, ну, чтобы абсолютная. И никогда не думал, что можно слышать тишину.

– Тишина – это здорово! Ее можно не только слышать, но и слушать. Тут – сказка!

«Какая, на хрен, сказка?! Уродливая быль!» – Лантаров поджал губы.

– Она мне уши продавливает, эта тишина. И я чувствую себя ничтожеством. – Парень неподдельно скривился, показывая, как эта самая тишина его гнетет. А Шура легко вскинул брови.

– Не-ет. Она исцеляет. Только ты преувеличиваешь – с непривычки. Кстати, тут не такая уж глушь, как кажется на первый взгляд. Недалеко железка имеется, и если что-то там движется, слышно отменно. Чуть дальше есть турбаза, но сюда, как правило, отдыхающие не добираются. Но если фейерверк какой или слишком активное ночное гуляние, то тоже бывает слышно. А так, точно ты приметил – тихо тут, никто не тревожит.

– Первый раз слышу, чтобы тишину вместо таблеток использовали. Обычно – вместо пыток.

Шура улыбнулся и поставил перед Лантаровым тарелку с горячим грибным супом. Спокойно налил себе и поставил на стол.

– Тебе не больно сидеть? – спросил он вместо ответа на реплику. – Может, надо все-таки несколько дней провести лежа?

Лантаров расположился на сложенном в несколько раз ватном одеяле. Кости его болели непрерывной ноющей болью, он чувствовал общую слабость и приступы тошноты, но счел необходимым терпеть – состояние калеки и инвалида угнетало его еще больше. Ступать или даже нагружать ноги он не мог из-за бессилия и страха. Но это было и незачем – Шура перенес его от кровати до стола.

– Терпимо, – отозвался он и стал пробовать суп, – ух, горячий! О, суп точно райский! Неужели можно научиться готовить такое?

В ответ он улыбнулся краем рта, что означало: «Я прекрасно знаю, что мой наваристый суп из белых грибов – это не то дерьмо, которое подавали тебе в больнице».

– Ничего особенного. Пища должна давать нам энергию, но не должна отвлекать.

Они некоторое время ели молча, дуя на содержимое глубоких деревянных ложек. Вдруг Шура остановился и стал говорить, как всегда, ровным и глубоким голосом.

– Тишина, Кирюша, нам нужна, чтобы мы обрели спокойствие ума и научились свободно думать. А правильное течение мыслей и энергии неминуемо приведут нас к пониманию мироздания, выстраиванию гармоничных отношений с миром.

– И тут находится отправная точка, как ты говоришь, исцеления… – задумчиво проговорил Лантаров, оглядывая пространство с некоторым сарказмом.

– Я бы сказал, отправная точка здоровья. Когда ты говоришь «исцеления», неминуемо подразумеваешь, что существует недуг. И концентрируешь внимание на самом недуге, тогда как стоит сосредоточиться на здоровье.

– Это часть твоей системы, которую ты хочешь на мне отточить?

Лантаров не старался задевать Шуру, но странным образом почти независимо от его желания в речах пробивались язвительные нотки.

«Может, – думал он с отчего-то возвратившимся отчаянием, – эта плюгавая хижина и ее непонятный хозяин попросту навевают на меня невыносимую тоску?»

Но хозяин не реагировал на его уколы, он словно пребывал в каком-то невидимом глазу коконе, сквозь который не пробивались никакие вредные для него слова или эмоции.

– Пожалуй, это можно назвать системой. Но оттачивать ее можешь только ты сам. Если захочешь. Потому что все, что человек может сделать ради своей реализации, ради своего здоровья, спасения или исцеления, он должен сделать сам. Это – закон самого пребывания в этом мире всех живых существ.

– Странно ты говоришь, – с укоризной заметил Лантаров, искоса поглядывая на человека, с которым надо будет под одной крышей прожить месяц, а может, и гораздо больше, – странно и непонятно. Для меня такая тишина – это как будто тебя в гроб живого заколотили, пока ты спал, а тут вдруг проснулся…

Он не стал развивать мысль и умолк, помрачнев.

– Отчего же странно? – спросил Шура, сохраняя невозмутимость и говоря дальше неспешно, с расстановкой: – Городской шум и суета действуют, как преграда, зашлаковывают ум, не позволяют ему освободиться от беспокойства. И если это происходит в течение многих лет, а сюда прибавляется гнусная еда из фаст-фудов, отравленный воздух, нервозность окружающих, необходимость жить дурными стереотипами и становиться резервуаром для всяческой вредной информации, то незаметно человек заболевает. Это неминуемо. И если он не обращает внимания, терпит, то так же незаметно умирает. Так было, впрочем, всегда. Жизнь в толпе – богатая или бедная, не важно – приводит к тому, что индивидуум теряется, растворяется в бездарной массе, рассеивает свои мысли и энергию. Его душа корчится и плачет, тело страдает, а он демонстрирует чудеса выносливости, соблюдает приличия и выполняет нормативы больного, давно прогнившего общества. Сначала отмирает его способность мыслить, а затем, как едущий без водителя автомобиль, он убивает свое тело. Причем, не важно, каким образом: от болезни, в глупой давке где-нибудь на стадионе, в кровавой драке или от свалившегося на голову кирпича, от непредсказуемого несчастного случая, от алкогольного угара или иного отравления или от автомобильной аварии на дороге. У каждого находится свое слабое место.

– Ничего себе картинка! – С неудовольствием воскликнул молодой человек, явно почувствовавший намек на связь его аварии с прежним образом жизни. – Ты можешь предложить что-то альтернативное? Превратиться в истуканов, которые сидят в тишине и тупо смотрят на деревья? Это – выход?

– Давай еще тарелочку супа… – Шура протянул руку, и Лантаров, повинуясь, передал ему свою деревянную миску. Есть деревянной ложкой из деревянной миски было непривычно и неудобно. Но это была часть общей экзотики, и он воспринял ее как должное.

Шура налил добавки, поставил перед гостем еду. Затем также неторопливо добавил себе.

– Вообще, это хорошо, что мы сразу затронули содержание твоего пребывания тут. – Они стали есть, а Шура продолжал объяснять суть предлагаемой терапии. – Я хочу повторить, что все, абсолютно все будет зависеть от твоего желания.

Шура сделал особенное ударение на слово «твоего» и, прожевав гриб, продолжил:

– Ответственность – это тот мячик, который всегда будет на твоем поле. Я предложил, ты принял предложение. Но его можно аннулировать в любой момент.

– Хорошо, – твердо согласился Лантаров и подумал про себя: «Придется, старина, терпеть, все равно у тебя нет выхода».

– Так вот, это, во-первых, не техника лечения. Непосвященному человеку это может показаться мистикой или знахарством. Во-вторых, все это придумал не я. Мудрецы твердили об этом еще три – пять тысяч лет тому, а по ходу развития нашей цивилизации то тут, то там появлялись носители этих простых и одновременно глобальных знаний о мироздании. Мне лишь посчастливилось проверить эту систему и убедиться на себе, что она действует. Она состоит из четырех составляющих. Первая – правильное мышление. Вторая – правильное дыхание. Третья составляющая – правильное питание. И, наконец, четвертый аспект – движение, в нашем случае – физические упражнения.

Шура опять съел пару ложек, как бы давая время слушателю переварить информацию. Затем спокойно продолжил:

– В твоем случае с движением придется пока повременить.

Лантаров хмуро кивнул в ответ, сжал губы и слегка наклонил голову – всякие упоминания о его немощи вызывали у него неприятные ощущения. Но воля Шуры, ненавязчивая, не выпячиваемая и неприметная с первого взгляда, его не то чтобы подавляла, она подчиняла. Он полагал, что это из-за отсутствия всякой иной возможности действовать, но в глубине души понимал – это логическое подчинение слабого сильному. Но не подчинение грубой физической силе, а попадание под влияние какой-то удивительной харизмы, тонкой, струящейся из его естества, внутренней энергии, не довериться которой было невозможно. Лантаров точно ощущал в Шуре факел, зажигаемый знаниями, иными и более глубокими, чем его собственные знания. Внутренний голос неумолимо твердил ему, что в сравнении с этим непохожим на других людей лесным жителем он является безвольным, неприкаянным невеждой, но признание этого даже самому себе приносило дополнительные боль и страдания.

– Зато здоровым питанием, целительным дыханием и особенно благими, освобождающими от напряжения и беспокойства мыслями заняться можно и нужно. Попробуем?

Лантаров поскрежетал зубами и с усилием угодливо выдавил из себя:

– Конечно. Как же еще. Коль я уже тут, так чего уж мне отпираться…

– Я тебя не случайно спрашиваю – если ты не будешь верить, то победить наваждение будет гораздо сложнее. Теперь немного о тишине. Попробуй послушать ее, раствориться в ней. Чтобы услышать свой голос. Этот голос только в полной тишине может превратиться в свободный поток сознания, ведущий нас к верным впечатлениям о мире.

– К верным впечатлениям о мире, – задумчиво повторил Лантаров, пытаясь уловить смыл произносимых слов, – как это? Я не могу понять, какие впечатления верные.

– Не мудрено. Ты же жил в таком темпе, какой скаковые лошади не выдерживают. Так рано или поздно пришлось бы сойти с дистанции, и ты должен благодарить судьбу, что вышел из игры с минимальными потерями. Да что тут говорить, мы все жили на городской помойке – до тех пор, пока нас не прижала сама жизнь. А в городских условиях при постоянном шуме и наличии тысяч других раздражителей услышать свой голос мало кому удается.

Лантаров вскинул брови: «Чего ради это он нас уравнял? Часть лесной терапии?»

– А зачем слушать этот внутренний голос?

– Так мы можем обратиться внутрь себя и понять свое истинное «Я». Другими словами, это значит – понять собственную природу, обратиться к Богу.

– Ого! – присвистнул Лантаров.

«Вон куда он прет!» – подумал он.

– Бог в душе каждого живущего, и он помогает преодолеть любую преграду, недуг или сомнения. Все начинается с мыслей, но привести к Богу они могут лишь в тишине. Вот для чего необходима тишина… Для преодоления беспокойства в душе. Для создания пространства покоя. Не забвения, не смерти заживо, как у премудрого пескаря из одной старой сказки Салтыкова-Щедрина. А покоя – в смысле, спокойного, осознанного, сосредоточенного движения в одном направлении. Ведь, может, ты об этом не думал, но многие болезни, если не большинство их, вызваны спешкой. Спешка уводит от гармонии, лишает способности слушать собственный голос, затем логическим продолжением этого становится бегство от Природы – своей собственной и вселенской. А это вызывает беспокойство, как раны, открываются зоны напряженности.

Он немного помолчал, будто сосредоточился на том, чтобы тщательно прожевать пищу. А затем добавил еще несколько фраз, особенно запомнившихся приезжему горожанину:

– И еще одно, Кирилл. Этот аскетизм, конечно, может показаться тебе глупостью. Но если ты глубоко задумаешься над его смыслом, обязательно поймешь причину. Здоровый человек сам по себе противоречит идее экономической эффективности современного общества. Очень хорошо, что ты убедился в больнице – пациент без денег обречен на угасание, он попросту неинтересен. В больнице мы должны платить за то, что больны – нас ждут и воспринимают, то есть любят, исключительно больными и платежеспособными. Зачем врачам здоровые люди, если деньги приходят только тогда, когда люди больны? Потому вся мировая система построена не на концепции здоровья, а на концепции болезни. Людей травят токсичными идеями и стереотипами, засоряют опасной пищей, подкармливают отравленными добавками. Разве не для того, чтобы они прекратили думать, превратились в послушных телепузиков, безропотно поглощающих предложенный или навязанный пузикрем, и стали затем – по логике вещей, – больными? И дальше все – по порочному кругу. Медикаменты, разрушающие здоровые органы, – в пользу временного поддержания пораженных. И так далее и тому подобное…

Слова Шуры не походили на наставления, но звучали все же патетически, с некоторой торжественностью. Однако обижаться на Шуру было невозможно, его лицо и взгляд неизменно выражали благость, как будто он закрыл глаза и улыбался, подставив лицо теплым лучам утреннего солнца.

– Так, какой распорядок жизни в твоем санатории? – Лицо пациента теперь тоже отражало примирение с ситуацией. Временное, но все-таки достаточное для начала действий.

– Очень простой. Думаю, тебе надо адаптироваться пару-тройку дней. Присматривайся. Прислушивайся. Обживай новое пространство. Надеюсь, что многие ответы придут сами. А там мы начнем двигаться к свету. Вместе.

3

Лантаров проснулся довольно поздно – в окна игривым ребенком заглядывал день, безоблачно светлый и приветливый. Он отчего-то подумал, что давно не видел в окне такого бесконечного, совершенно бездонного неба. Он чувствовал себя изумительно отдохнувшим и свежим, как будто его накачали неведомым волшебным зельем. Это не было ощущением готового парить в пространстве воздушного шарика, скорее, впечатление ребенка после обморока, когда возвращается на миг утраченная Божья благодать. На сердце возникло давно не испытываемое наивное ощущение новизны и приближения чего-то наверняка приятного, как бывает у верующего после долгой молитвы. Он заметил, что печь уже весело трещала дровами, будто напевая энергичную песенку, – по дому давно растеклось ободряющее тепло. Но воздух в этой лесной обители все равно был другой – сочный и влажный, как мякоть спелого персика. Лантарову показалось, что никогда раньше он не чувствовал в воздухе такой предельной свежести и непорочности – ничто его не портило: ни стойкий запах больничных медикаментов, ни смог и копоть городских мостовых. И вездесущие молекулы этого воздуха казались активнее, смелее и настырнее, они проникали не только во все уголки тела, но даже в глубины мозга. Или, может, так ему просто казалось. Хотя в теле к привычной ватной слабости от твердого спартанского матраца добавилось ощущение ломкости, в голове уже неизвестно откуда возник невиданный доселе подъем, словно внутри сам собою открылся новый источник энергии. Шуры не было, и он твердо решил самостоятельно добраться на костылях до уборной.

Весь его теперешний мир сузился до выживания и банального стремления к нормальному человеческому состоянию, но это виделось значительным делом, не уступающим по замыслу переходу Суворова через Альпы. Этим утром стрелка внутреннего компаса вела его к необходимости обслужить себя – сама мысль, что Шуре придется еще и носить ему судно, убирать за ним, приводила его в бешенство. Приняв решение, он осторожно ощупал себя, дотянувшись руками немного дальше колен. Свои конечности он отлично чувствовал и даже мог самостоятельно немного согнуть ноги в коленях – эти простые открытия вселили в него еще больше уверенности. С большим трудом Лантаров приподнялся на локтях, осторожно перевернулся и дотянулся до костылей. Перевел дух, сконцентрировался и затем подтянул их к себе. «Давай, смелее, – подбадривал он себя, – не сдавайся, покажи, что ты чего-то стоишь. Пора опять становиться человеком». Пот напряжения выступил у него на лбу, как будто сейчас ему предстояло по ледяной стене подниматься к вершине Эвереста. Но он не сдавался, продолжая действовать медленно, спокойно и неуклонно. Через минуту, тяжело дыша, он в носках стоял на полу и опирался на костыли. У него были только тапочки, которые накануне вечером легко снялись от простого надавливания носком одной ноги на пятку другой. Однако водрузить их таким же образом на ноги не представлялось возможным. «Ну и шут с ними», – подумал Лантаров и в носках двинулся в уборную – от пола тянуло холодным потоком, достигающим колен, но он не обращал внимания. Накануне вечером он посетил сортир еще при поддержке Шуры – в нем был настоящий унитаз, но зато смыва не существовало в помине. Шура объяснил: поскольку дом стоит на отшибе, то тянуть сюда воду или пробивать скважину он не стал. Не столько из-за дороговизны, сколько вследствие приобретенной привычки к аскетической жизни. Уборную Шура смонтировал в доме сам, самостоятельно соединил со специально вырытой для этого сливной ямой, а в качестве системы смыва использовал обычное ведро, наполняемое из колодца.

Для Лантарова, урбаниста и неженки, самостоятельное посещение земного места превратилось в своеобразную экзекуцию. Особой проблемой оказалось смывание унитаза. Матерясь вполголоса, дрожа всем телом, он уперся плечом в стену, держа в то же время под мышкой костыль – на него-то и приходилась основная нагрузка. Второй костыль он прислонил к стене и высвобожденной рукой дотянулся до ведра с водой, на его счастье, наполненном только наполовину. С неимоверным трудом – самому себе он казался раненым революционером – Лантаров залил воду в унитаз, расплескав половину содержимого и окатив холодной водой левую ногу. Затем он еще некоторое время стоял, прислонившись спиной к стене, и пытался отдышаться, точно только что преодолел стометровку на соревнованиях. Лишь теперь он заметил, что уборная сплошь увешана какими-то надписями в виде небольших плакатов на синтетической ткани, как и большая комната, и вторая комната, где они ужинали. Он механически прочитал несколько надписей.

«Тот, кто обращается к прошлому, способен создавать новое. Конфуций» – было написано на противоположной стене. А на двери был прилажен плакат с такими словами: «Всякий анализ должен завершаться практической деятельностью. Дэвид Фроули».

– Тьфу ты черт! Лучше бы смыв в туалете сделал, – зло прошипел Лантаров, решив не читать надписи на других стенах. Он их не понимал – кучка букв, из которых выложены слова, и все. Никакого смысла. Парень осторожно выбрался из тесной уборной и, стараясь щадить ноги и как можно меньше времени опираться на них, пустился в обратный путь.

И все-таки это было достижение – он был даже определенно горд собой. Впервые с момента аварии он сумел самостоятельно справиться со своей выделительной системой. Он чувствовал себя где-то посредине между человеком и животным. Выбитый из седла всадник или подраненное животное.

Лантаров осторожно улегся на спину и вновь ощутил себя безнадежным пленником могущественной, всепоглощающей тишины. «Эх, – с досадой подумал он, – хоть бы самолет пролетел… Музыку бы послушать или повтыкать в ящик. А еще бы лучше в интернет. Все-таки абсурдная жизнь в этом замшелом, пустом могильнике. Комнаты – несуразные, просторные деревянные склепы. А этот ужасный сортир – просто большой деревянный ящик, похожий на вертикально поставленную гробницу или сундук с вмонтированным унитазом. Нет, я себя заживо хоронить тут не собираюсь – только научиться ходить и – прощай, дорогой друг! Больше вы меня тут не увидите». Он почему-то вспомним, как нырял в море с маской – подводный мир неотразим по своему оформлению, но в голове быстро возникло такое чугунное ощущение, что его сплюснули до одноглазой камбалы, и толща воды усугубляла давление тишины. Вот и тут, в лесу, в ушах стоял призрачный вой тишины – откуда только он взялся посреди беззвучья?