Текст книги "Триумф графа Соколова"
Автор книги: Валентин Лавров
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Это было весьма странно, ибо прокурор шел к дому среди бела дня и по оживленным улицам.
Супруга – двадцатидевятилетняя знаменитая во всей Европе оперная певица, обладавшая изумительным контральто, – обзвонилась по телефону и обегала всех приятелей мужа – тщетно. Пришлось заявить в полицию…
У певицы от переживаний пропал голос. В Императорском Большом театре отменили «Жизнь за царя», где она пела партию Вани и куда нарочно ходили меломаны, чтобы слушать ее волшебный голос.
Москва была встревожена.
Воля Государева
На другой день после отъезда Соколова из Петербурга в Москву Джунковский был с докладом у Государя. В числе прочих затронули вопрос об исчезновении прокурора Александрова.
Государь с обычной своей ласковостью в обращении заметил:
– Владимир Федорович, вы много лет управляли Москвой. Сделайте одолжение, возьмите это дело под свой контроль. Очень надеюсь, что вы отыщите прокурора Александрова и преступников, виновных в его исчезновении. Если позволите дать вам совет, я бы рекомендовал привлечь к поискам молодого графа Соколова. Он на меня сильное впечатление произвел, когда минувшей осенью предотвратил взрыв на лесной дороге в Петербург и спас меня от больших неприятностей.
Джунковский воскликнул:
– Ваше величество, вы абсолютно правы! Соколов – истинный гений сыска, можно сказать, единственный такой не только в России, но и во всей Европе. Могучий ум сопряжен в нем с необыкновенным мужеством и богатырской силой. Я его непременно привлеку к расследованию.
– Вот и замечательно! – улыбнулся Государь. – Его отец, бывший член Государственного совета, прекрасный был администратор. Если не ошибаюсь, крестным Соколова-старшего был сам Николай Павлович. Вот вам, сударь, и связь времен быстро текущих.
*
В тот же день из Петербурга в Москву полетела телеграмма Джунковского Мартынову. Она была адресована начальнику охранки подполковнику Мартынову. В телеграмме товарищ министра изложил категорическое желание Государя относительно Соколова.
Мартынов, вспоминая вчерашнюю встречу с гением сыска, готов был плакать от досады.
– Зачем я был столь неполитичен и жестко говорил с этим сыщиком! У него такие крепкие связи при дворе…
Сняв телефонную трубку, приказал:
– Барышня, соедините меня с графом Аполлинарием Николаевичем Соколовым, – и назвал номер.
Глава II
ПРАХ И ПЕПЕЛ
Сети
Читателю, полагаю, будет интересен небольшой экскурс в историю российских административных порядков.
В старой Москве всем нарушителям закона жилось несладко. При большом желании разоблачалось любое, самое хитрое преступление.
Весь город был разбит на шесть отделений. Каждое из них подразделялось на участки. Перед большевистским переворотом, к примеру, их было сорок восемь.
Участками командовали пристава. Как правило, в чине подполковников.
Дальше начиналось самое любопытное. В каждом участке был надзиратель сыскной полиции. Причем на должность эту брали не по знакомству, а по способностям – тут нужны были толковые, сметливые и энергичные люди.
Этот надзиратель подбирал и умело работал с тремя-четырьмя сыскарями, державшими в цепких руках целую сеть осведомителей. Вербовались они из самых различных слоев населения. Это были рецидивисты, не имевшие паспорта, всякого рода жулье и обитатели ночлежек, содержательницы притонов и скупщики краденого, дворники, извозчики, обитательницы публичных домов, трактирщики и рестораторы, актеры, журналисты – люди всех профессий и социальных групп.
Кто были по наклонностям эти люди, осведомлявшие полицию? Что толкало их на опасную стезю?
Конечно, среди осведомителей были романтики своего дела, авантюристы.
Но большинство занималось доносительством не ради удовольствия, а ради продовольствия. Полиция осведомителям платила солидные гонорары, да и закрывала порой глаза на их делишки, которые часто шли вразрез с законом.
Понятно, что самые полезные доносчики – люди уголовного мира.
В эту громадную сеть, закинутую полицией в океан преступности, регулярно попадалась добыча – и мелкая, и крупная.
Сыскная полиция умело руководила и направляла всю эту специфическую, ни на что ни похожую деятельность. В штате содержалось десятка два секретных агентов, которых не знал никто, кроме начальника сыска. Именно эти секретные агенты проверяли деятельность самой полиции.
*
И конечно, великолепно была налажена паспортная работа.
Для любознательных читателей приведу параграф из полицейского устава, действовавший со времен Петра Алексеевича и практически не изменившийся до начала XX столетия:
Купцы, мещане, крестьяне казенные и помещичьи, для торговли, промыслов и работ должны иметь печатные паспорта. Кто будет находиться долее 30 верст от места своего жительства без паспорта, почитается беглецом. Вовсе без паспорта, или написанным от руки, через заставы не пропускаются, нигде принимаемы и держимы быть не могут. Прибывшие в столицу должны сдать паспорта и записаться в особые книги в Адрес-конторе. Уплатив пошлину с мужского пола 10 рублей, а с женского 5, прибывший получает билет на временное жительство. Потерявший билет свой должен на другие сутки дать знать о сем Конторе. Для получения нового и уничтожения потерянного билета надлежит за счет потерявшего дать объявление в газетах.
И вот с этим временным билетом гость обращался с просьбой на постой. Хозяин гостиницы или частного владения записывал гостя в домовую книгу и обязан был доложить в полицейский участок о вновь прибывшем.
За держание людей с просроченными паспортами взыскивается с хозяев по два рубли в день. Просрочивших же паспорта люди низшего звания отсылаются в работный дом на столько. Кто сколько просрочил.
Хозяин, приютивший гостя без регистрации, подвергался еще большому штрафу, а за повторное нарушение мог быть лишен недвижимости.
Меры суровые? Может быть! Зато наши мудрые предки жили в патриархальной тишине, не боялись разбойников и твердо были уверены: родная полиция их бережет.
*
Вернемся, однако, к нашим событиям.
С исчезновением прокурора эта громадная, хорошо отлаженная машина пришла в действие. Сыщики уголовной и тайной полиций (подозревалась политическая подоплека) сбились с ног, встречаясь с осведомителями, проводя в притонах и подозрительных квартирах обыски.
Незаинтересованное отношение начальника охранки Мартынова к поимке тех, кто шантажировал Гарнич-Гарницкого, объяснялось и тем, что слишком много сил было отвлечено на распутывание истории с прокурором.
Но теперь, с телеграммой, в которой изъявлялась монаршая воля, настроение начальника охранки относительно Соколова в корне переменилось.
Глухая стена
Граф Соколов после прогулки в прелестный утренний час по пробуждающейся Москве удобно расположился в столовой и, попивая чай, листал газеты.
Вдруг зазвонил телефон.
Это был начальник охранки. Мартынов с необычайной любезностью говорил:
– Дорогой Аполлинарий Николаевич, очень хочется вас увидать. Надо обсудить тревожащий всех вопрос относительно Александрова. Не затруднило бы вас, милый Аполлинарий Николаевич, ко мне заехать, а?
– Хорошо, буду через час.
…Соколов вновь пришел на Тверской бульвар, поднялся по знакомой лестнице дома № 22 к подполковнику Мартынову. Здесь его ждал приятный сюрприз – прибывший из Петербурга новый товарищ министра, в недалеком прошлом начальник московской охранки и приятель Соколова генерал Сахаров.
Генерал, сухой, подтянутый человек лет сорока, при виде Соколова вскочил с кресла, облапил знаменитого сыщика, расцеловался. Правда, для сей процедуры товарищу министра пришлось встать на носки, а Соколову малость пригнуться.
Сахаров радостно улыбался:
– Граф, сколько мы с тобой распутали сложных дел!
Они стали вспоминать, как минувшим летом занимались политическими убийствами в Москве – члена большевистской партии, важного осведомителя по кличке Хорек и его подруги, проститутки Клавки. Именно эти преступления в конечном итоге привели их в гнездо большевизма – в Австро-Венгрию, в деревушку Поронин, откуда всей подрывной и террористической работой руководил Ульянов-Ленин.
Но это были дела минувшие. Теперь им предстояло нечто новенькое.
Поговорив о разных пустяках, Сахаров спросил главное:
– Что вы, коллеги, думаете об исчезновении прокурора Александрова? Уже неделю полиция и охранка бьются над этим делом – без полезного результата. Государь меня на два дня для контроля сего дела в Москву прислал. И приказал ежедневно докладывать о ходе розыскной работы: «Надо дать понять террористам, что мы не позволим безнаказанно похищать важных государственных служащих».
Мартынов принял озабоченный вид, деловито добавил:
– И Государь прав. Доложу вам, Евгений Вячеславович, что московское начальство близко к сердцу приняло это загадочное происшествие. За ходом розысков внимательно следит градоначальник Москвы генерал-майор Шебеко. Генерал вчера наставлял меня: «О качестве нашей работы Государь будет судить по настоящему делу. Приказываю: отыскать преступников и предать их военному суду, который к бандитам будет беспощаден. Дважды в день – утром и вечером – жду докладов о ходе розыска».
Соколов невозмутимо отвечал:
– Чтобы решить задачу, надо знать ее условия. Мне известно лишь только то, что пишут газеты.
Сахаров строгим взглядом смерил Мартынова:
– Так что я должен докладывать Государю? Что Шебеко взволнован?
Мартынов вздохнул:
– Идут необходимые оперативные разработки. Изучаем частную жизнь прокурора. – Он открыл сейф, вытащил книги, бумаги. – Внимательно просматриваем записные книжки Александрова, его личный дневник, записи на полях «Списка абонентов Московской телефонной сети» и адресной книги «Вся Москва». Допрашиваем прислугу и сослуживцев. Увы, пока мы стоим перед глухой стеной. Молчат и наши осведомители – сказать нечего.
Версии, версии…
Сахаров поднял палец:
– Главный вопрос: кому понадобилось похищать прокурора?
Соколов возразил:
– Похищать? Почему, Евгений Вячеславович, ты так уверенно это заявляешь? Это лишь одна из версий. Не ты ли сам много раз говорил, что должно быть восемь рабочих версий. Хотя, правду сказать, я не понимаю магии сей цифры. Может, прокурор сам решил исчезнуть? Надоело все: служба, жена, за которой увиваются десятки поклонников, угрозы и проклятия осужденных, вид конвойных и преступников. А тут, к примеру, громадный карточный долг, который отдавать нечем. Взял да враз со старой жизнью покончил. Уехал в какой-нибудь Алатырь с пароходной пристанью, двумя монастырями, винокуренным производством, с мужской прогимназией и милыми провинциальными барышнями. А прокурор еще не старый…
– Сбежал от семейного очага, как Лев Толстой?
В разговор вмешался Мартынов:
– Я согласен с Аполлинарием Николаевичем. Супруга прокурора тоже высказала такую точку зрения: «Сбежал!» Таких случаев нынче много, пример яснополянского старца на многих сильно подействовал. Кстати, супруга Александрова утверждает: «Муж – большой почитатель религиозно-философских воззрений Толстого». Она показала нам библиотеку прокурора. Там целая полка с творениями Толстого: «Исповедь», «В чем моя вера», «Как читать Евангелие», «Христианское учение», «Что такое религия и в чем сущность ее» и другое.
– Может, с фальшивым паспортом уже налаживает новую жизнь? Ведь прокурору достать подложный паспорт труда не составляет, – продолжил Соколов.
Сахаров оторопело посмотрел на приятеля:
– О таком я даже не думал!
– Я тоже не думал. Просто назвал первое, на ум пришедшее. А мог сбежать с молодой любовницей. Или гулял по Москве-реке да под лед в прорубь провалился. А может, грабители затащили в подворотню, убили, раздели, а труп в канализационный люк сбросили.
Мартынов, проявляя первый признак умного человека – умение слушать, согласно покачал головой:
– Да, версий много. Ведь мог какой-нибудь полоумный поклонник жены прокурора убить его из-за ревности, а труп в снег закопать. Весна придет, снег растает, мы и найдем пропажу. Или, напротив – муж соблазненной прокурором женщины свел с ним счеты.
– А что, Александров охоч до женской плоти? – спросил Соколов.
– Еще как! – ответил Мартынов. – Мы сейчас проверяем одну из версий.
– Следует наступать широким фронтом! – начальническим тоном заметил Сахаров. Генеральские погоны придали ему важности.
Мартынов согласно кивнул головой:
– Мы установили постоянное наблюдение за домом прокурора, допросили соседей, а также дворника и городового, дежуривших в тот день. Весьма деликатно беседовали с супругой прокурора. Увы, ничего интересного они не рассказали. Но я все же надеюсь, что прокурор найдется живым.
Соколов усмехнулся:
– Какие бы розовые мечты ни ласкали ваши души, но если мы и увидим Александрова, то, вероятней всего, в гробу. Из восьми увлекательных версий самая печальная и правдоподобная именно эта.
Сахаров вздохнул:
– Граф, боюсь, что ты, как всегда, прав – нынешняя жизнь приучила ждать только плохое. И все же пока будем надеяться на лучшее.
Мартынов закурил папиросу, выпустил носом затейливое колечко и проговорил:
– Я, признаться, рассчитываю на счастливый исход дела!
Соколов, удобно сидя в мягком кресле, по привычке поиграл носками ботинок, с ленцой проговорил:
– Вы, любезные начальники, вызвали меня на этот разговор, я высказал свое скромное мнение. Ясно одно: дело необычное.
– И сложное, – вставил Мартынов.
Соколов отрицательно мотнул головой:
– Сложными все дела кажутся поначалу, а потом каждый раз удивляешься: до чего все просто оказалось. Всякий сыщик должен начинать с самых простых версий.
Сахаров положил руку на плечо приятеля, особенным, неожиданно просящим тоном сказал:
– Я очень тебя прошу, милый мой граф! Сделай все возможное, чтобы… – Не докончил фразу. – Коли не ты, то кто?
Соколов вскочил с кресла, вытянулся в струнку, отчего едва ли не на голову вознесся над приятелем. Отчеканил:
– Так точно, ваше превосходительство, рад стараться!
Сахаров махнул рукой:
– Сколько в тебе, граф, детского!
– Не обижайся, генерал! Давай сегодня по старой памяти сходим в Охотный ряд к Егорову, поговорим по душам. – Лукаво посмотрел на Мартынова. – И грозного начальника охранки с собой возьмем. Совместная выпивка сближает русских людей крепче родственных уз. А то ходит наш Мартынов как индюк важный!
Лицо Мартынова исказила гримаса. Но решил свести все на шутку:
– Перед таким орлом, как Соколов, кочету смешно хвост распускать!
– Вот это ты, Александр Павлович, в точку попал! – громово расхохотался Соколов, и от звуков его голоса задрожали хрустальные подвески люстры.
– Тогда до вечера! – подвел итог разговору Сахаров.
Соколов направился к Красным воротам – домой.
Близилось обеденное время.
Горящий факел
Громадный доходный дом на Садовой-Спасской был населен людьми разных чинов и званий. В каждом подъезде лестницы были застланы коврами, при входе висели зеркала и сидела консьержка.
В том, где находилась квартира гения сыска, это была милая дама лет сорока, дворянка, которую разорил покойный муж – гулена и пьяница. Нужда загнала ее за маленький столик возле лифта. Консьержку звали Изольда Константиновна.
При виде Соколова она поспешила открыть дверь лифта. Вежливо осведомилась:
– Аполлинарий Николаевич, вся Москва толкует о пропавшем прокуроре. Что полиция, еще не нашла его?
– Обязательно найдем, Изольда Константиновна!
– Уж сделайте одолжение! Мне подружки говорят, чтоб я вас лично попросила.
Соколов улыбнулся:
– Буду стараться!
Не знал, не ведал гений сыска, что занавес таинственности над этим жутким делом совсем скоро приоткроется.
*
Соколов вкусно отобедал. Попивая крепкий чай, он проглядывал газеты.
Вдруг загремел бронзовый, с вертушкой дверной звонок, какие были в ходу до изобретения электрических: дзынь, дзынь!
На сердце возникла легкая, беспричинная тревога. Сыщик подумал: «Никак, что-то случилось?»
Предчувствие его никогда не обманывало.
Горничная Анюта, перегнув осиную талию, заглянула в столовую:
– Аполлинарий Николаевич, пришел дворник Платон, вас спрашивает.
Этого Платона за некую провинность Соколов не так давно засунул головой в унитаз. Правда, сию неприятность дворнику весьма скрасила «синенькая» бумажка – пять рублей, которую, сжалившись, подарил ему граф. Соколов удивился:
– Это еще зачем? – Малость подумал, великодушно кивнул головой: – Допусти.
Вошел, кланяясь и широко улыбаясь, Платон. Это был невысокий курносый мужичок в романовском, явно с чужого плеча полушубке. На продубленном морозами и солнцем лице хмельным весельем светились небольшие голубые глазки. Борода была аккуратно подстрижена, а патлатые волосы, напротив, торчали в разные стороны. В руках он держал довольно странную керамическую вазу с крышкой.
– Ваше сиятельство, – Платон, предвкушая крупные чаевые, едва не лопался от счастья, – вам просили передать. Дескать, в сладостный дар и на вечную память. И вот еще письмо – к подарку. Завсегда рад служить вашему сиятельству.
Соколов оставил чай, подошел к вазе, взял ее в руки, повертел и так и этак. Со стороны донышка разглядел товарный знак: горящий факел и надпись по-немецки: «Пауль Мезнер, Берлин». Потряс вазу и, услыхав звуки, удивленно поднял бровь.
Поставив вазу в угол, медленно разорвал конверт, вытащил исписанный лист почтовой бумаги. И обычно невозмутимая физиономия сыщика так на мгновение переменилась, что это не укрылось от графини. Она поднялась из-за стола:
– Что это, Аполлинарий Николаевич?
Соколов еще раз пробежал глазами бумагу и обратно спрятал ее в конверт:
– Так, пустяки разные! Это касается лишь полиции. – Уперся взглядом в Платона: – Кто тебе это дал?
– Мужчина, из себя видный, продолговатого роста, одет чисто. В руке тросточка, шапочка на них пирожком.
– Возраст?
Платон неопределенно пожал плечами.
– Хрен его… – запнулся, виновато посмотрел на графиню, – прошу извинительного пардона, ваше сиятельство, кто, значит, его разберет. Может, годов тридцати. Или сорока.
– С бородой?
– Никак нет, ваше превосходительство! Щечки у них бритые, а под носом, как положено, усики, – Платон показал на себе. – Чего не так?
– Он что говорил?
– Ничего, только спросил: «Ты здешний дворник? Отдай подарки на вечную память Соколову, который из полиции». – Чуть помялся. – И пятиалтынный дал – «за труды».
Графиня с изумлением глядела на мужа. Впервые она видела его взволнованным, хотя он пытался казаться абсолютно спокойным.
Мария Егоровна нежно погладила мужа по руке, просяще заглянула ему в глаза. Сказала по-французски:
– Я ведь начну выдумывать самые несуразные страхи, а в моем положении волноваться нельзя.
Соколов медленно произнес:
– Конечно, Мари, ты права. – Посмотрел на дворника: – Свободен! Анюта, проводи! – Спохватился: – Дай Платону гривенник, нет, полтину.
«Рабочий пролетариат»
Соколов задумчиво походил по комнате, не выпуская из рук письма и словно раздумывая: «Надо ли такое читать супруге?»
Наконец горько вздохнул:
– Мари, пусть тебе это станет известно от меня. Все лучше, чем узнать из газет, которые скоро станут об этом трубить. Я сейчас дам тебе сию гнусную бумажку, но, милая Мари, учти: все эти угрозы глупы и вздорны до восхищения. Воспринимай это как воскресный анекдот в «Ниве». Садись в креслице, улыбнись и огласи вслух.
Мари, сгорая от присущего всем персонам прекрасного пола любопытства, осторожно расправила бумагу и, тщательно выговаривая слова, стала читать:
– Предательское правительство и гнусное самодержавие закабалили народ. Они нещадно хлещут своим бичом по изнуренному телу рабочего пролетариата. Где же, наконец, предел преступной алчности капитала? Но желанная свобода не придет сама. За нее нужно бороться до последней капли крови. Пролетариат верен своей борьбе. Пусть зарвавшаяся буржуазия и ее опричники знают: в лице пролетариата они встретили своего заклятого врага, которому, кроме своих цепей, терять нечего.
Мари удивленно пожала плечами:
– Обычная безграмотная демагогия.
Соколов мягко заметил:
– Читай, Мари, дальше!
Мари продолжила:
– Посылаем вам, опора позорного самодержавия, урну с прахом заклятого врага пролетариата прокурора Александрова. Именно этот сатрап отправлял на каторгу лучших сынов и дочерей грядущей революции – Исфирь Блажнову, Иосифа Негребецкого, Сару Гвоздику, Марию Школьник, Ивана Плюева и многих других честных борцов за дело освобождения трудящихся.
Имеем радостную весть изложить, что за свои преступления приговором нашей партии сатрап Александров был живьем сожжен в крематорской печи. В свой последний час, вертясь на огне, как баран на шампуре, он проклинал свои преступления.
Следующим станешь ты, царская ищейка граф Соколов. Под чужой маской ты пробрался к руководителю нашей партии славному товарищу Ульянову-Ленину, покушался на дорогую его жизнь и коварно завладел списками борцов за свободу, за что многие честные борцы пострадали.
Мы приговариваем тебя, пособник капитала, к сожжению живьем в крематорской печи, а твой позорный прах и твои обгорелые кости мы передадим тому, кто будет на очереди после тебя. И так дойдем до самой головки – Николашки и его Августейших ублюдков.
Долой гнилое самодержавие! Долой эксплуатацию! Да здравствует восьмичасовой рабочий день! Да здравствует революция и демократическая республика!
Организованная группа социал-демократов
Мари отшвырнула бумагу, прижала ладони к лицу. Ее плечи сотрясли рыдания.
Соколов поцеловал супругу в макушку:
– За Александрова я отомщу, найду злодеев. Посмотри на меня – ты можешь поверить, что эти субтильные типы справятся со мной? Чушь, мечты шизофреников. Я им скорее головы откручу. Увидишь! – Помедлил, произнес вслух, но так, словно рассуждал сам с собой: – Очень любопытные совпадения: это письмо написано той же женской рукой, что и анонимное письмо Гарнич-Гарницкому, и чертеж с планом его дома.
Обнял Мари:
– Прекрасно, что враги наши раскрыли свои планы. – Выдохнул с горечью: – И теперь мы точно знаем, что не Александрова, а его убийц искать надо.
Позвонил в колокольчик.
Тут же, шурша платьем, вбежала горничная Анюта. Соколов сказал:
– Принеси мне адресную книгу Москвы, а эту вазу поставь в чулан.
Он отыскал адрес, где проживал до своего исчезновения прокурор Александров, по армейской привычке быстро оделся и легко сбежал по лестнице вниз.
Любопытные новости
Легкие саночки понеслись по оживленной Мясницкой, пересекли Манежную площадь и выкатили на Волхонку.
На углу Ленивки Соколов соскочил на тротуар. Облаченный в тулуп, с номерной бляхой на груди, придерживая правой рукой шашку, прохаживался городовой. Это был мужчина лет тридцати, с большими заиндевелыми от дыхания усами, торчавшими концами вверх, выпуклыми ястребиными глазами, напряженно смотревшими на подходившего мужчину.
– Здравствуй, гордость российской полиции! – весело проговорил Соколов. – Как морозец, кусается?
Городовой стал еще с большим интересом разглядывать Соколова. И, узнав знаменитого сыщика, широко улыбнулся большим ртом, полным крепких белых зубов. Выпустив клубы густого пара, радуясь такому необычному собеседнику, весело отвечал:
– Так точно, ваше превосходительство, русский мороз хватает за нос! – Почтения ради городовой возвел Соколова в генеральский, превосходительный чин.
– Как зовут?
– Василий Казовой, первого участка Тверской полицейской части городовой, ваше превосходительство!
– Василий, это ты дежурил в прошлую субботу?
– Никак нет, ваше превосходительство! Как раз был выходной. Матушку-старушку навещал в бесплатной больнице для людей всех званий в Большом Харитоньевском.
– Что с ней?
– Кровь в голову ударила. Как раз на мои именины случилось, на Васильев день. В больнице пиявки приставляют к затылку и лекарства необходимые подают. Уже на поправку пошла, словами только малость стала заговариваться, а так ничего, сама по нужде в сортир ходит. Завтра домой взять велели.
– Дай Бог здоровья твоей матушке. Василий, скажи, что известно о пропаже жильца?
– Про Степана Васильевича, что в первом подъезде? Хороший господин, ласковый. Когда мимо идет, всегда спросит: «Ну, жив корпиев сын?» И дальше себе изволит шествовать. Меня в сыск уже вызывали, ваше превосходительство, только сказать ничего не умею, потому что не знаю. Вам лучше с Евкарпием поговорить.
Соколов улыбнулся:
– С кем?
– Да с Евкарпием Воробьевым, сменщиком моим, он как раз дежурил. А имя его и впрямь неавантажное. Коли поп сердце держит на родителей, вот и обзовет, будто на лоб клеймо приложит. В нашей деревне две сестренки-близняшки жили. Одну звали Голиндуха, а другую еще хлеще – Еликонида. Тьфу! – Городовой засмеялся заливисто, как смеются только очень бесхитростные добрые люди. – Так за сестренок никто и не посватался. – Спохватился. – Ай, о чем это я? Про Евкарпия, значит, при нем все и случилось.
Сыщик равнодушно, словно невзначай, спросил:
– А чего стряслось?
– Как – чего? Вы про Степана Васильевича ведь разговор интересующий ведете…
– А этот Евкарпий разве причинен?
Городовой глубоко вздохнул, помялся, пожевал губами. Наконец, медленно произнес:
– Ндравный он, Евкарпий. Ругатель. Дысциплины в нем нет. Все время со всеми цепляется, норовит скандал учинить. Как что поперек его – в драку! – Вдруг осекся, словно лишнее сказал. Помолчал, потер барашковой рукавицей розовый нос. – А вообче он к начальству подобострастный, особливо если трезвый. И дурного господину прокурору сделать ничего не мог.
Соколов подождал, не добавит ли чего городовой, но тот стал скусывать сосульки с усов, надолго умолк. Сыщик осторожно полюбопытствовал:
– Василий, коли твой Евкарпий ни в чем не виноват, так что ты мне его портрет изображал?
Городовой попрыгал на месте, похлопал себя по бокам рукавицами и невозмутимо отвечал:
– Понимаю, что вы об нем приехали интересоваться? Вот я и доложил. Его дежурство-то было. И в сыскной об ем расспрашивали, и его туда таскали. – Доверительно произнес: – Только Евкарпий ни в чем не виноват, это я вам точно докладаю. Так что, ваше превосходительство, не сумлевайтесь.
Соколов вдруг схватил городового за борта тулупа, страшно взглянул в его глаза, громко прошептал:
– Чего крутишь, Василий? Бога не боишься? Ты пособник? На каторгу захотел, а?
Городовой смутился, уставился взглядом в мостовую. Вновь глубоко вздохнул и решительно произнес:
– Господин начальник, я не пособник. Как отцу родному скажу: взаправду толком ничего не знаю. – Вновь громко похлопал себя по бокам. – Но что точно, Евкарпий и впрямь все последние дни ходит мрачный. Убитый какой-то. Может, совесть угрызает? Пить ежеденно начал. – Постучал рукавицей по шее. – Будто с отчаяния. На пост позавчера заступил, а сам на ногах нетвердо колеблется. Ну виноват я, не доложил об нетрезвости. А как доложишь? У нас за такие дела в момент – под зад коленом.
– Где Евкарпий живет?
– Да тут, во владении купца Кузьмы Григорьевича Лобачева. Во-он подъезд, со стороны Ленивки. Нумерок квартиры первый, в полуподвале. А если вас интересует господин пропавший прокурор, то он тоже в этом подъезде, только во втором этаже.
Инструкция
– На, возьми, сам пропусти нынче рюмочку и купи матушке чего потребно! – Соколов протянул «зелененькую» – три рубля.
Городовой замахал руками:
– Никак нельзя на посту подношения принимать и водку употреблять.
– Разве?
– Так точно, ваше превосходительство! Параграф шестой «Инструкции городовым московской полиции» гласит: «Строго воспрещается во время отправления на улицах и вообще в публичных местах служебных обязанностей курить табак и употреблять горячительные напитки». – Городовой, гордый доскональным знанием инструкции, весь сиял счастьем, глаза его горели. Поднял руку, наставительно повторил: – Строго воспрещается!
Соколов добродушно улыбнулся:
– А дальше забыл? Ведь в этом же параграфе написано: «Строго запрещается с посторонними лицами входить в какие-либо разговоры». Но мы с тобой, Василий, ведем разговоры, стало быть, нарушаем!
Городовой засмеялся:
– Меня не поймаете! Дальше продолжение идет: «Если эти разговоры для одного только препровождения времени». А у нас, понимаю, для пользы следствия. Спасибо вам за подношение. Вы, ваше превосходительство, как в душу мне глядели: матушку на извозчике вести надо, а в доме нынче и двугривенного нет. Все родителям в деревню отправил, неурожай у них был, хлеба и до Рождества не хватило. Дай вам Бог здоровья, а я про вашу милость много чего хорошего слыхал.
Нежданный гость
Сыщик вошел в подъезд. Как и во всех старых постройках, он был невелик, с двойными дверями.
Опустился на несколько ступенек вниз.
Звонок отсутствовал. Соколов долбанул кулачищем в толстенную дубовую дверь.
Изнутри тяжело стукнула щеколда, дверь отлипла. На пороге стояла приятной наружности молодая женщина с пухлыми губами, широко расставленными серыми глазами и с пучком шелковистых светлых волос на макушке. На женщине был надет просторный, много раз стиранный фланелевый халат.
Она вопросительно посмотрела на важного гостя:
– Кого?
Сыщик шагнул в довольно просторную комнату с комодом, платяным шкафом, широкой металлической кроватью с шарами на высоких спинках, застланной лоскутным одеялом. Высокие, почти до потолка, окна выходили на улицу. В окно виднелись ноги людей, шедших мимо.
Посредине комнаты под лампой в металлическом абажуре со стеклярусовыми висюльками стоял приземистый стол с резными толстыми ножками, застланный наполовину клеенкой.
На столе пыхтел полуведерный самовар, стояли бутылки с полынной водкой и пивом «Калинкин», тарелки с винегретом и пряниками, дешевыми конфетами, высыпанными прямо на клеенку.
За столом в домашней, залатанной на локтях рубахе, туго стягивавшей покатые плечи, сидел мужчина лет тридцати. Казалось, у мужчины не было шеи, а голова с коротким ежиком волос сразу росла из туловища.
Мужчина всем туловищем повернулся к двери и с неприязнью взглянул на вошедшего.
– Приятного аппетита, Евкарпий! – насмешливо проговорил Соколов. – Никак, я тебя опечалил? Не здороваешься со мной, за стол не приглашаешь, да и глядишь косо. Ну виноват, без спроса приперся. А что делать? Служба у нас с тобой такая, полицейская. И не хочешь, а огорчать кого-то приходится. Так, Евкарпий?
Здоровяк сердито нахмурился, опустил голову и словно окаменел.
Соколов сбросил на стул шубу, остался в полковничьем жандармском кителе. Прошелся вдоль стола, приоткрыл двери в соседние помещения – в небольшую кладовку и туалет. Там никого не было.
Хозяйка, подперев рукой подбородок, привалилась спиной у двери. Она с тревогой рассматривала невиданной важности гостя.
Евкарпий, увидав полковничий жандармский китель, смертельно побледнел, нервно ухватил край стола.
Соколов насмешливо протянул, усаживаясь рядом на заскрипевший венский стул:
