Текст книги "Тайна янтарной комнаты"
Автор книги: Валентин Ерашов
Соавторы: Вениамин Дмитриев
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
6
Второй час они разговаривали, сидя на обломках кирпича, словно не ощущая ни холода, ни колючих капель дождя.
– Итак, янтарную комнату вывезли в Кенигсберг, в Восточную Пруссию, – сказала Анна Константиновна. – Вот куда отправилась она в свое, может быть, последнее путешествие…
– Что же происходило здесь потом? – спросил Сергеев.
– Потом. Потом то, что не успели сделать грабители, довершили пожары, – все так же грустно продолжала Ланская. – Сначала огонь вспыхнул в середине дворца. Говорят, во время очередной попойки разгулявшиеся бандиты вздумали жечь факелы, от них пламя и перекинулось на стены. Сгорела почти половина дворца – от центральной лестницы до места, где мы с вами сейчас находимся. Сгорело и то, что еще оставалось в янтарной комнате: все украшения, золоченые орнаменты, которыми мы с вами когда-то любовались. Рухнул пол. Вот только железные остовы от бра и остались.
Они замолчали надолго, как люди, которым трудно говорить. Потом Сергеев снова осторожно спросил:
– Анна Константиновна, простите, а что вы здесь сейчас делаете?
– Работаю вместе с товарищами. Что же время терять! Дворец будут восстанавливать. Сейчас готовимся к этому.
– А как с внутренним убранством?
– Сначала снаружи надо сделать, потом и за внутреннюю отделку примемся. Пока, правда, придется кое-где пойти на имитацию. Вот вашу янтарную – трудно восстановить! Произведения искусства неповторимы, Олег Николаевич. Надо либо искать старую комнату, либо обойтись без нее.
– Я с вами не согласен, Анна Константиновна, – возразил Сергеев. – Искать, конечно, надо. Но если не найдем – тут вы неправы, остались фото, план, а мастера наши сделают. Умельцами наша земля всегда славилась.
– Не знаю. Не будем спорить сейчас. Вам пора домой. Скоро последний поезд уйдет.
Они попрощались как-то сдержанно, то ли потому, что разошлись во взглядах под конец разговора, то ли потому, что вспомнили вдруг свой неожиданный поцелуй и снова почувствовали себя неловко. Даже адресами не обменялись.
Об этом Сергеев пожалел сразу же, как только вернулся домой.
На двери он нашел записку, приколотую булавкой: «Был у вас, прошу позвонить по телефону А-22-47».
Олег Николаевич набрал номер. Он узнал голос капитана, вручившего ему диссертацию.
– Товарищ Сергеев, есть убедительная просьба – надо поехать в Кенигсберг. Там кое-что предпринимается по розыскам янтарной комнаты. Я же говорил вам, что ваши знания пригодятся! Как, согласны?
Сергеев не раздумывал.
– Да, да, конечно!
7
Ворочаясь с боку на бок на жестковатой госпитальной койке, Олег Николаевич заново передумывал прошлое. Теперь его мысли возвратились к событиям более ранним, к тому, что было весной 1945 года.
Начальник штаба фронта как-то спросил:
– Вы, кажется, архитектор, старший лейтенант?
– И архитектор тоже.
– Что значит – тоже?
– Я еще и искусствовед.
– Что ж, и это не помешает. Слушайте меня внимательно. Задача такова…
Задача оказалась сложной, интересной и важной. Сергееву и группе других товарищей предстояло в течение месяца сделать точный макет Кенигсберга и его окрестностей. Макет должен был облегчить командованию задачу спланировать и провести грандиозную по своему размаху операцию штурма города. Группе выдали планы города, данные о его обороне, о том, в каком состоянии находится прусская столица сейчас.
– Ясно?
– Так точно, товарищ генерал.
– Ваша обязанность, ваш долг – сделать макет, использование которого облегчит штурм сильной крепости, поможет нам сберечь тысячи, а может быть и десятки тысяч жизней наших солдат и офицеров, да и не только наших людей, но и немецкого населения. Чем тщательнее и продуманнее будет подготовлен’ штурм, тем меньше будут потери. Хотя. – генерал на мгновенье умолк, – хотя их, конечно, не избежать. И больших потерь, старший лейтенант! Война идет к концу. Это ясно. Ясно и другое: враг будет сопротивляться жестоко. Ну, что ж. Не мы это затеяли. Настала пора заканчивать. Идите. Вас ознакомят с основными документами. Немецким языком владеете?
– Да. Свободно.
– Отлично. Тогда… Впрочем, через несколько дней мы с вами еще встретимся и поговорим. Пока поезжайте в Лабиау.
Еще в 1913 году, накануне первой мировой войны, Кенигсберг получил наименование крепости первого класса. К этому времени город имел многочисленные укрепления долговременного и полевого типа. Система его обороны включала в себя два пояса – внешний и внутренний, а также приспособленные к обороне кварталы и отдельные здания.
Внешний пояс обороны города протяженностью сорок пять километров включал в себя пятнадцать фортов, построенных в 1846–1870 годах. Гитлеровская пропаганда окрестила их «ночной рубашкой» Кенигсберга. Кроме того, во внешний пояс обороны прусской столицы входил широкий и глубокий противотанковый ров длиной около 50 километров, свыше четырехсот дотов, две линии траншей, проволочные заграждения и минные поля, убежища, кирпично-земляные и прочие сооружения.
Внутренний пояс обороны состоял прежде всего из двенадцати мощных фортов, названных в честь королей и полководцев: форт I – «Штайн», II – «Бронзарт», III – «Король Фридрих III», IV – «Гнайзенау», V – «Король Фридрих-Вильгельм III», VI – «Королева Луиза», VII – «Герцог Гольдштайн», VIII – «Король Фридрих», IX – «Дер Дона», X – «Канитц», XI – «Донхоф», XII – «Ойленбург».
Форт – это пятиугольное кирпично-бетонное крепостное сооружение. Толщина каменной кладки центральных стен форта достигала 7–8 метров. Со всех сторон форты опоясывались рвами шириной в 10–15 метров, наполненными водой. Передняя стенка рва, одетая камнем, опускалась к воде отвесно, что делало невозможным форсирование рва танками. Задняя, наклонная, стенка переходила в земляной вал. Все изгибы рва простреливались.
В каждом форте размещался гарнизон численностью 300–500 человек, орудия калибра от 210 до 405 миллиметров с дальностью стрельбы до 30–35 километров. Все форты были надежно связаны друг с другом огневой системой, шоссейными дорогами, а некоторые и подземными ходами сообщения, по которым пролегала узкоколейка.
Кроме фортов внутренний пояс обороны имел более пятисот дотов, а также множество укрепленных домов и наблюдательных пунктов. Во внутренний пояс включался Литовский вал, построенный в середине XIV века, – высокая и широкая земляная насыпь с фортами, дотами, убежищами и бронированными огневыми точками. Вал представлял серьезное препятствие для наступающей стороны.
Гарнизон крепости насчитывал около 130 тысяч человек, в основном уроженцев Восточной Пруссии. Гитлеровское командование рассчитывало на то, что, защищая родные места, их битые вояки окажутся более боеспособными, более ожесточенными.
Сергеев уже собирался приступить к работе над макетом, когда 4 марта его снова вызвали к начальнику штаба фронта.
– Вы бывали в Кенигсберге до войны?
– Так точно.
– С какой целью?
– В научной командировке.
– Долго пробыли в городе?
– Около недели.
– Отлично. Так вот, над макетом пока потрудятся другие. А вам предстоит дело посложней. Слушайте…
8
… Солнечным мартовским утром 1945 года по многолюдным улицам Кенигсберга шел молодой, среднего роста, худощавый обер-лейтенант. Дымя сигаретой, он рассеянно поглядывал по сторонам, не забывая, впрочем, отдавать честь тем, кто встречался на пути, – старшим вежливо и старательно, младшим снисходительно и слегка фамильярно. На сером его мундире кое-где виднелись пятна от окопной грязи. Несколько месяцев назад это, наверное, вызвало бы уважение во взглядах прохожих. Но сейчас кенигсбергцам было не до пятен на мундирах обер-лейтенантов.
Город переживал тревожные дни. По слухам, которые подтверждались многими очевидцами, гауляйтер Эрих Кох удрал из осажденного города в свое имение под Пиллау и там отсиживался в бомбоубежище, только изредка отваживаясь на несколько часов прилетать в прусскую столицу. Руководство обороной было возложено на генерала от инфантерии Отто фон Лаша, чье имя почти не было знакомо горожанам, и на фюрера города Вагнера, не смыслящего в военном деле ни на пфенниг.
А русские сидели в траншеях на самой окраине Розенау, и каждый горожанин понимал: штурм приближается, как приближается и конец войны, конец в пользу русских.
Никто не сопротивляется так отчаянно, как обреченный на неизбежное поражение, наверное потому, что ему уже не остается ничего, что жаль было бы потерять. Как загнанный зверь, Кенигсберг огрызался.
Сюда стекались со всех сторон остатки разгромленных частей, сюда собрались беженцы из окрестных районов. Жилищ не хватало, располагались в общественных зданиях, находили временное пристанище в парковых павильонах, торговых палатках, а то и просто на улицах, под наспех поставленными шатрами из брезента и одеял. Немудрено, что во всей этой сутолоке и неразберихе никто не обращал внимания на обер-лейтенанта в помятом мундире.
Такое невнимание не огорчало офицера. Равнодушный, немного усталый, как, впрочем, и все фронтовики, он шел по улицам, рассеянно поглядывая вокруг.
Мимо проносились грузовики с необычными пассажирами: старики, женщины и подростки, вооруженные лопатами и кирками, ехали на оборонительные работы. Таков был приказ Лаша: ежедневно не менее шести – восьми тысяч человек направлять для создания внутренней обороны города. Вместе с солдатами горожане замуровывали окна первых этажей зданий, оставляя лишь узкие бойницы для пулеметов, тащили на крыши тяжелые ящики с песком, укладывая их по краям, ломами пробивали амбразуры в стенах домов.
Кое-где обер-лейтенант вынужден был обходить устроенные поперек улиц завалы, баррикады, рельсовые «ежи». В некоторых местах под свежим настилом булыжника угадывались замаскированные «волчьи ямы». На главных магистралях торчали каменные надолбы – немцы называли их «зубами дракона».
На углу Штайндамм и Врангель-штрассе обер-лейтенанта остановил комендантский патруль. В тщательно отутюженном мундире, словно ничего не изменилось вокруг, в начищенных, как для парада, сапогах, юный лейтенант с двумя обер-ефрейторами позади, четко козырнув, попросил документы.
– Обер-лейтенант Герман Дитрих? Трехдневный отпуск к родным? Как вам удалось это, обер? – завистливо протянул он, возвращая удостоверение личности, и отпускной билет.
– Воевать надо, малыш, – покровительственно и пренебрежительно протянул Дитрих, – воевать надо не на улицах, с повязкой на рукаве, а в окопах. Там либо дают бессрочный отпуск на тот свет, либо держат в грязи неделями и месяцами. Но некоторым счастливчикам выпадает и то, что досталось на мою долю. Все еще не понимаете? Меня наградили Железным крестом первой степени. И пока не отменено старое доброе правило – дали отпуск, как и полагается кавалеру этого ордена. Понятно, юноша?
Обер-лейтенант двинулся дальше. И только свернув в переулок, вытер платком пот со лба.
Вскоре он оказался возле Северного вокзала. Здесь его внимание привлекла странная картина.
Шеренга оборванных, грязных людей в военной форме стояла лицом к вокзалу и спиной к мосту, под которым проходила линия железной дороги. Напротив вытянулись солдаты с автоматами наизготовку. Несколько сотен горожан жались друг к другу поодаль, боязливо глядя на офицера с бумагой в руках! Было тихо. Потом тишину прорезал хрипловатый голос:
– По приказу начальника гарнизона господина генерала фон Лаша приговорены к расстрелу дезертиры: Альберт Банк, Рихард Венцель, Герхардт Штумпф, Франц Гальске…
– Франц! Мой Франц! – Пронзительный женский крик заставил офицера на мгновение замолчать. Потом он продолжал, словно ничего не произошло:
– Ганс Риттер, Отто Шрамм… – Он перевернул лист и закончил:
– Вальтер Каченовский. Внимание! Приготовиться!
Седовласая женщина в старомодной шляпке со страусовыми перьями рванулась из мужских рук.
– Фра-нц!..
Все это произошло в одно мгновение. Женщина вырвалась, сделала отчаянный прыжок и метнулась к шеренге. Добежать до сына она не успела. Огненная строчка прошила ее наискось, а рядом покорно лег на серый асфальт тот, кого она звала.
В толпе даже не ахнули. Только низенький, плешивый старичок тихо – его услышал, наверное, один лишь обер-лейтенант Дитрих, сказал:
– И так каждый день.
Обер-лейтенант шел по Адольф-Гитлер-штрассе. На длинном здании имперского радиоцентра желтели обрывки каких-то афишек. Он прочитал одну из них. Это были слова полковника генерального штаба фон Редерна, сказанные еще в 1914 году, после поражения русской армии в районе Мазурских озер:
«Русские были загнаны в глубь своей земли. Желание вновь вернуться в Восточную Пруссию они, вероятно, потеряли навсегда…»
Возле памятника Шиллеру обер-лейтенант остановился. Снег уже сошел, на газонах торчала жесткая и редкая прошлогодняя трава, полинявшие за зиму скамейки просохли. Дитрих сел на одну из них и закрылся газетой.
– Морген, господин обер-лейтенант! – услышал он негромкий, веселый голос.
Не опуская газетного листа, Дитрих отозвался:
– Морген, господин майор.
Они обменялись крепким рукопожатием. Вокруг было пусто.
– Ну, как дела, Олег? – спросил «майор».
– Хорошо. А у тебя – все в порядке?
– Да. Где ночуем?
– Я думаю, на частной квартире. В гостиницах переполнено. А комнату за большие деньги снять ненадолго можно. Встретимся вечером возле замка, у восьмиугольной башни?
– Там не стоит. Район весь разрушен. Встретимся здесь же.
– Хорошо. Будь здоров.
– До свидания.
Ничего существенного не было сказано во время этой короткой встречи, но уходил Сергеев с просветленной душой. Наверное, только впервые он понял, как близок и дорог родной человек в такой обстановке и как плохо оставаться одному среди волков!
На здании имперской почтовой дирекции он прочитал: «Мы встретим большевиков новым оружием!»
Этот очередной трюк геббельсовской пропаганды был уже знаком Сергееву. Очевидно, понимали всю его вздорность и сами немцы. Они проходили мимо торопливой походкой, низко склонив головы, не обращая внимания на плакаты. Весь голод словно затаил дыхание. Только из репродукторов раздавался хрипловатый голос фюрера города Вагнера. Сергеев остановился и прослушал речь. В ней повторялись одни и те же фразы – о бдительности, о стойкости, о необходимости драться до победного конца.
– Сражайтесь, как индейцы, боритесь, как львы! – закончил свое очередное обращение «фюрер». Слушатели оставались равнодушными. Только несколько штурмовиков аплодировали на углу, вызывающе поглядывая на прохожих.
Олег Николаевич направился к замку.
От цветущей, веселой, полной жизни Парадеплац после английских налетов остались только мрачные развалины. Ни одной живой души не попалось навстречу. Коричнево-багровые, закопченные руины жались друг к другу, словно калеки, готовые вот-вот упасть, если их не поддержит сосед. Обломки кирпича пирамидами высились во дворах, остатки вывесок жалобно скрипели под порывами весеннего ветерка. Мертвый город…
Олег Николаевич свернул к университету. Правая половина здания оказалась разрушенной. От оперного театра остался только угол и груда кирпича. Ближе Сергеева не пустили. Хмурый фельдфебель, став навытяжку, Пояснил:
– Вход только по особым пропускам.
«Здесь же ставка начальника гарнизона генерала фон Лаша!» – сообразил Олег Николаевич, вспомнив разведсводки.
Пропуска у Сергеева, разумеется, не было, да и вообще не следовало искушать судьбу. Он повернул назад, к замку.
Замок на первый взгляд показался невредимым. Но это только на первый взгляд! Подойдя ближе, Олег Николаевич увидел, что южная его сторона – та, где находились музеи, изрядно повреждена крупными фугасками.
Он спустился на Кайзер-Вильгельм-плац и, как тогда, до войны, по мосту вышел на остров Кайпхоф.
Трудно было узнать это место. На острове не осталось ни одного целого дома. Вернее, домов не было вообще – на их месте лежали все те же холмы из щебня, обломков кирпича и рухляди. Приблизившись к собору, Олег Николаевич понял, что именно сюда сбросили англичане основной запас своего смертоносного груза.
Крыша рухнула. Крупная фугаска пробила перекрытия подвалов, уничтожив усыпальницу королей; осколки иссекли алтарь и кафедры, превратили в жалкие обломки статуи святых. На месте знаменитой библиотеки оставалось теперь пустое, обгорелое помещение. Только могила Канта сохранилась чудом, одинокая и трагичная среди этой вакханалии руин.
Смело, стерло с лица земли и старый университет, и городскую библиотеку.
По знакомой витой лесенке в, стене Олег Николаевич поднялся наверх. Отсюда он мог хорошо видеть чуть ли не весь город.
От замка к пруду и дальше по Кенигштрассе, Миттельтрагхайм, Гранцераллее тянулись сплошные кварталы развалин. Над ними возвышались только одинокие строения, в которых Сергеев угадал здания правительства Восточной Пруссии, «Парк-отель» и политическую тюрьму.
«Для чего нужны эти бессмысленные разрушения? Другое дело – заводы, военные объекты. Но ведь здесь их не было! Для чего? Сгорела Серебряная библиотека в университете. Погибли экспонаты музеев. Для чего?» – снова и снова спрашивал себя Сергеев, стоя на площадке. И пока не находил ответа – того самого, который нашел значительно позднее, поняв до конца сущность политики тех, кого в годы войны считал, как и другие советские люди, своими верными союзниками.
Он вернулся к памятнику Шиллеру поздно вечером, усталый, измученный, переполненный до краев впечатлениями, разнообразными и противоречивыми. Майор Фриц Гершке, он же капитан Советской Армии Василий Ильич Николаев уже ожидал товарища.
– Товарищ генерал, ваше задание выполнено!
Они стояли в кабинете начальника штаба фронта – оба в немецкой форме, перемазанной липкой глиной, местами порванной о проволочные заграждения. Осунувшиеся лица, успевшая отрасти за ночь щетина на подбородках.
Генерал вышел из-за стола.
– Вернулись? Молодцы! – сказал он, словно самой главной заслугой обоих было именно то, что они вернулись живыми и невредимыми. – Спасибо. Что принесли?
– Извините, товарищ генерал. Разрешите присесть?
– Прошу.
Сергеев оторвал подошву своего сапога.
– Вот. Схема расположения огневых точек на юго-западной и южной окраинах города, в полосе наступления армии Галицкого. И еще: схема коммуникаций между фортами того же участка. О настроениях населения разрешите доложить устно.
– Молодцы! – совсем весело сказал генерал. – Но сперва – два часа на отдых. Два часа могу подождать.
– Товарищи офицеры!
Все поднялись, вытянулись по стойке «смирно».
– Товарищ генерал, офицеры штаба фронта по вашему приказанию собраны на служебное совещание.
– Товарищи офицеры, прошу садиться. Старший лейтенант Сергеев доложит нам сейчас о положении в Кенигсберге. Теперь уже не секрет, можно сообщить: старший лейтенант только что вернулся из города после выполнения ответственного задания. Пожалуйста, товарищ Сергеев. Мы слушаем вас.
Тщательно выбритый, в новенькой, специально для такого случая надетой гимнастерке, Сергеев говорил медленно, тщательно подбирая слова. Он уже не раз продумал свое выступление и теперь уверенно рассказывал о том, что удалось ему увидеть, узнать и понять за несколько дней, проведенных в осажденной прусской столице.
28 января 1945 года советские войска перерезали железную дорогу Кенигсберг – Эльбинг, – последнюю. трассу, связывающую Восточную Пруссию с центральной частью Германии.
Кенигсберг был окружен.
Кенигсберг был обречен на гибель.
На гибель было обречено все, что, как чертополох, разрасталось здесь: человеконенавистничество и милитаризм, прусская кичливость и варварская жестокость, реваншистские идеи и дух стяжательства.
Об этом гитлеровская пропаганда умалчивала. Зато она не жалела красок, пугая жителей города теми ужасами, которые ждут их после прихода русских.
28 января советские войска перерезали последнюю нить, связывающую осажденный Кенигсберг с Центральной Германией.
Судьба города была решена.
В городе началась паника.
Ранним утром радио предупредило:
– Внимание, внимание, в девять часов слушайте речь господина правительственного советника Драгеля, начальника провинциального управления! Слушайте речь господина советника Драгеля!
Горожане прильнули к приемникам и репродукторам. Они ждали напрасно: выступление Драгеля не состоялось. К девяти утра господин правительственный советник был уже в двух десятках километров от столицы: в комфортабельном «оппеле» он удирал по направлению к Пиллау, надеясь сесть там на пароход и уехать подальше от сих беспокойных мест.
Слухи распространялись с космической скоростью. К полудню десятки тысяч перепуганных, растерянных, сбитых с толку людей беспорядочной толпой двинулись по шоссе на Пиллау.
Кто на новеньких, кто на потрепанных машинах, кто на бричках, запряженных лошадьми, кто просто толкая перед собой тачку со скарбом, иные – погрузив домашние веши на детские санки, другие – с туго набитыми рюкзаками, – шли кенигсбержцы по голому, продутому морозными ветрами, скользкому шоссе, шли навстречу неизвестности, шли, надеясь на последнее, что осталось им: на посадку в трюмы пароходов.
Шли старики, женщины и дети. Мужчин и даже подростков среди них не было: по приказу Эриха Коха все мужское население города в возрасте от 15 до 65 лет зачислялось в фольксштурм.
Старики, женщины и дети шли, сгибаясь под тяжестью вещей, шли, спотыкаясь и падая. Многие, упав, не поднимались больше: их скрюченные тела сковывал жестокий, непривычный мороз, их заметала злая поземка.
Шли матери с мертвыми младенцами на руках. Ковыляли согбенные старцы, повязав головы женскими платками. Их обгоняли ревущие от натуги машины, радиаторы отшвыривали людей в стороны, толпа едва успевала расступиться перед бешено мчавшимися по обледенелой дороге «оппелями» и «мерседесами», «гономаками» и «штеерами».
Удирали в Пиллау члены правительства Восточной Пруссии, видные имперские чиновники – заместитель обер-президента Коха доктор Гофман, другой его заместитель Айхарт, уполномоченный по эвакуации населения доктор Джубба. Они намеревались пробраться в город Кеслин, что в Померании: там было назначено место сбора восточно-прусского правительства в случае крайней необходимости. Правда, приказа о выезде фюрер не отдал, но кому было в тот день до приказов!
Сбежали генеральный прокурор провинции Жилински и президент высшего окружного суда. Тремя днями позже стало известно: оба пойманы на заставе и казнены по распоряжению Гитлера.
Люди шли и шли по продутому студеными ветрами шоссе. На второй день к вечеру, растеряв по пути половину, они ворвались в Пиллау.
И тут же стало ясно: никаких кораблей у причалов нет.
Тогда обезумевшие люди бросились по льду через пролив Фриш-Гаф на косу Фриш-Нерунг чтобы по косе пешком пробраться внутрь страны.
Здесь, у деревушки Нойтиф, их встретили полицейские и армейские заставы. Толпа повернула назад.
И снова долгий, томительный, страшный путь – теперь уже на восток, снова трупы на обочинах дороги и рев автомобильных моторов, снова отчаянные вопли детей и причитания матерей.
Страшный, мертвый город встречал беглецов.
В эту ночь и в последующие три дня Кенигсберг стал трупом.
Остановилась городская электростанция, прекратилась подача воды, газа, замер городской транспорт. Перестали выходить газеты, умолкла радиостанция, она передавала лишь – экономя энергию – приказы командования фольксштурмом.
Патрули хватали на улицах мужчин, безусых юнцов, стариков и загоняли их на сборные пункты.
«Народ с великим энтузиазмом вступает в ряды ополчения», – вещал Берлин.
Здесь в Кенигсберге люди злобно усмехались: они давно потеряли веру в спасение, они давно потеряли веру во все, что им говорили.
В ополчение шли добровольно лишь мальчишки, привлеченные возможностью подержать в руках настоящее оружие. Остальные надевали повязки фольксштурмовцев лишь под угрозой расстрела.
Уже давно разуверились горожане и в слухах насчет таинственного нового оружия, которым Гитлер угрожал союзным войскам. Ехидная песенка родилась в те дни в фольксштурмовских казармах:
Педантичные, аккуратные, приученные свято относиться к чужому имуществу, немцы словно переродились. Начались погромы и грабежи магазинов и складов. Искали преимущественно шнапс и вина, табак и наркотики. Пьяные оргии вспыхивали в темных, освещенных лишь стеариновыми плошками домах. Солдаты и ополченцы, нагрузив ранцы и карманы бутылками и снедью, прихватывали заодно и первых попавшихся на пути голодных и отчаявшихся женщин.
По городу прокатилась волна самоубийств. Из психиатрических лечебниц выпустили сумасшедших. Они бродили по городским кварталам, наводя ужас на прохожих, ломились в дома, дико завывали в подъездах.
Деньги потеряли цену, вещи – тоже. Никто не думал о них.
Так продолжалось три дня.
Первого февраля Кох спохватился: слишком угрожающим стало положение в Кенигсберге. Из имения Нойтиф последовал приказ: всем членам правительства Пруссии возвратиться из Пиллау в столицу. Группу чиновников, подлежавших насильственному возврату в Кенигсберг, возглавил доктор Гофман. Впрочем, пользы от их возвращения не было решительно никакой: назначенный начальником обороны города крайсляйтер Вагнер, фюрер Кенигсберга, – объявил несуществующими все городские учреждения и сосредоточил в своих руках всю полноту власти.
Надо отдать должное воле, настойчивости и распорядительности Вагнера: ему буквально в течение нескольких дней удалось восстановить подобие порядка.
Здание штаба «Рабочего фронта» – оно находилось между городским архивом и Домом радио – стало штаб-квартирой Вагнера. Жил фюрер в подвале Дома радио. Напротив, в здании имперской почтовой дирекции, расположился штаб начальника гарнизона генерала «Наша.
Теперь радиостанция Кенигсберга работала круглосуточно. Игривые, сентиментальные мелодии сменялись истерическими призывами нацистских деятелей. По нескольку раз в день звучал в репродукторах властный, самоуверенный голос Вагнера: фюрер призывал сограждан к сопротивлению до последнего вздоха.
Все население города было мобилизовано на строительство оборонительных сооружений. Одновременно проводилась эвакуация горожан в Пиллау: ежедневно грузовики вывозили туда тысячи горожан. Отказ от эвакуации грозил голодной смертью – тот, кто ослушался приказа, лишался продовольственного пайка.
Ежедневно выходила на маленьком листке газетка «Пройсиш цайтунг».
«Война не проиграна, победа придет!» – кричали заголовки.
Люди равнодушно отворачивались от газетчиков. Паника, разгул, бесшабашная удаль сменились тупой усталостью и безразличием обреченных…
– Все это не означает, товарищи офицеры, что победа достанется нам легко, – резюмировал начальник штаба, когда Сергеев кончил доклад. – Борьба предстоит жестокая, хотя, разумеется, все, о чем говорил здесь старший лейтенант, в значительной степени облегчит нам выполнение задачи…
