Текст книги "Сыщик с плохим характером"

Автор книги: Валентин Ховенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Валентин Ховенко
Сыщик с плохим характером

Когда раздался телефонный звонок, мне снилось, будто я целуюсь со Светкой Алябьевой. И это было так классно, что я сказал себе: к черту, не стану просыпаться. Тем более что ботаничка болеет и первого урока не будет. Но телефон звонил и звонил. Я схватил трубку и рявкнул:

– Алло!

– Дима, – сказал знакомый голос. – Я тебя не разбудила?

Сердце мое выполнило сальто – Светка!

Светка была предательницей. Я сделал вид, что не узнал ее:

– А кто это?

На том конце подрастерялись. Алябьева дышала в трубку и молчала. Подмигнув себе, я повысил голос:

– Кто звонит, черт возьми?

Кротко, как зайка, она пролепетала:

– Света Алябьева.

Прикинувшись, что мне по барабану, я пробормотал, как бы справляясь с чудовищным зевком:

– А, это ты.

По идее, она должна была обидеться – хотя бы слегка. Но Светка не обиделась.

– Я тебя не вижу, Дима. Ты где?

Схватив телефонный аппарат, я рванул с ним к окну. По пути я споткнулся о валявшуюся на полу гантель и расшиб мизинец на ноге, но боли почти не почувствовал. Притаившись у окна, я выждал пару секунд, а потом медленно, как бы нехотя отодвинул занавеску.

Она стояла на балконе с радиотелефоном в руке. На ней был незнакомый мне бирюзовый халатик с каким-то рыжим зверьком на кармане – белка, наверное. Смотрелась Алябьева потрясно. Помахав мне рукой, она сказала в трубку:

– Ширяев, ты мне очень нужен.

Тоном мороженого судака я осведомился:

– Ты в этом уверена?

– Уверена, – ответила Светка. – Очень-очень нужен. Правда, Дима.

Что-то такое было в ее голосе – и я дрогнул.

– Что-нибудь случилось?

Она сказала, что случилось. Но это не телефонный разговор, и я должен срочно спуститься во двор, к беседке.

Я взглянул на часы – и ахнул: шесть! Если Алябьева сумела встать в такую рань, значит, действительно произошло что-то серьезное. Притворство окончательно соскочило с меня.

– Хорошо, спускаюсь!

У Светки стряслась беда.

Ее дед, инженер-полковник в отставке, коллекционировал ордена, медали и прочие военные штучки. Он уже второй месяц лежал с ногой в госпитале. И пока дед там тусовался, Светка не нашла ничего лучшего, как взять и похвастать коллекцией перед Сережкой Кривулиным из шестого «Б».

Красавчик пришел в восторг и попросил на один день маршальскую звезду с бриллиантами – самую ценную вещь в коллекции. Ему, мол, необходимо скопировать звезду для школьного спектакля. И эта ненормальная имела глупость согласиться. Кривулин унес маршальскую звезду домой и держал ее у себя целых четыре дня. А вчера вдруг заявил, что она: тю-тю! Кто-то спустился с крыши по веревке, разбил окно и обчистил квартиру.

Светка сердито сказала, что только сейчас въехала, про какой спектакль шла речь. Я спросил, про какой. А про такой, ответила она, где главную роль – фронтовой санитарки – должна играть эта выдра Алка Присыпкина. Если б она сразу догадалась про Алку, то ни за что не дала бы Сережке свою звезду.

Я сухо заметил, что Кривулина на порог нельзя было пускать, а не то чтоб доверять ему звезду с бриллиантами.

Она горячо заверила, что я сам не знаю, как прав: деда в любой момент могут выписать из госпиталя, и, явившись домой как снег на голову он сразу кинется к своим медалям. Старик всегда так делает, возвращаясь из госпиталя, потому что соскучивается по коллекции. Причем в гневе дед бывает страшен: недаром у него, помимо ноги, два микроинфаркта на нервной почве!

Мне стало жаль Светку. Я спросил, чем могу помочь. Она ответила, что не знает. Просто ей очень плохо, а я единственный на свете человек, который ее понимает.

Я ощутил острый укол нежности и обнял Алябьеву за плечи. Как всегда, она попросила посмотреть наверх: не стоит ли у окна кто-нибудь из домашних. Никто не стоял. Светка закрыла глаза и приблизила ко мне свои чудесные полные губы. Мы стали целоваться.

Через полчаса она вдруг затихла. Я заглянул ей в лицо: крупные, как крыжовник, слезы катились по щекам.

– Ширяев, – жалобно проговорила Светка, – ты же умный. Придумай что-нибудь!

Я стал усиленно думать. Но ничего такого выдающегося в голову не приходило.

– В милицию сообщили?

Светка уныло кивнула. С кончика ее носа свисала прозрачная аптечная капля. Я бодро заверил:

– Увидишь, все обойдется. Найдут!

Светкины губы запрыгали, уехали куда-то на бок и она некрасиво, как ребенок, зарыдала:

– Да-а! Сережка сказал, милиция предупредила: такие кражи практически не раскрываются.

– Дурак твой Сережка! – заметил я, понимая, что все правильно: маршальская звезда накрылась медным тазом.

– Что же мне теперь делать, Ши-ря-ев?

Светкины рыдания рвали мне душу, и я вдруг ляпнул:

– Я сам отыщу тебе ее!

– Кого? – удивилась Алябьева, внезапно перестав плакать.

– Звезду.

Она отстранилась и недоверчиво посмотрела на меня.

– Каким образом, Дима?

– Пока не знаю, – честно признался я. – Но найду!

Дома я понял, что погорячился. Как искать эту чертову звезду, было совершенно непонятно.

Главное, нельзя было посоветоваться с Юркой, братом-десятиклассником, умотавшим в субботу на сборы в Саратов. В прошлом году брат выполнил норму кандидата в мастера спорта и заявил перед отъездом, что чувствует: вот-вот он поплывет на мастера.

Порывшись в Юркином столе, я нашел старый цейсовский бинокль, к которому, разумеется, мне строго-настрого запрещалось прикасаться.

Кривулин жил в том же доме, что и Светка, на последнем этаже.

Я навел окуляры на Сережкино окно. Разбитое стекло уже успели заменить: новенькая створка выгодно отличалась от прочих чистотой и прозрачностью.

Переводя бинокль на крышу, я увидел обшарпанную будку слухового окна. Будка стояла совсем близко к краю, чем, вероятно, и воспользовался грабитель. Веревки уже не было: то ли унес с собой вор, то ли смотал следователь, чтобы отправить в криминалистическую лабораторию.

Я вернулся к окну. На подоконнике торчал из горшка какой-то цветок, лежала неслабая стопка книг и в самом углу виделось что-то желтое. Я не сразу сообразил, что это Сережкино плечо в майке. Красавчик сидел за столом и усердно, как дятел, зубрил что-то перед школой. Пару хочет исправить, с невольным сочувствием подумал я.

Я решил узнать у него подробности кражи. Но кривулинского телефона у меня не было. Я звякнул Федьке Маслову.

Кто-нибудь другой сразу бы насторожился: мол, зачем это ему телефон соперника? Но Федька, хоть и был моим лучшим другом, благополучно проморгал Светкино предательство. Маслов, святая простота, все это время продолжал считать, будто я и Алябьева по-прежнему вместе.

Если я говорил, что вечером занят и не смогу зайти к нему на новую компьютерную игру, толстяк в ответ вздыхал, но его добрые наивные глаза прямо-таки лопались от понимания.

Федька без звука дал Сережкин номер.

Набирая Кривулина, я еще не знал, как подкачусь. Но, когда трубка откликнулась Сережкиным голосом, меня осенило.

– Привет, Крива! – сказал я. – Это Шира.

– Ира? – не расслышал он. – Какая Ира?

– Шира, а не Ира! Ширяев Дима из шестого «А». Слушай, тебе случайно не нужна новая французская «косуха». Стас, дружбан Юркин, сдает по дешевке.

Он ответил, что ему сейчас не до курток. Может, я слыхал: их обокрали. Я не слыхал. Сережка стал рассказывать.

Оказывается, их грабанули, когда они всей семьей были на даче. Взяли лишь самое ценное: деньги, пару икон и «ювелирку». Прикинувшись чайником, я небрежно спросил, какую именно «ювелирку». Кривулин замялся. Разную, ответил он. Милиция считает: была наводка. Они всегда ездят на дачу по понедельникам, когда у отца в театре выходной. И кто-то определенно знал это.

Под конец он все-таки поинтересовался, почем сдают «косуху». Я нарочно выдал крутую цену. Красавчик ужаснулся, и мы расстались.

Итак, была наводка.

Чувствуя себя ловким сыщиком, который раскрутил недалекого, но ценного свидетеля, я уселся за стол и достал чистый лист бумаги. Нужно было составить список подозреваемых.

Минут через пять я скис.

Перебирая в уме тех, кто мог знать, что в ночь с понедельника на вторник Кривулиных не будет дома, я понял: знать мог каждый. Отваливая на дачу, Сережкина семья обычно долго усаживалась в раздолбанный зеленый «жигуль» с погнутым багажником на крыше. Как правило, в последний момент оказывалось, что они что-то забыли: то плед, то журнал, то минералку. И вся банда подробно и громко выясняла, кто виноват и кому придется подниматься наверх за оставленной вещью.

В курсе был весь двор. Только идиот не сумел бы к двум прибавить два и получить четыре.

Я вздохнул и стал собираться в школу.

На полпути, у ворот стадиона «Факел», меня вдруг как молнией ударило. Я подумал: а не сам ли красавчик спер драгоценную звезду? Неспроста же во всех детективных романах преступления совершают те, на кого меньше всего думаешь!

А что? Ночь. В небе мерцают всякие-разные млечные пути. Родители, навкалывавшись в театре, крепко спят. Сережка вылезает из окна дачи, садится на последнюю электричку и чешет в город. Здесь он спокойно грабит собственную квартиру и как огурчик первой утренней электричкой возвращается назад. Не замеченный никем Кривулин ныряет в постель. А потом, когда его будит мать, говорит, сладко потягиваясь:

– Наконец-то я выспался. Воздух тут такой клевый!

Алиби обеспечено. Версия была замечательной. Чем больше я размышлял о ней, тем больше убеждался, что нашел разгадку.

Кривулин недаром мне не нравился. Еще до Светки. Чувствовалось, что этот артист способен на все. Главное, Сережка не умел играть в футбол. Ну абсолютно! Я не поставил бы его даже на ворота.

Но, когда я занес ногу на ступеньку школьного крыльца, моя шикарная версия вдруг скукожилась, как мяч, который с ходу напоролся на ржавый гвоздь. Я понял, что на самом деле никаких улик против Кривулина нет. Догадка моя рваного червонца не стоит! Допустим, и скажу: звезду взял ты. А он ответит: я не брал, ты что. И я умоюсь!

Вторым уроком была алгебра.

Светка в школу не пришла: переживала, наверное. Я сидел рядом с Федькой, смотрел в пространство и думал о маршальской звезде.

Алгебраичка Наина Ибрагимовна, по прозвищу Лошадь Пржевальского, как всегда некстати, вызвала меня к доске. Решая какой-то нескончаемый, длинный, как солитер, пример, я вдруг вспомнил о Симе.

В прошлом году я шел себе по Второй Парковой и ел мороженое. Кто-то тихо свистнул за моей спиной. Я обернулся.

В раскрытом окне первого этажа сидел парнишка с короткой белой челкой и, глядя на меня, улыбался во весь рот.

– Чего тебе? – спросил я довольно неприветливо.

Продолжая сиять, он поманил меня ладошкой. Я доел мороженое и подошел.

– Мальчик! – сказал парнишка тонким голосом. – У меня к тебе большая просьба.

На всякий случай я нахмурился:

– Какая еще просьба?

– Понимаешь, рисунок улетел! – Он показал подбородком на бумажный листок, повисший в кустах. – Ты не мог бы подать его мне?

От окна до кустов было метра три. Я фыркнул:

– А ты сам, пацан, что – безногий? Вылезай и подними!

Парнишка ответил, что, во-первых, он не мальчик, а девочка. А во-вторых, ног действительно как бы нету: они не ходят с детства.

Рисунок, надо сказать, был классный. На нем изображалась та самая Вторая Парковая улица. Правда, с первого взгляда ничего нельзя было понять: мазня – и только! Но если листок отнести на вытянутую руку и прищуриться, то все становилось ясным: вот дом, мот парк, вот церквушка.

Позже, когда мы подружились, Сима призналась: она бросила листок нарочно. Я спросил зачем.

– Просто настроение было хорошим! – засмеялась девочка. – Я увидела тебя и…

Я подумал тогда, что, наверное, ей очень одиноко и Сима искала предлог, чтобы пообщаться с первым попавшимся прохожим. Но я ошибался: друзей у нее было навалом. Во всяком случае, не меньше, чем у меня. Симу любили за характер.

Мне запомнился Симин рассказ про одного ее приятеля, который раскрыл отпадный случай пропажи золотого кольца.

Симина мать затеяла стирку и на глазах у всех положила обручальное кольцо в блюдце на журнальном столике. А потом по радио врубили Лучано Паваротти – и вся семья рванула на кухню слушать. Сима на своей инвалидной коляске – тоже. Когда минут через двадцать мать вернулась в комнату, кольца не было. Испарилось! Причем никто из посторонних в квартире не появлялся. Окно, правда, оставалось открытым. Но прямо под окном дремала на половике черная немецкая овчарка Ядвига, потрясный, обученный в собачьей спецшколе сторож.

Самый большой прикол был в том, что рядом с блюдцем лежало сто сорок долларов – и ни одной копейки не тронули! Семья терялась в догадках. Перелопатили сверху донизу всю квартиру, но кольца не нашли. Тогда Сима подключила своего приятеля, и уже через час он вручил ей пропажу.

– Ну и кто же в результате взял кольцо? – спросил я, заинтригованный.

Сима тонко улыбнулась:

– А у тебя есть какие-нибудь предположения?

Предположений у меня не было.

– Сорока! – рассмеялась она. – С дерева заметила блестящую цацку, схватила и унесла к себе в гнездо. Их много в нашем парке.

Я удивился:

– А что же овчарка лопухнулась?

Оказалось, птиц она всерьез не воспринимает. Ядвига натаскана на людей.

– Надо же! – сказал я. – И твой приятель обо всем догадался?

Сима как-то странно взглянула на меня.

– А он очень умный, Степа. Мозги – как компьютер!

Лошадь Пржевальского с обычным садистским выражением лица влепила мне пару. Но, как говорится, я даже бровью не повел. Я понял, кто поможет мне найти Светкину звезду.

Не дожидаясь конца уроков, я бросился на Вторую Парковую.

Слушая меня, Сима на глазах скучнела. Когда я закончил, она спросила: эта девочка, у которой дедушка в госпитале, в самом деле красивая?

Я ответил, что Светка очень даже ничего, и вдруг почувствовал, как краснею.

Инвалидная коляска, в которой сидела Сима, жалобно скрипнула.

Я обозвал себя кретином: надо было сказать, что Алябьева – кикимора.

Словно прочитав мои мысли, Сима заметила:

– Дима, пожалуйста, всегда говори мне правду, ладно? Тем более что я все равно вижу, когда люди врут.

Я смущенно кивнул. Девочка вздохнула:

– Даже не знаю, как быть. Вряд ли Степа возьмется помочь тебе.

– А что я – рыжий? – пошутил я.

Она задумчиво посмотрела на меня.

– Во-первых, у него сложный характер: Степа много перенес в детстве. А во-вторых…

Сима запнулась.

– Что, во-вторых?

– Во-вторых, я, честно говоря, не очень уверена в тебе, Дима. Не обижайся, но ты бываешь иногда…

– Грубым? – подсказал я.

– Вроде того.

Я ухмыльнулся:

– Все будет тип-топ. За меня не беспокойся!

Но Симу что-то продолжало тревожить. Она тронула своей маленькой горячей ладошкой мою руку.

– Дима, я действительно могу на тебя положиться?

– Ну да! – Я пожал плечами. – Он что, хрустальный, этот Степа?

И тут до меня дошло: парень элементарно влюблен в Симу, и она боится, что Степа будет ревновать ее ко мне. Я уже открыл было рот, чтобы сказать об этом, но девочка меня опередила:

– Только не забивай себе голову ерундой! Это совсем не то, что ты подумал. Сделаем так: я поговорю со Степой и сразу же позвоню тебе, идет?

Через час Сима действительно позвонила. Кажется, все в порядке: он согласился. Она опять завела шарманку про своего Степу. Про то, какой он необычный и сложный. Но я не возникал. Я уже понял, в чем дело.

Парень был инвалидом. Причем по-крупному. Например, у него имелся какой-нибудь очень уж жуткий горб. Сима волновалась, что я травмирую Степину психику, когда при виде горба шары у меня полезут на лоб – и бедный парень это заметит.

Но я ошибался. Горба не было. Все оказалось гораздо чуднее!

Сима долго и подробно объясняла мне, где и когда мы встретимся со Степой, а в конце вдруг выдала такую фишку, что я чуть было не выронил чашку с чаем, которую держал в руке.

Место было глухое. Ржавый остов заброшенной карусели почти скрывался в зарослях высокой, по грудь, крапивы.

Оглядевшись, я присел на трухлявый пень и сделал вид, будто читаю «Спорт-экспресс». Прислушиваясь к малейшему шороху, я ждал Степу.

Появился он внезапно.

Неприятный скрипучий голос произнес откуда-то сверху:

– Ты опоздал на полторы минуты!

Я вздрогнул и поднял голову.

На голой, тронутой мхом ветке старого ясеня сидела большая ворона, голенастая, как бройлер, сутулая и носатая. Птица держалась строго в профиль, в упор глядя на меня немигающим глазом. И хоть Сима предупредила о том, кто такой Степа, в первый момент я подумал: розыгрыш! Посадили чучело из кабинета зоологии, а голос пустили из спрятанного где-то в листьях магнитофона.

Но ворона шевельнулась и, повернув голову, уставилась на меня другим глазом. Глаза были разные: один – синий, другой – зеленый.

Мне сделалось не по себе. Я сидел на пеньке, задрав голову, и молчал.

– Значит, так, парень! – проскрипел Степа. – Если хочешь, чтоб я впредь имел с тобою дело, изволь не опаздывать. Ни-ког-да! Ясно?

Я обалдело кивнул.

Кого-то он мне напоминал. Но я не мог сообразить кого.

С недовольным видом ворон прошелся по ветке. Из груди лихо торчало сломанное пуховое перышко, словно Степа недавно побывал в какой-то переделке.

– Встань! – приказал он вдруг.

Я невольно подчинился.

– Подними!

Пошарив вокруг глазами, я увидел в траве сплющенную в лепешку банку из-под «пепси».

– Когда будешь уходить из парка, опусти ее в урну для мусора.

Я возразил:

– Это не моя! Вся ржавая… Сто лет здесь валяется!

Его взгляд удовлетворенно блеснул.

– Чао! Как говорится, счастливо оставаться!

И Степа сгруппировался, собираясь взлететь.

Я поспешно нагнулся за банкой.

Он, казалось, был разочарован.

– Ладно, – ворон почистил о ветку свой огромный клюв. – Что там у тебя? Выкладывай!

Заворачивая банку в газету, я начал:

– Ну, в общем… один человек украл у другого человека… это… ну, одну вещь, которая…

– Стоп! – яростно заскрежетал Степа и с такой силой долбанул клювом по ветке, что с нее посыпалась труха.

Я замер.

– Парень! Ты что, недоразвитый?

Я молчал.

– Заруби себе на носу: говорить нужно кратко, ясно и по делу. Первое: что пропало?

– Маршальская звезда с бриллиантами.

– Так! У кого она пропала?

– У моей одноклассницы.

– Когда?

– Вечером в этот понедельник. Вернее, ночью.

– Где находилась звезда?

Я рассказал все, что знал.

Выслушав меня, Степа запустил свой грандиозный рубильник под крыло и с ожесточением выкусил оттуда какого-то паразита.

– Дело твое поганое! – заключил он. – Темное. Запутанное. Гнилое. Ни за что бы за него не взялся! Но Сима очень уж просила.

Я возразил, что, наоборот, дело предельно ясное: звезду похитил Сергей Кривулин. Осталось лишь узнать, где он ее прячет, забрать и вернуть Светлане Алябьевой.

Степа насмешливо посмотрел на меня левым, зеленым, глазом.

– Тебя Димой, кажется, зовут?

– Ну, Димой.

– Большой дурак ты, Дима! – сообщил ворон и выжидательно уставился: не возникну ли я.

Но я уже раскусил его тактику и решил не давать ему повода слинять.

– A у тебя что, есть другая версия?

Ворон не успел ответить.

Где-то неподалеку, за кустами, послышался собачий лай. Степа прислушался. Лай приближался. Ворон засуетился, стал перебирать ногами ветку, а потом, панически взмахнув крыльями, исчез в листве. Я оглянулся. Из крапивы вынырнул шоколадный подросток-доберман. Это был совершенно безобидный кобелек с веселой мордой искателя приключений. За ним выполз хозяин, приволакивавший ногу тучный старик в спортивном костюме. Он опирался на дорогую палку с костяной рукоятью и дышал трудно, всем ртом, как звероящер. Скользнув по мне равнодушным взглядом, старик потащился дальше. Пес, задрав ногу, добросовестно оросил то, что когда-то было каруселью, и побежал догонять хозяина.

– Нас не должны видеть вместе!

Степа уже сидел на своей ветке и выкусывал из подмышки очередного паразита.

– И вообще, о том, что и расследую эту кражу, ни одна живая душа не должна знать. Понял? Даже отцу родному – ни звука!

Я кивнул.

– Если не Кривулин, то кто, по-твоему, мог украсть звезду?

Ворон усмехнулся.

– Кто угодно! Например, ты.

Я опешил.

– Почему – я?

– А почему – он?

– Ну, – начал я. – Как тебе сказать…

– Потому что он у тебя девочку увел, да?

Я надулся.

– Ладно, – проскрипел Степа. – На всякий случай проверим твоего Станиславского. Давай адрес дачи!

Адрес я не знал.

– Чтоб к утру у меня был адрес!

Я ахнул:

– К утру? Но как же я…

– Меня не колышет! – перебил Степа. – Твои трудности! Встречаемся завтра в восемь тридцать. Без адреса дачи можешь не приходить.

– В восемь тридцать? – опять напрягся я. – А школа?

Ворон вперился в меня сердитым взглядом.

– Послушай, друг, ты меня уже достал! Кому нужна звезда: мне или тебе?

Я молчал.

– Есть предложение: расплеваться! – заявил он. – Мы с тобой больше не знакомы. Разбежались и забыли! Ясно?

Прикинувшись шлангом, я стал говорить, что он просто не так меня понял и что я все сделаю в лучшем виде. Завтра, например, явлюсь без опоздания – тютелька в тютельку. А что касается банки из-под «пепси», то обязательно брошу ее урну.

– Попробуй только не бросить! – хмыкнул ворон.

Он навесил на меня еще кучу разных поручений и, не прощаясь, сгинул в чаще.

Выходя из ворот парка, я понял, кого напоминает мне Степа – брата Юрку. Тот тоже любит брать людей за горло. Нет, с этим носатым Шерлоком Холмсом надо завязывать. С меня достаточно Юрки!

Когда я переступил порог квартиры, мать крикнула из кухни:

– Дима! Уже два раза звонила Света Алябьева. Что-то срочное. Перезвони!

Я набрал Светку.

– Ну! Что со звездой, Дима? Нашел?

Я устало сказал:

– Идет работа. Дело оказалось темным, запутанным, гнилым. Но свою звезду ты получишь! Кстати, ты случайно не знаешь адрес Сережкиной дачи?

– Записывай!

Я записал. И только положив трубку, удивился: откуда Светке известен адрес?

Утро выдалось паршивым. Моросил холодный дождь. Снаружи к оконному стеклу прилип объеденный гусеницами кленовый лист. Был только конец сентября, а на дворе, казалось, стоит глубокая осень.

Я понял, что ни в какой парк, конечно, не пойду. Слава богу, вороны дрыхнут в такую погоду! Даже говорящие.

Но, растревоженный будильником, я уже не мог заснуть.

Пришлось одеться и, собрав для отвода глаз школьный рюкзак, тащиться на свидание со Степой. С этого идиота станет припереться и под дождем!

Ворона не было.

На ветке, где он вчера сидел, вода постепенно сбегалась в увесистые капли – и те одна за другой срывались в лужу. Они внятно хлюпали мне:

– Дурак… дурак… дурак…

Я честно простоял у ясеня десять минут, а потом побрел к выходу.

Дождь врезал сильнее – и мне пришлось укрыться в какой-то полусожженной беседке.

– А я решил было, что ты совсем уже без мозгов! – сказал скрипучий голос.

Степа сидел на обуглившейся перекладине под самой крышей беседки и смотрел на меня пронзительным зеленым глазом.

Пошарив в карманах, я протянул ему листок с адресом дачи. Интересно, подумал я, умеешь ли ты читать, умник?

Ворон покосился на листок и ехидно заметил:

– К твоему сведению, «улица Водопьянова» пишется с мягким знаком.

«Вот гад!» – подумал я и, скомкав листок, бросил его на землю.

Степа так злобно зыркнул на меня, что я, как тютя, быстренько нагнулся, поднял бумажку и сунул в карман.

– Снимай рюкзак! – отрывисто приказал он. – Чую, принес.

Я вынул из рюкзака большой шматок мяса. Согласно Степиной инструкции мясо всю ночь провисело за окном: оно должно было основательно протухнуть.

Ворон набросился на еду. Придерживая шматок то левой, то правой ногой, он клювом отрывал от него крупные сочащиеся куски и жадно проглатывал.

– Свинина… – проворчал Степа между двумя атаками на мясо. – Терпеть не могу свинину! Мы с тобой, кажется, договаривались о говядине, нет?

– Извини, – промямлил я, – у нас в холодильнике оказалась только свинина.

– Протухло тоже недостаточно, – продолжал он. – Правда, тут ты не очень виноват: ночь была холодная. Завтра принесешь пельменей! Лучше всего – Черкизовского комбината. Смотри, много не бери – полкило достаточно. А то я налопаюсь, и мозги ворочаться не будут.

Расправившись с мясом, он уселся на своей перекладине, прикрыл глаза и затих.

Испугавшись, что Степа заснет, я поспешно сказал:

– Хочу доложить насчет тех четырех дней, когда звезда находилась у Сережки Кривулина.

– Валяй! – отозвался он каким-то спертым голосом.

Я рассказал, как вечером позвонил опять Сережке и заявил, что Стасу, мол, дозарезу нужны деньги – и поэтому он наполовину сбавил цену на «косуху». Артист оживился, но заметил, что с отцом и матерью сейчас совершенно невозможно разговаривать. После того ограбления они и слушать не хотят о покупках! Как бы между прочим я поинтересовался, не нашла ли милиция вора. Сережка кисло вздохнул: ищут. Я спросил: и кто приходил к ним в квартиру накануне кражи?

Выяснилось, там перебывала куча народу. Во-первых, в пятницу заглядывал сосед-алкоголик: якобы за дрелью. Во-вторых, в субботу забегали Беляев и Трухнов. В-третьих, в воскресенье приходила подруга Сережкиной матери со своей дурой-племянницей. Эти сидели и трепались полдня. И наконец, самое главное: и понедельник вломился какой-то мужик с рыжей бородой и чемоданом.

Он будто бы ошибся квартирой. Ему, дескать, нужно было на последний этаж, дверь – направо, но в другом подъезде. Причем возник этот придурок с чемоданом за час до их отъезда на дачу. Кривулин сказал, что глаза у него так и шарили по прихожей!

Я спросил: а борода была похожа на натуральную? Сережка подумал и ответил, что не уверен.

Степа молчал. Обожрался все-таки, подумал я.

– Кто такие Беляев и Трухнов? – наконец спросил он, не размыкая век.

Я удивился. Мне казалось, что в первую очередь нужно нацелиться на бородача. В крайнем случае – на алкоголика.

Ворон отмахнулся:

– Их-то милиция прощупала в первую очередь! Но я проверю.

Сашка Беляев был клевым парнем и играл в нападении. Я – по центру. Он – слева. Колька Трухнов бегал в защите. Может, я и поставил бы Коляна в нападение. Он был юрким и цепким, но ударчик, честно говоря, был у него не очень. Во всяком случае, ни тот, ни другой явно не тянули на преступника.

Я сказал об этом Степе. Он хладнокровно осведомился, не было ли у них в последнее время денежных затруднений. Я ответил, что были. Но это еще ничего не значит: с деньгами у всех сложности. Ворон проронил:

– Кражу совершил дилетант.

– Кто? – не понял я.

Он открыл один глаз и насмешливо глянул на меня.

– В квартиру забрался совсем еще зеленый вор. Скорее всего, пацан.

– С чего ты взял?

– Я осмотрел вчера окно и чердак. Злоумышленник использовал обычную бельевую веревку. На балке, к которой ее привязывали, и нашел пару ворсинок.

– Профессионалы обычно используют что-нибудь понадежнее: нейлон или тонкий стальной трос.

– Понятно, – пробормотал я.

– Окно грабитель разбил так, как будто делал это впервые в жизни: половинкой кирпича. Она до сих пор валяется внизу, на клумбе. К ней прилипли мелкие крошки стекла.

– А как надо разбивать? – спросил я.

– Обычно стекло выдавливают. Это красиво и, главное, бесшумно. Иногда его действительно разбивают. Но матерый домушник предварительно наклеивает на стекло липкую ленту: чтоб не сыпались осколки.

– Класс! – сказал я. – Откуда ты все это знаешь, Степа?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

– Покажи обувь!

Недоумевая, я поднял ногу в раскисшей кроссовке.

– Тридцать девятый размер, – определил Степа. – У преступника был сорок первый. На чердаке полно пыли – остался отпечаток ботинка.

Я загорелся:

– Надо срочно узнать, какой размер у Сережки Кривулина!

– А я узнал. Сегодня утром, когда Кривулин направлялся в школу, я ждал его у крыльца подъезда. Сергей спустился по ступенькам – и…

– Ну! – не выдержал я. – Какой?

Степа невозмутимо ответил:

– Сорок первый.

– Вот видишь! – ахнул я. – Я же говорил!

– Это Кривулин свистнул у Светки маршальскую звезду! У, двуличный!

Постным голосом ворон заметил:

– Во дворе у вас живет много людей. Даже слишком. Следов – море! Знаешь, сколько прошло за утро с сорок первым размером?

– Сколько?

– Десятка полтора.

Я слегка увял. Он продолжил:

– Мне нужны подробные сведения о Беляне и Трухнове – раз. Я хочу попасть в комнату, где находилась звезда – два. Надо тщательно осмотреть это место.

– Форточка! – оживился я. – Нет проблем! Ты попадешь туда через форточку.

Степа поморщился.

– Проблемы есть, парень. Я посмотрел: форточка в комнате то открыта, то закрыта. Я намереваюсь попасть туда завтра на рассвете. Предварительно ты под каким-нибудь предлогом зайдешь к Сергею и отвинтишь крючок.

– Какой… крючок? – опешил я.

Ворон смерил меня долгим внимательным взглядом.

– Крючок, на который запирается форточка.

– А как я отвинчу?

Он опять взглянул на меня как на недоумка.

– Отверткой, которую ты заранее положишь в карман.

– А если Кривулин все время будет торчать и комнате?

Степа нахохлился.

– Как ты догадываешься, меня это не колышет. Крючок нужно ликвидировать – и точка!

Я задумался.

То, что он требовал, мне не нравилось. И даже очень. Допустим, я действительно туда зайду. Допустим, навешаю какую-нибудь лапшу и выпровожу красавчика из комнаты. Но как быть с чертовым крючком? В любую секунду Кривулин может вернуться и застукать меня на окне с отверткой в руке. Та еще сцена будет! Шекспир и рядом не валялся.

Но я понимал, что, если вякну сейчас хоть слово, носатый взъерепенится и навсегда закроет лавочку.

– Ладно, Степа. Что-нибудь придумаю!

Он помолчал.

– Это еще не все.

– Ясное дело, не все! Надо еще снять с петель дверь кривулинской квартиры. Желательно – к обеду! – сострил я. – Ради бога! Мне это – раз плюнуть.

Степа на остроту не отреагировал.

– Сдается мне, у тебя есть бинокль. Наверняка должен быть.

Я поразился.

– Какой еще бинокль?

– Обыкновенный. Чтоб за девочками подглядывать.

– Ошибаешься! – оскорбился я. – Я за ними не подглядываю.

– Значит, брат подглядывает. Короче, бинокль есть?

Я нехотя кивнул:

– Ну есть.

– Будешь меня подстраховывать. Завтра восход солнца в семь сорок две. Ровно в шесть ноль-ноль ты должен стоять у своего окна с биноклем в руках и наблюдать. Если через двадцать минут я не выберусь из форточки наружу, ты отправляешься к Кривулиным и действуешь по обстановке.

– То есть?

– Если я жив и нахожусь в их руках, забираешь меня. Если мертв, тоже забираешь. А труп относишь к Симе. Мешок у тебя найдется?

– Найдется, – пробормотал я, потрясенный. – Для сменной обуви.

– Отлично! Захвати мешок.

Я спросил:

– А зачем – к Симе? У нее что, живая вода в кране?

Ворон усмехнулся.

– Она меня в парке похоронит. Сам понимаешь, мне эти сантименты ни к чему. Но Сима…

Я закивал.

– Хорошо, Степа! Я все сделаю. И с крючком, и все такое. Можешь на меня положиться. Честно!

– Вот и ладушки! И последнее: я передумал насчет пельменей. Знаешь, все-таки тесто. Купишь полкило баранины. Лучше с костью. Если с обыском все пройдет нормально, жду тебя здесь в восемь.