Текст книги "Москва слезам не верит"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Теперь надо выполнить последний совет Людмилы, подумала она. Потянулась и сказала:

– Извини, я плохо спала. Пошла досыпать.

Она сбросила его рубашку, легла, укрылась простыней и почти уже стала засыпать, когда почувствовала, что Николай лег рядом. Его рука прошлась по ее груди, спустилась ниже. Раз она спала, значит, ничего не чувствовала, и продолжала лежать неподвижно, слыша его учащенное дыхание. Ей очень хотелось посмотреть на его лицо, но она ведь спала.

И вдруг она поняла, что он входит в нее. Несколько секунд у него что-то не получалось, она почувствовала легкую боль, ей показалось, что его надо остановить, потому что теперь она была заполнена им. Она даже испугалась, что у нее сейчас все разорвется внутри, но Николай отступил, ей стало легче и приятнее, она удивилась, что он так легко входит и выходит из нее и ей это приятно. Он поцеловал ее, и она, забыв, что спит, обняла его, тоже поцеловала. И когда Николай заспешил и сразу вдруг затих, Антонина поняла, что все произошло и теперь она женщина, а Николай мужчина и что теперь они муж и жена.

Это было еще несколько раз. Они вставали, ели, ложились снова и снова вставали. Уже вечером Антонина, усталая – так она не уставала, даже отработав две смены, – попросила Николая:

– Я больше не могу. У нас еще будет и завтра, и послезавтра, и всю жизнь.

– Еще раз, я тебя прошу, только еще один разок, – умолял он ее.

И она уступила. Это был уже двенадцатый или тринадцатый раз. Она решила, что пусть будет двенадцать, тринадцать – несчастливое число.

На следующий день Николая за прогул оставили на вторую смену, и она, уже пройдя половину дороги, поняла, что идет в общежитие, а не в свой новый дом. Посижу у девчонок, решила она, Николай все равно вернется после полуночи.

Все было как всегда. Людмила лежала, задрав ноги на спинку кровати, Катерина читала.

И Катерина, и Людмила встретили ее молча, ни о чем не расспрашивая.

– Да все в порядке! – Антонина рассмеялась. – Просто Николая за вчерашний прогул заслали во вторую смену.

– Значит, все хорошо? – осторожно спросила Катерина.

– Все хорошо, – улыбнулась Антонина.

– В итоге, сколько раз он тебя трахнул? – поинтересовалась Людмила.

Это слово Людмила узнала на закрытом просмотре в Доме кино, куда ходила с Еровшиным. Переводчик назвал это не матерным словом, не полуматерными: влындил, шпокнул, а именно – трахнул. И хотя Антонина впервые слышала это выражение, она поняла.

– Двенадцать.

– Да-а, – протянула Людмила и села.

– Это плохо? – забеспокоилась Антонина.

– Ты врешь! Зачем ты врешь? Такого не бывает. – Людмила была категоричной.

– Это было, – несколько растерялась Антонина. – Не сразу, конечно, а за весь день и еще вечер, – призналась она.

– Невероятно! Он гигант! Он чемпион! – почти выкрикивала Людмила. – Это рекорд! Его надо занести в книгу рекордов Выставки достижений народного хозяйства. А по времени сколько, если сложить все вместе?

– На время я не смотрела, – призналась Антонина.

– Теперь я понимаю пословицу: счастливые часов не наблюдают. Но это невероятно.

– А сколько раз обычно бывает? – спросила Антонина.

– Я, конечно, не главный эксперт Советского Союза по этому вопросу, но самое большее у меня было – четыре раза, и то между третьим и четвертым разом он часа три отдыхал.

– А у тебя? – спросила Антонина Катерину.

– Я тебя поздравляю! Я за тебя счастлива, – уклонилась от ответа Катерина.

Спустя много лет она вспомнила этот рассказ Антонины. Уже став директором комбината, Катерина приехала в Прагу закупать оборудование для комбината на заводе, производившем оборудование для химкомбинатов. Она встретила там своего старого приятеля, Иржи Новака, который когда-то стажировался в цехе, где она была начальником. Теперь Иржи работал главным инженером. Это было накануне событий 1968 года, Прага бурлила, заводы почти не работали. Они с Иржи закрылись в его квартире, набрав еды, и не выходили весь день и всю ночь. Утром он сказал:

– Невероятно! Я отработал девять смен. Это, наверное, рекорд Европы, а может быть, и мира.

– Рекорд – двенадцать. – И Катерина рассказала о случае с Антониной.

– Ты должна познакомить меня с этим половым гигантом, если он существует.

– Он существует, – подтвердила Катерина. – У них уже двое детей. Я тебя познакомлю, когда ты будешь в Москве.

Иржи не приехал в Москву. Катерину срочно отозвали из Праги. На следующий день после возвращения в Москву она утром включила радио и узнала, что наши войска вошли в Чехословакию. Через полгода в Москву приехал их общий с Иржи знакомый и сказал, что Иржи в Праге нет. Одни говорили, что его застрелили, когда он переходил австрийскую границу, другие уверяли, что его видели в Мюнхене.

Глава 7

Катерина позвонила Изабелле, и та сообщила, что Рудольф звонил один раз. Катерина перестала даже ездить в центр Москвы, боясь случайной встречи с Рудольфом. У нее еще оставалось время до конца августа. Что-то должно было придуматься, но ничего не придумывалось, и она уже решила, что в начале сентября позвонит Рудольфу и все расскажет. А пока она ходила в соседний кинотеатр «Нева», который недавно открылся. Их фабрика находилась невдалеке от Ленинградского шоссе, и улицы, прилегающие к шоссе, назывались Флотская, Кронштадтская, Беломорская, большой универсам – «Ленинград». В субботу и воскресенье они с Людмилой шли на пляж в конце квартала, рядом с мостом через канал, загорали, начинались даже какие-то знакомства, но ничего серьезного не завязывалось.

Прошел месяц, и на воскресенье назначили свадьбу Антонины и Николая. Готовились всю неделю. Анна Никитична, мать Николая, сварила холодец, когда разлили его по мискам, оказалось ровно двадцать.

– Куда столько-то? – поразилась Людмила.

– А гостей сколько? – ответила Анна Никитична рассудительно. – Пятьдесят пять приглашенных, да еще соседи набегут. На семьдесят, не меньше, надо прикидывать.

Николай с отцом в субботу привезли на машине два ящика водки, три ящика пива, в двух ведрах стояла брага, в двух ведрах развели морс из клюквы, которую прислала мать Антонины. Ночью женщины делали салаты: «Столичный», под майонезом, салат «Оливье», из капусты, салаты из свежих малосольных огурцов, из помидоров, каждого не меньше чем по ведру. Резали сыр, колбасу, ветчину, готовили заливное из окуня и трески. Катерина стояла у плиты и жарила котлеты сразу на четырех сковородах.

– Сто, – вымолвила она наконец.

– Еще сковородки четыре, – сказала Анна Никитична. – Всегда на второй день догуливают.

На одной плите не управлялись, у соседей жарили кур в духовке.

Ушли в общежитие поздно. Свадьба, назначенная на двенадцать, естественно, задержалась. Столы, стулья, посуду одолжили у соседей. Столы шли через обе комнаты, один стоял в прихожей, почти упираясь во входную дверь. Одной лестничной площадки для мужчин оказалось мало, курили на третьем этаже и на пятом, распахнув окна. Наконец все расставили, и все уселись. Во главе стола сели Николай и Антонина, рядом с ними отец и мать Николая. Мать Антонины не приехала, прислала поздравительную телеграмму и сто рублей. Антонина про эти сто рублей ничего не сказала. Сняв свои сбережения со сберегательной книжки, приложив эти сто и заняв у Людмилы триста, предложила Анне Никитичне тысячу рублей на свадьбу. Та отказалась брать, уже было решено, что молодые будут строить кооперативную квартиру, вот и деньги на первый взнос.

Катерина рассматривала гостей и родственников. Все были люди простые: родственники из колхоза под Тамбовом, слесари, таксисты из таксопарка, сослуживцы родителей Николая, рабочие с автозавода, где они раньше работали. Катерина смотрела на эти прочные лица, крупные рабочие руки и думала, как повезло Антонине. Она такая же, и все здесь на равных. Конечно, Антонина не имела своей жилплощади, но испокон века муж брал жену в свой дом, и это всем казалось нормальным.

Как и во всякой компании, нашелся разбитной парень, который знал, как вести стол, за кого выпивать. Вначале за молодых, потом за родителей, потом за родственников ближайших, потом более дальних, за друзей, за соседей.

Людмила, Гурин и Катерина сидели вместе. Гурина узнали, подходили, просили выпить. Он пригубливал, но желающих выпить с ним было много, и рюмку его все наполняли и наполняли.

– Охолонись, – предупредила его Людмила. – Завтра у тебя тренировка. И двух минут не выдержишь!

– Выдержу! – бодро заверил Гурин. – Выдержим все, и широкую, ясную грудью дорогу проложим себе.

– Да, да, – подтвердила Людмила. – Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.

– Придется, придется, – заверил ее Гурин и полез целоваться к Людмиле и почему-то к Катерине. Оттого что всю ночь готовили и не выспались, Катерина захмелела. Людмила заметила, что Катерина выискивает на столе соленые огурцы и квашеную капусту.

– И давно тебя на солененькое потянуло? – спросила она.

– Недавно. Сама удивляюсь, никогда соленого не любила, – призналась Катерина.

– Менструация была? – допрашивала шепотом Людмила, чтобы не привлекать внимания к их разговору.

– Нет. Задержка, – ответила Катерина и успокоила: – У меня это бывает. Смещение на два-три дня.

– А сместилось недели на две?

– Да, – призналась Катерина.

– Что будем делать? – спросила Людмила.

– Ты думаешь… – и Катерина не договорила этого страшного слова.

– Я уверена, – подтвердила Людмила. – Надо принять решение.

– Какое?

– Их всего два: или аборт, или замужество: Для первого аборта у тебя остался минимальный срок. В любом случае надо с ним говорить.

– С кем? – не поняла Катерина.

– С отцом ребенка.

– С Рудиком?

– Это тебе знать.

– Другого у меня не было. И что я ему скажу?

– Про все сразу и скажешь.

– И что обманула его? И что беременна? Я запуталась и завралась.

– Ничего, распутаешься. Рассказываешь ему все. Побурчит, конечно, но, если любит, женится.

– А если не женится? – спросила Катерина. – Потому что не сможет простить обмана?

– Значит, не любит. Кого любят, прощают. Правильно, дорогой? – обратилась Людмила к Гурину. – Или ничего не говори, обманывай и тяни дальше. Зарегистрируетесь, а потом признаешься, – продолжала она.

– Не хочу начинать семью с обмана!

– Не будет обмана – не будет алиментов. С паршивого козла хоть шерсти клок.

Антонина, увидев озабоченные лица подруг, пробралась к ним, по нескольким фразам все поняла.

– Девчонки! Дело-то серьезное!

В комнате, где остался Николай, его друзья кричали:

– Горько!

– Горько! – теперь уже требовала вся свадьба.

Антонина глянула на Николая, тот звал ее во главу стола. Антонина жестом почти приказала, чтобы он пробирался к ним. Николай пробрался с трудом. Его проход комментировали:

– Она должна к тебе идти, а не ты к ней!

– Будешь подкаблучником!

– Да убоится жена мужа своего.

Николай, не обращая внимания на реплики, добрался до подруг и спросил:

– Что случилось?

Но свадьба скандировала:

– Горько!

– Горько!

Николай и Антонина поцеловались. Им поаплодировали и тут же затянули песню: «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой!!»

Людмила быстро пересказала Николаю создавшуюся ситуацию. Пока он был для них единственный мужчина, с которым можно посоветоваться, Гурин был не в счет: он уже сидел в обнимку с новыми друзьями и за что-то пил. Он держался довольно долго, но, чтобы не подумали, что он зазнается, решил не отказываться, все-таки замуж выходила подруга его будущей жены.

Николай все выслушал и поддержал решение подруг.

– Значит, действуем поэтапно. Вначале к врачу, потом звонишь этому козлу и все рассказываешь.

– А может, он не козел, – вставила Антонина.

– В этом мы убедимся в ближайшее время, – подвел итог Николай.

Но убедиться Катерине пришлось уже на следующий день. Еще до обеденного перерыва на территорию фабрики въехал автобус ПТС – передвижной телевизионной станции и два «рафика» с операторами, осветителями, звукооператорами, режиссером, ассистентами и дикторшей, которую тут же все узнали.

Из-за нее едва не остановилась работа в цехе. Всем хотелось посмотреть на живую дикторшу, которую видели только на экране телевизора. Оказалось, что в жизни она меньше ростом, чем на экране, и на ней чешские туфли, которые были почти у всех работниц цеха. В универсаме недавно появились такие туфли, и Леднев разрешил сделать обеденный перерыв раньше, чтобы его женщины купили туфли, пока в универсам не ринется вся фабрика. Леднев отгонял работниц от окон, объясняя:

– Снимать будут у нас в цехе. Это решение уже принято. Все увидите. И сами попадете в телевизор. У кого грязные или заношенные спецовки, пойдите к кладовщице, там для вас приготовлены новые.

Катерина всего этого не знала и не видела: она получала новые реле на складе. А уже выкатывались телекамеры, похожие на средних размеров пушки, сходство увеличивали длинные насадки объективов. Уже расставляли в цехе камеры.

Катерина погрузила реле на автокар, выехала во двор и увидела ПТС, осветителей, которые вместе с фабричными электриками тянули кабель.

То, что эти люди с телевидения, Катерина поняла сразу. Вряд ли среди них Рудольф, подумала она, зачем же ее так наказывать! На телестудии десятки телеоператоров, а Рудольф никогда не рассказывал, что он выезжал на заводы и фабрики.

На всякий случай она оставила автокар за углом и вошла в цех, стараясь пройти незаметно. Но ее заметили и сразу закричали:

– Катерина! Тебя разыскивает Леднев, даже на склад за тобой посылали!

Катерина забеспокоилась, но все-таки прошла к Ледневу в его кабинет, который больше напоминал застекленную кабину, но зато оттуда Леднев мог видеть почти весь цех.

У Леднева сидела красивая женщина средних лет. Катерине даже показалось, что она видела ее, когда была на «Голубом огоньке».

– Вот она! – обрадовался Леднев. – Героиня наших дней! Начинала штамповщицей, сейчас бригадир слесарей-наладчиков, и мы планируем назначить ее начальником участка. У нее инженерное мышление, она далеко пойдет. А это – режиссер телевидения, – представил женщину Леднев.

Режиссер осмотрела ее. В бесцеремонности ее разглядывания не было даже интереса. Катерину разглядывали как нечто неодушевленное, она сама так обычно рассматривала станок, прикидывая, с чего начать ремонт.

– Заменить косынку, – приказала режиссер. – Расстегнуть ворот кофточки! – и сама быстро и ловко расстегнула. – Ну-ка, пройдись! – скомандовала она. Катерина сделала несколько шагов. – Ножки ничего… Подберите ей халатик покороче!

– Я в комбинезоне работаю, – возразила Катерина.

– Поработаешь в халате, – сказала режиссер.

– Не поработаю, – возразила Катерина. – Зачем людей смешить!

– Дайте ей комбинезон. – Вероятно, у режиссера не было времени, она поглядывала на часы. – Только не балахон! Чтобы задницу обтянуть и грудь!

– Я не буду сниматься, – заявила Катерина.

– Будешь, – ответила режиссер. – Не я это решала. Это твое начальство уже все обговорило и с профсоюзом, и с комсомолом.

В кабинет заглянул телеоператор, которого Катерина видела на киностудии:

– Куда тройку ставить?

– На вторую линию. Там у них дефицит идет. Значит, так, – подвела итог режиссер. – Тройку на вторую линию. Панорама по моей команде по всей линии. Потом остановка по моей команде, – она обернулась к Ледневу, тот закивал. – Имитируем поломку. Выходит она, – режиссер кивнула на Катерину. – Кто у нас на второй?

– Рачков.

– Он ее держит на общем, берет ее проход поаппетитней: ножки, бедра, зритель это любит. Потом с третьей я ее возьму крупно. – Режиссер посмотрела на Катерину. – Скажешь несколько слов.

– Я не знаю, что говорить, – Катерина даже не испугалась. Она искала выход, понимая, что Рудольф не должен ее увидеть.

Как только телевизионщики уедут с фабрики, она позвонит ему, они встретятся вечером у памятника Пушкину, и она все ему расскажет.

– Я не знаю, что говорить, – повторила Катерина. – Я двух слов связать не могу.

– А тебе и говорить не надо, – возразила режиссер. – Тебя спросят, а ты ответишь.

– А что спросят?

– Ну, например, нравится ли тебе здесь работать? – уже раздражилась режиссер.

– А мне не нравится, – ответила Катерина.

– А чего работаешь?

– Потому что место в общежитии дали.

– Ну, решайте сами. – Режиссер повернулась к Ледневу: – Не мне, вам отвечать. Я выдам в эфир все, что она скажет, но что потом скажут вам, не знаю. – И режиссер вышла из кабинета.

Тут Катерина впервые увидела растерянного Леднева.

– Мне больше некого предложить. – Голос у него дрожал. – И директор твою кандидатуру утвердил, и партком. Двадцать минут всего осталось до начала. Я тебя прошу. И дикторше уже дали твою фамилию и вопросы по твоей биографии. Если б они на пленку снимали, можно было бы отключить, поискать другую, а это сразу в эфир, на все телевизоры, вот и в программе указано. – Леднев протянул ей газету с программой передач на неделю.

Катерина взяла газету, но строчки почему-то двоились, и она поняла, что сейчас заплачет. А ей уже принесли комбинезон, потребовали, чтобы Леднев отвернулся. Она не была верующей, не знала ни одной молитвы, ее не крестили в церкви, отец был членом партии, и даже когда хоронили деда, отец не вошел вместе со всеми в церковь, а стоял у изгороди и курил. А потом с куполов церкви сняли кресты и превратили церковь в кинотеатр. И все же иногда Катерина просила Бога, чтобы не наделать в сочинении ошибок и получить хорошую отметку на выпускных экзаменах, еще раз она просила Бога, чтобы Витька Воротников, самый лучший спортсмен из их школы, влюбился в нее – она была влюблена в него с третьего класса. Боже, попросила она сейчас, сделай так, чтобы меня не снимали, чтобы меня не увидел и не узнал Рудольф, я никогда и никого больше не буду обманывать, я пойду в церковь и поставлю свечку.

В кабинет заглянула девушка, вероятно, недавняя десятиклассница:

– Я помощник режиссера. Вам надо порепетировать с диктором. Идемте!

– Я сейчас приду, – Катерина собралась уйти.

– Ты куда? – Леднев встал у двери.

– В туалет.

Леднев колебался, но причина была уважительная, он отступил от двери и попросил:

– Только быстренько!

– Это долго не делается.

Катерина зашла в туалет, накинула крючок и вдруг услышала, что возле двери негромко, почти шепотом, переговариваются. Значит, Леднев на всякий случай послал за ней девчонок, чтобы она не сбежала.

Катерина посмотрела вверх. Окно маленькое, забранное толстым матовым стеклом. Не пролезу, даже если выбью, трезво прикинула Катерина. Неужели нет выхода? Ведь она читала и видела в кино, как убегают даже из тюрем, как делают подкопы. Но подкопа здесь не сделаешь, пол был залит цементом, на подкоп уходят месяцы, а у нее оставались минуты. И тут в дверь застучали.

– Кать, выходи! Срочно требуют. Очень срочно!

И Катерина вышла. Ее подвели к режиссеру. Та осмотрела Катерину и приказала:

– Сними косынку!

– Не положено по технике безопасности, – отрезала Катерина.

Режиссер глянула на часы.

– На репетицию не остается времени. Ведите ее на вторую линию, – и полезла в автобус, где находился пульт.

Катерина дошла до второй линии, остановилась там, где ей показал помощник режиссера. Увидела камеру и за ней Рудольфа. Он надел наушники и прильнул к камере. Развернулся круг, на котором были объективы. Катерина увидела, как Рудольф посмотрел на нее поверх камеры, увидела его настороженное лицо и поняла, что он узнал ее. Теперь терять было уже нечего. Как будет, так и будет, решила она и сразу успокоилась.

Она сделала все, как ее просили. Прошлась между станками, обернулась, заметила красную лампочку над камерой Рудольфа. Значит, ее снимали. Линия заготовок вдруг остановилась, и Катерина дальше не пошла, как и было договорено, достала из сумки ключи. К ней шла, улыбаясь, дикторша.

Рудольф подкатил камеру ближе к ним, и на его камере снова зажглась красная лампочка. Теперь дикторша стояла рядом с ней, улыбалась, но улыбалась не ей, а камере, и смотрела не в ее глаза, а выше.

– Это Катя Тихомирова, – начала она. – Единственная девушка в цехе, которая работает наладчиком, а недавно стала бригадиром наладчиков. Вы сами могли убедиться, какие сложные станки на фабрике. Так вот Катя может определить и исправить любую неполадку. Катя, почему вы выбрали эту профессию?

Катерина не видела лица Рудольфа за камерой, но была почти уверена, что он посмеивается. Она помнила, как он ей рассказывал, какую чушь несут передовики производства, приглашенные на студию, как они заучивали заранее написанные тексты. По-видимому, она затягивала ответ, потому что дикторша, улыбаясь, переспросила:

– Так почему именно эту профессию вы выбрали?

– Я не выбирала, – ответила Катерина. – Так получилось. У нас постоянно ломаются станки – они старые, изношенные. А наладчики – или мальчики из ПТУ, которые еще ничего не знают, или пьянь, которая уже ничего не может. Вначале я ремонтировала и налаживала свой станок, потом стала помогать другим.

– Но вы ведь сознательно выбрали именно эту фабрику? – спросила дикторша.

Катерина почувствовала, что дикторша чем-то озабочена, хотя по-прежнему улыбается.

– Случайно, – ответила Катерина. – Вернее, по необходимости. На фабрике были места в общежитии, а мне негде было жить.

– А вы не москвичка?

– Я из Псковской области, – ответила Катерина и добавила: – В общем, лимита.

Красная кнопка на камере Рудольфа погасла, и загорелась лампочка на другой камере.

Дикторша выдохнула. Режиссер давала ей передышку, чтобы сориентироваться. Интервью явно шло не по намеченному плану. Дикторша глянула быстро в листок с вопросами, спрятала его, и на камере Рудольфа зажглась красная лампочка.

– Значит, вам не нравится просто механическая работа? – снова бодро улыбаясь, спросила дикторша. – Вы хотите работать творчески. И вы сознательно выбрали этот труд.

– Никакой сознательности не было! Попросил Михалыч, это начальник нашего цеха товарищ Леднев, и я согласилась. В зарплате я проиграла, на штамповке больше получала. Вообще-то это непорядок! За квалифицированную работу надо больше платить.

Это было уже совсем не запланировано, и дикторша поспешила задать последний вопрос:

– Катя, а какая ваша мечта? Вы, наверное, собираетесь учиться дальше, чтобы вернуться на свой родной завод инженером?

– У нас фабрика, – поправила дикторшу Катерина. – Вряд ли я сюда вернусь. В этом году я уже во второй раз провалилась на экзаменах в химико-технологический институт. В следующем году буду поступать в третий раз.

– Удачи вам, Катя! – улыбнулась дикторша.

– И вам удачи, – пожелала Катерина. – Вы ведь недавно на телевидении, с полгода, мы все смотрим телевидение и каждого нового диктора запоминаем.

Дикторша не готова была к такому повороту, тем более у камеры Рачкова стояла помощник режиссера и описывала круги – закругляйся, мол. Так на смущенной улыбке дикторши и закончилась передача.

И уже никто не обращал внимания на Катерину. Теперь быстро выйти из цеха, подумала она, и подождать, когда все уедут. И уже никогда не позвонит Рудольф, и она не осмелится позвонить ему. И вряд ли они когда-нибудь встретятся: в многомиллионной Москве, когда живут в разных районах, вероятность встречи – незначительная.

Рудольф зачехлял камеру и не смотрел в ее сторону. И она решилась. Подошла к нему и сказала:

– Здравствуй!

– Привет, – ответил Рачков. – Интересная у нас с тобой встреча получилась.

– И вправду интересная, – согласилась Катерина.

– А ты, оказывается, героиня!

– Тебя в этом что-то не устраивает?

– Нет, я даже польщен.

– Рудольф, грузимся, – крикнули ему.

– Ну что ж, пока! – сказал бодро Рачков. – Куда же теперь тебе звонить?

– Туда же, куда и звонил, – ответила Катерина.

– Но ведь, насколько я понимаю, этот телефон – липа!

– Это нормальный телефон, – ответила Катерина, – если ты позвонишь, мне передадут.

Рудольф катил камеру к автобусу. Он ни разу не оглянулся, и Катерина вдруг поняла: все закончилось, он никогда не позвонит.

Потом к ней подошел Леднев. Он пожал ей руку и сказал:

– Спасибо. Ты всех выручила.

Прибежали девчонки из бухгалтерии, которые смотрели передачу по телевизору. Они говорили, что Катерина была красивой, даже красивей дикторши. Вдруг все затихли. В цех вошел директор фабрики. Он подошел к ней, улыбнулся и сказал:

– Молодец! По-человечески отвечала!

Заметил ее отстраненность:

– Переволновалась?

– Да вроде нет…

– Наверное, все-таки было, – предположил директор. – Я, когда выступаю на всяких собраниях, все равно волнуюсь, хотя сколько у меня этих собраний было, может, сотни уже. – Он полуобнял ее за плечи и сказал: – Пойдем на воздух. Тебе надо успокоиться.

Они вышли из цеха, и все смотрели на них.

– На той неделе мы тебя переведем в мастера. Месяца за два освоишь нормы, заполнение нарядов, а к зиме поставим на участок. Карьеру сделаешь. А закончишь институт, директором станешь, вместо меня.

– А вы куда? – улыбнулась Катерина.

– Мне место найдется. А ты подумай хорошенько. Почему обязательно химия? Поступай в политехнический. Там у меня есть связи. Пройдешь вне конкурса, с производства все-таки. – Директор остановился, посмотрел на нее и спросил: – Что-то у тебя все-таки случилось?

– У меня все нормально, – бодро ответила Катерина.

– Если что, обращайся прямо ко мне. Смоленские всегда выручали псковичей.

Катерина смотрела на коренастого, длиннорукого, с мощной грудью директора, и ей вдруг захотелось уткнуться в эту грудь и поплакать, поэтому она поспешно добавила:

– Спасибо. До свиданья, – и бросилась в цех.

В цехе была подсобка, где хранили ветошь. Она забралась в самый угол подсобки, поплакала, услышала, что остановился транспортер, по которому подавали заготовки, вытерла слезы, подождала: а вдруг заработает, но, по-видимому, это была поломка. И она вышла из подсобки.

Еще несколько дней в общежитии говорили о ее показе по телевизору, потом это забылось. Она звонила Тихомировым, Изабелла понимала, что ее интересует, и, не ожидая вопроса, говорила:

– Не звонил.

В сентябре Катерина приехала к ним помыть окна: Изабелла боялась смотреть вниз с пятнадцатого этажа.

– Позвони сама, – посоветовала Изабелла.

– Не хочется, – ответила Катерина.

– Значит, это не любовь!

Катерина никому не рассказывала о встрече с Рудольфом на фабрике, кроме Людмилы. Людмила даже ахнула, выслушав ее, и больше никогда не заговаривала о Рудольфе. Они подали с Гуриным заявление в загс, их, узнав Гурина, хотели зарегистрировать сразу, но Людмила отказалась: пусть все будет по закону. Если надо ждать полтора месяца, она подождет. Катерина видела, что Людмила оттягивает свое замужество, хотя активно занималась продажей кофточек и поясов, которые Гурин привез из Чехословакии.

Людмила завела книжку в сберкассе и даже стала откладывать деньги из зарплаты, чего раньше никогда не делала. Надежда на то, что спортивный клуб выбьет Гурину квартиру, оставалась, он уже заявил, что женится, и познакомил Людмилу с тренером. Людмила подсчитала, что они заплатят за квартиру, которую будут снимать в ожидании государственной, больше денег, чем нужно для первого взноса в кооператив. Теперь Людмила искала строительный кооператив поближе к центру, но такие пока не находились. Участки под кооперативное строительство домов выделяли на окраинах. Иногда Людмила уезжала в общежитие к Гурину, и иногда Гурин приезжал к ней. Тогда Катерина шла гулять. Она кружила вокруг общежития, поглядывая на окна их комнаты. Теперь они жили вдвоем (Антонина прописалась у родителей Николая). Людмила подарила чешскую кофточку комендантше общежития, и к ним никого не подселяли. Иногда Катерина ходила и по два часа, иногда Людмила включала свет уже через двадцать минут. Катерина возвращалась, Гурин и Людмила, уже одетые, сидели за столом и пили чай с тортом, Гурин всегда приносил торт. Людмила несколько раз напоминала Катерине, что надо решать: или делать аборт, или оставлять ребенка. О ребенке Катерина даже думать не хотела, аборта боялась. Акушерка, которая делала аборты Людмиле, вышла замуж за слушателя Военной академии имени Фрунзе и уехала с ним в Хабаровск. Катерина надеялась, что все как-нибудь образуется, но Людмила как-то вечером, подсчитав срок беременности, ахнула и на следующий день повела ее в районную поликлинику к гинекологу.

Катерина впервые в жизни села на гинекологическое кресло, стыдясь неестественной позы и полной своей беззащитности. Хорошо, что гинеколог оказалась женщиной. Она осмотрела Катерину, прощупала ее живот и сказала:

– Пока все хорошо. Никаких отклонений от нормы.

– Мне нужен аборт, – взмолилась Катерина.

– Поздно, милочка, уже десять недель.

– Мне нужен аборт, – настаивала Катерина. – У меня нет другого выхода.

– Выход один, – сказала врач, – рожать. Пусть зайдет ко мне отец ребенка.

– Я не знаю, кто отец, – ответила Катерина.

– Я думаю, что у тебя не больше трех претендентов, – усмехнулась врач. – Я могу поговорить со всеми тремя по очереди и врачебную тайну гарантирую.

Перед кабинетом гинеколога сидели будущие матери. Многие из них были с мужьями. Сидели спокойные, умиротворенные молодые женщины, гордо выставив свои округлившиеся животы.

– Ну что? – спросила Людмила, когда они вышли из поликлиники.

– Ничего сделать нельзя. Уже десять недель.

– Надо же так влипнуть! – и Людмила закурила, чего никогда не делала на улице.

– Дай и мне сигарету, – попросила Катерина.

– Тебе вредно.

– Мне все вредно. Дай сигарету!

Катерина закурила, глубоко затянулась, не закашлялась, у нее не закружилась голова. Я совсем взрослая, подумала она.

– Надо звонить Рудольфу, – решила Людмила.

– Зачем? – спросила Катерина.

– На некоторых мужиков это действует. Его ребенок. А вдруг мальчик?

– На него ничего не подействует, – ответила Катерина. – Он мне не простит обмана. Да я про него уже и забыла.

– Вспомнишь! Откажется, так пусть хоть участие примет.

– Какое?

– Может, у него есть знакомые врачи. Может быть, врачи есть у его матери, аборты-то она тоже делала. В конце концов, пусть даст денег. Придется абортироваться у частного врача, они дорого берут, последний аборт мне почти месячной зарплаты стоил.

– Ну уж денег я у него просить не буду, – заявила Катерина.

– Почему просить, требовать надо! – возразила Людмила.

Она еще не раз возвращалась к этому разговору. Людмила нашла гинеколога в другой поликлинике, но и здесь Катерине отказали, и она позвонила Рачкову. Его подозвали к телефону.

– Надо встретиться, – попросила Катерина.

– Зачем?

– Надо поговорить.

– О чем? Мне все ясно.

– Зато мне не ясно, – разозлилась Катерина. – Я беременна. Уже десять недель.

Рудольф помолчал, потом ответил:

– В ближайшее время я не смогу встретиться. Некогда. У меня передачи. Перед съездом мы теперь работаем каждый день.