Текст книги "На грани жизни и смерти"

Автор книги: Валентин Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Праздничный подарок

Сильный шторм не прекращался несколько суток. Огромные пенящиеся валы поминутно обрушивались на корабль, но всякий раз маленькая стальная надстройка подводного корабля будто стряхивала с себя белую пену и проглядывала среди бушующего моря.

Несмотря на то что, казалось, мы уже стали привыкать к качке, на этот раз самочувствие у всех было очень неважное. Особенно тяжело приходилось верхней вахте. Каждые полтора-два часа заступала новая смена. Чтобы не смыло за борт огромной океанской волной, приходилось крепко привязываться к металлическим стойкам. В такой шторм нередко прочно приваренные леерные стойки ломаются, как спички. Нетрудно представить себе положение человека, который стоит на мостике и на него непрерывно обрушиваются водяные валы.

Сигнальщик-рулевой Федосов с трудом держится за ограждение. Лицо его бледно. Напрягая остатки сил, он осматривает горизонт. Но о смене не заикается: хорошо знает, что Хвалов – его единственный напарник – cменился час назад и сейчас, привязавшись к койке, тоже до нитки мокрый, лежит в полузабытьи. Через час он снова выйдет наверх, а пока ему нужно отдохнуть.

Уже несколько часов я нахожусь на мостике. Из-за сильных ударов волны держать лодку на курсе трудно, приближенно вычисляется скорость хода, нельзя точно определить величину и направление дрейфа – ветер все время меняет направление и скорость. Густая облачность не дает возможности астрономическим способом определить наше местонахождение. Все это сильно усложняет счисление пути.

В такой обстановке молодому штурману трудно было бы работать, даже если бы он не укачался. Поэтому счисление пути пришлось вести моему помощнику, лейтенанту Щекину, а верхнюю офицерскую вахту почти бессменно нес я сам.

Порывистый декабрьский ветер обжигает лицо, болят глаза. С трудом разжимаются замерзшие губы. Плащ, натянутый поверх наглухо застегнутого полушубка, не спасает от воды. Каждая новая волна окатывает с головой, вода заливается за ворот, и ледяные струйки, неприятно щекоча тело, стекают к поясу. Плечи и поясница ноют от тяжести толстой, набухшей от воды, одежды. Пальцы отказываются повиноваться.

Вижу, что Федосов совсем теряет силы, приказываю нижнему вахтенному помочь ему отвязаться и спуститься на несколько минут. Меня тоже сменяет помощник. Привязываюсь к дивану, но это не помогает – болтает как в центрифуге. Тяжелый из-за плохой вентиляции воздух вызывает рвоту и головокружение. Резкие крены заставляют все время держаться в напряжении, от этого появляется ломота во всем теле.

На нижней вахте люди стоят, широко раздвинув ноги, держат перед собой ведра, но ни на миг не отрывают взгляда от контрольных приборов и работающих механизмов.

Конечно, можно уйти под воду и некоторое время побыть в относительно спокойном состоянии, но надо экономить электроэнергию, она нужна на боевой позиции. Кроме того, мы и так слишком медленно движемся, а в подводном положении скорость будет еще меньше. Так мы не скоро дойдем до места, где нам предстоит нести службу.

Только на пятые сутки шторм немного стих, и мы начали обычные приготовления к предстоящей операции. Над морем опустилась ночь. Кое-кто уже готовился ко сну. Но отдохнуть в эту ночь нам было не суждено. При слабом проблеске луны, показавшейся на несколько мгновений, прямо по носу лодки, в нескольких метрах от нее, сигнальщик вдруг увидел огромный шар. На волне он то показывался наполовину, то тонул.

– Мина! – успел крикнуть он.

Услышав голос сигнальщика, я повернулся к нему, определил по его вытянутой руке направление и, не теряя ни секунды, дал команду на руль. Нос лодки покатился влево. Мина была близко, в 150 метрах справа. Черной полусферой она качалась на гребне. Волна гнала ее прямо на нас.

– Право руля, – скомандовал я, чтобы сдержать лодку на курсе. Лодка и мина быстро сближались.

– Задраить переборки!

В какой-то момент казалось, что мина неизбежно ударится о корпус лодки. Волна бросила ее на нас, но на расстоянии каких-нибудь пяти-шести метров от кормовых отсеков отбросила метров на двадцать назад.

– Право руля! Полный вперед! – что есть силы закричал я.

Команды были мгновенно выполнены. Мы видели, как новая большая волна, подхватив мину, пронесла ее через то место, где только что была корма.

К утру море успокоилось. Видимость по-прежнему оставалась плохой. Насколько приятен штиль в надводном положении, настолько нежелателен он для корабля, несущего службу под водой. Очень трудно в такую погоду вести маневрирование подводной лодки, от экипажа требуется большой опыт и искусство, если к тому же плавание проходит вблизи берегов противника. Береговые посты зорко наблюдают за морем, и стоит подводной лодке чем-нибудь себя обнаружить – все дело будет испорчено. Лодку начнут преследовать, или вражеские корабли изменят маршрут, и дальнейшее пребывание ее на позиции станет бесполезным.

В заданном районе мы находились уже несколько дней. За это время обстоятельно его изучили.

5 декабря 1941 года. День Конституции. Настроение у всех было приподнятое. Всем хотелось бы в этот день сделать Родине праздничный подарок, каждый в душе надеялся на это.

Мы погрузились, подошли к берегу и маневрировали теперь не далее чем в полутора-двух милях от него. Лишь изредка, чтобы не обнаружить себя, на короткое время поднимали перископ.

Вдруг где-то на корме раздался жесткий металлический удар. Я мигом опустил перископ. Удар был неожиданным, и никто в первый момент не понял, что случилось. По данным разведки, мин в этом районе не было. Но они могли появиться уже после того, как были добыты эти сведения.

Неужели заметили с берега?!

Это было вероятно: благодаря течению мы оказались к берегу ближе, чем того хотели. Не дожидаясь доклада, я приказал уйти на глубину и изменить курс.

Из шестого отсека сообщили, что мы коснулись какого-то предмета. Это могла быть неразорвавшаяся мина или борт какого-нибудь «покойника», потопленного подводной лодкой или авиацией. Так или иначе, нужно было уйти от этого места подальше.

Пока оставалось время до наступления полной темноты, мы решили, находясь в подводном положении, пообедать и уже потом всплыть. Но не успел я сесть за стол, как услышал возволнованный голос Смычкова, изъявившего желание нести перископную вахту.

– Командира в рубку!

Я стремглав кинулся в центральный пост и одним прыжком достиг рубки. Перископ был уже поднят.

– Транспорт!.. С огнями!.. – громко крикнул Смычков, хотя я был рядом.

Отдав приказание готовить аппараты к выстрелу, я прильнул к перископу. Было уже темно, но на фоне высокого заснеженного берега был отлично виден транспорт, вынырнувший из-за мыса. Немцы, видимо, чувствовали себя в полной безопасности, потому что не сочли нужным даже погасить отличительные огни. Ну что же, тем хуже для них… Опустив перископ, я отдал приказание на руль и быстро рассчитал боевой курс.

Теперь дело решали секунды. Нетерпеливо ожидая, когда рулевой приведет подводную лодку на указанный курс, я приказал, всем оставаться на местах и объявил, что атака будет проводиться силами одной вахты. Это нужно было для того, чтобы не создавать перемещения людей по кораблю, что неизбежно увеличило бы ход, а от этого увеличился бы и бурун от перископа. К тому же и обстановка сложилась довольно простая и почти безопасная для подводной лодки, поскольку вблизи транспорта никаких кораблей охранения обнаружено не было. Но когда подводная лодка уже ложилась на боевой курс, из отсека доложили, что отказал торпедный аппарат – не открывается передняя крышка.

«Опять кто-то проворонил!» – с отчаянием подумал я. Но не искать же было сейчас виновника.

– Второй аппарат – товсь!

Подняли перископ. Транспорт, по общим очертаниям похожий на танкер среднего водоизмещения, как ни в чем не бывало шел себе прежним курсом. Чтобы не обнаружить себя и не спугнуть противника, я тотчас опустил перископ.

– Есть товсь второй аппарат!

Снова поднял перископ. Кажется, все шло нормально.

– Аппарат…

Команда, как эхо, пронеслась по кораблю.

– Пли! – Торпеда с ревом выскользнула из аппарата. В поле зрения перископа появилась тонкая голубая струя, пересекающая темную поверхность моря, и потерялась где-то в заданном направлении.

«След нормальный», – удовлетворенно подумал я и приказал погружаться на глубину 20 метров. Иначе противник мог обнаружить подводную лодку и успеть уклониться от удара. Все с замиранием сердца ждали взрыва. Щелкнул секундомер, я стал отсчитывать секунды. Они тянулись слишком медленно. Вот стрелка секундомера закончила первый круг, прошла минута, а взрыва нет.

«Неужели промазали?» – От этой мысли по телу прошёл озноб. Но в это время за кормой раздался мощный взрыв. А когда мы всплыли под перископ, транспорта на поверхности уже не было. Я внимательно осмотрел горизонт, но, кроме ровного, далеко тянущегося и резко выделяющегося снежной белизной берега, ничего не увидел.

Мне не терпелось выяснить причину отказа первого аппарата, из-за которого чуть было не сорвалась атака.

На этот раз виновниками оказались торпедисты Иванов и Матяж. При открывании передней крышки аппарата обнаружилось, что заело его тягу. Неисправность они нашли сами. Под рычагом тяги оказалась аварийная доска! Ее закинул за аппарат Матяж, когда готовил отсек к обеду. Торпедистам был сделан выговор, и на этом успокоилось, поскольку атака прошла успешно: по записи в журнале боевых действий она проведена за 7–9 минут. Это было здорово.

Ну что, командир? Дело сделано, отходи от берега; всплывем, дадим радиограмму!

Я отдал все необходимые приказания, и мы вернулись к прерванному обеду.

– Один Хвалов не доволен, – улыбаясь, сказал мне Смычков.

– В чем дело? – недоуменно взглянул я на Хвалова. Хвалов повернулся ко мне.

– Да как же, товарищ командир, – засмеялся он, – я даже не успел соскочить с койки, как транспорт уже потопили.

– А ты спи больше, тогда, может, надобность в тебе и вообще отпадет, – поддел его Тюренков.

Все засмеялись.

– Товарищ командир, первое на столе, – доложил Иванов.

Обед прошел оживленно. Все были довольны. Смычков подсчитал, исходя из каких-то особых данных, что сообщение о нашем боевом успехе придет в Москву сегодня, не позже двадцати четырех часов.

Боцман Хвалов

Кто из людей старшего поколения не помнит первую военную зиму? Она была на редкость суровой. На севере морозы доходили до 50 градусов. В море почти непрерывно свирепствовали штормы. Так было и на этот раз. Но, невзирая на шторм и адский холод, мы, как обычно, шли на выполнение боевого задания. С каждым часом лодка все больше и больше обрастала льдом и теперь походила на какую-то причудливую движущуюся ледяную глыбу. Антенны, обычно как струны натянутые над палубой, сейчас провисли под тяжестью льда. Раскачиваемые ветром, они каждую секунду могли оборваться. Оттого, что все покрылось толстым слоем льда, на мостике стало тесно. Предметы потеряли обычные формы, увеличились в размерах и занимали много места. На поручнях налипло столько льда, что их нельзя было обхватить пальцами. Палубный настил превратился в скользкую ледяную площадку. Каждый раз, как только новая волна окатывала мостик, подошвы примерзали к палубе. Приходилось все время переступать ногами, чтобы прочно не примерзнуть к месту. Передвигаться было трудно: одежда, покрытая льдом, потеряла гибкость, словно это был панцирь. Шапка и воротник полушубка смерзались в один ледяной колпак. На лице образовалась ледяная маска, и его невыносимо жгло.

В лодке было тоже холодно. Ледяная бахрома на приборах покачивалась в ритм вибрирующему корпусу.

В центральном посту, съежившись, с головой укрывшись полушубком, неподвижно сидел Тюренков. Но он был готов отреагировать на любую вводную обстановку. На особом контроле он держал воздушный детандер, понижающий давление в магистрали системы погружения лодки. Нужно было во что бы то ни стало не дать прибору замерзнуть. Иначе он мог отказаться работать и в случае срочного погружения поставить нас в весьма трудное положение.

Тюренков уже испробовал много способов уберечь механизмы от замерзания. Он подкладывал под детандер переносную лампочку, накрывал его своим ватником. Но этого было недостаточно, и тогда Тюренкову пришло в голову просто-напросто сесть на прибор. В этом положении ему было страшно неудобно, но таким образом, отдавая прибору часть своего тепла, он сохранял его.

Лодка, отяжелевшая ото льда, на волне переваливалась с борта на борт. Центр тяжести перемещался все выше, уменьшая устойчивость корабля. Дальнейшее плавание в надводном положении грозило катастрофой – лодка могла перевернуться.

Но мы не могли уйти и под воду. Нужно было во что бы то ни стало закончить зарядку аккумуляторов. Оставалось уже немного. Значит, надо было бороться со льдом. Лед скалывали, но он был очень крепким и отскакивал лишь маленькими кусочками. Люди, рискуя скатиться за борт, рубили его изо всех сил, ни на минуту не останавливая работу.

Наконец зарядка закончилась, и лодка погрузилась. Потребовался целый час, чтобы полностью удифферентовать ее. Лед стал таять, и это нарушало равновесие. Мы взяли много лишней воды, чтобы загнать обледеневший корабль под воду, и по мере таяния льда потом долго откачивали ее.

Но вот стихия была покорена, и мы приступили к выполнению боевого задания.

Было еще светло, и можно было пользоваться перископом. Но я обнаружил, что его нижняя головка залита водой. Пришлось от перископа отказаться. Предоставив Щекину с Усенко разбираться в причинах этого происшествия, я прошел в гидроакустическую рубку, чтобы сообщить Лебедеву, что теперь надежда только на него. Лебедев сидел злой и нервно трогал рукоятки акустического прибора.

– Что случилось? – чувствуя неладное, спросил я.

– Да дребезжит что-то. Не слышно ничего.

Я прислушался. Действительно, где-то в носовой части слышалось дребезжание. Оно забивало весь гидроакустический фон. По всей вероятности, когда мы были на поверхности воды, под действием штормовой волны расшатались какие-то палубные лючки. Услышать едва уловимый шум винтов при таком дребезжании, конечно, было невозможно.

Вот это здорово, корабль одновременно лишился и зрения и слуха! Досадное стечение обстоятельств… Однако что-то нужно делать. Что же?

Возбужденное состояние в подобном случае – плохой помощник. После некоторого раздумья я принял решение уйти на глубину и начать просушку головки перископа.

Так мы и сделали. Но когда некоторое время спустя вновь подняли перископ, через него по-прежнему ничего не было видно. Теперь оставался один выход – «прочистить уши», то есть во что бы то ни стало устранить дребезжание. Противник мог вот-вот появиться, и мы не могли даже подумать о том, чтобы позволить себе пропустить его. Но ликвидировать неисправность оказалось не так просто. Для этого нужно было всплыть и некоторое время находиться в надводном положении. Однако в такой шторм и в таком ограниченном пространстве – под верхней палубой в носовой части – работать было очень рискованно. Ведь в случае внезапного появления противника подводная лодка должна будет погрузиться немедленно, не будет возможности ожидать, пока человек выберется из надстройки.

Еще и еще раз я обдумывал, как обойтись без такого риска, но ничего придумать не мог, другого выхода не было.

Теперь вопрос стоял о том, кого послать наверх. Я не сомневался, что многие из экипажа вызовутся пойти. Но все ли смогут выполнить задачу?.. Нужен был человек, хорошо знающий дело, способный устранить неисправность в самое короткое время.

Одолеваемый сомнениями, я тронул за плечо Смычкова. Он сменился с вахты, не спал предыдущую ночь, но едва я коснулся его, моментально открыл глаза. Увидев меня, вскочил.

– Не волнуйтесь, ничего не случилось, – успокоил я его, – просто надо поговорить. – Он вяло поднялся.

– Нужно кого-то послать в носовую надстройку. Там что-то дребезжит, Лебедев ничего не слышит. Перископ залит.

С минуту Смычков молчал. Он, конечно, понимал, чем это могло кончиться.

– Это могут сделать два человека. Я или Хвалов, – наконец проговорил он. – Давайте это сделаю я.

Я покачал головой.

– Вам нельзя.

– Не доверяете?

– Да нет, не в этом дело. Просто вам необходимо оставаться в лодке, – ответил я, не считая нужным объяснять то, что Смычкову самому хорошо известно.

– Тогда Хвалов.

– С этим, пожалуй, стоит согласиться, он хорошо знает надстройку.

Хвалов отнесся к моему предложению довольно спокойно. Думая, что он не совсем ясно представляет, что его может ждать, я сказал:

– Имейте в виду, что в случае срочного погружения вы можете не успеть выбраться оттуда…

Он не дал мне договорить:

– Все ясно, товарищ командир. Раз надо – сделаю. А насчет опасности… Мы ведь с вами на войне, а не у тещи в гостях.

– Вам нужно осмотреть трубопровод под верхней палубой, возможно, кое-где оборвались бугеля и лючки…

Через несколько минут Хвалов был готов. Он переоделся в рабочий комбинезон, взял инструменты.

Мы отошли подальше от берега и всплыли.

Уже стемнело. Шторм свирепствовал по-прежнему. Хвалов, обвязавшись, осторожно спустился с мостика и, держась одной рукой за поручни, а другой зажимая инструменты, пошел по палубе. Волна сбивала его с ног, но он, согнувшись, прильнув к леерному тросу, пробирался вперед. Вот он дошел до передней надстройки, с трудом открыл крышку одного из люков и скрылся в нем.

Все свободные от вахты собрались у выхода на мостик и, затаив дыхание, ждали. Моряки уважали Хвалова. Он был отличным товарищем. На него можно было надеяться. Совсем недавно он самоотверженно, выбиваясь из сил, управлял горизонтальными рулями, когда мы прорывались через сеть. В том, что мы тогда выбрались оттуда, немалая его заслуга.

Я стоял на мостике и напряженно всматривался в темноту.

– Не напрягайте глаза, но будьте внимательны, – сказал я Федосову, который стоял рядом со мной.

Мне показалось, что неподалеку мелькнул огонек… Но нет, это только показалось. Я протер глаза, было больно, соленые брызги разъедали их. «Конъюнктивит обострился, наверно», – подумал я.

А внизу напряженно ждали. Сквозь грохот волн, штурмующих борт лодки, настраивая слух только на человеческий голос, люди слушали мостик. Под рубочным люком виднелась голова Тюренкова. Он специально стоял здесь, чтобы услышать команду с мостика. Но все пока было спокойно. Где-то в носовой части, под верхней палубой Хвалов время от времени стучал кувалдой, видимо, скреплял проволочкой пучки тонкого трубопровода, тянущегося почти по всей длине носовой надстройки. «Достается бедняге, – думал я, видя, как через палубу перекатывается вода, заполняя надстроечное пространство. – Не захлебнулся бы…» А в это время Хвалов, протиснувшись в узкую щель между трубами (кстати, он мог застрять между ними и не выбраться вообще), лег на спину и, нащупав в полной темноте болты люка, стал работать ключами. Огромная волна, ударившись о борт лодки, рухнула вниз и окатила его. Глаза и рот залило соленой водой. Она пробивалась через одежду, жгла тело.

Прошло уже двадцать минут.

– Хотя бы крикнул что-нибудь! – с тоской проговорил Федосов.

Я тоже встревожился: стука кувалды не было слышно. А крика его мы не услышим.

На мостик поднялся Смычков. Взял конец бросательного линя, к которому был привязан Хвалов.

Истекли полчаса. Я уже подумал, не послать ли на нос еще кого-нибудь, но в этот момент из люка показалась голова Хвалова. Выкарабкавшись, он, спотыкаясь, двинулся к мостику. Смычков медленно выбирал линь. Хвалов с трудом переставлял ноги, прижимаясь к лееру. Он окоченел. Работать в такой тесноте ему пришлось без теплой одежды. А тонкий костюм, в котором он был, набухнув от воды, вздулся пузырем.

Поднявшись на мостик, еле шевеля губами, Хвалов доложил:

– Закрепил что можно было, не уверен, что все сделал, работал на ощупь, холодно, тесно… Чуть не захлебнулся. – Он тяжело дышал, лицо было бледным.

– Спасибо! – я крепко пожал ему руку. – Спускайся в лодку.

За ним в люке исчез и Смычков. Я дал сигнал Федосову, осмотрелся кругом еще раз и, спускаясь в рубку последним, приказал погружаться.

Надводная атака

Теперь море уже прослушивалось, но лишь на самом малом ходу. Шум в надстройке полностью устранен не был. Мы терпеливо плавали под водой недалеко от берега противника и слушали море, только слушали, не имея возможности посмотреть в перископ. Противник не обнаруживался, а если бы он появился, то пришлось бы вести атаку только слыша, но не видя врага. Расчеты, конечно, не могли быть точными из-за большой погрешности, которую имел в то время еще не совершенный прибор. Так что вероятность попадания торпеды в цель была бы очень невелика. Я предпочитал встречу с врагом ночью, при всех неудобствах и большом риске надводной атаки.

Подошло время всплывать. Я посмотрел на часы и дал команду.

Луна уже была над горизонтом. В ее слабом свете чуть очерчивались вздымающиеся громады волн. Но шторм утихал. Я дал вахтенному офицеру курс, а сам спустился вниз и лег спать. Восемнадцать часов на ногах, беспокойный день давали себя знать – я тотчас же уснул.

Через два с половиной часа меня разбудил Щекин:

– Товарищ командир, радиограмма.

Я вскочил и включил настольную лампу. Командир лодки, действовавшей в соседнем с нами районе, сообщал, что в нашем направлении движется конвой противника. Он не смог атаковать его: в самом начале атаки был обнаружен противником. Я посмотрел на часы. По приблизительному расчету корабли противника, если они не зайдут куда-нибудь по пути, должны были появиться не раньше чем через час-полтора. Щекин уже нанес на карту местоположение конвоя. Шагнув несколько раз по карте измерителем, я задумался над тем, где и когда лучше занять позицию для атаки.

Я еще не знал обстоятельств, из-за которых мой сосед был обнаружен противником, и полагал, что ему помешала луна. Под утро луна должна зайти, но до утра еще далеко, а противник где-то близко. Поэтому при выборе позиции для встречи с ним я допускал, что атака будет проходить при луне. Мы рассчитали возможный азимут луны относительно избранной нами точки ожидания противника. Для создания наиболее благоприятных условий решили стоять на месте с заполненными цистернами главного балласта, кроме средней. Это давало возможность в минимально короткое время уйти под воду. Кроме того, подводная лодка в таком положении была малозаметной, поскольку над водой оставалась только рубка.

Смущало нас только то, что мы находились не более чем в трех милях от наблюдательного поста противника. Но зато конвой в этом месте меньше всего мог ожидать нападения, а нам в просвете фиорда, образующегося двумя мысами, были отчетливо видны очертания кораблей противника, что было очень важно для точности торпедной стрельбы.

И вот мы подошли к назначенной точке. Скоро должен появиться противник… Находясь рядом с его наблюдательным постом, признаюсь, я чувствовал себя очень неспокойно. Пост был хорошо виден с лодки даже невооруженным глазом, и не верилось, что вражеские наблюдатели нас не заметили. Нас спасало то, что мы выбрали для ожидания самый затемненный, относительно маяка, на котором был пост, сектор моря. Наш вахтенный сигнальщик, наблюдавший за горизонтом, каждый раз задерживал взгляд на таинственно черном высоком мысе, где возвышалась башня маяка.

Шел уже второй час, а противник все не появлялся. Кое-кто уже стал сомневаться в том, что конвой вообще появится. Действительно, судя по времени и его скорости, трудно было допустить, что он еще в пути.

– Скорее всего зашел в какую-нибудь бухту и там отстаивается, – вглядываясь в ночь, высказал предположение Щекин.

– Или ушел в другом направлении, – добавил я. И хотя я полагал, что оба варианта вряд ли могут быть целесообразны для противника, тревога не покидала меня. Мало ли что могло быть? То, что корабли могли пройти мимо нас незамеченными, я совершенно исключал. При всех обстоятельствах мы должны были увидеть их.

Стоя на мостике, мы терпеливо ожидали. Кто-то тронул меня за локоть. Это был Лебедев. По сосредоточенному выражению лица и какой-то настороженности я понял, что он хочет сказать мне что-то важное.

– Что такое, Лебедев?

Вместо ответа он молча показал в ту сторону, куда я только что смотрел в бинокль, но ничего не видел, кроме высокой зубчатой темной стены берега.

– Что вы там видите? – спросил я и, быстро вскинув бинокль, посмотрел в указанном направлении.

– Ничего не вижу, но вот там… я слышу какой-то шум. Еще пять минут назад его не было. – Он говорил почему-то шепотом.

Я долго всматривался, прощупал взглядом почти каждую трещину берега, забитую снегом, и ничего не видел. Море и берег были по-прежнему пустынны.

Но по опыту я знал, что если Лебедев услышал шум, значит, что-то там действительно есть. Надо только подождать.

– Почему вы говорите шепотом? – нарочито громко обратился я к Лебедеву.

– Сам не знаю почему, – смущенно улыбаясь, сказал он. Потом настойчиво попросил:

– Товарищ командир, посмотрите еще раз… Может быть, сейчас удастся что-нибудь увидеть.

Я хорошо понимал его нетерпение.

– Не беспокойтесь, противник еще далеко, бинокль не берет пока, но он от нас уже не уйдет.

Мой уверенный тон успокоил Лебедева. Теперь он надеялся, что его напряженный труд в течение почти четырех часов не пропадет даром. Он согласно кивнул и попросил разрешения сойти вниз.

– Идите и не теряйте противника. Теперь осталось немного…

Лебедев исчез в люке.

Вскоре я получил новый пеленг на противника и снова навел бинокль в ту сторону, откуда должен был появиться конвой. На этот раз противник уже был виден. Сначала я обнаружил одну, едва приметную точку, то и дело теряющуюся в складках высокого берега, потом появилось еще несколько. Да, это, несомненно, был тот самый конвой, который мы ждали. Но до него еще было слишком далеко. Молодец Лебедев!

Я продолжал вести наблюдение. Конвой, казалось, шел медленно, с гораздо меньшей скоростью, чем нам сообщили соседи. Вероятно, поэтому и вышел просчет во времени.

Подошел Щекин.

– Прикажите готовить торпедные аппараты к залпу, и пусть подымут свободную от вахты смену, боевая готовность № 1,– сказал я.

– Есть!

Через несколько минут корабли противника уже отчетливо просматривались даже невооруженным глазом. Два больших транспорта шли друг за другом, прижимаясь к береговой черте, маскируясь тенью, падавшей от высоких отвесных скал. Впереди них и несколько дальше от берега шли корабли охранения, их тоже можно было видеть.

Ясно было, что атаку нужно проводить только с прорывом охранения противника, с головы. Ясно было и то, что в надводном положении осуществить прорыв охранения будет нелегко.

– Ну что же, попробуем свои силы…

Подводная лодка сближалась с конвоем противника. Как назло, видимость улучшилась: облака поднялись еще выше, и кое-где уже появились большие куски чистого ночного неба.

«Не хватает еще, чтобы луна показалась», – со злостью подумал я. Нервы были напряжены до предела, хотелось быстрее дать залп и уйти под воду. Но нужно было ждать, так как транспорт находился еще в темной части берега и мы могли промахнуться. К тому же и курсовой угол транспорта, избранного для удара, был слишком мал, проектировалась только треть всей длины корабля, малейшая ошибка в прицельном угле также могла привести к промаху.

Расстояние до кораблей врага уменьшалось. Теперь они были видны все, стало легче ориентироваться в боевом порядке конвоя. Впереди шел миноносец, прикрывая транспорты с моря, еще один, за ним какой-то корабль. Подводная лодка пересекала курс миноносца. Один из транспортов был ближе всего к нам. С него нас могли заметить в любую минуту.

Я рассмотрел идущий впереди корабль. Оказалось, Это не миноносец, а сторожевой корабль. Он пересек курс нашей подводной лодки и, судя по тому, что не свернул с курса, нас не заметил. Это уже хорошо. Но зато миноносец, курс которого мы собирались пересечь, продолжал с нами сближаться. Становилось не по себе, знобило. И не мудрено. В моей практике это была первая боевая атака одиночной подводной лодки в надводном положении против группы надводных кораблей, более маневренных и намного сильнее вооруженных. Но минута борьбы с собой, и я перешел в состояние, когда человек становится равнодушным к грозящей ему опасности. Была цель, которая должна быть достигнута любой ценой, этого требовал долг.

Курс миноносца пересечен. Враг пока не обнаружил нас. Черная громада транспорта выползла из-за мыса и резко обрисовалась на светлом фоне между входными мысами фиорда. Теперь нельзя терять ни секунды.

– Право руля!.. Так держать!

Слышу, как кровь бьется в висках.

– Аппараты… Пли!

Нос подводной лодки окутало облако водяной пыли – это воздух вышел из аппаратов. Миноносец шел прежним курсом. Он уже совсем близко. Срочное погружение! Быстро задраив за собой люк, я спустился вниз. Идти на глубину, полный ход! На какие-то секунды погружение задержалось из-за воздушного пузыря, оставшегося в аппаратах после выхода торпед, но наконец лодка оторвалась от поверхности моря и послушно пошла на глубину.

Взрыв одной торпеды. Вторая, видимо, прошла мимо цели.

– Слышу металлический треск, разламывается корпус корабля, – взволнованно доложил Лебедев.

Сверху слышна работа винтов кораблей охранения, разыскивающих нас.

Но все облегченно вздыхают. Теперь уже ничего не страшно. Главное сделано.

Победа! Еще одна победа над врагом.

– Еще один поросенок, – смеется Смычков.