Текст книги "На грани жизни и смерти"

Автор книги: Валентин Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Поросенок на блюде

Первые дни прошли без особых событий.

Все было спокойно.

Я еще и еще раз пересматривал первоначальный план, продумывал предполагаемые встречи с противником, обобщал результаты наблюдений: Но противника не было: он словно в воду канул.

Люди нервничали. Все чаще ко мне подходили матросы с вопросом: «Когда же мы встретим противника, товарищ командир?» А я досадовал не меньше других.

Мы находились в районе Вадсё – маленького порта. Было известно, что там иногда отстаивались одиночные транспорты. А что, если попытаться насколько можно близко подойти к нему? Район для подводной лодки мелководный, но все же…

Решение пришло быстро, но у самого входа в порт у лодки вдруг заклинило носовые рули. Что за оказия такая! Прямо какой-то злой рок преследовал нас.

Сначала причину неудачи объясняли тем, что боцман недостаточно внимательно осмотрел перед выходом с базы приводы рулей и где-нибудь выскочила шпилька. Но боцман заявил, что все шпильки закреплены. Значит, что-то другое. Нужно было осмотреть рули. Пришлось лечь на обратный курс. Когда же наступила темнота и лодка всплыла, выяснилось, что мы попали в рыбацкие сети и намотали их на ограждение рулей. Чего доброго, так можно было намотать их и на гребной винт.

Рулевой, с трудом удерживаясь за носовой леер и прижимаясь к борту, то и дело окатываемый набегающей волной, пытался с помощью багра стащить сеть, зацепившуюся за правое перо горизонтального руля, но сделать это в полной темноте было невозможно. Тогда, используя качку, работая различными скоростями хода, включая и задний, стали маневрировать курсами. Через час такой «джигитовки» рули заработали нормально.

Зарядив аккумуляторную батарею, мы погрузились. Под водой было тихо, спокойно и даже тепло. Сбросив с себя полушубок, сильно отяжелевший от воды, я сел за стол. Резало глаза. В последнее время мы не умывались, так как запасы пресной воды были на исходе и по закону моря она расходовалась экономно. На лице был слой соли. Чтобы не воспалились глаза, я все-таки попросил принести мне полкружки воды, чтобы промыть их. Ко мне подошел молодой гидроакустик Облицов.

– Неужели мы никого не потопим, товарищ-командир? – спросил он меня.

Потопим, помоги-ка лучше мне снять сапоги, так размокли, что одному с ними никак не справиться. Лучше прослушивайте море.

– Мы стараемся, товарищ командир.

«Все стараются, и я тоже, а что толку?» – подумал я, а вслух сказал:

– Появится в нашем районе – непременно потопим, только не зевайте.

«Потопим! – с досадой повторил я про себя, когда Облицов ушел. – Легко сказать! Почему же мы до сих пор не топили? Может быть, я неправильно выбрал маршрут? Неужели за все это время ни один конвой не прошел через наш район? А если не прошел, то со дня на день должен пройти. Только где именно?»

От всех этих вопросов было не по себе. Немного отдохнув, я прошел в центральный пост. Штурман Усенко, увидев меня, спросил:

– Как будем маневрировать в эти сутки?

– Так же, как и до сих пор. – Я подошел к карте и показал ему курсы, слегка обозначив их карандашом. Ночь не принесла ничего нового. Так же прошла первая половина дня. Обед проходил скучно.

– Когда нас будут вызывать с позиции? – спросил меня Смычков.

– Должно быть, завтра. А что?

– Нужно подремонтировать машину. Масляный трубопровод проверить. Где-то пропускает масло.

– Возможно, нам придется задержаться еще на пару суток.

– Двое суток потерпим как-нибудь. Был бы от этого прок, – сказал Смычков.

Да, был бы прок…

– Как вы думаете, будет прок? – в шутку спросил я у моряков, стараясь расшевелить их.

– А как же иначе? – быстро ответил за всех Матяж. – Конечно, будет.

Этот ответ немного взбодрил ребят.

После обеда я подошел к гидроакустической рубке и открыл дверь. Лебедев встал и снял наушники. Лицо его мне показалось исхудавшим и каким-то удрученным.

– Вы больны? – спросил я.

– Как вам сказать, – замялся Лебедев, – наверно, просто устал.

Этому можно было поверить. Я тоже устал, и все устали. Но мы, черт возьми, все равно встретимся с противником. То ли какое-то чувство подсказывало мне, что на этот раз мы вернемся домой с победой, то ли желание было так велико, что оно стало убеждением. Есть вера – есть и надежда, а с ней и запас сил. Время тоже еще есть.

Я посмотрел на часы: приближался час заступления очередной смены на вахту.

– Сейчас вы сменитесь, – сказал я Лебедеву, – проинструктируйте как следует Облицова, а сами отдохните.

– Нет, товарищ командир, – ответил он, – я не выйду из рубки, пока не найдем противника. Сейчас темное время, а корабли чаще всего в эту пору и совершают переход.

– Ну что же, оставайтесь. – Я отошел от него, а он снова надел наушники и погрузился в привычную ему симфонию причудливых звуков подводного царства.

Я прошел в спальный отсек и лег на диван. Перелистывая томик Пушкина, незаметно задремал. Проснулся внезапно. Поднявшись с дивана, подошел к двери, ведущей в рубку, и открыл ее.

– Как дела? – хотел было спросить я у Лебедева, но, увидев необычную, напряженную его позу, нагнулся к нему. Прижав одной рукой наушники и широко раскрыв глаза, он неподвижно смотрел в какую-то точку, будто увидел что-то удивительное. Я следил за неспокойной работой его правой руки, которая судорожно сжимала маховичок компенсатора прибора: стрелки нащупывали максимум звука в трех различных секторах шкалы. Лебедев, казалось, не замечал моего присутствия. Но через несколько секунд он сбросил наушники, резко проговорил:

– Товарищ командир, слева на курсовом появился какой-то шум, – и снова надел наушники.

Я ринулся в центральный пост.

– Аппараты к выстрелу приготовить! Боцман, всплывать под перископ! – разнеслись по кораблю команды.

В лодке все в миг пришло в движение. Как будто только и ждали этого сигнала. Столько было нетерпения, что мне казалось, будто лодка всплывает слишком медленно. Наконец стрелка глубиномера показала нужную глубину. Я нажал кнопку, и стальной ствол перископа с шумом пошел вверх. Быстро откинув рукоятку нижней головки перископа, я развернул его в том направлении, где был обнаружен шум.

Над морем уже висели сумерки, и только через несколько секунд глаза, привыкнув к темноте, смогли разглядеть темные контуры двух транспортов. Они едва различались на свинцово-сером небосклоне. Рядом виднелись чуть приметные точки – корабли охранения.

«Ударить сразу по двум транспортам!» – мелькнула мысль. Опустив перископ, я приказал увеличить ход, и мы уверенно начали сближение с противником. Лебедев теперь уже ясно различал шумы винтов, мы ориентировались по ним и лишь время от времени на Пару секунд поднимали перископ для контроля.

Подошло время ложиться на боевой курс. Снова подняли перископ. Дистанция заметно уменьшилась, но до головного транспорта, который я решил атаковать первым, было еще далеко. Быстро уточняем элементы движения цели, курсовой угол и скорость. Все действуют четко и слаженно. Увеличиваем скорость.

Смотрю в перископ. До залпа остается совсем немного. Мы сближаемся с противником, уже не опуская перископа из опасения потерять цель из-за наступающей темноты.

– Хорошо слышу шумы винтов сторожевых кораблей и охотников, – громко доложил Лебедев и дал семь различных направлений. Щекин тотчас же передал мне все данные и нанес их на карту.

В запасе еще несколько секунд. Сумерки сгустились, все труднее различать транспорты.

Больше нельзя выжидать, в темноте легко потерять цель. Последний взгляд в перископ: нос транспорта медленно вошел в окуляр перископа… Форштевень… Полубак… Передняя мачта с грузоподъемными стрелами…

– Пли!

И почти в тот же миг лодка слегка дрогнула и пошла на всплытие.

– Идти на глубину! – резко крикнул я Смычкову. Но Смычков и без того знает, что нужно делать. Еще мгновение, и лодка медленно пошла вниз.

Все затаили дыхание. Сейчас должен раздаться взрыв. Но что это? Прошла минута, вторая – взрыва нет. Снова всплыли на перископную глубину. Подняли перископ, и я не верю своим глазам: головной транспорт лежит на новом курсе и довольно быстро удаляется от нас.

– Уклонился, сволочь! – Я в бешенстве стукнул кулаком по глубиномеру. Зазвенело осыпающееся стекло. Нельзя терять ни секунды. Сильно закусив губу, не обращая внимания на тревожные доклады Лебедева 6 том, что корабли охранения врага приближаются к нам, в пылу азарта быстро рассчитываю новый боевой курс для атаки уже второго корабля. Он сплошной черной массой надвигается на нас. Сближение идет быстро. Уже можно хорошо различить его корпус и надстройку. Это крупный танкер, он глубоко сидит в воде.

«Ну, этого-то я не выпущу, что бы тут ни случилось, даже под бомбами».

– Аппарат, товсь!

Опускаю на несколько секунд перископ. Слышу доклад Лебедева: с кормы и с носа часть кораблей охранения пересекли наш курс, остальные продолжают приближаться.

Но в этот момент меня пугает только возможность второй неудачи, а не стая охотников за подводными лодками. Стыдно будет людям на глаза показаться, если опять выпустим противника.

Танкер продолжает идти вперед. Уже совсем темно, но черно-белый корпус его ясно вырисовывается на горизонте, особенно отчетливо видна белая надстройка на корме.

Аппарат… – даю предварительную команду, когда форштевень корабля входит в поле видимости. Замирает сердце.

Аппарат! – почти в тот же момент крикнули в центральном посту несколько человек, один громче другого, повторяя мою команду…

– Пли!

И в тот же миг:

Пли! – повторяют в центральном посту.

Толчок. Борьба за удержание лодки под водой.

Мощный взрыв торпеды глухо, но отчетливо прогремел за бортом.

– Взрыв! – радостно вскрикнули люди во всех отсеках.

– Леша, взрыв! – восторженно кричит Смычков. Но Щекин воспринимает это абсолютно спокойно.

– Спасибо за информацию, – подчеркнуто серьезным тоном говорит он, не отрываясь от журнала боевых действий, в котором делает записи. Выдержке Щекина можно позавидовать.

Через полторы минуты после взрыва я снова поднял перископ, чтобы выяснить обстановку. Горизонт был чистым, только низкая, еле заметная темно-бурая полоса повисла над морем.

Лебедев доложил, что слышит шум быстроходных малых кораблей, которые ходят переменными курсами.

«Прохлопали, а теперь мечутся, ищут… Ну, пусть ищут, не будем им мешать».

Мы ушли на глубину, уменьшили ход и легли на новый курс. Сейчас надо было незаметно для кораблей противника уйти как можно дальше и оторваться от преследования.

Свежий ветер и темная ночь, которые чуть было не помешали атаке, теперь были нашими союзниками.

Я направился в центральный пост, ко мне подошел Смычков.

– А все-таки жаль, что мы промахнулись по первому транспорту, вот был бы праздник!

– Согласен, но задача, по-моему, все равно решена успешно.

Смычков хлопнул себя по колену и весело сказал:

– Всплывем, дадим радиограммы, и к нашему приходу – поросенок на блюде. Живем!

У подводников установилась традиция: в честь экипажа, одержавшего победу, когда он возвращается на базу, устраивается праздничный ужин и на стол непременно подается целиком зажаренный поросенок.

В это время в соседнем отсеке раздался взрыв хохота.

– Что там происходит? – Я подошел к переборочному люку.

– Да вот, Морозов пусть сам расскажет, – сказал Тюренков, показывая на своего друга. Тот явно стушевался.

– Так что? – допытываюсь у Морозова.

Он помялся:

– Да ничего такого и не было, товарищ командир. Иду я как-то после вахты по территории нашего городка, слышу – свиньи хрюкают… Дай, думаю, загляну, посмотрю, сколько их там.

– Зачем вам это понадобилось? – удивился я.

– Да хотел для нашей лодки… для будущего, значит, успешного похода поросеночка подобрать. Ну, а тут, как на грех, командир базы капитан 3-го ранга Морденко:

– Зачем здесь?

– Ну, я и скажи. А он спрашивает:

– Выбрал?

– Нет еще, говорю.

– Ну, выбирай…

– Я и выбрал. Командир базы взял поросенка и на боку химическим карандашом написал: «М-171», номер нашей лодки, значит… Вот и все…

– А ты дальше расскажи, – прыснул Тюренков.

– Чего там рассказывать… – опять замялся Морозов, неодобрительно глядя на приятеля.

– Не хочешь – тогда я расскажу, – не унимался Тюренков.

– Расскажи, расскажи, – подзадорил я Тюренкова.

– Так вот, – засмеялся Тюренков. – Морденко и говорит ему:

– Твое желание я выполнил: поросенок будет вашим. А теперь так: если не хочешь, чтобы я рассказал твоему командиру, что ты по ночам где не надо шляешься, три раза в неделю приходи сюда уборку делать. Морозов было в пузырь:

– А до каких пор? – говорит. Ну, а тот отвечает:

– Пока своего поросенка не съешь.

– Ну, и долго пришлось убирать? – с сочувствием спросил я.

– Все время, пока стояли в базе, – грустно, под новый взрыв хохота ответил Морозов.

– Раз десять, – уточнил Зубков.

– А сегодня, как потопили транспорт, – продолжал Тюренков, – подходит ко мне Морозов и говорит:

– Ну, теперь, слава богу, моя свиная кабала кончилась!

Моряки опять расхохотались.

Я вернулся в центральный пост. Позади нас все еще были слышны винты нескольких быстроходных кораблей. Судя по шумам, направление катеров непрерывно менялось. Это означало, что катера потеряли нас.

– Очень хорошо, – сказал Щекин. – Теперь-то уже едва ли они нас найдут.

Чтобы быстрее оторваться от противника, я приказал увеличить ход.

Наши предположения подтвердились. Путь, по которому ходили корабли противника, теперь был установлен. Но как сумел отвернуть первый транспорт, почему торпеда не попала в него? Глядя на!боевую прокладку на карте, я искал ответ на этот вопрос. Анализ обстановки в момент встречи с противником показывал, что мы находились в точке, из которой вражеские корабли расходились по портам назначения. Торпеда по первому кораблю была выпущена в тот момент, когда он подходил к точке поворота и лег на новый курс, который вел в Петсамо, нарушив таким образом все наши расчеты. Если бы корабль противника уклонился, своевременно обнаружив опасность, то вторую атаку нам пришлось бы проводить в гораздо более сложных условиях, возможно, что и она была бы сорвана.

После ужина мы готовились к всплытию. Кораблей противника уже не было слышно, и все же предприняли все меры предосторожности. Двигатели кораблей противолодочной обороны не всегда бывают слышны на подводных лодках. Еще в первую мировую войну были известны случаи, когда в сумерках всплывающая подводная лодка подвергалась неожиданному нападению кораблей противника, которые «засекали» ее, шли за ней малым ходом и, пользуясь ее беспомощностью, в момент всплытия наносили по ней торпедный, таранный или артиллерийский удар. Были такие случаи и в эту войну. Я хорошо помнил о такой опасности и всегда при всплытии был настороже.

На этот раз мы всплыли благополучно. Освоившись с темнотой, я обратил внимание на низко стлавшуюся по самому горизонту темно-багровую полоску. Подумал было, что это вечерняя заря, но Щекин и Усенко настойчиво доказывали, что это что-то другое. В таком случае это могло быть только пламя сгорающего топлива, возможно нефти, вылившейся из потопленного нами танкера.

На базу пришли днем. После сильной качки в море, сопровождавшей нас на всем переходе, здесь, в спокойных водах гавани, мы почувствовали себя особенно хорошо. Усталости как не бывало.

В эти минуты не было для нас ничего более близкого и дорогого, чем этот городок, разбросанный на голых скалах. Здесь нас всегда встречали друзья, они делили с нами радость успешного похода, здесь мы получали известия о наших близких и родных и сами писали им письма.

Едва мы вошли в гавань, как на пирсе стали собираться люди. Появился оркестр. Все смотрели на нашу лодку, медленно приближавшуюся к причалу.

Пушка была уже заряжена. Мичман Иванов, который еще в море начистил свое детище, привязавшись к тумбе, чтобы не снесло волной, стоял до нитки мокрый и, держа руку на спусковом рычаге, с волнением ждал команды.

По окрестным горам эхо прокатило звук артиллерийского выстрела. Родина получила известие еще об одной победе.

Капитан-лейтенант Моль

За окном вторые сутки метет пурга. Вой ветра наводит уныние. От его порывов приземистый деревянный корпус дома отдыха Северного флота, кажется, вот-вот рухнет.

А в низкой маленькой комнате, заполненной зеленым полумраком, тепло и уютно. Мы сидим за квадратным столом, покрытым белой скатертью. Напротив меня – капитан-лейтенант Михаил Моль, командир отряда торпедных катеров, старый товарищ по училищу. Он задумчиво смотрит на зеленый шелковый абажур настольной лампы. Его энергичное, сильно обветренное лицо некрасиво, но чем-то очень привлекательно, мужественно. Густые светлые брови сбежались на переносице, из-под них поблескивают голубые, обычно насмешливые, а сегодня почему-то строгие и серьезные глаза.

В разговоре наступила пауза. Она вызвана моим встречным вопросом. Моль немногословен и сейчас отвечает мне не сразу.

– Ты говоришь, был очень удивлен тем, что среди встречающих оказался и я? Ничего удивительного. Конечно, нам удается встретиться не часто, но здесь обстоятельства были особые. Твое возвращение с моря, да еще с боевым успехом, было для меня не только радостью за товарища. Оно определяло и мою судьбу, во всяком случае ближайшую, до очередного выхода в море. – Он иронически усмехнулся. – Так вот, слушай. Четыре дня назад меня вызвал к себе командующий флотом и сказал:

– Сегодня мы дали приказ нашим двум подводным лодкам, действующим на подходе к портам противника в Варангер-фиорде, выйти из района, чтобы освободить его для действий наших торпедных катеров. В ноль часов следующих суток ваши катера должны начать поиск конвоев противника по линии Вардё – Киркенес Петсамо. Встретятся надводные боевые корабли – атаковать и их. При встрече с подводными лодками – уклоняться от боя. Нет уверенности, что приказание получено командирами, так как подводные лодки могут находиться под водой и не принять радио. Ночью подводную лодку противника трудно или почти невозможно отличить от нашей. Во избежание весьма вероятной трагической ошибки вам запрещается атаковать лодки…

Я понял задачу, повторил ее и, попрощавшись с комфлотом, оставил его кабинет. Через час мы вышли в море. Настроение, скажу тебе, было отличное. Слабый морозный ветерок, легкая зыбь, сине-зеленая глубина неба, засеянная звездами, и очень прозрачный воздух были условиями на редкость благоприятными для боевой работы катерников. «Этой ночью нам должно посчастливиться», – с надеждой думал я. Прав Да, так же думал, выходя в море, и раньше, но в эту ночь почему-то особенно верилось в успех. Возможно, оттого, что видимость в этот раз была на редкость хорошей. «Если противник окажется в море, – думал я, – то не обнаружить его невозможно. Впрочем, желания и даже благоприятных условий погоды и места часто бывает недостаточно. Противник ведь тоже не дурак».

Моль встал с места. Неторопливо сделал несколько шагов, остановился у окна и закурил. Затем он подошел к дивану и сел на него. Я терпеливо ждал продолжения рассказа.

– На этот раз я Начал поиск от Вардё. Насколько можно было видеть через ворота гавани противника, я просмотрел рейд, оба выхода из пролива. Кроме черных очертаний скалистого берега и нескольких мигающих буев, ничего не обнаружил. Дал приказание катерам сбавить ход, перестроиться в кильватерную линию и пошел на юг, вдоль восточного побережья Варангера. Шли так близко от берега, что слабую линию прибоя можно было видеть невооруженным глазом. Ни одна сколько-нибудь значительная складка берега не оказалась вне наблюдения, но ни одной «живой души» не обнаружил. Ни одной паршивенькой лайбы… И по мере того как мы шли дальше, надежда встретиться с конвоем нас покидала. Мы были окончательно разочарованы, когда подошли к Петсамо и легли на обратный курс.

Во второй половине ночи вспыхнуло северное сияние такой интенсивности, что на мостике можно было читать. Горизонт временами очерчивался так ясно, как будто я находился в центре огромного серебряного блюда и далеко перед собой видел его края. Словом, все было хорошо, но… не было противника. Пришло время оставлять район. Нехотя я приказал ложиться на новый курс. На какое-то время сполохи прекратились, и наступила глубокая темнота. Напряжение поиска стало спадать, и я Почувствовал усталость, слабость в ногах. Да и холод от промокшей насквозь одежды, обледеневшей снаружи, начал добираться до костей. Настроение было отвратительное. «Не повезло тебе, Моль, – думал я, – и на этот раз боевое счастье ходит где-то в стороне от тебя». Но вдруг небо вновь озарилось яркими разноцветными сполохами, они как змеи извивались в небе… Будто ток внезапно прошел по мне. Слева от меня контркурсом, в надводном положении шла подводная лодка. Противник! От неожиданности зарябило в глазах. Я всматриваюсь в обнаруженный корабль, не ошибся ли? Форштевень… Рубка, ее характерное образование… Такое есть только на немецких подводных лодках типа «У». Силуэт был слишком отчетлив, как черное пятно на белом листе бумаги.

Атаковать! Но как же запрет? Две мысли столкнулись, как две гигантские силы. Мне стало жарко. Пеленг менялся быстро, расстояние до корабля не превышало 10–13 кабельтовое. Что же делать? – мучительно думал я. Еще секунда – и будет поздно. Атаковать, немедленно атаковать! А вдруг это свои? Так нет же, это враг! Комфлотом мог не предусмотреть частного случая, я уверен, что это противник! Размышлять было некогда. Противник мог обнаружить меня и уклониться от удара. Не в состоянии в этой внутренней борьбе как следует осмыслить обстановку, повинуясь не столько разуму, сколько велению сердца, я дал катеру полный ход и повернул на врага. Еще один момент – и было бы поздно. Торпеды уже шли на корабль, когда с лодки заметили нас. Она начала поворот в сторону от катера и, как мне показалось, погружение под воду. Но этот маневр запоздал. Одна из торпед попала в ее корму. Яркая вспышка над палубой, корабль качнулся на волне и, задрав высоко носовой штевень, быстро пошел ко дну. Не сбавляя ход, я проскочил над тем местом, где только что была подводная лодка, и сбросил две глубинные бомбы. Оглушительный гидравлический удар от подводного взрыва потряс корпус катера, и все было кончено…

Моль замолчал. Его взгляд неподвижно остановился на лампе. Губы слегка вздрагивали в уголках. Не трудно было видеть, что сейчас, вспоминая этот эпизод, он заново переживал все. Он перевел взгляд на меня. На лице его появилась усмешка.

– Это был конец для противника, для меня же – начало тревог и мучительных ожиданий своей судьбы. – Лицо Моля стало равнодушно-спокойным.

– Когда я вернулся на базу, командование встретило меня довольно холодно. Выслушав мой доклад, командир соединения отрывисто сказал:

– Нас ждет командующий флотом.

Я собрал походные документы и в сопровождении товарищей – свидетелей происшествия в море – последовал за командиром соединения. Шел с мыслями о том, что предстоит разговор, который, судя по встрече, будет не из приятных. Трудно предрешить, чем он закончится… У меня не было никаких доказательств, кроме твердого собственного убеждения в том, что я потопил противника. Остальные, кто все это видел, не были настолько уверены. Это, конечно, было не в мою пользу. Предчувствуя недоброе, я шел не очень уверенно…

У командующего сидел член Военного Совета. Прежде чем представиться, я посмотрел на их лица, пытаясь уловить настроение, но мне показалось, что настроение у них обычное, рабочее, и они ничем не взволнованы.

– Вы не выполнили мой приказ, – начал командующий флотом, – доложите подробно обстоятельства боевого столкновения и постарайтесь доказать, что потопленная вами подводная лодка действительно была противника. – Комфлотом смотрел на меня прямо, выжидательно.

Я рассказал все, как было, но ни словом не обмолвился о своих переживаниях, о том, как мне трудно было решиться на эту атаку. Какое это имело значение после того, что уже сделано, тем более, что я сознательно пошел на нарушение приказа?

– Какие еще доказательства вы можете привести, на чем основаны убеждения, что потопленный вами корабль принадлежал врагу? – строго спросил комфлотом.

– Других нет, – ответил я и почувствовал слабость в ногах. Еще бы! Я привел все доводы, которых мне казалось вполне достаточно для того, чтобы убедить командующего. А этого оказалось мало. Командующий обратился к боцману, который был со мной на мостике.

– Вы тоже уверены, что это был противник?

– Мне казалось, что это была немецкая лодка, – нетвердо ответил боцман.

– Показалось! – раздраженно повторил комфлотом и обменялся взглядом с членом Военного Совета. Тот едва заметно кивнул, очевидно, разделяя не высказанную вслух мысль командующего.

Мне стало душно. Командующий снял телефонную трубку и приказал оперативному дежурному запросить наши подводные лодки, находящиеся в Варангер-фиорде. Трубка спокойно легла на аппарат.

– Будем надеяться, что все было действительно так, как вы доложили. Но, если одна из наших подводных лодок не отзовется или не вернется по истечении срока пребывания в море и если мы не получим подтверждения вашего доклада из других надежных источников, вас будет судить военный трибунал. Вы не выполнили приказ!

Это прозвучало как приговор. А потом комфлотом безразличным тоном, обращаясь к командиру соединения, сказал:

– А пока на пять суток под арест в каюте.

Моль замолчал. Взгляд его снова остановился на лампе, и в глазах зажглись зеленые огоньки.

– Первые сутки тянулись мучительно долго, но к исходу их я получил первое извещение о том, что одна из лодок отозвалась. Вторая же пока молчала. – Моль не был сентиментальным и о тонкостях человеческих переживаний всегда говорил иронически, хотя сам не был лишен чуткости к людям. Может, поэтому и в разговоре сейчас ему не хотелось касаться собственных чувств. Но разве без этого трудно было его понять? Я его понимал. Но мне все же хотелось от него самого услышать ответ на мой вопрос.

– Ты не раскаиваешься? – прямо спросил я его.

– Нет, – отрывисто ответил он. По-видимому, мой вопрос показался ему обидным. Он зло посмотрел на меня, но потом, смягчившись, доверительно добавил:

– Знаешь, мы, вероятно, бываем иногда лучше, чем сами о себе думаем. Не скрою, после разговора с комфлотом у меня осталась обида. В самом деле, отдаешь всего себя, все, что можешь, рискуешь, и вдруг тебе такое – докажи документами! Но разве мог я думать о доказательствах в тот миг, когда, уверенный в том, что передо мной противник, принимал решение на атаку?

После разговора с командующим у меня было достаточно времени для размышлений. Я много думал о том, правильно ли поступил? И, взвесив все, пришел к выводу, что правильно. Иначе я поступить не мог, просто не имел права…

Моль говорил, а я, слушая его, думал, что кто-то другой на его месте поступил бы иначе, хотя, быть может, и понимал бы, что нужно поступить так. Тот человек, наверное, прежде чем принять решение, подумал бы о себе и, приглушив совесть приказом, отказался бы от удара по явно опознанному врагу.

Моль продолжал рассказ:

– Хоть я и был уверен в том, что потопил противника, молчание нашей второй подводной лодки очень меня тревожило. Здесь я уже думал о себе, ведь могло быть роковое стечение обстоятельств, я мог стать бессмысленной жертвой формальности. А лодка не отозвалась и на вторые сутки, и на третьи… – Глаза Моля смотрели на меня с упреком. И в этот момент я видел в них все, что он испытал. «Ведь это был ты, почему же ты не ответил?» – прочел я в его взгляде. Мне стало не по себе, и на немой вопрос я машинально ответил:

– Не работал передатчик.

Мне хотелось, чтобы Моль понял, как немного я был виноват перед ним.

– С часа на час я ждал вызова в трибунал, – продолжал он – Не оставляла мысль, что будут судить со всей строгостью законов военного времени. Странное чувство охватило меня. Ясно сознавая правильность своих действий, я в то же время ожидал сурового наказания, готовился к этому… И вдруг ты обнаружился!.. Нужно ли после этого объяснять, почему я вышел тебя встречать? На пирсе я не имел возможности рассказать тебе о случившемся, ты был занят с начальством, – усмехнулся Моль. – Но и меня оно не забыло. Вечером того же дня мне вручили орден Красного Знамени.

Свежая эмаль боевой награды горела на его груди.

Размышляя об услышанном, я смотрел на Моля и думал: вот ведь совсем недавно мы сидели за школьными столами. Веселый, подвижный Моль был очень безобидным, ничем не примечательным, а сейчас вырос вот в какого человека!