Текст книги "Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту"
Автор книги: Валентин Недзвецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Как мужской идеал Пшеницыной Илья Ильич отвечает не одним ее этическим критериям (он деликатен, уважителен к женщине, положительно добр), но нисколько не меньше и требованиям эстетическим: все в нем и на нем для Агафьи Матвеевны необыкновенно – свободно, раскованно, смело, изящно и прекрасно, все излучает нездешний свет(«он сияет, он блещет»), Самый помещичий статус Обломова («Он барин…») тут признание не сословно-иерархического превосходства героя над «чиновницей», а знак иного по сравнению с известным Пшеницыной, лучшего, красивого человеческого мира.
К какому же виду должно отнести любовь Агафьи Матвеевны? Прежде всего она бесконечно самоотверженная. Помните, после того как Обломов и Пшеницына, подписавшие «заемные письма» на «четыре года», подсунутые им шантажистом Мухояровым, впали почти в нищету, Агафья Матвеевна «взвесила… свой жемчуг, полученный в приданое», и заложила его, чтобы Илья Ильич «на другой день <…> закусывал отличной семгой, кушал любимые потроха и белого свежего рябчика», в то время как сама Пшеницына «с детьми поела людских щей и каши и только за компанию с Ильей Ильичем выпила две чашки кофе» (с. 331, 333). А «вскоре за жемчугом достала она из известного сундука фермуар, потом пошло серебро, потом салоп…» (с. 333). Любовь Пшеницыной и беззаветная: ничего не требует Агафья Матвеевна взамен своих жертв от Обломова, даже не подозревающегоо них (там же), ибо Пшеницына и в этом случае бережет его, а не свое спокойствие. Наконец, она – абсолютно верная и вечная, ибо Агафья не в состоянии и после смерти Обломова жить чем-то иным («„Все грустит по муже“, – говорил староста, указывая на нее просвирне в кладбищенской церкви, куда каждую неделю приходила молиться и плакать безутешная вдова». – С. 378).
Годы отношений с Пшеницыной Илью Ильича в существе его натурыникак не изменили. Напротив, школа любви, «образовательное влияние чувства», испытанное в течение семи ее счастливых брачных лет с Обломовым, не просто душевно обогатили, а преобразили Агафью Матвеевну. В ней пробудилась личность, вызвавшая «столь редкую у Гончарова открытую симпатию в описании ее вдовства» [126]126
Краснощекова Е. Гончаров. Мир творчества. С. 318.
[Закрыть] . Косвенным результатом любви Пшеницыной, без которой была бы невозможна и женитьба Обломова на ней, стали и нововведения в семейно-домашнем времяпрепровождении Обломова: «Илья Ильич завел даже пару лошадей… На них возили Ваню на ту сторону Невы, в гимназию, да хозяйка ездила за <…> покупками. На масленице и на Святой вся семьяи сам Илья Ильич ездили на гулянье, кататься в балаганы, брали изредка ложуи посещали, так же всем домом, театр» (с. 368). Читатель помнит, что в первой части романа Обломов отказался от предложения его «визитеров» и «земляка» Тарантьева ехать с кем-то из них на гулянье в Екатерингоф. А теперь и сам выезжает за пространственные пределы Выборгской стороны, подвигнутый на это скорее всего бессознательным ощущением того долга, что накладывается на человека его статусом отца и главы семейства.
«Она, – дает романист общее определение любви Агафьи Пшеницыной, – так полнои много любила: любила Обломова как любовника, как мужа и как барина; только рассказать никогда она этого, как прежде, не могла никому. <…> Где бы она нашла язык? В лексиконе братца, Тарантьева, невестки не было таких слов, потому что не было понятий; только Илья Ильич понял бы ее, но она ему никогда не высказывала, потому что не понимала тогда сама и не умела» (с. 379). Любила «полно» – значит не из одного долга супруги и матери общего ребенка и не только в форме уважения или преклонения-обожания, но и по страсти, пусть не такого накала (и не тех мучений), как у Обломова к Ольге, но не подлежащей никакому сомнению (вспомним, как «проворно» начинал «описывать круги» локоть ее руки, вертящей кофейную мельницу, когда Илья Ильич подходил к ней). Другими словами, любила Пшеницына Илью Ильича всеми фибрами своей души и всеми клеточками тела. Любовь ее поэтому, – достойный аналог античной любви-агапэ как чувства совершенного и безусловного. Далеко не случайно в этом свете и неоднократно указанное исследователями (В. Звиняцковским, Е. Полтавец) созвучие-перекличка имени Пшеницыной Агафьяс эротическим греческим термином «агапэ».
Весьма несхожая с любовью к Обломову Ольги Ильинской любовь Пшеницыной по глубине и ее главному результату для самой Агафьи Матвеевны стоит в одном ряду с ней. Если в Ольге она необычайно активизировала и развила ее неповторимые духовные качества, то у Пшеницыной она пробудила самую душу. Однако не сознание и самосознание, пришедшие к Агафье Матвеевне лишь со смертью мужа, но изначально присущие и затем все время углубляющиеся в Ольге. Это значимое отличие последней от Агафьи Матвеевны – объяснение тому, почему именно Ольга, а не супруга Обломова была женским идеалом Гончарова и стала главной героиней его центрального романа.
* * *
Как и в случае с другими гончаровскими персонажами, в особенности женскими, духовно-нравственная сущность Ольги Ильинской воплотилась и выразилась прежде всего в ее любви – к Обломову с драматическим исходом и счастливой к Штольцу. Какой же была любовь Ольги к Илье Ильичу?
Но прежде надо ответить критикам и исследователям, пытавшимся поставить под вопрос сам факт этой любви, более того, утверждавшим, что Ольга и вообще-то не умела любить. Она, писал уже цитированный нами Н. Д. Ахшарумов, «любила (в Обломове. – В.Н.) свой призрак, свою фантазию, свою личную мечту и задачу, или, что то же, любила самое себя» [127]127
Ахшарумов Н. Д. Обломов. Роман И. А. Гончарова… // Роман И. А. Гончарова «Обломов» в русской критике. С. 158.
[Закрыть] . Выходит, что и минуты огромного счастья, испытанные главной героиней романа в течение ее любовной «поэмы» с Ильей Ильичем, и нервное потрясение ее их разрывом, как и многочисленные свидетельства эмоциональноговлечения девушки к «нежному, нежному, нежному» и «милому» ей Илье Ильичу (с. 275, 212) – все это, по словам М. Ю. Лермонтова, «лишь пленной мысли раздраженье» («Не верь себе»). Выходит, что, говоря Обломову «Люблю, люблю, люблю…» (с. 193), Ольга обманывала не только его, но и самое себя.
Все это, конечно, от лукавого. Точнее, – от неправомерного желания судить положительную героиню Гончарова (следовательно, и самого писателя) не по ее любовной «норме», а по представлениям о ней самих интерпретаторов романа. «Истинный смысл высокого слова любовьдля них (людей типа Ольги Ильинской. – В.Н.), – претенциозно заявлял тот же Ахшарумов, – недоступен; они неспособны понять, что любовь выходит не из стремления к личному счастью, а из забвения своего собственного лицав присутствии другого <…>, что она есть <…> пламенная жертвасердца, отдающего себя другому…» [128]128
Там же. Курсив мой. – В.Н.
[Закрыть] . Как видим, критик относит к истинной любви только чувство аскетическое, жертвенное. Однако Гончаров, говорилось нами ранее, как раз отклонял такое понимание нормального (т. е. гармонического) «отношения <…> полов между собою», полагая, что любовь может и должна осчастливить обоих любящих и что именно в этом случае она обретет гуманизирующее воздействие на других людей и на все общество. Поэтому даже любовь Пшеницыной к Обломову не является в строгом смысле жертвенно-аскетической, ибо, любя Обломова, и «как любовника», Агафья Матвеевна испытала вовсе не одну духовную радость этого чувства.
Причисляя Ольгу Ильинскую вслед за Н. Ахшарумовым к людям, «жадно устремленным в погоню за счастьем» [129]129
Там же. Курсив мой. – В.Н.
[Закрыть] , критики-недруги этой героини тем самым превращают ее из христианки в себялюбивую гедонистку(от греч. hedone – «наслаждение»), Между тем отношение Ильинской к Илье Ильичу лишь в краткий период, предшествующий зарождению ее любви, было подобно женской игре (Ольге нравилось «мучить Обломова устремленным на него любопытным взглядом и добродушноуязвлять его насмешками над лежаньем, над ленью, над его неловкостью…»), где «разыгрался комизм» девушки. Но и тогда, поясняет романист, «это был комизм матери, которая не может не улыбнуться, глядя на смешной наряд сына» (с. 160).
С момента объяснения героев с помощью «ветки сирени» во взаимном чувстве начальный материнский элемент в отношении Ольги к Обломову быстро преображается в ее душе в собственно христианское(каритативное) участиев любимом и в назначение «путеводной звезды, луча света» для него (с. 172). Гончаров не скрывает: Ольге «нравилась эта роль», нравилось первенствовать в возникающем любовном «поединке» (там же), как, очевидно, понравилось бы любой двадцатилетней девушке в «романе» со значительно старшим ее мужчиной. Однако ведущая роль Ольги в отношениях с Ильей Ильичем мотивирована писателем и ее объективной необходимостью: ведь от Обломова «можно было ожидать только глубокого впечатления, страстно-ленивой покорности, вечной гармонии с каждым биением ее пульса, но никакого движения, никакой активной мысли» (с. 181). Не возьми Ольга инициативу в свои руки, не было бы не только «поэмы изящной любви», но и гончаровского романа в целом. «Без Ольги Ильинской, – отмечал А. В. Дружинин, – не узнать бы нам Ильи Ильича так, как мы его теперь знаем, без Ольгина взгляда на героя мы до сих пор не глядели бы на него надлежащим образом. В сближении этих <…> основных лиц произведения все в высшей степени естественно, каждая подробность удовлетворяет взыскательнейшим требованиям искусства…» [130]130
Дружинин А. В. «Обломов». Роман И. А. Гончарова… // Роман И. А. Гончарова «Обломов» в русской критике. С. 116–117.
[Закрыть] .
Главным двигателем их «романа» с Ильей Ильичем Ольга становится и в силу того, что предчувствует ту, в равной мере собственную и авторскую, «норму» любви, которой не знает и которой, как выяснится с ходом произведения, будет все более тяготиться Обломов. Что отличает ее? Во-первых, Ольга, глядя на любовь, как и на жизнь в целом, по ее слову, «проще и смелее» Ильи Ильича, в то же время воспринимает ее не одним умом или только сердцем, а умом осердеченным и сердцем умудренным («У сердца, когда оно любит, есть свой ум <…>, оно знает, что хочет…», – говорит она Обломову), и не поддаваясь сомнениям и страху (с. 204, 201). Во-вторых, – и это мотив важнейший – любовь для Ольги неразрывна с верой– и в любимого, и в самое их чувство, и в жизнь, и в возможность счастья, и в Творца («А я верю вам…»; «Верьте же мне, – заключила она, – как я верю вам…»; «Я однажды навсегда узнала, увидела и верю, что вы меня любите…». – С. 193, 192, 191). В-третьих, Ольгина любовь, в отличие от обломовской страсти, это – любовь– долг, т. е. чувство, неразрывное с обязанностью перед избранником, им самим, ибо его необходимо пронести через всю последующую совместную жизнь любящих, обществом, наконец, Божеством как абсолютным источником всеобщей любви. «Жизнь – долг, обязанность, следовательно, любовь – тоже долг: мне как будто бог послал ее, – досказала она, поняв глаза к небу, и велел любить»; «Да, и у меня кажется, достанет сил прожить и пролюбить всю жизнь…» (с. 192), – отвечала Ильинская на соответствующие вопросы Обломова.
Илья Ильич был в Ольгу влюблен; Ольга его любит, понимая под этим не одно эстетическое восхищение и обожание избранника, но и нравственную ответственность перед ним и за него, словом, совмещая в своем чувстве все вышеперечисленные начала и устремления. Очень важен и второй момент: Илья Ильич «не учился любви»; Ольга – «училась <… > любви, пытала ее и всякий новый шаг встречала слезой или улыбкой, вдумываясь в него» (с. 214). В то время как Обломов остановился на своем разумении любви как вечного безоблачного праздника, Ольга прилежно и охотно пребывает в ее школеи, проходя все ее фазисы, становится мудрее, терпимее и ответственнее и перед собой и перед, увы, все более уклоняющимся от нее Обломовым. «Знаете ли <…>, в месяц, с тех пор, как я знаю вас, я многое передумала и испытала, как будто прочла большую книгу <….> про себя, понемногу…» (с. 192–193), – говорит она Илье Ильичу в девятой главе первой части. А в главе одиннадцатой сам повествователь скажет: «Взгляд Ольги на жизнь, на любовь, на все сделался еще яснее, определеннее. Она увереннее прежнегоглядит около себя, не смущается будущим; в ней развернулись новые стороны ума, новые черты характера» (с. 209). Собственный сердечный опыт Ольга дополняет критическим разбором, наряду с мнениями «теток, старых дев, разных умниц», и «писателей, „мыслителей о любви“» (с. 318). К последнему замечанию романиста Л. С. Гейро дала следующий интересный комментарий: «В рукописи („Обломова“. – В.Н.) эти слова отсутствуют, появились на завершающей стадии работы над романом, возможно, в корректуре. Таким образом, есть основание для предположения, что внимание Гончарова привлекла опубликованная в „Отечественных записках“ (1859, № 3, с. 1 —28) статья Н.Н. (И. С. Назарова) „Нынешняя любовь во Франции“ (по поводу книги Мишле), в которой дается выразительный перечень книг: „L’Amour“ р. J. Michlet, „De L’Amour“ p. De Stendal, „De L’Amour et de la Jalousie“ p. P. J. Stahl, „Le bien et le male qu’ on a dit de L’amour“ p. E. De Deschanel, „Les femmes“ p. A. Karr, „Encore les femmes“ p. A. Karr, „Les femmes comme elles sont“ p. Houssaye, „Phisiologie du marriage“ p. H. De Balsak, „The Koran“ by Stern, „Madam Bovary“ (Mœurs de provins) p. G. Flaubert, „Fanny“, étude p. Feydeau, „Le roman d’un jeune home pauvre“ p. O. Feuillet, „Geschichte der franzoösischen Litteratur“ von J. Smidt (c. 676)».
Но Ольга и не «синим чулок», как в России 60-х годов XIX века называли «эмансипированных» женщин, изображавших безразличие к их естественным физиологическим и сердечным потребностям и преданность сугубо научным и интеллектуальным интересам. Физически хорошо развитая, героиня «Обломова» по крайней мере однажды (ч. 2, гл. XI) чувствует к Илье Ильичу страстноеженское влечение, сопровождаемое чувственным огнем[ «Нет, нет, оставь меня, не трогай… – говорила она (Обломову. – В.Н.) томно, чуть слышно, – у меня здесь горит… – указывала она на грудь»] (с. 211). Однако когда, испытывая ее целомудрие, Обломов заговорил о возможности интимных отношений между ними внебрака, Ольга ответила: «Никогда, ни за что!» и, как старшая младшему, пояснила: ведь на этомпути «впоследствии всегда… расстаются» (с. 223, 224).
Коренное отличие любви Ильинской от любви Пшеницыной состоит в глубокой сознательностипервой на фоне неосознанности второй. Отсюда и та отсутствующая у Агафьи Матвеевны требовательностьк любимому, за которую некоторые критики и исследователи в особенности корили эту героиню, а то и отказывали ее поведению в элементарной логике. «Ольга, которая с первых встреч сама могла видеть и понимать, что она в десять раз умнее Обломова, – писал, например, тот же Ахшарумов, – Ольга хочет поднять и поставить этого Обломова выше себя для того, чтобы он потом поднял и поставил ее наравне с собой» [131]131
Ахшарумов Н. Д. Обломов. Роман И. А. Гончарова… // Роман И. А. Гончарова «Обломов» в русской критике. С. 159.
[Закрыть] . Но, во-первых, Ольга кроме далеко не посредственного ума Обломова видит и любит в нем еще и искренность, откровенность души и сердца, отзывчивость на все красивое, доброе, нравственную чистоту, которые для нее ничуть не дороже ума. Во-вторых, Илья Ильич не просто десятилетием старше, он закончил университет, служил, какое-то время вращался в обществе, способен растолковать Ольге различия между крупными школами в живописи – почему же поверившейв него двадцатилетней девушке не верить и в возможность его духовного возрождения, когда преимущества возраста и житейского опыта действительно обеспечили бы ему известное верховенство в их отношениях. Что касается Ольгиной требовательности, то Обломов еще во второй части романа заявил Ольге: «…помни, что если ты уйдешь – я мертвый человек» (с. 221). «Я сейчас умру, сойду с ума, если тебя не будет со мной!» – повторил он и в предпоследнем свидании с любимой (часть 4, гл. VII), поясняя: «Что ж ты удивляешься, что в те дни, когда не вижу тебя, я засыпаю и падаю? Мне все противно, все скучно; я машина: хожу, делаю и не замечаю, что делаю. Ты огонь и сила этой машины…» (с. 275). И самая беззаветная любовь Пшеницыной не спасла Илью Ильича если не от сумасшествия, то от преждевременной духовной, а с нею и физической смерти.
Итак, какова формула любовной «нормы» Ольги Ильинской, как она определилась для героини в итоге душевных перипетий и драматического финала их «романа» с Обломовым? Процитируем еще раз очень важный в этом плане фрагмент второй части романа (гл. IX). Здесь на вопрос Ильи Ильича «В чем же счастье у вас в любви <…>?», Ольга отвечает: «В чем? А вот в чем! – говорила она, указывая на него, на себя, на окружающее их уединение. – Разве это не счастье, разве я жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти часа одна, без книг, без музыки, между этими деревьями. <…> А теперь… и молчать вдвоем весело! Она повела глазами вокруг, по деревьям, по траве, потом остановилась на нем, улыбнулась и подала ему руку» (с. 192). Любовь соединяет двух любящих, но тут же включает их жизни в бытие окружающего мира – от травы под ногами, окрестных деревьев до неба как символа Вселенной и Божества (помните, к нему подняла глаза героиня, говоря о любви как долге).
Обломов, воображая свою семейную жизнь с Ольгой в новом доме Обломовки, видел в ней способ обособления, ухода от огромного окружающего мира. Ольга тоже упоминает слово «уединение», но, обратите внимание, – на деле в нем, как окружающий ландшафт в капле воды, сконцентрировался весь человеческий и природный мир, вплоть до небесного и космического. В опубликованной тремя годами позже романа «Обломов» поэме А. К. Толстого «Дон Жуан» (1862) ее заглавный герой, идеалист и художник по натуре, произносит следующий монолог о подлинном смысле любви:
В понимании Обломова любовь была именно «узким чувством», стеной, отгораживающей его уединенный мирок от Вселенной; для Ольги Ильинской она – средство единения со Вселенной и сама по себе минивселенная. Счастье этой любви не может быть только личным, оно побуждает осчастливливать людей других, по возможности всех, сделать его «всемирным» (Ф. Достоевский).
Это, разумеется, только в перспективе. Ведь несостоявшиеся брак, семья и семейный дом Обломова и Ольги не позволили героине романа реализовать свою «норму» любви в ее полном объеме в отношениях с Ильей Ильичем. По логике романа, это Ольге Ильинской удастся лишь в любви-супружестве и семейно-домашней жизни со Штольцем.
И сам драматический итог любви Ольги к Обломову не лишает ее тем не менее позитивных обретений, которыми героиню романа обогатила сама претрудная любовная школа. Главное из них – осознание Ольгой неосновательности своей гордойуверенности в том, что она своим участливым и вместе с тем требовательным чувством в состоянии кардинально преобразить Обломова. Говоря в их последней сцене с Ильей Ильичем о том, что она наказана«за гордость» («я слишком понадеялась на свои силы – вот в чем я ошиблась…»), героиня не только осуждает в себе этот первый из семи смертных грехов, но и открывает для себя вслед за сложностью и непредсказуемостьчеловеческих отношений и жизни в целом. В обоюдно глубокой, целомудренной и нежной любви неожиданно открылась как уже неодолимая для героев «бездна» ее тайная трагическая вероятность. Тяжелый для дотоле доверчивой к жизни девушки опыт знакомства с ней («Мне больно <…>, так больно… – сказала она…». – С. 287) тем не менее благотворен для нее: в любви и семейной жизни со Штольцем Ольга будет и сама чужда самоуверенности и мужу откроет тот драматизм человеческого существования в пределах Земли, которого не одолеть даже их счастливой взаимной любовью до гроба.
* * *
Какую школу любви проходит Андрей Штольц? И как ее результаты сказались в штольцевской «норме» любви?
Еще в начале второй части романа мы узнаем, что динамичный и деятельный друг Ильи Ильича был вовсе не чужд сердечных запросов, хотя в тридцать два-тридцать три года еще не узнал сильной любви. «Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не был рабом, „не лежал у ног“ красавиц, хотя и не испытывал огненных радостей» (с. 129). Сохранивший душевное целомудрие Илья Ильич, однако же, имел до встречи с Ольгой интимную связь с некой Миной, которую ошибочно принимал за любовь к ней. В особо страстные минуты отношений с обожаемой им Ольгой будет он и лежатьу ее ног. У Штольца «не было идолов, зато он сохранил силу души, крепость тела, зато он был целомудренно-горд» и «продолжал не веритьв поэзию страстей, не восхищался их бурными проявлениями и разрушительными следами…» (там же).
Посвящая много мыслительной заботы <…> и сердцу и его «мудреным законам», Штольц, как мы помним, «выработал себе убеждение, что любовь с силою Архимедова рычага движет миром, что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении» (с. 348). Но это была только общая и, что называется, теоретическая формула любви и ее места в человеческой и природной жизни. Конкретный ответ на вопросы «Где же благо? Где зло? Где граница между ними?» и «Где же истина?» любви Штольц пытался найти, глядя «на бесконечную вереницу героев и героинь» этого чувства: «на донкихотов в стальных перчатках, на дам их мыслей, с пятидесятилетнею взаимною верностью в разлуке; на пастушков с румяными лицами и простодушными глазами навыкате и на их Хлой с барашками»; на «напудренных маркизов, с мерцающими умом глазами и с развратной улыбкой; потом застрелившихся и удавившихся Вертеров; далее увядших дам, с вечными слезами любви, с монастырем» и на «усатые лица недавних героев, с буйным огнем в глазах», на «наивных и сознательных донжуанов, и умников, трепещущих подозрения в любви и втайне обожающих своих ключниц…» (с. 348–349). Иначе говоря, – перебирая в памяти все разновидности любви, представленные в эротических сюжетах европейской литературы от античной буколической (от др. – греч. bukolikos – «пастушеский»), рыцарского романа, французских романистов XVIII века (например, «Опасных связей» П. Шодерло де Лакло), «Страданий молодого Вертера» И. В. Гёте, до ранних романов О. Бальзака (скажем, «Беатриссы») и, возможно, русской «гусарской» поэзии, а также лермонтовского «Героя нашего времени» и лицемерно-ханжеских персонажей романов Ч. Диккенса и У. Теккерея. Однако во всех этих видах любви Штольц находил заблуждение и злоупотребление ее, а не пример чаемого им «простого, честного, но глубокого и нераздельного сближения с женщиной…» (с. 349).
Живую истину любви положительному герою «Обломова» мог открыть лишь его собственный опыт в итоге личной же любовной школы. То и другое пришло к Штольцу после неожиданной встречи в Париже с едва узнанной им, так она изменилась, Ольгой Ильинской. Четвертая глава последней части романа, где происходит эта встреча, и стала повестью о зарождении и развитии в конечном счете взаимной и счастливой любви Штольца к главной героине романа.
От Гончарова потребовалась вся мощь его таланта и художественного мастерства, чтобы психологически убедительно мотивировать успешный для героя результат его совершенно новых отношений с давно знакомой девушкой. Ольга, некогда считавшая, что любить можно только однажды (с. 204) и всего восемь месяцев назад расставшаяся с Обломовым, нуждается не столько в новой мужской симпатии, сколько в братской душевной помощи со стороны уважаемого ею человека. В свою очередь не мгновенно узнавшая в Париже Штольца, она не бросилась к нему, хотя ее «глаза блеснули светом тихой, не стремительной, но глубокой радости. Всякий братбыл бы счастлив, если б ему так обрадовалась любимая сестра» (с. 311). И Штольц, пораженный незнакомым ему обликом героини («Боже мой! Что за перемена! Она и не она. Черты ее, но она бледна, глаза <…> будто впали, и нет детской улыбки на губах, нет наивности, беспечности. <…> Смотрит она не по-прежнему <…>; на всем лице лежит облако или печали, или тумана, – думал он»), сумел, и все более увлекаясь ее новым обаянием – уже взрослой женщины («Как она созрела, боже мой! как развилась эта девочка!»), проявить к ней прежде всего братскую чуткость и участие(с. 311, 313). «Он тотчас увидел, – говорит романист, – что ее смешить уже нельзя… <…> И ему надо было положить двои, трои сутки тончайшей игры ума, даже лукавства, огняи все свое уменье обходиться с женщинами, чтоб вызвать, и то с трудом, мало-помалу, из сердца Ольги зарюясности на лицо, кротость примиренияво взгляд и в улыбку» (с. 312–313).
Ольга все более нуждается в жизненно опытном, широко образованном, много думавшим над проблемами человеческих отношений «друге» Штольце и все меньше способна разрешать мучающие ее вопросы без него (приходя к ней, он «вдруг на ее лице заставал уже готовые вопросы, во взгляде настойчивое требование отчета». – С. 313). И герой «мало-помалу, незаметно <…> привык при ней думать вслух, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги» (там же). Штольц понял, что он полюбилОльгу и уже не в состоянии жить без нее.
Но до признания в этом героине еще далеко. И произойдет оно не в Париже, где Ольга с теткой прожили полгода и где их «ежедневным и единственным собеседником» был Штольц (с. 312), а в Швейцарии, куда все трое уедут весной, т. е. в тот же всевозрождающий период года, когда начиналась и «поэма изящной любви» Обломова с Ольгой. Описание швейцарских дней героев и окружающей их природной обстановки отмечено явным параллелизмомс внешними атрибутами первой любовной «поэмы» романа. Как в дачном предместье Петербурга, где Ольга встречалась с Ильей Ильичем, в Швейцарии были и лесные рощи, и озера, и горы, к тому же в куда более могучем, чем под северной русской столицей, виде. Однако, в отличие от Обломова, лишь волею Ольги взбиравшегося на дачные пригорки, Штольц в Швейцарии с радостью «ходил за ней (Ольгой. – В.Н.) по горам…» (с. 316), сигнализируя этим читателю о той жажде духовного роста, которая роднила его с героиней. Весьма примечательна и такая деталь: если для Штольца во время горных восхождений всегда «на первом плане» были не водопады и обрывы, а Ольга, то и она, «взойдя на гору» и переведя дыхание, первый взгляд останавливала «непременно и прежде всего на нем» (с. 316), как бы побуждаемая возрастающей в этот момент собственно сердечной симпатией к своему спутнику.
Но «„любит ли она или нет?“ – говорил он (Штольц. – В.Н.) с мучительнымволнением, почти до кровавого пота, чуть не до слез» (с. 316). Так, ранее чуждый сомнений в себе, умевший разъяснить героине любые ее вопросы, Штольц впервые сам переживает «все муки и пытки любви, от которых он <…> искусно берегся в встречах с женщинами» (с. 316). Так и он проходит «претрудную» любовную школу. Но полученные в ней живые уроки уже, в отличие от своего друга, никогда не забудет.
Первый из них – открытие если не «поэзии», то реальности страстис ее загадками и терзаниями, по крайней мере в начальный период сопровождающими и самую одухотворенную сердечную симпатию: «Он понял, – что было чуждо ему доселе, – как тратятся силы в этих скрытых от глаз борьбах души со страстью, как ложатся на сердце неизлечимые раны без крови, но порождают боль и стоны, как уходит и жизнь» (с. 317). Вторым стало сознание «тайны» (с. 314) Ольгиной и вообще глубокой женской души, не поддающейся одной интеллектуальной силе ее отгадчика. Как следствие названных уроков явился отказ Штольца от былой самоуверенности и известное смирение его перед загадками и любви и человеческого бытия в целом: «С него немного спала уверенность в своих силах; он уже не шутит легкомысленно, слушая рассказы, как иные теряют рассудок, чахнут от разных причин, между прочим от любви» (там же).
С течением времени Штольцу казалось, что вопрос «любит или не любит?» его Ольга, ввергнувший героя, как ранее Обломова после разрыва с Ильинской, в состояние душевного «хаоса и тьмы» (с. 315, 322), вот-вот разрешится: ведь «чем чаще они виделись, тем больше сближались нравственно, тем роль его становилась оживленнее: из наблюдателя он нечувствительно перешел в роль истолкователя явлений, ее руководителя. Он невидимо стал ее разумом и совестью, и явились новые права, новые тайные узы, опутавшие всю жизнь Ольги, все, кроме одного заветного уголка» (с. 316). Штольц для Ольги уже сделался не просто авторитетным другом, но тем мужчиной – наставником, водителем, которого она тщетно хотела видеть в Обломове («…Ты должен стать выше меня. Я жду этого о тебя!» – сказала Ильинская Илье Ильичу еще в седьмой главе третьей части). Но на пути к полному, т. е. и сердечному, единению девушки с этим другом-руководителем стоят неизвестный и неподозреваемый Штольцем «роман» героини с Ильей Ильичем. Над сознанием Ольги весьма еще тяготеет традиционное мнение «Женщина истинно любит только однажды» (с. 318).
Первая в ее жизни любовь – любовь к Обломову – и была «тем заветным уголком, который она тщательно прятала» «от наблюдения и суда» Штольца (там же). Однако герой и в этом случае помог ей, когда, решительно оставив собственные сомнения, пошел «прямо к цели, то есть к Ольге» и признался ей в любви («Но я вас люблю, Ольга Сергеевна! – сказал он почти сурово…»), что было равнозначно предложению руки и сердца (с. 317, 322). Правда, и после него еще непонимающие друг друга герои (Ольга «мучается» сомнением в своем праве любить вторично; Штольц, слыша ее «мучилась!», принимает его за Ольгины сомнения в ее любви к нему) некоторое время вместе бьются в «неразрешимом узле» – уезжать или остатьсягерою с героиней, повторяя этим гамлетовскую антиномию Обломова (помните: «Теперь или никогда!»; «Идти вперед или остаться?») (с. 322, 321, 146). Наконец, Ольга, уже полюбившая Штольца и не представляющая своей жизни без него («У ней горело в груди желание успокоить его, воротить слово „мучилась“ или растолковать его иначе, нежели как он понял…») решается исповедоваться герою в таимой несчастной любви к Обломову («Началась исповедь Ольги, длинная, подробная») (с. 323, 325).
Узнав все, вплоть до «прощального» письма Ильи Ильича, Штольц совершенно соглашается с содержащимся в нем определением Ольгиной любви к Обломову («Ваше настоящее люблюне есть настоящая любовь, а будущая. Это бессознательная потребность любить… Вы ошиблись…») и тем вполне успокаивает героиню (с. 326), которая и сама после парижско-швейцарских отношений с Андреем Ивановичем «перестала уважать свое прошедшее, даже начала его стыдиться…» (с. 319). Предоставляем самому читателю решить, насколько главная героиня «Обломова» в таком мнении о своей «изящной» любовной «поэме» и ее избраннике («Она стала наблюдать за собой и с ужасом открыла, что ей не только стыдно своего романа, но и героя…») права, потому что Гончаров никаких комментариев на этот счет не дает. Со своей стороны ограничимся замечанием, что, по нашему убеждению, Ольга, вне сомнения, любила Илью Ильича чувством глубоким и сильным, но все менее и менее удовлетворенным по причине коренного отличия ее натуры от натуры Обломова. Подлинность этой своей любви она выявит и в позднейшей, уже в положении счастливой супруги Штольца, теплой памяти и заботе об Илье Ильиче, как и в воспитании его с Пшеницыной сына Андрея.
