Текст книги "До первого снега"

Автор книги: Валентин Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Я подавал ему инструмент, придерживал нескрепленные детали опалубки, иногда подстраховывал его.

И снова меня перебрасывали с одной работы на другую: то с кем-нибудь из плотников я сколачивал переходы, то помогал устраивать защитные навесы, то опиливал рейки для полов.

Однажды я угадал стеклить окна одного из заводских корпусов вместе с самим бригадиром. Петров резал стекло, а мне велел сажать на краску штапики – тоненькие трехгранные рейки. Они должны плотно прижимать стекло. Прибьешь их гвоздиками, и не надо никакой замазки. Удобно, быстро. Работа как будто простая, но молотком можно ударить по стеклу.

Я аккуратно прикладывал и осторожно прибивал штапики, а Петров резал стекло и наблюдал за мной.

– Ничего у тебя рука, чуткая, – одобрил он.

Раз все же я промазал, когда прибивал штапик, стекло со звоном разлетелось в куски.

– Я ожидал, что Петров отругает меня за невнимательность, а он только ухмыльнулся и сказал:

– Это бывает. Рука, утомясь, теряет точность, глаз косит… Порежь-ка стекло, а я поприбиваю.

Взяв стеклорез, я некоторое время со страхом глядел на хрупкую полосу стекла. Неуверенно положил на нее линейку, осторожно новел стеклорезом. Линия получилась слабой. Начал было подколачивать стекло снизу рукояткой стеклореза вдоль своей слабой царапины и расколол.

– Так мы с тобой стекла не напасемся, – даже не обернувшись, заметил Петров. – Когда ведешь стеклорез, осторожность не нужна. Нужна сила и твердость… Нет, сверх меры жать тоже не следует, однако…

Никогда я не думал, что столь хрупкая вещь, как стекло, требует такого жесткого обращения. Оказалось, резать стекло куда тяжелей, нежели разбивать ломом бетон. Сначала как будто ничего, а потом от напряжения начинает неметь шея, не слушаются руки.

Раскроив несколько полос, я вытер заливавший глаза пот.

– Ну и ладно, – сказал Петров. – Теперь я. А ты прибивай рейки.

Больше по стеклу я не ударял.

Через несколько дней, когда мы застеклили все три этажа, Петров взял меня с собой устанавливать дверные переплеты в бытовках.

Мы долго ходили по нижнему этажу. Петров осматривал все, что сделано по плотницкой части. Вошли в одну из душевых. Петров любовно провел ладонью по облицованной кафелем стене.

– Ладно подогнано, – сказал он и добавил: – А между прочим, нелегкое это дело. Девчата наплакались с облицовкой, пока пошло.

Он крутил неокрашенные еще вентиля, становился под душевой рожок, подмигивал мне весело, мол, то-то хорошо будет тут помыться.

Я на это сказал:

– Нас-то тут и не будет, как душ заработает.

– Это верно, – согласился Петров. – Мы опять где-нибудь начнем с земли, с нулевого цикла. Такая уж у нас работа….

Когда я сказал дома, что подумываю, не стать ли плотником, у Оля в глазах мелькнул испуг:

– Ты? Плотником?

– А что?

Я хотел объяснить, почему выбрал именно эту профессию, но, к своему удивлению, не смог.

Оля поняла это как неуверенность.

– Я была на стройке, – сказала она, – но не видела там никаких плотников.

– Ну, как же! – возразил я. – Везде они…

– Да нет, я вообще-то не о том… Понимаешь, ведь столько современных профессий… Ты хотел стать монтажником…

– Хотел.

– В чем же дело? В наше время топором работать… – Она неуверенно пожала плечами.

Мама молчала, лишь внимательно смотрела на меня.

И тут я сказал Ольге о том, что заставило меня сделать выбор.

– Топором? Да я почти и не держал в руках топор. Был на пиле, потом стыки бетонировал с Заплеткиным, окна стеклили с бригадиром. Разная работа… На верхах и на нуле…

– На нуле?

– Ну да. На фундаментах. Плотников Петрова иногда даже называют бригадой нулевого цикла.

– Валерик, я просто ничего не понимаю в вашей работе. Выбирай сам. Только знаешь, откровенно сказать, мне бы хотелось, чтобы работа у тебя была не такой грязной. Я понимаю, стройка… Иначе и невозможно. И все-таки…

Мама вдруг встала и ушла.

Мы замолчали. И – услышали ее всхлипывания. Перепуганные, бросились в кухню.

Мама подняла голову, и мы увидели, что она улыбается.

Это было так неожиданно, так странно, что мы застыли, глядя на нее.

– Я боялась, когда ты начал, – тихо сказала она.

– Чего боялась?

– Всего помаленьку. Когда ты после первой зарплаты пьяный домой пришел, я подумала, это – начало. Начало беды… Шурик вон так никуда ведь и не прибился. Поработает две недели и опять – по подъездам. А теперь я вижу… Вижу… – И ее глаза снова наполнились слезами. – Э, да разве вы поймете!.. – Она слабо махнула рукой.

Меня уже не тянуло к ребятам, да и я был им теперь безразличен. Мы разговаривали вроде так же, как прежде, ведь времени прошло не так уж много, а я оказался где-то в стороне. Нет, я не чувствовал себя отторгнутым, выброшенным из близкой мне среды. Скорее, что наши пацаны вызывали у меня сочувствие. Впрочем, наверно, и они так же сочувствовали мне.

В тот вечер я встретил в подъезде Галку.

Высокая, красивая, с сумкой на длинном ремне, она показалась мне какой-то незнакомой, словно мы и не сидели с ней за одной партой.

– Валерик… – Она остановилась. – Сто лет тебя не видела. Как дела?

– Да так… – Я чувствовал себя неловко с ней. – Работаю. На стройке.

– Мне мальчишки говорили… И как? Нравится?

– Да ничего. Привыкаю.

– Почему не заходишь? – Она смотрела мне прямо в глаза, и я понимал, этот вопрос задан не просто так.

– А ты выросла…

– Это каблуки. – Она рассмеялась. – Нынче в техникум будешь поступать?

– Нынче нет. И вообще…

– Что – вообще?

– Нет, ничего. Мама нездорова… Понимаешь?

Она сразу посерьезнела и чуть тронула меня за руку:

– Заходи… Раньше все время бегали друг к другу. А теперь ко мне приходят только те, кого я не хочу видеть. Почему все так меняется?

– Как?

– Быстро… Приходят, мешают. А я готовлюсь к экзаменам…

– Шурик, что ли?

– Шурик. Да и все остальные какие-то надоедливые. Все одно и то же, одно и то же… Мальчишки просто не знают, чем заняться…

После встречи с Галкой я долго ходил по вечернему городу. Новым, непривычным было это отрадное ощущение, когда можно обо всем подумать, что-то решить для себя, когда никто не бубнит над ухом и не бренчит на гитаре. И темные громады лип напоминали мне лес, а подвижные тени ветвей под ногами – лесную дорогу к часовне…

У самой земли натянуты как струны сверкающие нити стальной проволоки. Везде развороченная земля, траншеи, трубы, кирпич, металл, железобетон. Все перемещается, все в движении. Лишь эти сверкающие нити стальной проволоки неприкосновенны: их далеко объезжают, осторожно переступают. Это – оси. Это как бы застывшие в воздухе зримые линии проекта.

Мы всей бригадой с утра устанавливаем опалубку по осям. Массивная деревянная коробка уже готова, доски надежно скреплены.

У Петрова выгоревшая куртка почернела на плечах от пота: коробка то осядет, то сместится в сторону.

– Что ни опалубка – вечно морока! – В голосе у бригадира улавливаю раздражение. – А чуть что не так – беда: как зальют сюда кубов полста бетона, тогда уж не подвинешь.

– Ну, как? – спрашивают снизу плотники.

– Самую чепуху осталось…

Я уже со злостью смотрел на острие отвеса, застывшего над забитым в доску гвоздем.

– Ну-ка, подай на меня еще маленько, – говорит Петров.

Мы разом наваливаемся на занозистый бок коробки. Чувствую, как в плечо впивается острый край доски, но жму что есть силы. Опалубка поддается. И тотчас сверху голос Петрова:

– Э, лишку, сдай назад… Еще немного…

Уже начался обед, а мы все возились с опалубкой.

– Ладно тебе, Акимыч, – устало говорит один из плотников. – Как окончательно закреплять будем, проверишь. Идем обедать.

Но Петров точным ударом обуха сам чуть сместил опалубку. Мы даже не ощутили ее движения, но острие отвеса оказалось точно под гвоздем.

– Теперь порядок.

Точно в двенадцать все плотники пришли к циркулярке. В буфет обедать никто из них не ходил.

Сидели на досках. Не то чтобы тесно, но и не порознь. Кто молча облупливал яичко, кто открывал бутылку с кефиром.

Выложил и я свой сверток, развернул, подвинул плотникам.

Петров увидел, что у меня в банке соленые грибы, оживился:

– Своего посола?

– Своего. – Я подвинул банку.

Он отсыпал из банки на свою широкую ладонь немного грибов и кинул в рот.

– Хороши. Черный груздь. Сам брал?

– С сестрой.

Он расспросил меня о сестре, о маме. Чуть улыбнулся чему-то, но чему – не сказал, и опять перешел на грибы:

– У нас вот свинушки хороши на жарку и на посол. А в иных местах грибы эти не берут, видно, не та земля…

Пообедав, мы напились ключевой воды. Олег Иванович добыл где-то старую бочку из-под кваса, ее починили, и каждое утро, подцепив к «Беларуси», привозили ключевую воду. Это была необыкновенная вода. Помню, первый раз я выпил сразу четыре стакана. Потом сам ездил за водой, сначала – чтобы посмотреть. Это оказался обыкновенный ручеек, вытекающий из травы. Но вокруг него теснилось много пчел, шмелей и ос, каких-то светлых паучков, красных стрекоз и мошек. В ложбине я осторожно зачерпывал воду небольшим ведром, стараясь не взмутить. Когда мы возвращались с водой, возле прорабской уже стоял Олег Иванович с графином…

После обеда плотники разошлись отдохнуть, а я подошел к Петрову:

– Василий Акимович, возьмите меня в свою бригаду.

Бригадир достал из кармана мятую пачку папирос, не торопясь закурил.

– Надумал быть плотником? А топор в руках держал?

– Держать-то держал.

– Видел я сегодня, как ты им орудовал. В охотку-то вроде ничего, а за день тяжелым он тебе покажется. Да и не все у нас по плотницкой – есть и земля, и бетон… – Он вдруг прищурился и наклонил голову набок. – А все же – почему в нашу бригаду?

– Ваша нравится.

И вдруг он ударил ладонью по доске, на которой мы сидели.

– Как нравится?! На стройке мы вроде затычки. Где чего трещит – в прореху сразу нас. Вот и затыкаем дыры. И работа плотницкая тяжелая. Иди-ка ты в монтажники. У них и механизация, и заработки повыше наших.

– Я к вам хочу.

– Однако ты упрямый. Ладно, давай так договоримся – мы еще на тебя поглядим, а ты – на нас.

Со стороны прорабской, торопясь и по-медвежьи переваливаясь, шел Толя. Издали видно было, как он плотен и крепок: массивные плечи, короткая борцовская шея. Подошел к Петрову:

– Василий Акимович, Олег Иванович всю бригаду зовет.

Когда мы вошли в прорабскую, там уже было полно народу. Многие курили. И как всегда, у входа на корточках сидел бульдозерист Беленький. Он подмигнул мне из-под низко надвинутой на глаза кепки. Шло собрание партгруппы с участием комсомольцев. За столом сидел секретарь партбюро управления Артюхин.

– Сейчас, – заговорил Олег Иванович, – нас интересует только один вопрос – темпы работ.

– Плохо, что ль, работаем?! – хмуро спросил бригадир каменщиков дядя Митяй.

– Нет, не плохо. Не о том речь. Мало внедряем нового.

– Почему мало? А свайные фундаменты? Разве они не дают выигрыш времени?

– Дают, но это уже дело прошлое.

– А панели вместо каменной кладки?

– Это – где возможно, Нам надо не только войти в график, но и иметь резерв на осень, когда погодные условия.».

– Резе-ерв… – протянул дядя Митяй. – Пусть кирпич в пакетах возят да раствор без щебня!

Секретарь партбюро Артюхин встал из-за стола:

– Погоди. С кирпичом наладится. Положение дел на кирпичном заводе разбиралось на днях на бюро обкома. А мы собрались, между прочим, не для того, чтобы спорить о пакетах.

– Ладно уж… – Дядя Митяй обиженно засопел и сел на лавку.

– Вот и ладно. Послушай лучше, что Олег Иванович про насосную доложит.

Олег Иванович взял лежавшую у доски брезентовую рукавицу, плеснул на нее воды из графина и вытер доску. Попробовал на столе мел и откашлялся.

– По проекту насосную станцию предусмотрено строить методом опускания. – Он провел мелом по доске. Жирная горизонтальная черта, как по линейке. – Над уровнем земли делаем опалубку, варим арматуру, заливаем бетоном и… – Он показал пунктиром, как бетонное кольце опускается вниз. – Метод хорош, если грунт насыщен водой.

– У нас не насыщен, – простодушно буркнул кто-то из угла.

– Вот-вот, у нас не насыщен, – подхватил прораб. – Значит, чтобы бетонное кольцо опустилось, надо гнать воду насосами, разжижать землю, а потом выбирать пульпу.

– Чем? – Тот же голос из угла. Все обернулись. Реплики подавал старый бетонщик Тихомиров, обычно не встревавший ни в какие споры. Но тут его, видать, что-то задело за живое. – В войну еще, помню, – продолжал он, – такие штуки делали… Вручную выбирали эту самую пульпу, растуды ее…

Мы думали, вопрос поставил прораба в тупик, но он, напротив, заметно повеселел.

– Насосов у нас нет, – сказал он. – Придется пульпу выбирать вручную и поднимать краном.

По прорабской прошло веселое сдержанное оживление. Что такое выбирать пульпу, знал не только Тихомиров.

– А у тебя есть другой вариант, Олег Иванович? – спросил Петров. – Если есть, выкладывай, не темни.

– Есть. Копать котлован под насосную экскаватором… – Все притихли, В наступившей тишине Олег Иванович продолжал: —…и затем вести все работы прямо в котловане – опалубку, армирование, бетонирование. Работать будем в две смены методом бригадного подряда. Поручить это дело думаем бригаде коммуниста Петрова.

«Значит, Петрову. Нашей бригаде… Мы – на решающем участке стройки». Я, вытянув шею, посмотрел на бригадира.

Петров принял все сказанное внешне невозмутимо. Помолчал, подумал, потом спросил:

– А расчеты, калькуляция?

– Расчеты уже делают. Документация в отделе труда и зарплаты.

– Ну что ж, можно попробовать… – Петров оглядел собравшихся, – Там будет, поди, только бетона полтысячи кубов?

– Около того, – улыбнулся прораб. – Вот это и есть наш резерв.

– Резерв солидный, – сказал секретарь партбюро. – Это тебе, Василий Акимович, и партийное поручение. Мы на партбюро думали, кому эту работу дать. Решили – тебе. Добавь в бригаду комсомольцев, сам посмотри, кого. Работа, конечно, трудная – земля, опалубка, бетон… Но применительно к нашим условиям – как раз то, что надо. Это даст выигрыш и во времени, и в деньгах.

– Все это хорошо на бумаге, – проворчал Толя. – А как зарядят дожди, придется по уши в грязи работать.

Сказал он это вроде сам себе, но Петров его услышал, встал:

– Тогда будем по уши в грязи… На время этих работ прошу дать мне вот каких комсомольцев…

Я замер. Назовет ли меня? Вряд ли… Топор в руках почти не держал – и вдруг на котлован, самую горячую точку стройки…

Петров, загибая пальцы, назвал пятерых комсомольцев и в их числе меня.

– А этого, – он показал на Толю, – не надо, хоть он и мой. И впрямь еще дожди зарядят. Пусть остается на пиле.

– Желающие высказаться есть? – спросил Олег Иванович.

– Есть! – злым тенорком откликнулся Толя и тяжело встал: – Это я к слову сказал, Василий Акимович, что «по уши в грязи». А вы сразу: «Этого на надо!» Да я…

– А и верно, – неожиданно поддержал его кто-то.

– Что верно-то? – Петров, привстав, пытался разглядеть, кто подал голос.

– Да не вытягивай шею, Акимыч: я это, Утюгов. Вишь, какая история: задело, видно, парня за живое…

– Сказано. Что зря тянуть разговор, – отрезал Петров. – Останется на пиле: И точка!

В тот же день мы провели короткое собрание у себя в бригаде. Петров оглядел нас и сказал:

– Вот что, ребята, пока механизаторы будут рыть котлован, нам предстоит работа. Большая. Но заработка большого не будет. Надо закончить все узкие заделки, чтобы потом мне меньше приходилось отвлекать людей от насосной. Понятно?

Толя между тем подсел ко мне и легонько ткнул меня в бок:

– Валерка, скажи ты ему… Мы ведь с тобой в любую погоду таскали доски по грязи.

– А зачем про грязь вякнул?

– Да я всегда как-то вперед скажу, а потом обдумаю. Понимаешь, характер у меня такой.

– Характер… – Я знал, что с Петровым трудно договориться. И вдруг меня осенило: – Идем к Синявскому. И «молнию» надо готовить про котлован… Ты в школе как, не в отличниках ходил?

– Нет.

– В ударниках?

– А не пошел бы ты…

– Давай к нам, в редколлегию.

– Морду, что ли, кому бить надо?

– И это. Но не в прямом, конечно, смысле…

Пока механизаторы рыли котлован под насосную станцию, мы готовили щиты для опалубки, кружала, поддоны, бетонировали стыки.

Работают плотники вроде не спеша. Я внимательно приглядываюсь к Петрову. На обветренном лице его поблескивает седая борода. Отпусти он ее – была бы лопата! Когда он сдержанно улыбается, борода вспыхивает на солнце, такая она густая и плотная. Покатые плечи его и медвежья сутулость говорят о силе. Петров мне не кажется стариком, хотя ему далеко за пятьдесят. Он учит меня тонкостям плотницкого мастерства. Учит ненавязчиво, как бы между прочим, за работой.

– Пошли-ка поглядим столярку на административном корпусе.

На первый взгляд все было в порядке: застеклены окна, установлены двери, врезаны замки. Но Петров сразу стал тихо про себя поругиваться:

– Дверные переплеты опять из сырого дерева…

Он попутно показал мне, куда надо загонять клинья, чтобы не повело дверной переплет.

– И вот погляди, – сказал он, – все двери.

какие ставим, открыты настежь. А после дерево усохнет – не закроешь. Комиссия придет – дерг-дерг, – и снова плотники за работу, Вообще-то напиши-ка об этом в «Прожекторе», может, будет толк.

…На днях Петров дал мне топор – тяжелый, аляповатый, с неухватистым топорищем и велел обтесать бревно. Работа вроде ничего особенного. И я ретиво взялся за дело. Однако хватило меня на полчаса.

Когда подошел Петров, топор меня уже не слушался: то круто вонзался в бревно, то, коротко звякнув, оскальзывался.

– Ты, случаем, не левша? – спросил он и вдруг строго прикрикнул: – Как стоишь?! Топор-то сорвется да по ноге и угодит!

– Плохой топор, – виновато сказал я.

– Это бывает, – согласился бригадир. – Дайка погляжу.

Он взял топор, повертел его в руках, словно перышко. Казалось, топор сразу утратил вес, едва Петров коснулся его. Потом пошатал бревно, которое я обтесывал.

– Закрепил плохо, – сказал он. – Упора нет, а бревнышко-то невелико, вот и елозит у тебя под топором, ползет в сторону. Да-а, теперь такая работа уже редка. – Он основательно закрепил бревно. – Теперь больше бетон, стеклоблоки, готовая столярка…

Легкими точными ударами Петров начал тесать бревно.

И, по-моему, в эти минуты он забыл обо мне, забыл, что он бригадир, забыл обо всем на свете. Единственное помнил – что он плотник, с малых лет привыкший тесать, ставить срубы, подгонять венцы, экономно и точно поднимать и опускать топор. Петров тесал и тесал бревно, щурился от удовольствия, чуть раздувал ноздри, принюхивался к запаху горячей сосновой смолы. Потом неуловимым движением кинул топор, и тот вонзился точно в центр бревна.

– Вот так, – сказал он. – Главное – стой правильно. Понял? Ну, давай. – Он ухмыльнулся чему-то своему и ушел.

Я снова принялся за бревно. Интересно, замечает ли меня Аня? Ее кран мне виден отовсюду. Вот она остановила свою огромную машину; я вижу, как вниз опускается крюк, и, спустя минуту-другую, в воздухе среди бело-синих летних облаков покачивается стеновая панель. Аня плавно разворачивает стрелу и сигналит. Монтажники уже наготове. Панель плывет над стройкой и вот мягко касается колонн – монтажники принимают ее, и ярко вспыхивают огни электросварки.

Ко мне подошел Хонин. Некоторое время молча наблюдал, как я обтесываю бревно, потом заговорил:

– К Петрову, значит, пошел… Ну и дурак.

Я оставил бревно и посмотрел на Хонина.

– Что глядишь? Не узнал? – Хонин улыбнулся. У него жесткий рот. Голос высокий, резкий и одновременно тусклый. Лицо его не запоминалось. Черты крупные, резкие, а как будто собраны у разных людей. – Зачем, говорю, в бригаду к Петрову пошел? У прораба есть должность уборщицы – вакантное место. Иди…

– Уборщицы?

– Ну! Вроде и работа, а делать нечего.

Я не мог понять, почему Хонин подошел ко мне. И вроде ведь добра желает. Да добро его какое-то…

– Отчего же сам не пойдешь в уборщицы? – спросил я.

– Зачем? – Он смотрел на меня необычайно пристально. – Мне и там, где я есть, неплохо. А надо будет – пойду. Это ты ранний чистоплюй.

Он наклонился, раздавил окурок на светло-желтой с капельками смолы древесине сосны, как раз там, где недавно прошелся топор Василия Акимовича, и заторопился обратно к башенному крану.

Я некоторое время глядел на этот окурок, потом, размахнувшись, вырубил его так, что он вместе со щепой отлетел далеко в сторону.

9

Котлован напоминал широкий колодец. На пятнадцатиметровой глубине от земли тянуло холодом, воздух был влажен и тяжел, а синева неба над головой казалась гуще, из нее исчезла привычная прозрачная дымка. Нам предстояло выстроить со дна до самого верха двойную опалубку и заполнить ее бетоном.

Сварщики варили арматуру. А мы поднимались все выше и выше, приколачивая к стойкам доску за доской.

Постепенно котлован начинал походить на арену для мотогонок по вертикальной стене.

Сверху, у ограждения, время от времени стояли любопытные. Часто слышалось:

– Во дают!

И тут же кто-нибудь говорил:

– Петро-ов!..

Никогда я еще не испытывал такого чувства гордости за то, что было сделано мною, за людей, с которыми работал. Это было ощущение причастности к чему-то настоящему. До сих пор мне казалось, что где-то существуют высота, романтика, жизнь, существуют помимо меня для каких-то иных людей, возможно, более удачливых, а может быть, и более стоящих; что я в стороне от настоящих дел; что большое проходит мимо. А тут с пронзительной ясностью понял, что строю завод, поднимаю его своими руками из земли, из сырой глины, что от моей работы сейчас зависит, уложимся ли мы в срок, сдадим ли вовремя первую очередь завода.

Ровно в двенадцать мы выбирались из котлована и тут же, неподалеку, устраивались обедать.

Однажды, когда я, усталый, грязный, сидел на бревне, ко мне подошла Аня.

– Ну, как новая работа? – спросила она.

– Нормально.

– Не жалеешь, что ушел?

– Хонина жалко…

– Почему никогда не приходишь?

Я вскочил. Мы смотрели прямо в глаза друг другу.

– Ты же сама не хотела со мной разговаривать! Помнишь, когда руки у меня… Ну, на больничном я был…

– Сегодня опять была видна часовня, – неожиданно сказала она.

– И снова белая?

– Белая. Я вчера была там.

– Одна? – Не знаю уж, как это у меня вырвалось. В уголках Аниных губ как будто едва наметилась снисходительная улыбка.

– С Хониным.

«Зачем это она?»

– Ну и что?

– Ничего. Он окурок погасил о ее стену. Вот и все. Вот так ввинтил его. – Она показала, как Хонин ввинтил окурок.

У меня как будто разладилось все внутри, я не находил, что сказать. Растерянно смотрел на поношенные, покрытые пылью Анины туфли и уже не мог поднять на нее глаз.

Она чуть коснулась пальцами моей щеки и ушла.

«Нет, не была она у часовни с Хониным. Это она придумала», – решил я.

10

Дождь налетел внезапно. Нас окатило, словно из опрокинутой бочки. И вмиг промочило до нитки.

Мы с Аней спрятались от ливня под навесом наклонной галереи.

Стояли рядом, холодные, мокрые, близко друг к другу, и от этого было жарко.

Лучом света вспыхнула ее улыбка.

– Грибы-то теперь пойдут!..

– Пойдут, – в тон ей ответил я, – мухоморы-то…

Она рассмеялась и прижалась ко мне еще ближе.

А дождь катил лавиной, гремел листами железа, сметал мусор. Земля не успевала впитывать его, так он был внезапен и обилен: по дороге уже мчались потоки воды.

«Котлован… – с тревогой подумал я. – Не поползла бы глина…»

Прибитая пыль, намокшее враз горячее дерево, смоченные внезапной водой камни, плиты – все пахло волнующе и остро. От близости Ани, такой неожиданной и ясной, у меня закружилась голова.

Аня посмотрела на меня пристально, прямо. Серые глаза ее вдруг потемнели, на губах появилась странная улыбка, будто она с этой улыбкой прислушивалась к чему-то неожиданному в самой себе.

Она медленно провела пальцем по моим бровям, сначала по правой, потом но левой, и вдруг сказала:

– Я видела твою сестру. Вы близнецы, что ли?

– Нет… – Я хотел добавить, что Ольга старше, однако вовремя спохватился.

Но Аня поняла меня, и снова вспыхнула ее улыбка.

– Вас просто не отличишь. Нет, нет, – в свою очередь спохватилась Аня. – Я ничего такого не хочу сказать. Просто это удивительно. И потом… – она помедлила, – мне это нравится. Ты ее любишь?

Я кивнул.

– Счастливый ты. Вас двое, таких хороших… А у меня, Валерик, только мама в деревне, больше никого… Деревня в глуши, в лесу… Речка маленькая… На дне видны камушки… У мамы коза. Белая. Вот и все. Туда приедешь, кажется, ничего не изменилось с детства…

Дождь пролетел, прогрохотал, и почти сразу по окнам зданий, стеклам кабины башенного крана полоснуло солнце.

Аня подняла голову.

– Ну вот, вверху уже хорошо. Пора на кран.

Отовсюду из-под навесов выходили рабочие, направлялись кто куда. Наши плотники спешили к котловану.

В тот вечер мне пришлось задержаться: откачивали из котлована воду, выбирали клейкую грязь.

Возвращался я поздним троллейбусом, когда уж и пассажиров-то не было. За окном встряхивало черную летнюю ночь с размытыми огнями, время от времени набегавшими на меня. Потом огни куда-то провалились, из ночи вырвался нестерпимый грохот. Казалось, меня усердно охаживают по голове пустым ведром. Но проснуться не хватило сил. Сон застал меня в углу пустого троллейбуса, ведомого по ночному городу красивой, но хмурой девушкой.

Мне снилось, что возле самого моего уха работает насос, а из широкого шланга хлещет мутная вода.

Кто-то бежал, стуча сапогами, по мокрым доскам и кричал, что оголены провода…

Я просыпался, снова засыпал.

Потом я вдруг увидел грибы, большую плетеную корзину, полную грибов, и не сразу понял, откуда она взялась. Напротив сидели две старые женщины.

– Я-то думала, выпимши, – донеслось до меня. – А он, видать, та-ак…

Я понял: это про меня говорят задержавшиеся в лесу бабуси. Видно, заснул всерьез.

Отвернулся к окну и стал глядеть в темноту, пытаясь определить, что за остановка.

Троллейбус резко тронулся с места и пошел дальше по ночному городу. Я прислонился виском к холодному пластику. Толчки отдавались в голове глухой болью.

– Пошли, видно, грибы-то? – спросил я у своих случайных попутчиц.

– Пошли мухоморы-то… Дома нас, поди, и не ждут. Думают, волки растащили…

Дома, едва стукнул, дверь отворила Ольга.

– Куда ты пропал? Что с тобой? Заболел?

– Здоров.

– А где был?

– В ресторане.

– Я серьезно спрашиваю.

– Квартальный план выполнял одним днем. И прихватил ночь.

– Выполнил?

– Спрашиваешь!

Она хмурилась, и мне казалось, что это я в зеркале вижу свои две стрелки над бровями.

– Уходи-ка ты со стройки… – сказала Ольга шепотом.

– Ни за что! – так же шепотом ответил я.

С упоением, соединенным со страхом, я думал об Ане. И странно, во всякую минуту воспоминание о ней с необъяснимой неизбежностью возвращало меня к мысли о Хонине.

Некоторые завидовали Хонину, что он так легко живет – не переработает, не возьмет на себя ничего лишнего.

Я чувствовал таившееся в нем куда более значительное зло, пока еще не вполне понятное для меня. А может, это потому, что он постоянно возле Ани? Неужто это обыкновенная ревность?

Я начал чувствовать, что Аню мне никто не может заменить: ни мама, ни Оля. Я мог без конца смотреть, как у ее губ вспыхивают легкие лучики.

Однажды мы с ней сидели у крана. Аня взглянула на часы:

– Опять не подвезли вовремя бетон. А привезут – начнется спешка. Сразу придет несколько машин, и Водяной начнет свое: «Давай скорее! Давай скорее!» Больше всего не люблю эту суету.

В спешке там допустишь ошибку, тут не доглядишь. А это кран… С такой-то махиной, – она хмуро взглянула на перечеркнувшую полнеба стрелу, – и до беды недолго…

Подвезли бетон. Аня встала, огляделась, кругом и улыбнулась:

– Курорт окончен!

И когда Аня поднималась к своей кабине, я случайно перехватил взгляд Хонина. В глазах его была злоба. Он пристально следил за каждым ее движением и не замечал, что я смотрю на него. На какой-то миг сердце кольнула необъяснимая тревога. Мне вроде бы следовало радоваться, что щелкнул Хонина по носу, а вместо этого я ощущал беспокойство оттого, что он неотступно был возле А ни.

11

Неприметно подступила осень. Нагнало туч, и потянулись дожди. Сначала редкие, едва прибивающие пыль. Потом зарядили грозовые ливни. Чем дальше, тем чаще сменялись они изморосью. Котлован буквально заливало. Со стен его отслаивалась и ползла вниз глина. Выбирать ее приходилось вручную.

– Ничего, закончим, будет легче, – подбадривал нас бригадир.

Каждый день к нам приходил прораб, смотрел работу, озабоченно советовался о чем-то с бригадиром, поглядывал на серое небо, повисшее над стройкой.

Я уже мог весь день, не чувствуя особой усталости, работать топором.

Однако Петров все поправлял и поправлял мою руку, показывал, как надо стоять, советовал не делать лишних усилий.

На котловане я работал наравне с другими плотниками, не отставая от них. Я придумал подвесить на консолях в котловане редукторную дисковую электропилу для обрезки концов досок. Это дало некоторый выигрыш и облегчило нашу работу.

«Прожектор» мы выпускали вместе с Толей. Писал он медленно, но четко и аккуратно. Частенько, правда, приходилось исправлять за ним орфографические ошибки, однако получалось у нас неплохо. Вот только рисунки… Рисовать никто из нас не умел.

Валя Синявский, глядя на эти рисунки, говорил:

– Сюрреализм… И все же это не самое главное. Главное – к новому году пустить первую очередь завода.

И мы нажимали вовсю. Вечером я засыпал, пожалуй, раньше, чем голова моя успевала коснуться подушки. Утром вскакивал под неистовый треск будильника и мчался под душ.

У Ани тоже прибавилось работы. Она теперь гоняла кран от главного корпуса завода к складу глины.

Склад глины – это только называется так. На деле же – огромный цех: в нем мог бы разместиться чуть не весь завод вместе с сорокаметровой вращающейся печью. Внутри склада глины про» ложен железнодорожный путь.

Аня подавала монтажникам фермы и плиты перекрытия. Работа на монтаже склада глины требовала предельной осторожности и от крановщицы, и от монтажников. Осторожности, согласованности и смелости. Монтаж шел на десятиметровой высоте. Ребята в бригаде Михеева как на подбор – все рослые, плечистые. Состав этой бригады не менялся: никто из нее не уходил, никто в нее не вливался. Так и держались михеевцы одной группой – семь человек, считая бригадира.

Во время работы монтажники весело переговаривались с Аней, приглашали ее кто в кино, кто в театр, кто на танцы.

А она сердито кричала им:

– Леша, пристегнись!.. Мальчики, будете лихачить, откажусь с вами работать. Понятно?

На глазах поднимались новые корпуса завода. Завершался монтаж сорокаметровой вращающейся печи обжига. Недалек уже был день, когда в ней вспыхнет мощное газовое пламя, в котором закружится нескончаемый вихрь гранул. А пока мы заливали в опалубку бетон, уплотняли его вибраторами.