Текст книги "До первого снега"

Автор книги: Валентин Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но однажды буфет преобразился. Видно, побывали общественные контролеры или какая-то санитарная комиссия – на вымытом полу появилась ковровая дорожка, на столах чистые скатерки, и что более всего удивило наших строителей, бумажные салфетки в чистых стаканах и кусок мыла возле умывальника.

Все удивленно озирались, с удовольствием усаживались за столики, обедали осторожно, стараясь не насорить.

Когда в черной засаленной спецовке вошел бульдозерист Беленький, буфетчица беспокойно оглянулась на чистые столы и ковровую дорожку.

Беленький остановился в дверях, снял кепку и воскликнул:

– М-м-мать честная! К-к-как на п-п-пасху! – Он немного заикался. Особенно, когда был возбужден.

Взяв хлеба, колбасы и стакан чая, он присел на корточки у стены возле двери.

– Вот молодец, – похвалила его буфетчица. – Только к стене-то не прислоняйся.

Беленький отодвинулся от стены, но на ней уже четко отпечаталась его спина.

– И чтой-то это ты как трубочист всю дорогу! – разозлилась буфетчица. – На всей стройке нет такого грязного, как ты. Мордой, что ли, работаешь?

Рабочие за столиками притихли.

– Д-должность т-такая, – пытался отшутиться Беленький. Этот человек никогда ни с кем не скандалил.

Не знаю, как в этот момент у меня вырвалось:

– Его-то грязь ненадолго, до бани…

Буфетчица среди воцарившейся тишины в упор посмотрела на меня тяжелым взглядом, но ничего не ответила, лишь быстрее заработал в ее руке длинный нож, резавший колбасу.

Хонин нахмурился и с заметным раздражением вертел в пальцах вилку, словно не знал, что с ней делать.

– Тебе больше всех надо? – глухо спросил он.

А рабочие долго еще поглядывали то на меня, то на буфетчицу. Некоторые ухмылялись.

Я до этого не раз замечал, что Хонин часто оставался в буфете, когда все уходили. Не ускользнуло от меня и то, что буфетчица никогда не спешила кинуть Хонину сдачу. Когда он говорил с ней, она розовела и забывала про очередь. Даже злившая меня привычка Хонина давить всюду окурки ничуть не раздражала ее. А окурки он давил на столах и стульях в буфете, на стенах, на фундаментных блоках. Сначала осторожно пускал струйку слюны – гасил папироску, – потом с силой ввинчивал ее куда придется. И окурок прочно прикипал.

5

С Хониным я работал уже полмесяца. На стройке он держался в стороне от других, и работа была у него невидная. Скоро я понял, что и не хотел он быть видным. «Этот сам по себе», – говорили о нем. Никого он особенно не раздражал, да и нравиться, пожалуй, мало кому нравился.

У других стропальщиков дел всегда хватало – не та, так другая работа. Хонин же делал лишь то, что обязан был делать. Он досконально знал свои обязанности: подцепил крючья башенного крана к бадье с раствором или к петлям плиты и – покуривай. Он умел незаметно уходить от сложной или тяжелой работы и, подмигнув, говорил мне на ухо: «Учись». Объяснял, что много на себя берут только дураки.

Он всегда ходил подтянутый и опрятный, никогда не избеган, не замотан. Только и заботы было – клеиться к девчатам. Это он умел…

Пришли недавно на стройку шестеро новых девчонок. Он сразу углядел одну и стал крутиться возле нее: то кинет в рукавичку песку, то в дверях притиснет. Девчонка вспыхивала, лицо ее покрывалось летучими розовыми пятнами.

Я с интересом наблюдал за ним в те минуты, когда Хонину казалось, что он и впрямь «сам по себе». Еще в школе для меня не было более увлекательного занятия, чем разгадывать непонятное в людях.

Незаметно пришел день второй зарплаты. Получать деньги опять поехали в контору стройуправления.

Когда я возле кассы пересчитывал деньги, ко мне подошли Хонин со Спиридоновым.

– Идём скорее! На базу хлебопродуктов привезли бочковое пиво! – Хонин нетерпеливо потянул меня за рукав.

Я стал боком, уперся.

– Да ты, видать, злишься, что у тебя тогда кто-то вытянул деньги. А при чем тут мы? Пойдем, пивка по кружке… Жара. Теперь я сам тебя хочу угостить. Идем, пока туда народ не набежал.

У кассы теснилась шумная очередь. На нас никто не обращал внимания.

– Ну, вот и идите сами. Мне не жарко.

– Да ладно тебе. Говорю – я угощаю…

И вдруг кто-то негромко окликнул Хонина. Он быстро обернулся. Из шумевшей у кассы очереди вышел Водяной, не слеша приблизился к нам. Глаза его весело поблескивали.

Я съежился от дурного предчувствия, крепко сжал в потном кулаке полученные деньги. Ведь говорили же, что Водяной вроде многовато мне выписывает…

– Оставь его, – сказал Хонину мастер.

– Фоми-ич!.. – Хонин слегка коснулся его руки. – Я хочу его пивом угостить. Понимаешь?

– Понимаю. – Водяной поглядел на меня сверху вниз. Увидел, что я крепко держу в кулаке деньги.

– Выпьем пивка, поговорим. Рабочим человеком становится парень, – продолжал Хонин.

– Послушай, – Водяной взял Хонина за пуговицу. – Ни в этот раз, ни в какой другой его не тронь. Понял? Сам пьешь – пей, а их не приучай. Иди.

И я остался один. Хонин и Спиридонов ушли. А Водяной, даже не взглянув на меня, отправился обратно к очереди.

На другой день мы с Хониным расчищали площадку возле подкрановых путей. Хонин разговаривал со мной как ни в чем не бывало.

Я, надев рукавицы, выбивал ломом из земли старые доски, глыбы схватившегося бетона, вытягивал ржавую проволоку, затем отвозил в тачке мусор и сваливал в ров.

Время близилось к полудню. Я опрокинул в ров тачку с мусором и вдруг услышал крики и топот бегущих людей. Оглянувшись, понял: что-то произошло с башенным краном, там уже собралась толпа.

Оказалось, крановщик Спиридонов, опохмелясь утром, поднялся на кран и запустил моторы. Кран, набирая скорость, вдруг без всякой надобности покатил по рельсам к тупику.

От аварии спасла случайность: кабель за что-то зацепился, оборвался. Кран остановился.

Вскоре, узнав о случившемся, прибежали прораб и мастер. Оба поспешно поднялись на кран.

Спиридонов спал в кабине, уткнувшись в пульт управления.

Водяной в сердцах ругнулся и мечтательно произнес:

– Когда уж придет новая крановщица… Не дождусь…

6

Она вошла, когда я прибивал в прорабской плакаты по технике безопасности. Олег Иванович накануне дал мне их целый рулон и показал, где они должны висеть. Обернулся и увидел в дверях статную смуглую девушку лет девятнадцати в легкой вязаной кофте и черных спортивных брюках. Я стоял с молотком на дюралевом стуле и смотрел на нее, а она на меня. И от взгляда ее серых глаз у меня зашумело в ушах.

– Мне нужен прораб, – сказала она.

Я не успел ничего ответить. Вошел Олег Иванович.

– Вы новая крановщица? – спросил он.

Девушка кивнула.

Он протянул ей руку.

– Давно вас ждем. Как зовут?

– Аня.

– Я вот о чем хочу попросить вас, Аня… С места в карьер… Вы не поработаете две смены, пока найдем сменщика?

Аня посмотрела ему в глаза, промолчала.

– Я думаю, за неделю мы этот вопрос утрясем, – виновато продолжал Олег Иванович.

– Только не затягивайте, – помедля, ответила Аня. – Я всего-то год работаю на кране, устаю и от одной смены. И потом… я учусь в вечерней школе.

Башенный кран для меня был просто машиной, пока на нем сидел Спиридонов. Имели значение лишь исправность и четкая работа крана. С приходом Ани все изменилось. Кран как будто превратился в живое существо. И удивительно мне было, что я его почти не замечал. Двигалась туда-сюда по рельсам железная махина, поднимала плиты, поддоны, фермы и ничем, абсолютно ничем не привлекала меня.

А теперь, едва приходила Аня и, о том о сем поговорив с нами, стремительно взбегала вверх по железной лестнице, все преображалось. Кран я уже не мог отделить от нее, он стал для меня почти одушевленным.

Когда не было работы, Аня спускалась вниз, и сразу же к ней спешил Хонин. Он и до этого умел быть опрятным, а сейчас в джинсах и короткой брезентовой куртке выглядел даже элегантно. Каску он надевал только во время работы. А едва выдавался перерыв, снимал ее и привычным движением поправлял волосы.

Стоя возле крана, они разговаривали друг с другом, и все, кто проходил мимо, внимательно поглядывали на них. Я же в своей мешковатой спецовке и каске, налезающей на глаза, выглядел, должно быть, смешно и держался в сторонке. Но тоже от Ани глаз не мог оторвать.

Как-то, решившись, я подошел к ним – не посторонний же, – но Хонин сразу:

– Валера, у нас свой разговор, понимаешь…

Однако Аня не приняла его тона:

– Никакой он не свой, Валерик, просто разговор, как все разговоры.

– Ему еще площадку надо расчистить, – заметил Хонин.

– Ну идите, расчищайте вместе. Почему же он один?

Хонина ничуть не смутило ее замечание.

– У нас разделение обязанностей. Он не может делать моей работы. Ну, стало быть, пусть свою делает… Пока что он не стропальщик.

– Да, он прав, – подтвердил я, – я уже знаю, что заполнение тары следует производить так, чтобы исключалась возможность выпадения груза из тары. Тару нельзя заполнять до краев, а лишь ниже на десять сантиметров…

Аня прыснула от смеха, а Хонин покраснел.

В эту ночь я не сомкнул глаз, размышляя о жизни. До сих пор все поступки Хонина как-то мало трогали меня. Ну, работа у него, действительно, не по его амбиции, ну, с буфетчицей у него что-то там… К девчонкам клеится… Ко всему этому я был безразличен. Отчего же меня прямо-таки в холодный пот бросило, когда он взял руку Ани в прорабской?

Я вертелся в постели, как на раскаленной сковородке. Что же это получается? Я, стало быть, должен рыться в грязи, расчищать площадку, а Хонин в это время – разговаривать с Аней? Это называется – «всякому свое»?

Вошла Ольга. За окном уже угасли все вечерние звуки. Комнату заливал тихий лунный свет.

– Почему не спишь?

– Бессонница.

– И у меня.

Мы долго молчали. За окном в лунном свете блестели тополя.

– Как тихо, – сказала Ольга. – Только листья суетятся. Ты знаешь, я читала где-то, что бывают звездные тени. Только увидеть их можно в тихую безлунную ночь на белом снегу. Говорят, они синеватые, едва различимые…

И мне показалось, я затерян в безмолвном заснеженном поле. На снегу рассеянные синеватые тени. Я ощутил их хрупкую сказочную красоту, необычность их.

– У нас новая крановщица, – сказал,я.

Сказал вроде совсем обычно и совсем спокойно, но Ольга поняла.

– Красивая?

Растерялся и помедлил с ответом.

– Ага.

Я почувствовал Ольгину улыбку.

– Понятно, тебе не дает спать красивая крановщица…

– Ладно тебе…

Ольга поворошила мне волосы.

– Спи и не думай о ней.

Она уже направлялась к двери, когда я спросил:

– Скажи, зачем живет человек?

Ольга остановилась. Глаз ее я не видел.

– Это смотря какой человек.

– Я не о том.

– Ах, ты о назначении человека… Ну, тут, по-моему, все ясно. Спи.

– Нет, постой. Для себя живет человек?

– Ну уж, для себя…

– А ведь всякое удовольствие он получает только для себя, правда?

– Как будто правда. – Ольга возвратилась, подошла ближе.

– Значит, все-таки для себя.

– Слушай, что это с тобой происходит? На такие вопросы каждый должен отвечать сам. Усек? Вот и спи…

Почему Ольга пришла ко мне? Будто услышала, как рассыпался мой сон. И никакой книги не взяла.

После разговора с Ольгой, хоть и был он мимолетен, я впервые совсем не так, как прежде, взглянул на самого себя. Я подумал о том, что отношения между людьми вовсе не так просты, как казалось мне, когда я со своими одноклассниками слонялся по подъездам и парку. Тогда все представлялось ясным и несложным. Главным было – найти какое-нибудь развлечение, избавиться от постоянной скуки. А на стройке я столкнулся с другим, сложным миром.

И я решил бороться за Аню. Вступить с Хониным в смертельную схватку. Я не видел иного выхода. Правда, все преимущества были на его стороне – возраст, опыт, броская внешность; о нем говорили, что он, когда приоденется, похож на артиста. Но и на моей стороне что-то было. Что именно, я пока не мог сказать, но чувствовал, что что-то есть. Все не так просто.

И с этой мыслью я уснул.

Наверно, в ту ночь меня уже нельзя было принять за девчонку.

Утром я поднялся к Ане на кран.

Хонин, правда, пытался меня остановить:

– Эй, килька, куда прешь?

Но я уже был высоко.

Аня ждала, пока внизу самосвал сбрасывал в бадью бетон. Меня встретила улыбкой:

– Зачем сюда забрался?

– Понимаешь, я что-то хотел тебе сказать…

– Ты от Олега Ивановича?

– Нет. Я сам по себе. Хочу учиться на крановщика, понимаешь?

– Вот в чем дело… Тогда тебе надо на курсы, а не сюда. На тот год будет новый набор. Осенью.

– Я у тебя хочу.

– У меня?.. Ну какой из меня учитель? Я и сама еще… Погоди-ка…

Звучно заработали контакты. Хонин внизу зацепил крючья за бадью с бетоном и поднял вверх руку в широкой брезентовой рукавице.

Аня забыла обо мне. Кран качнулся, мягко двинулся по рельсам, и потекли, блестя смазкой на солнце, тросы. Кран еще двигался по рельсам, а стрела уже пошла описывать огромную дугу, неся широкую бадью к работавшим внизу бетонщикам.

От страха у меня появилась непреодолимая тошнота. Чтобы не опозориться перед Аней, я быстро глотал слюну, вернее, не столько слюну, сколько воздух. И никак не мог избавиться от ощущения, что кран падает.

Под стрелой стремительно проносились стрижи. Над стрелой двигались напоенные утренним светом облака. Двигалась стрела, будто заваливалась на бок, двигалась где-то далеко в пустоте железная бадья с бетоном, вращались барабаны, наматывая тросы, глухо гудели моторы, и сам кран двигался по рельсам, словно заваливался назад. Я зажмурил на минуту глаза от этого обилия движения.

– Правда, хорошо тут?

Это же голос Ани.

Я перевел дух и, виновато рассмеявшись, кивнул:

– Хорошо.

– Такой вид! Вся пойма. И лес за рекой – синий-синий… А знаешь, какой он в грозу страшный…

У Ани серые глаза под темными прямыми бровями.

Подав бетонщикам груз, она с улыбкой обернулась ко мне:

– Знаешь, когда я увидела тебя первый раз, не могла понять, мальчик ты или девочка. – Улыбка у нее лукавая и ясная. – Сколько тебе лет?

– Сколько есть, все мои, – опустив глаза, пробормотал я. Аня угодила в самое больное место.

Лицо ее стало серьезным, но я чувствовал, что вся она полна озорного смеха.

– Я потому спрашиваю, чтобы знать, можно ли тебе на кран…

И снова наш разговор оборвался. Теперь внизу Хонин подцепил поддон с кирпичом, и стрела стала разворачиваться в противоположную сторону, где работала бригада каменщиков. Опять это обилие движения, обилие пустоты вокруг и незначительность опоры, опять непреодолимая тошнота. Дорого доставался мне разговор с Аней.

Снизу донеслось:

– Валерка-а!!!

– Тебя там потеряли, – улыбнулась Аня. – Беги.

Когда кран остановился, я стал спускаться по отвесной железной лестнице, крепко цепляясь за каждую ступеньку.

Хонин косо поглядел на меня, когда я спрыгнул на землю.

– Тебе делать нечего? – спросил он. – Зачем туда лазил?

– Для ознакомления. Стропальщик должен знать устройство башенного крана.

– К Спиридонову что-то не лез…

С этого дня наши отношения изменились. Однако Хонин по-прежнему держался, как подобает наставнику: ни ругани, ни насмешек…

Но спустя несколько дней произошло не совсем понятное для меня событие. Надо было быстро сгружать с машины кругляк. Я кинулся было за своими рукавицами, но их не оказалось на месте.

Хонин, уже забравшись в кузов автомашины, кричал:

– Скорее, Валерка! Что ты там копаешься?!

Он подал мне стальной чалочный канат. В спешке я не заметил, что канат старый, как будто долго лежавший в земле, пробитый, с оборванными прядями, торчащими проволочками, весь в пятнах ржавчины.

Я торопливо начал подводить канат под бревно, в это время Хонин с силой потянул его на себя, и руку мне обожгла резкая боль – проволочки, словно иголки, вонзились в ладонь.

– Быстрее, быстрее, Валера. Что ты возишься?

– Да вот… руку… – Я никогда раньше не жаловался, но сейчас боль была нестерпимой.

Я обвязал бревно и, затягивая канат, снова почувствовал, как обожгло теперь уже левую руку.

Пока Аня переносила бревно к штабелю, я спрыгнул с машины и побежал за другим чалочным канатом.

Когда мы сгрузили и уложили в штабель бревна, я осмотрел свои грязные окровавленные руки.

Аня сверху увидела, что со мной что-то неладно.

– Руку, что ли, поранил? – спросила она, высунувшись из кабины. – Давай сюда скорее! У меня аптечка.

Я поднялся на кран.

Аня осмотрела мои руки и ахнула:

– Как это тебя угораздило? В чем дело?

– Не знаю, чалочный канат подвернулся пробитый, старый какой-то.

– Откуда же он мог подвернуться?

– Черт его знает…

– И без рукавиц работал?

– Куда-то задевались. Некогда было искать.

Она подала мне мыло и, поливая воду из пластмассовой фляжки, внимательно осматривала руки. Смазала ранки йодом и перевязала стерильным бинтом.

– Как же ты теперь слезешь?

– Зачем же слезать? Мне и тут хорошо.

– Ты как ребенок. Ну, совсем еще маленький.

И впервые в голосе Ани я услышал что-то для меня совсем незнакомое. И это «маленький», и это «ребенок» относились вовсе не к моему возрасту.

Аня как будто разговаривала не со мною, а сама с собой:

– Надо было поискать рукавицы. Убежали бы. от вас эти бревна?

– Хонин торопил. Машина простаивала.

– Машина-то ясно. – Она возмущенно повела плечом. – Исколол все руки ржавой проволокой. Надо в больницу – укол сделают от столбняка.

– Да ну его, пройдет и так.

– А я говорю – надо. Все равно ты сейчас ничего делать не сможешь.

– Вот и посижу здесь. Посмотри, что это там в лесу?

– Церковь. Ее редко видно и только после дождя.

Церковь была маленькая, а может, так казалось издали, белая – особенно белая среди темного сплошного леса.

– Сходим туда?

Аня, смотревшая вниз на строительную площадку, медленно повернулась ко мне:

– Куда?

– К церкви. Сходим, пока она такая?

Аня продолжала молча в упор смотреть на меня. Потом спросила:

– Какая?

– Белая.

Она смотрела мне в глаза, и от этого все качалось. Я ждал от нее резких слов, насмешки, чего угодно.

– Когда?

Я не сразу понял смысл ее вопроса.

– Что когда?

– К церкви с тобой… когда?

– Сразу после смены.

– Свяжись с ребенком, сама превратишься в ребенка. – Аня отогнала кран назад и, захватив бадью с бетоном, отправила ее бетонщикам.

– Ну, так мы пойдем?

– Конечно, пойдем. Только не сегодня, а завтра, в субботу. А сегодня сделаешь укол от столбняка, понятно?

Дорога к церкви от автобусной остановки шла сначала среди кустов тальника. Тонкие весенние веточки были как синие струйки. Теплая, тихая зеленела кругом трава. Мы с Аней никого не встретили за все время нашего пути.

Кое-где стояли темные елки, над ними высились столетние сосны. Тут же группами росли березы с молодой листвой и редкие дубы. Потом пошел плотный, мощный, разогретый солнцем лес. Пахла сосновой смолой. Тихими волнами шумела в ясной высоте хвоя.

Неожиданно открылся просвет, и мы не сразу поняли, что именно сюда шли.

На открытом откосе стояла старая деревянная часовня. Высокая трава росла у ее стен. Здесь гулко гудели шмели над лесными цветами. На старых бревнах грелись осы.

Часовня стояла одна среди огромных древних елей. Солнце чуть-чуть пробивалось через хвою, и на крыше часовенки красноватым огнем вспыхивал зеленый лишайник.

Тусклая от времени, с тремя маленькими главками на тоненьких шейках, она казалась порождением природы, леса, а не человеческих рук. И кому придумалось ее рубить здесь? Я вспомнил слышанные рассказы о здешних плотниках, что в старину ходили в отход. И на пути рубили часовни, видно, затем лишь, чтобы оставить по себе память, потешить редкого путника. Так и появлялись они, деревянные часовенки, в лесах, на полянах, на косогорах, у дорог…

Какие-то плотники поставили и эту часовенку. Поставили и ушли. И, видно, долго оглядывались, пока она вовсе не скрылась из виду. И где-нибудь в дальних краях виделась она им и звала назад.

Дверь часовни была забита гвоздями.

– Почему же она казалась белой? – спросила Аня. – Ведь она черная.

– Вовсе она не черная. Посмотри, как блестят бревна… Это от старости. И не черные они – серые. А как намокнут и упадет на них солнце, часовня видна издалека и кажется среди темного мокрого леса светлой, почти белой.

– Удивительно… И кажется издали церковью. А сама совсем маленькая…

Воображает себя взрослой, а у самой детские губы… Я смотрел на нее, и мне было не по себе… Откуда это у меня? Откуда совсем новое чувство, что я взрослый и сильный? Почему уже не думаю о часовне? В голове шум, и медленно плывет неведомый сладкий туман.

Мы на коленях долго пили из родника холодную воду. А часовня на лесном склоне светло возвышалась над нами.

– И правда, она белая… – На подбородке Ани блестели капли лесной воды.

Перед закатом солнца мы пошли назад.

И вечер, и тишина, и ощущение жаркой усталости – все казалось внезапно налетевшим счастьем. Удивительно, как немного надо для счастья! А может быть, это вовсе не немного.

Аня непонятно посматривала на меня, на мои неуклюже забинтованные руки.

– Послушай, – спросила она, – ты так и не сказал, откуда взялся старый чалочный канат? По-моему, ничего подобного у вас не было.

– Не знаю… Да я уже выбросил его.

– И все же, откуда он взялся? – Какая-то тревожная тень не сходила с лица Ани.

– Ну мало ли откуда. Валялся, видно. А Хонин впопыхах схватил.

– А рукавицы?

– За досками лежали. Я их потом нашел. Аня остановилась:

– А где ты их оставил?

На фундаментном блоке. А что?

– Как же они попали на другое место?

– Ладно тебе. Нашлись же…

– Я не о том…

Уже в густеющих сумерках мы вышли к шоссе и сели на автобус.

7

Спустя несколько дней у меня распухли руки. Ольга заставила пойти в больницу. Как я и ожидал, назначили уколы. Что может быть тоскливее больничных очередей? Впервые за минувшие полтора месяца я был свободен и, как когда-то, предоставлен самому себе.

Снова подъезд. Ребята лениво расспрашивали меня о стройке. Я видел – им неинтересно, скучно. Работу мою они находили фиговой. Играли в перышки, слушали магнитофон, обсуждали, куда пойти, где выпить.

Шурик был тут же. Он уже ушел с авторемонтного.

– Галка про тебя спрашивала. Куда, говорит, пропал? А я говорю – на стройке крючником, крючки за бадьи зацепляет.

– Стропальщиком.

Шурик вроде и не заметил, что я его поправил.

– Ничего, говорит, должность… Моему, говорит, брату крюком на стройке по голове досталось – пять лет лечился.

– У нас каски.

– Ну, по горбу получишь. Руки вон уже закуклили. Может, еще ампутируют. И будешь петь по трамваям.

Шурик смеется тихо, смех как будто душит его, словно кашель.

– Не ампутируют.

– Галка про тебя спрашивала.

– Ты уже говорил.

– Смотри, какой! А то пойдем, она на днях шикарный диск достала. Подергаемся.

– Не пойду.

Впервые я ходил по всей стройке, как прораб, осмотрел завод и поразился, сколько сделано ребятами и девчатами. Задрав голову, смотрел, как плотники обшивали шифером на тридцатиметровой высоте элеватор, потом спустился в подвальное помещение – там девчата-плиточницы заканчивали облицовку новых душевых.

– Ты в бригаду к нам, девочка? – спросили у меня девчата. – Давай, мы живо всему научим!

Они дружно захохотали.

– Ладно вам… – Я почувствовал, что краснею, и это еще более раззадорило их.

– Симпатичная девочка, правда?

– Ну, хватит вам…

– И пошутить нельзя? А что у тебя с руками, Валерик?..

Потом я пошел к производственному корпусу.

Там работала бригада каменщиков дяди Митяя. Мы подаем каменщикам поддоны с кирпичом и раствор, работаем по существу вместе, поэтому всех в его бригаде я хорошо знаю.

– Как руки? – встретили меня. – Надо же! Заражение с такого пустяка схлопотал.

И они стали припоминать случаи, когда кто-то и где-то…

От стекол кабины башенного крана падали слепящие отблески, и я, сколько ни переходил с места на место, никак не мог разглядеть Аню.

Меня увидел Спиридонов, подошел, усадил рядом с собой на доски.

– Вот, Валерка, что значит не судьба! Работали мы с тобой вместе, кран обслуживали. А теперь я учусь расстилать раствор и укладывать кирпич в забутовку, как моя напарница. Она-то ладно, у ней вся жизнь впереди, а я…

Он сморщился, чуть не плача, вяло махнул рукой. И вдруг так схватил меня за бинты, что я чуть не вскрикнул от боли, и на ухо:

– Завязал я, Валерка, завязал. Утром зять достает это… Ее. Неполная, правда, бутылка, вот сколько в ей… Давай, говорит, по одной. А я спрашиваю: ты мне зять? Зять, говорит. А я ему: не зять ты, а последняя сволочь, потому как непьющий я теперь человек!

На щеке Спиридонова заблестела слеза.

Я отодвинулся от него, потому что он снова потянулся к моей забинтованной руке.

Дядя Митяй обернулся с усмешкой:

– Непьющий, говоришь… А вчера? Иди-ка помоги Иринке подмости очистить.

Когда Спиридонов отошел, бригадир с неприязнью посмотрел ему вслед и вдруг спросил:

– Может, пойдешь в каменщики? Я подучу.

Вопрос застиг меня врасплох.

– Давно к тебе присматриваюсь, – продолжал бригадир. – Молодых в моей бригаде мало, некоторые старики уходить метят. Заработки у нас приличные. Работы много. Специальность приобретешь хорошую. Хоть куда с ней.

Видно, дяде Митяю нравилось, что, когда нам с Хониным выдавались свободные часы, я не сидел без дела, а помогал каменщикам, подавал раствор, учился вести кладку.

– И потом, ты этим самым не балуешься, – дядя Митяй терпеть не мог пьяниц. – Ну, так как? – снова спросил он. – Пойдешь в мою бригаду?

Я молчал: с выбором не хотелось торопиться. Он, видно, понял меня, похлопал по плечу.

– Ну ладно, подумай…

Аня встретила меня хмуро. Спросила лишь, как руки, и больше ни слова.

Я целый час ждал, когда она спустится вниз. И вот – ее не узнать: два слова, не глядя на меня.

С тяжелым чувством отправился я домой. Уходя, заметил, что Хонин глядит на меня с какой-то непонятной улыбочкой.

– Выздоравливай скорее! – крикнул он. – Без тебя барабаны на кране скрипят.

«Отбюллетенив», я пришел прямо к Синявскому:

– Пусть меня переведут на другую работу. Скажи Олегу Ивановичу или Водяному, ладно?

Валя отложил деревянный молоток.

– А в чем дело?

Где-то близко гремели вибраторы. Разговаривать было трудно.

– Ни в чем. Если не сделаешь, уйду совсем со стройки.

– Да ты что! Я же не сказал, что не сделаю. Но знать-то я должен. Ведь у тебя вроде все было хорошо. И наставник вроде опытный… Никто не жаловался.

– И я не жалуюсь.

Валя в сердцах столкнул за верстак лист оцинкованной жести.

– Куда же тебя?

– Все равно.

– Ладно, поговорю с Водяным. Только вот что… Я заметил, ты интересуешься всей стройкой. Работаешь недавно, а все тебя знают. И ты всех. И много хорошего я о тебе слышал…

– От Хонина?

– Н-нет… – Он как-то неловко замялся.

– Ну и что, если интересуюсь?

– Хочу поручить тебе «Комсомольский прожектор», вот что.

8

Я попал в бригаду плотников к Петрову.

Бригада была на первый взгляд неприметная. Работают плотники то тут, то там: копают землю, укладывают бетон, делают опалубку или ставят дверные коробки, стеклят окна или настилают полы.

На всю стройку светлым чистым голосом поет их циркулярка, напоминая мне школьный звонок.

Бригадир сразу поставил меня на пилу в паре с рыжим парнем. Был он силен, тяжелые доски поднимал с такой легкостью, словно они ничего не весили. Руку мне пожал так, что я присел, и неожиданно высоким тенорком сообщил:

– Толя.

Вначале мы с ним перетаскивали сваленные в ста метрах от циркулярки доски. Толе эта работа была нипочем. Доски он без заметного усилия взваливал на плечо и тащил к пиле. А я, перетащив первую доску, спросил:

– Ближе не могли подвезти?

– Шофер не захотел. Дорога сюда, видишь, неважная.

– А на себе таскать хорошо? Ты не мог шофера заставить?

Толя, тащивший в это время толстую шестиметровую доску, остановился и медленно, вместе с доской, повернулся ко мне:

– Как?!

– Ну…

– Вообще-то я не подумал… А дорога?

Дорога действительно – бугры, ямы, выбоины, развороченная колея.

Я заметил, что неподалеку Беленький остановил свой бульдозер и выбрался из кабины покурить. После инцидента в пристанционном буфете он меня всегда издали весело приветствовал.

– 3-з-закуришь? – спросил он, доставая из кепки пачку папирос.

– Спасибо. Не курю.

– В-в-вот это п-п-похвально!

– Дядя Миша, не проутюжишь нам дорогу к циркулярке? Экскаватором все перерыли да так и бросили. Ни проехать, ни пройти. Машины лес сваливают черт знает где, а мы таскаем.

– Это мы м-м-мигом, – улыбнулся Беленький и, докурив папиросу, прыгнул в кабину.

Засыпав ямы, согнав развороченный грунт, Беленький развернул свою видавшую виды машину и, пятясь, пригладил напоследок ножом дорогу. Работа была не просто хорошая, а красивая.

С восхищением следили плотники за работой бульдозериста.

– Ну, ты даешь, Валерка! – заметил Толя. – А ведь мы полмесяца мучились…

Несколько дней я работал на пиле. С летучим звоном сверкающий диск входил в дерево, веером летели опилки. Пахло свежей древесиной. Мне нравилась эта работа – она не отвлекала меня от мыслей об Ане.

Я ничуть не обижался на нее. Наверно, пригляделась ко мне и нашла что-то такое… И со мной случалось – вначале нравится человек, а поближе узнаешь, и он уже не нравится… Но дорога, по которой мы шли c Аней горячим лесом, запах цветов и легкие тени на траве, тишина – все это вызывало незнакомое чувство радости и одновременно острой боли. Такого еще не бывало со мной.

То припоминалось мне, как Аня медленно гладит ярко-зеленый лишайник, словно пушистого котенка, то вновь я видел, как она улыбается своему зыбкому отражению в лесном роднике, как прикладывает щеку к теплым бревнам часовни… и непонятно смотрит на меня.

– Не о том думаешь! Надо думать о пиле. Гляди, так вжикнет – без руки останешься, – сказал вдруг Толя.

Через несколько дней бригадир послал меня бетонировать стыки со старым плотником Заплеткиным.

Маленький, нескладный, какой-то корявый весь, Заплеткин был плотник из местных. Работая топором и ножовкой, он рассказывал, как отец учил его плотницкому ремеслу. Мне казалось, что, речь шла о давних-предавних временах и старом забытом ремесле. Заплеткин и впрямь давным-давно пришел в город из глуши и с тех пор работал на разных стройках, но речь его по сей день отдавала лесом.

– Вишь, работа ювелирная, – говорил он о бетонировании стыков. – Однако куды от ее денесся? – Он разводил в стороны руки и подытоживал: – Никуды. Весь металл должон быть упрятан в бетон. Понял? Сперва ты должон чего? Сперва ты должон поглядеть. Так и так, со всех сторон. Тут догад нужен.

– Что?

– Догад. Ну, подгадать надо так, чтоб в аккурат. Главное – молочко из бетона чтоб не ушло в щели.

Заплеткин уже много лет делает опалубку под стыки, и работа у него действительно «ювелирная». Он кропотливо подгоняет клинышки, прямо-таки притирает дощечки друг к дружке – и все это обычно на значительной высоте, в неудобной позе, скособочась, перегнувшись.

Мастерство и терпение старого плотника меня поразили. Едва сварщики заканчивали свою работу, Заплеткин осматривал сварку. Иногда кивал довольно, иногда ворчал неодобрительно – он отлично разбирался в качестве сварки – и начинал прилаживать «опалубочку». Раньше я как-то даже и не замечал этого человека, так он был небросок, а ведь выполнял он ответственнейшую работу. Иногда, когда дел прибавлялось, бригадир посылал к нему двух-трех опытных плотников, но за все «узкие заделки», как в бригаде называлось бетонирование стыков, отвечал Заплеткин.