Текст книги "Ампирный пасьянс"

Автор книги: Вальдемар Лысяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Характерным примером был один из первых ее знаменитых флиртов с министром внутренних дел Консульства, братом Наполеона, Люцианом Бонапарте. Люциан сидел рядом с Джульеттой, слушая ее веселую болтовню о любви, и понял это щебетание как предложение. Он и сам начал сыпать соответствующими выражениями и попросил о свидании. Люциан получил согласие, а затем и еще много других "обещаний счастья", но больше ничего. Сен-Бев выразил это исключительно точно: "Не являясь отверженным, Люциан Бонапарте никогда уже не будет принятым. В этом весь оттенок… Он принадлежит к тем, которые будут проталкиваться к ней, то есть – к тем, кто придет после него. Она же желала все остановить в состоянии цветения".

Мелодраматичный и порывистый, как и всякий корсиканец, Люциан Бонапарте писал жене банкира страстные любовные письма, включая в них меланхолию, одинаково эффектно и смешно. Пользуясь шекспировским именем возлюбленной, сам он выставлял себя в роли Ромео, и свои дюжинные эпистолы, переполненные драматическими восклицаниями, просьбами и заклинаниями, ссылками на возвышенность чувств и исторические примеры (Элоиза), назвал так: "Письма Ромео к Джульетте". Он писал: "(…) Я просил у Вас шарф – знак господства и рабства, а также локон – знак любовных уз. Как хотелось бы, чтобы волосы и шарф были тем самым ответом Вас, Госпожа, своему Ромео. О, Джульетта… молю о шарфе… локоне… слезинке!" Когда же до него дошла ее игра: "Неужто Вы, Госпожа, холоднее мрамора", и наконец, когда все понял: "Я не могу Вас ненавидеть, могу лишь убить!" Как-то раз, раскрыв плащ, он показал два пистолета: " Я не отвечаю ни за Вас, ни за себя!" Этот последний поступок ее перепугал, до нее дошло, что она зашла слишком далеко, тем более что о них говорил уже весь Париж. И Джульетта флирт прервала.

Точно так же она замутила голову и влюбила в себя братьев Монморанси (Матфея и Адриана), Легове, который писал для нее стихи, Давида, который ее писал, Канову, который изображал ее с помощью резца, генерала Массену (в последующем маршала, князя Риволи и Эсслинга), который в битвах не расставался с подаренной ему лентой-амулетом, Эжена Богарне (пасынка Наполеона), которому в качестве задатка она подарила перстень ("Мадам, так и быть, я отдам Вам этот перстенек. Когда-то я питал надежды, что мне будет позволено оставить его навсегда. Преданный Вам…"), генерала Моро, князя де Лаваль и его сына, и многих, многих других.

В течение нескольких десятков лет ее окружала толпа потенциальных любовников – одуревших рабов, топчущихся вокруг нее в парадоксальной и все более увеличивающейся общности, в которой навязанные ею правила игры решали о их тлеющей и все еще неисполненной надежде и о ее орошаемом постоянными обещании безразличии. Ее личная империя состояла из одних только суперзвезд политики, искусства и литературы, каждая из которых чем-то импонировала ей до того лишь момента, когда попадала в ее силки; так что все было просто великолепно, хотя и скучновато, вроде некоторых пьес Уайльда, в которых любое действующее лицо, начиная лордом и кончая камердинером, провозглашает только лишь блестящие парадоксы, не считая нескольких банальных слов типа "добрый день" или "кушать подано".

Так что ничего удивительного, что время от времени – когда ей надоедала вся эта толпа, "валившая словно в театр, чтобы увидеть прекрасную Джульетту" – она сбегала в купленный мужем замок Клиши, где развлекалась с кузинами, разводила редкие цветы, вздыхала над романами и продолжала получать образование, изучая, к примеру, размышления мадам де Сталь о произведениях Руссо. Госпожа де Сталь, которую сама она считала абсолютным гением, стала в ее жизни многостраничной главой.

6

Дружба объединяла госпожу Рекамье с многими знаменитыми женщинами эпохи. Среди них были сестры Бонапарте (Элиза и Каролина), а также англичанка, леди Вебб, которая сходила с ума по Юлии столь сильно, что это граничило с сексом [К Англии наша героиня всегда испытывала сентиментальные чувства. Когда в 1802 году она появилась на торжестве приветствия весны в лондонском Кенсингтонском Саду, в костюме «а ля Ифигения», толпа просто сошла с ума от восхищения]. Тем не менее, ни одна из этих дружеских связей не могла сравниться с дружеским отношением к госпоже де Сталь.

Баронесса Эрмина де Сталь-Гольштейн, дочь знаменитого финансиста Некера, вышла замуж, точно так же как и Юлия, человека намного старше, чем она сама [Это был шведский дипломат. Когда он попросил руку Эрминоны, ее родители были обрадованы перспективой "облагородить" имя, но, поскольку титулы в то время (как, впрочем, и всегда) были в меньшей цене, чем миллионы, они решили дать согласие лишь после того, как швед получит повышение – станет полномочным представителем. Когда так и случилось по причине вмешательства прекрасных дам перед королями Людовиком XVI и Густавом III, Некеры подняли цену и потребовали для себя зятя-посла. Шведский король согласился с этим, потребовав уступить себе остров Тобаго в Антильской гряде. И вновь помогло вмешательство дам. Правда, шведам вместо Тобаго отдали островок Святого Варфоломея, зато дочка французского министра финансов в свои 19 лет сделалась женой посла. Эту иллюстрацию я привел здесь ради того, чтобы выяснить источники заинтересованности в политике госпожи де Сталь, а также для того, чтобы представить характер предреволюционной дипломатии]. Но на этом подобие между двумя женщинами и кончается. Старше госпожи Рекамье на 11 лет рафинированная интеллектуалка, отличающаяся вольными мыслями и нравом, и вместе с тем переполненная темпераментом, она не удовлетворялась платоническим флиртом и, хотя ей и не хватало красоты, могла похвалиться приличным (как по объему, так и по содержанию) реестром любовников.

Не удовлетворялась она и пассивным царствованием в салонах – ее жизненной страстью было играть политические роли с "горящим факелом прогресса" в руке. Иногда эта страсть приниала карикатурные формы, так например, одного из своих любовников, господина де Монморанси, она довела до публичного отречения от дворянского титула, о чем тот впоследствии горько жалел. Другого своего любовника, Нарбонна, с помощью искусных интриг она посадила в кресло военного министра (1791 г.), а потом изменила ему с его же лучшим приятелем, Талейраном ("Les amis de mes amis sont aussi les miens" [Друг моего друга – враг мне]). Последний же, порвав с Эрминой, произнес чудесные слова:

– Нужно было любить госпожу де Сталь, чтобы оценить, какое это счастье любить женщину глупую.

Направление Талейрана на дипломатический пост в Лондоне было одним из последних кабинетных успехов госпожи де Сталь. Впоследствии, несмотря на громадные усилия, ни одно из подобного типа предприятий ей уже не удалось. Она даже не смогла выбить министерский пост для самого дорогого ее сердцу Бенжамена Констана.

Суррогатом политического театра для знаменитой писательницы стал основанный ею в 1795 году салон, где рождались слухи и происходили столкновения самых различных группировок. Вот только от этих игрушек до истинного управления политикой было ой как далеко. Шли года, а она все время оставалась на втором плане. Когда-то она сказала: "Старшие люди считают, что с того времени, как они перестали быть молодыми, весь мир только теряет, но ничего не получает взамен". С нею было точно так же – с тех пор, как госпожу де Сталь отодвинули от источников власти, она считала, что Франция катится по наклонной вниз.

Именно такую, разочарованную и едкую госпожу де Сталь и узнала Юлия в 1798 году в том доме, который Рекамье купил у Некера. Они мгновенно понравились одна другой.

Влияние энергичной госпожи де Сталь на госпожу Рекамье сравнивали с влиянием дуновения ветра на мимозу. Влияние это и вправду было огромным [Только в одном это влияние оказалось слабым – госпожа де Сталь так и не смогла склонить приятельницу взять себе любовника, и впоследствии неоднократно издевалась над "вечным белым девичьим веночком Юлии"], начиная от формирования мнений, интересов и вкусов, и заканчивая тем, что Юлия сделалась противницей Наполеона.

Поначалу, естественно, главное положение должна была занять сама госпожа де Сталь, которая видела в Наполеоне свой очередной шанс сделать ошеломительную карьеру. В 1797 году она написала ему два пламенных письма, в которых не двузначно давала понять, что мечтает стать метрессой "бога войны", когда же тот возвратился с войны в Париж, начала непосредственный штурм его сердца. Наполеон "грубо отстранил эти авансы" (как удачно сформулировал это Бой-Желеньский), и вовсе не потому, что она была некрасива, но потому что ненавидел того, чем более всего она желала сделаться – женщин, управляющих политикой из спальни.

Наполеон был первым за много веков французским владыкой, который проделал дыру в традиционной цепи влияний будуаров на судьбы державы. В конце концов, он был корсиканцем, а в то время даже свинопасы на Корсике знали историю трактата в Като-Камбрезис, в силу которого король Генрих II отдал Корсику на откуп генуэзским разбойникам, хотя ранее поклялся своей матери, Катарине Медичи, что никогда этого не сделает. Нарушить клятву уговорила его красавица Диана Пуатье, любовница, которую он унаследовал от отца, Франциска I. Вскоре после того Диана, проходя мимо читающей королевы-матери, спросила:

– Что интересное читаете, мадам?

– Читаю историю Франции, – ответила на это Катарина, – и могу констатировать, что время от времени в ней повторяются эпохи, когда проститутки управляют королями и делами государства!

Фактом является то, что до конца XVIII века Францией правили француженки, и только благодаря Наполеону, эпоха которого не принадлежала к этим, повторяющимся, Европу начали строить по углам именно французы. Вот это было истинной революцией, и странно, что она не дождалась памятников и юбилеев. Может быть потому, что продолжалась недолго, поскольку после Ватерлоо все вернулось к норме. Мы же вернемся к приятельнице госпожи Рекамье.

Подлизывающейся на одном из приемов к нему госпоже де Сталь, Бонапарте заявил в ответ на ее вопрос о французских политических группировках:

– Мадам, терпеть не могу женщин, распространяющихся о политике!

Та на это, якобы, должна была сказать:

– И правильно, генерал, но в стране, в которой женщинам отрубают головы, бедняжкамхотелось бы знать, зачем это делают.

Выпад прозвучал великолепно, жаль только, что прозвучал "на отходном".

Не имея возможности войти в спальню Наполеона, госпожа де Сталь перешла в оппозицию и потянула за собой Джульетту Рекамье. Ни для одной из них хорошим это ничего не закончилось. Госпожа де Сталь сама выписала себе приговор, подзуживая Констана произнести в Трибунале речь "О рассвете тирании". За это оратор был в 1802 году удален из Собрания, ну а истинного автора речи через год удалили из Парижа (с запретом возвращения). Много лет после того она колесила по Европе, вечно надутая и устраивающая заговоры, заставляя испытывать неловкость всех, с которыми сталкивалась [Привыкшие к "степенным немочкам" Гете и Шиллер облегченно вздохнули, когда де Сталь покинула Веймар, и признавались в этом публично. Подобное происходило в любом из городов, который она посещала]. Потому-то она мстила столь рьяно, забрасывая Наполеона в своих мемуарах самыми цветастыми оскорблениями из сокровищницы британской пропаганды, по причине чего чтение их до сих пор пробуждает сожаление среди знатоков. У грязи имеется такое свойство, что если желаешь облить противника, метя в лужу, очень легко можно запачкаться и самому. Странно, что столь интеллигентная писательница этого не предвидела.

Зато вопрос наказания госпожи де Рекамье решался несколько сложнее.

7

Отец Юлии, хотя и не слишком любящий Бонапарте, при Консульстве получил высокий пост директора почт. Он считал, будто эта должность обеспечивает ему безнаказанность, и потому не оценил полиции Консула. Вскоре стало известно, что директор почт, Бернар, в конвертах с официальной правительственной надпечаткой высылает письма шуанам, устраивавшим заговоры против Бонапарте.

Сообщение об аресте отца дошло до Юлии в тот момент, когда у нее с визитом пребывала сестра Наполеона, Элиза Баччиоки. Та обещала помочь отчаявшейся Юлии и (после визита госпожи Рекамье вместе с матерью в полицию, где им сообщили, что отцу грозит смертная казнь или же депортация) отвезла ее в театр, где в этот момент находилась Полина Бонапарте. Полину же гораздо сильнее интересовала фабула пьесы ("Ифигения в Авлиде"), чем отчаянные мольбы Юлии. В глубине ложи эти просьбы выслушивал некий незнакомец. Вдруг этот человек появился из тени и предложил свою помощь трясущейся от рыданий женщине. Это был генерал Бернадотт, который немедленно отправился к Консулу, выпросил помилование для Бернара, сообщил об этом обрадованной Юлии и попрощался с нею… стоя на коленях. Так началась их нежная дружба, которая ни во что большее не переросла, несмотря на все усилия Бернадотта.

Только акт доброй воли со стороны Наполеона ничего не изменил. Управляемая госпожой де Сталь Юлия превратила замок Клиши в контактный пункт оппозиции. Здесь встречались и устраивали заговоры против Бонапарте Бернадотт и Моро, шуаны и англичане, и вообще любой, кто только мог желать зла Консулу или же хотел изменить сложившееся положение. Покончить со всем этим для Наполеона было раз плюнуть, но он не собирался применять суровые средства и в 1805 году попытался нейтрализовать источник измены путем порабощения его хозяйки.

Переговоры с Юлией (с "бабской оппозицией", как это называли) по приказу императора вел министр полиции, Фуше. Вот что сообщает по данному поводу Гизо:

"Старый взяточник Фуше, свято веря в то, что неподкупных людей просто не бывает, начал переговоры издалека, деликатно подсовывая госпоже Рекамье мысль о получении почетного местечка при императорском дворе. Она же, искусно лавируя, избегала давать ответ, в связи с чем Фуше двинулся дальше, считая, что раз собеседнице не импонирует положение придворной дамы, то, может, она искусится положением императорской фаворитки… "Наполеон, хитро усмехаясь, объяснялся он, все еще не встретил женщины, достойной его самого, одухотворенной, способной одарить его полнотой счастья и быть его музой". Юлия, скрывая свое отвращение к придворной крысе, отказала. Что же, министр покончил с намеками и официально предложил банкирше пост придворной дамы. Посоветовавшись с мужем, который оставил ей полную свободу выбора, госпожа Рекамье решительно отказала".

Способ, каким Фуше вел переговоры, был типичной "медвежьей услугой". Наполеон не собирался делать госпожу Рекамье своей метрессой по той простой причине, что принадлежал к тем немногим, на которых ее красота не производила никакого впечатления. "Кто любит попову дочку…" Министр явно превысил свои полномочия, но скрыл это перед своим хозяином. В результате, оскорбленный хамским (в соответствии с рапортом Фуше) отказом, Наполеон ударил семейство Рекамье болезненней всего – по карману.

1805 год был первым годом банковского кризиса, который был несколько смягчен после победы под Ульмом, но вернулся во всей красе после морского поражения под Трафальгаром. В самом начале 1806 года Рекамье, заметивший признаки собственного краха, обратился к правительству с просьбой о предоставлении кредита в размере миллиона франков, необходимых для поправки его дел в Испании. Наполеон, через своего министра финансов, Марбуа, отказал. Это было отказом за отказ, учитывая то, что отказ госпожи Рекамье для императора, если не считать сомнительный престиж, абсолютно ничем, в то время как отказ, данный ее мужу, стал гвоздем в гроб богатств Рекамье.

После завоевания Вены, влюбленный в Юлию генерал Жюно, умолял Наполеона во дворце Шёнбрунн предоставить Рекамье кредит в размере двух миллионов франков. Но и эта просьба кончилась ничем [На остове Святой Елены император вспоминал об этом так: "Я попытался убедить его в том, что два миллиона идущего к краху капитала никак не спасут. Я не влюблен в госпожу Рекамье, – сказал я ему, – и не пожертвовал в ее пользу даже двух миллионов су. Не в моих правилах спасать предпринимателей, которые ежегодно тратят на домашние нужды 600 тысяч франков. Марбуа действует в соответствии с моими тщательными инструкциями; и если бы он воспротивился им – я бы его строго наказал".]. В результате кризиса, упомянутого выше отказа и финансовых махинаций банкирского великана эпохи ампира, Оврара, банк Рекамье (наряду с банками Эрваза и других) пал, что заставило мужа Юлии распродать свои имения и предприятия.

Госпожа Рекамье без особых стенаний приняла пинок судьбы и поселилась в скромных апартаментах на улице Басс-дю-Ремпарт, куда за ней поспешили верные спутники. В слкдующем году (1807) она выехала на берега Женевского озера, в Коппет, в гости к госпоже де Сталь, заявляя, что ее изгнали из Парижа. Именно там она пережила одну из величайших своих платонических влюбленностей, объектом которой был князь Август Прусский, племянник Фридриха Великого. Там начался следующий этап ее жизни.

8

Князь Август Фридрих Вильгельм, взятый в плен во время прусской кампании Наполеона, был освобожден французами под честное слово и поселился в замке Коппет, где госпожа де Сталь собирала международную антинаполеоновскую оппозицию. В Юлию он влюбился с первого же взгляда. Пошли длительные прогулки, не кончающиеся признания, планы на будущее, и, в конце концов, предложение со стороны князя руки и сердца. Эти «15 дней любви в Коппет», как сама Юлия назвала их серез несколько десятков лет, рассказывая их историю Ломени, закончились отъездом князя в Берлин. На прощание влюбленные обменялись письменными заверениями любви до гроба и совместного выезда в Германию сразу же после получения Юлией развода [Наполеоновский Кодекс разрешил разводы во Франции] и завершения почетного плена для князя. Он поклялся собственной честью, она же поклялась спасением собственной души. Госпожа де Сталь была восхищена – столь громкий брак придал бы ее владениям романтическую ауру. Князь уехал, вернулся и узнал, что Юлия… свои слова забрала!

Биографы, не питающие симпатии к красивейшей женщине ампира, утверждают, что с Августом она вела такой же расчетливый флирт, как и со всеми остальными, поскольку перспектива морганатического брака ее никак не привлекала. Трудно отказать подобному пониманию хотя бы внешних признаков правоты. Госпожа Рекамье отказала князю весьма типичным для себя способом, так, чтобы не отбирать остатков надежды. Она приказала ему на время удалиться и назначила встречу через четыре года, чтобы в результате найти тысячу причин избежать обещанного рандеву. Апологеты же Юлии, в свою очередь, считают, будто операция по избавлению от князя была одной из величайших и прекраснейших в ее жизни побед духа (супружеская верность!) над чувствами. Она, якобы, сильно переживала собственное решение и потеряла вкус к жизни, доказательством чему является факт собственноручного приготовления ею яда. Правда, доказательство это совершенно невразумительное, поскольку, когда впоследствии она подарила этот яд господину Брийят-Саварину, тот принимал его ежедневно в качестве снотворного.

Вне себя от отчаяния и гнева Август написал госпоже де Сталь: "Такого рода поведение, во Франции считающееся кокетством, мне лично кажется вершиной коварства!" Ну вот, выбрал себе особу, которой мог бы поплакаться в жилетку – мадам должна была хорошенько посмеяться над всеми этими стонами. Ей нравилось, как ее приятельница срезает цветочки, потому что саму ее ревностно любила. "С почтением целую твою прелестную мордашку", – написала она ей в одном из писем. Цитируя этот фрагмент в своих "Мемуарах", княгиня д'Абранте снабдила его трогательным комментарием: "Я считаю, что в этом простом предложении заключено все, что только можно выразить, а также все, что только можно понять. Я быстро это поняла". Понятливой женщиной была госпожа д'Абранте, раз так быстро расшифровала "все, что только можно понять" из предложения, которое не содержало ничего большего, чем того, что "только можно выразить".

А что же с несчастным Августом? Он так и не перестал любить Юлии и сопровождал ее в течение многих лет в качестве далекого, приглушенного эха, писал письма, осыпал подарками, в завещании отписал ей собственный портрет, умирая же, всматривался в подаренный ею перстенек.

9

Пребывание в Коппет имело малоприятный для нее финал распространяемый ею миф об изгнании стал реальностью. За активное участие в «салонном заговоре» в полицейском порядке она была удалена из столицы с запретом приближаться к Парижу на расстояние менее 40 миль. Тогда Юлия перевела свой «двор» в Шалонс-сур-Марне, а потом в Лион (1810 г.), где пришпилила в собственную коллекцию следующего мотылька. Им стал Пьер Баланш, автор парочки философских произведений, столь запутанный Юлией, что потом уже, в течение всей жизни, он так и не смог освободиться от мистического культа почитания этой женщины. Благодарность за свою верность он смог получить только после собственной смерти (1847 г.): госпожа Рекамье приказала похоронить его в гробнице, которую приказала выстроить для себя на кладбище Монмартр.

Из Лиона Юлия выехала в Италию (1813 г.), где развлекалась до упаду в Риме и Неаполе с гениальным скульптором Кановой, королевой Каролиной Мюрат и Гортензией Богарне. С этой последней она совершила массу романтичных ночных безумств в развалинах Колизея, в святилище Весты, термах Тита – в те времена подобные ночные встречи в развалинах были чрезвычайно модными.

А в следующем году начался ее очередной грандиозный флирт, теперь уже с известным писателем, автором "Адольфа", Бенжаменом Константом.

10

Одной из характерных черт дружбы между госпожой де Сталь и госпожой Рекамье был факт, что любовники первой пытались сделаться любовниками второй. Примеры: Матфей де Монморанси и Констант.

Поначалу они с Константом друг другу не понравились. Сам он в 1804 году считал ее "гнусной и скучной бабенкой, которую, правда, природа одарила особым очарованием", она же, в свою очередь, позволяла, чтобы в Коппет князь Август относился к Константу как к надоедливой мухе. В 1807 году Констант написал Просперу де Баранту: "У нее нет морщин, равно как и ума". Но вскоре почувствовал, что с ним происходит нечто странное: не переставая, он думал об этой женщине. Зная, сколько глупцов дало себя поймать на ее штучки, он сражался с сердцем, взяв себе на помощь мозг. Целых шесть лет. А через шесть лет до него дошло, что проиграл, и что уже ничего так не желает, как ее взаимности.

С одной стороны, Констант питал надежду, что будет первым, который выиграет, который переломит ее игру, и упивался еще не достигнутым счастьем, когда писал: "Любить – это означает страдать, но любить – это означает и жить. Давно я уже так не жил". С другой стороны, его интеллект обнажал ему глупость подобного рода иллюзий. "Я словно женщина, полагающаяся только лишь на выигрыш в лотерею", – писал он в следующий раз, с мрачной иронией. По мнению Фабра-Люса, этот поединок сердца и разума для Константа был "величайшим сексуальным удовольствием, формой весьма облагороженного онанизма".

Когда первое возбуждение прошло, опытный плейбой Констант начал завоевывать госпожу Рекамье хладнокровно, по тщательно разработанному плану. Он начал изображать из себя преданного друга и, видя определенный шанс для себя в тщеславии Юлии, применил старинный метод Корнеля и Ронсара: "Если ты меня полюбишь, сделаю тебя бессмертной". Он взялся за попытку написания биографии госпожи Рекамье, давая образ не такой, какой сам для себя выработал ("холодная кокетка"), но именно такой, какой желала видеть она сама. Здесь он проиграл снова и вновь безумствовал от любви, ревности и бешенства, ругал ее за жестокость и сам признавался, что сходит с ума ("но если бы не сходил с ума, это как раз и было бы верным признаком того, что я истинный сумасшедший"), вызывал всех ее спутников на дуэль и угрожал покончить с собой. Связанный с Наполеоном в период Ста Дней, ему пришлось эмигрировать после Ватерлоо в Лондон, откуда он забрасывал Юлию пламенными письмами, которые та не желала даже распечатывать. Прошло много времени, пока эта болезнь прошла. Ход ее был одновременно драматичным и гротесковым, но издеваться над Константом будут лишь те, которые никогда подобной любви не переживали. Вот они и есть бедняки.

11

1815 год стал для госпожи Рекамье годом ее великого успеха. Наполеон пал, имущество ей возвращено (частично), Париж вновь был перед нею открыт. Салон Юлии заполнился, все подносили ей выражения своего восхищения, круг титулованных владык сделался еще большим, чем во времена Консульства: маршал Мак Дональд, король Швеции Бернадотт, Камиль Жордан, Давид, Сисмонди, Поццо ди Борджо, Гумбольдт, Меттерних и, наконец, сам победитель битвы под Ватерлоо, Веллингтон.

Относительно него Юлия сохранила личное и национальное достоинство, в отличие от целого табуна остальных парижанок, дам из большого света, которые выбежали ему навстречу и осыпали его букетами в Сен-Клу. Изумленный и посчитавший это безвкусным, Веллингтон отнесся к ним сурово, цедя сквозь зубы, что, если бы французская армия триумфально вступала в Лондон, все англичанки обязательно надели бы траур. Сам он мечтал лишь о ней одной, и когда уже очутился в Париже, встал перед ней на колени, поцеловал ей руку и воскликнул:

– Я разбил его!

Но теперь уже она сама отнеслась к нему сурово, промолчав и дав понять, что он совершил грубую бестактность. И Веллингтон, ушел, повесив голову, словно побитый пес.

Странное дело. Госпожа Рекамье ненавидела Наполеона, здесь нет ни малейших сомнений. Она приказала Константу написать на него пасквиль, и Констант послушался. И все же… Где-то глубоко в ее сердце или мозге тлел загадочный, эфирный уголек уважения к корсиканцу; едва заметный, и все же… Когда во время пребывания в Италии она повстречалась с королем Неаполя, Иоахимом Мюратом, который как раз комбинировал, как бы выскочить из разбитой наполеоновской кареты и пересесть на повозку к врагам императора, она гневно воскликнула:

– Ведь вы же француз!

Мюрат побледнел, как будто его ударили шпицрутеном.

– Госпожа, потрудитесь понять, что я представляю интересы народа и страны, в которой правлю…

– Вы – француз, и всегда обязаны быть верным Франции!

Что означало – Наполеону, ибо, чем же иным была тогда Франция? К Веллингтону, который разбил ее величайшего врага, она отнеслась так, будто англичанин ужасно ее оскорбил. Чистая биология – капля любви в океане ненависти; капля величиной с море.

Веллингтон не сразу перестал просить ее милостей. Он не знал, что весь Париж немилосердно издевается над ним. Его некультурные попытки возбудили смех, а потом и отвращение. Впоследствии Людовик Ломени напишет: "Это животное после Ватерлоо мечтало о другой победе, на самом же деле было всего лишь уродливой и гротескной канальей".

В 1817 году умирает госпожа де Сталь. Для Юлии это странный момент. В ее жизни закончилось нечто большое, и в то же самое время родилось что-то еще большее. У смертного ложа госпожи де Сталь Юлия познакомилась с виконтом Франсуа Рене Шатобрианом. С ним она провела последние 32 года собственной жизни.

12

Первые годы знакомства с наиболее выдающимся французским писателем той эпохи – это период уже окончательного упадка едва воскрешенной фортуны банкира Рекамье. Проведя развод с мужем (в этом месте апологеты госпожи Рекамье чувствуют себя дурацки, ведь развелась она с нищим, что можно объяснять чувством к Шатобриану, но точно так же – и нежеланием снижения до плебейства собственного стиля жизни), в 1818 году Юлия переехала в заброшенный монастырь Аббе-о-Буа, где очень скоро появился и виконт. Наконец-то она нашла «арбитра собственной судьбы». Ей было 42 года, ему 51.

Через три года случилась временная размолвка, причем, на фоне… политики! Шатобриан, в прошлом посол Наполеона в Риме, после падения Империи сумел вернуть милостивое отношение антинаполеоновского режима брошюрой "О Буонапарте и Бурбонах", являющейся шедевром памфлетной демагогии. За это его наградили несколькими постами, в том числе и министерским (1822 – 1824 гг.), но роялистские ультра ни на мгновение не переставали отравлять его жизнь. И делали они это тем рьяней, что большинство принадлежало к членам "двора" госпожи Рекамье, он же сам радовался чрезмерными, по их мнению, милостями богини. Разъяренный Шатобриан потребовал от приятельницы, чтобы она разогнала на все четыре стороны всю эту свору, которую презирал за грубейшее подавление малейших ростков либерализма во всей стране. Юлия отказала и попыталась выступить посредницей. Напрасно. Тогда она выехала в Италию.

В путешествии ее сопровождал двадцатилетний, то есть, моложе ее на 20 лет, Жан Жак Ампер, сын знаменитого физика. Когда юноша признался ей в любви, она сделала вид, будто принимает признание как просьбу в руке стоявшей рядом племянницы. Ампер посинел, пал на колени и воскликнул сдавленным голосом:

– Но ведь я это не ей!

Впоследствии ему пришлось долго извиняться за подобную бестактность. Юлия простила и позволила обожать себя молча, после чего сводила парня с ума еще десять лет.

13

Возвратившись из Италии, она помирилась с Шатобрианом, который вскоре перешел в оппозицию и осел в тиши Аббе-о-Буа. В то время он писал: «Разочарованный и переполненный отвращением к неблагодарной судьбе, в этой пустыни обнаружил я живительный, будто дуновение свежего ветра, покой сердца, благодаря этой женщине, чистота которой вызывала, что все вокруг становилось чистым и прекрасным, вытекающим из глубокого чувства. Несчастья, посылаемые судьбой, нередко подавляли меня своим бременем, и я не был в состоянии заслониться перед ударами рока. Но пришло, наконец, время компенсации, и я понял, сколь дорога мне эта женщина, являющаяся источником всех моих прекраснейших чувств».

Аббе-о-Буа было третьим по очереди (после парижского и римского) и уже последним литературным салоном госпожи Рекамье. Ламартин назвал его "Академией, чьи заседания проводятся в монастыре". Ампер и Баланш читали здесь свои стихи, Шатобриан – первые главы "Загробных мемуаров", Бальзак фрагменты "Человеческой Комедии" [Федора в "Шагреневой коже" является своеобразным отражением госпожи Рекамье], а Сент-Бев – "Историю Порт-Рояль". Свое пребывание в Аббе-о-Буа обозначили самые выдающиеся умы эпохи. Все заседания в аббатстве были пропитаны возвышенной атмосферой и своеобразным мистицизмом, обезоруживающими и притягивающими великих.