Текст книги "Мировая революция и мировая война"

Автор книги: Вадим Роговин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Вопрос об ослаблении боеспособности Красной Армии с особой остротой встал в 1938 году, когда в столицах европейских стран проводились первые прикидки, с какими державами следует группироваться в грядущих военно-политических конфликтах. В телеграмме, направленной в Москву 24 марта 1938 года, посол Майский сообщал, что в Англии распространяется версия, согласно которой ввиду внутренних событий в СССР не может быть и речи о способности советских вооружённых сил оказаться действенным противовесом вермахту. Далее Майский описывал свою беседу с Черчиллем, в ходе которой последний заявил: «Нам до зарезу нужна сильная Россия, мне же многие говорят, что в результате недавних событий Россия перестала быть серьёзным фактором международной политики. Дайте мне ответ на мои сомнения». В этой связи Майскому, по его словам, «пришлось прочитать Черчиллю довольно длинную лекцию по политграмоте», прослушав которую Черчилль воскликнул: «Ну, слава богу, Вы меня сильно обнадежили. Я ненавижу Троцкого, давно уже слежу за его деятельностью и считаю его злым гением России. Я целиком за политику Сталина. Сталин создаёт сильную Россию, это как раз то, что сейчас больше всего нужно» [258].

Немудрено, что Черчилль, бывший со времён гражданской войны ярым противником большевизма и положительно оценивавший разрыв Сталина со стратегией мировой революции, был готов поверить в сталинскую «политграмоту».

Однако другие западные политики и военачальники проявляли меньшую доверчивость к заверениям советской пропаганды, будто из чисток Советский Союз выходит более сильным, чем прежде. Бывший американский посол в СССР Буллит указывал, что «последние чистки, в особенности устранение Блюхера, вызвали полную дезорганизацию в Красной Армии, которая не способна ни к каким активным военным действиям» [259]. Подобные оценки влияли на позицию советских партнёров по переговорам, сдерживая их усилия добиться военного союза с СССР. Так, летом 1939 года аналитики британского генерального штаба пришли к заключению о том, что в результате чисток Красная Армия «не способна к наступательным операциям вне своих границ» [260].

Подобная оценка последствий обескровливания Красной Армии доминировала и в Германии. В 1938 году начальник германского Генштаба Л. Бек говорил: «С русской армией можно не считаться, как с вооружённой силой, ибо кровавые репрессии подорвали её моральный дух, превратили в инертную машину» [261].

Обезглавливание Красной Армии явилось важным фактором, определившим военно-политическую стратегию Германии. В ходе переговоров с Муссолини в октябре 1938 года Риббентроп заявил, что, «поскольку мощь России подорвана на много лет вперёд, мы можем обратить всю нашу энергию против западных демократических государств» [262].

XXI

«Тоталитарные пораженцы»

Анализу причин резкого ослабления международных позиций СССР Троцкий посвятил статью «Тоталитарные пораженцы». В ней указывалось, что, начиная с 1933 года, престиж СССР стал расти во всём мире. На страницах европейской печати часто можно было встретить суждения типа: «Сталин держит в своих руках судьбы Европы»; «Сталин стал международным арбитром». «Как ни преувеличена была эта оценка и в те дни,– писал Троцкий,– но она исходила из двух несомненных факторов: обострения мировых антагонизмов и возрастающей мощи Красной Армии» [263].

Многие иностранные наблюдатели высоко оценивали экономические успехи СССР, находившие выражение в росте советской промышленности, особенно военной. Страх Франции перед германской политикой реванша дал возможность советской дипломатии превратиться во внушительный фактор мировой политики.

Троцкий подчёркивал, что за 1937—1938 годы от этой ситуации не осталось камня на камне. Удельный вес советской дипломатии стал ниже, чем в самые критические месяцы первой пятилетки, когда экономический хаос в СССР приблизил значение Советского Союза на мировой арене к нулю. «Лондон не только повернулся лицом к Риму и Берлину, но и требует, чтоб Париж повернулся спиной к Москве. Свою политику изоляции СССР Гитлер имеет, таким образом, возможность проводить ныне через посредство Чемберлена. Если Франция не отказывается от договора с СССР, то она свела его к роли второстепенного резерва… Италия и Германия, с согласия того же Чемберлена, собираются прямо утвердиться в Испании, где совсем ещё недавно Сталин казался – и не только самому себе – вершителем судеб».

Причины такого катастрофического упадка международной роли Советского Союза, по мнению Троцкого, не могли быть объяснены примирением или смягчением противоречий между капиталистическими государствами. «Каковы бы ни были эпизодические и конъюнктурные колебания, империалистические страны фатально идут к мировой войне» [264]. Банкротство Сталина на мировой арене есть прежде всего результат внутреннего развития СССР, ослабленного сталинским террором.

Развивая эту мысль в последующих работах, Троцкий указывал, что растущая международная изоляция Советского Союза, отстранение его от решения вопроса о судьбе Чехословакии и т. п. представляют расплату за непрерывную кровавую чистку, обезглавившую Красную Армию и расстроившую советское хозяйство. «В борьбе за своё самосохранение разнузданная бонапартистская клика до последней степени… деморализовала и унизила страну. Империалисты явно не рискуют ставить ставку на Сталина, даже и для эпизодических военных целей» [265].

К таким же выводам приходили лидеры меньшевиков уже во время третьего московского процесса (март 1938 года). «Если новый процесс омерзительнее всех предыдущих,– писал Ф. Дан,– то он и преступнее их: достаточно вспомнить тот исторический момент, в который Сталин и Ежов решили предъявить его миру! Невозможно было выдумать лучшего подарка Гитлеру, Муссолини, японской военщине, всем тем, кто как раз теперь пытается выключить Советский Союз из „концерна“ мировых держав и за его счёт разрешить все раздирающие империалистический мир антагонизмы! Невозможно было оказать большей поддержки тому крылу английского консерватизма, которое как раз теперь проектирует резкий поворот английской политики в сторону сговора с фашистскими агрессорами! Невозможно было нанести более сильного удара тем, кто как раз теперь отчаянно борется во Франции за сохранение франко-советского пакта! …В момент величайшей военной опасности они [Сталин и Ежов] обезоруживают страну, обезглавливают и дезорганизуют её армию и её хозяйство, изолируют её от всех возможных союзников, морально отталкивают от неё международный рабочий класс и всем этим выдают её на поток и разграбление её фашистским врагам» [266].

Обращая внимание на то, что третий московский процесс совпал с захватом Гитлером Австрии, Р. Абрамович подчёркивал, что «развитие мировой политики совершается за последние месяцы так, как будто бы никакой России не было на свете; как будто бы с карты Европы и Азии исчезло могущественное государство, носящее гордое название „СССР“. Россия в мировой политике скинута со счётов… Она изолирована в такой степени, в какой этого никогда ещё не было со времени Раппальского договора. Её дипломатия больше не существует для Европы; её удельный политический вес никак не влияет на развитие событий; её мнением никто не интересуется. Сталин создал для России состояние полной морально-политической самоблокады… Безвозвратно отошли в прошлое те времена, когда в мире (в капиталистическом мире!) восхищались мощью и блеском Красной Армии; когда преклонялись перед могуществом её замечательной авиации, построенной, как на поверку оказалось, тоже вредителем (в этой горько-иронической фразе автор имел в виду арест А. Н. Туполева.– В. Р.); когда восторгались искусством её дипломатии. Россия превратилась в „бедную родственницу“, с которой неловко раскланиваться на улице; которую по надобности принимают с заднего крыльца, и уже только в самом крайнем случае… Что иное могли бы пожелать для себя фашистские страны, подготавливающие военное нападение на Россию с её гигантскими естественными богатствами, давно уже привлекающими аппетиты некоторых стран?!» [267]

Уничтожение ведущих советских военачальников и дипломатов, выдающихся учёных и государственных деятелей было с тревогой воспринято во всём мире, вызвало недоумение и ужас, и не только среди социалистически мыслящих людей. «Размеры репрессий… были признаком нездоровья и нанесли ущерб международным позициям Советского Союза» [268],– писал Джавахарлал Неру.

Если Советский Союз не оказался в конечном счёте ввергнутым в полную катастрофу, то это произошло отнюдь не благодаря высоким качествам Сталина как государственного деятеля. Возрождение международной роли Советского Союза было обусловлено тем, что в своих военно-политических расчётах лидерам капиталистического мира приходилось постоянно оглядываться на эту громадную страну. Возвращение СССР на международную арену в качестве важнейшего политического фактора в 1939 году произошло потому, что противоречия между СССР и его капиталистическим окружением к этому времени отступили на второй план по сравнению с антагонистическими межимпериалистическими противоречиями, неумолимо толкавшими мир к новой мировой войне.

XXII

Троцкий о характере будущей войны

В надвигающейся войне Троцкий видел продолжение первой мировой войны, т. е. борьбы крупнейших капиталистических держав за раздел и передел мира. Главную причину этих войн он усматривал в том, что производительным силам капитализма стало тесно в рамках национальных границ. Национальное государство из прогрессивного фактора, каким оно было в XIX веке, превратилось в передовых капиталистических странах в тормоз развития производительных сил [269].

К этому основному противоречию – между потребностями мирового экономического развития и национальными государствами, в рамках которого оно совершалось,– добавлялось «вопиющее и всё возрастающее несоответствие между удельным весом Франции и Англии, не говоря уже о Голландии, Бельгии и Португалии, в мировом хозяйстве и грандиозными размерами их колониальных владений» [270]. Это противоречие выступало таким же источником международных конфликтов, как и неутолённая жадность фашистских агрессоров, ищущих для себя «жизненного пространства». Падением удельного веса главных капиталистических держав в мировой экономике объяснялась «овечья уступчивость европейских демократий», сдававших без боя одну за другой позиции Гитлеру. Такая уступчивость была результатом не миролюбия, а политической слабости, причиной которой служила всё та же диспропорция между реальным экономическим фундаментом метрополий и унаследованными от прошлого колониальными империями. Дополнительным фактором политики «умиротворения» агрессоров являлось нарастание национально-освободительной борьбы в колониальных странах, чреватое угрозой революционного взрыва, особенно во время войны.

В результате всего этого Великобритания и Франция испытывали всё больший страх перед посягательствами Гитлера и Муссолини, готовых использовать шантаж и блеф и рисковать войной. Война не могла ничего дать этим «старым колониальным владычицам», но могла многое отнять у них. Поэтому они стремились «оттянуть момент нового передела мира и затыкали глотку Муссолини и Гитлера Испанией и Чехословакией… Гитлер хорошо прощупал страх старых колониальных собственников перед потрясениями и играет на этом страхе, если не с очень высоким искусством, то во всяком случае с несомненным успехом» [271].

Сложившееся после Версальского договора мировое положение Франции перестало отвечать её реальным ресурсам. «Её население не растёт. Хозяйство в застое. Собственной нефти нет. Запасы угля недостаточны. Финансы поколеблены. Более, чем какая-либо другая страна, Франция в своей национальной безопасности зависит от других государств: Великобритании и Соединённых Штатов, если не СССР».

Несоответствие между реальной экономической силой метрополии и её историческим колониальным наследием проявлялось и в центробежных тенденциях, начинавших сотрясать Британскую империю. Эти тенденции должны были неизбежно усилиться в ходе новой мировой войны, которая «будет означать ослабление и распад Великобритании» [272].

Всем этим объяснялось различие в позициях «миролюбивых» и агрессивных держав Европы. Первые стремились к сохранению международного статус-кво, которое должно было бесследно исчезнуть в случае мировой войны, и поэтому желали избежать её. Вторые стремились к переделу мира и вынашивали экспансионистские замыслы. Дальше всего эти замыслы простирались у Гитлера, для которого дело шло «вовсе не об „объединении немцев“ как самостоятельной задаче, а о создании более широкого европейского плацдарма для дальнейшей мировой экспансии» [273].

На роль ведущей капиталистической державы, наследующей место Великобритании, выдвигались Соединённые Штаты Америки, которые были «больше всего озабочены тем, чтобы держать руки подальше от европейского костра. Но ведь так было и в 1914 году. Нельзя безнаказанно быть великой державой, тем более – величайшей. Нейтралитет легче декретировать, чем выдержать на деле. К тому же, кроме Европы, существует ещё Дальний Восток». Усиление японской военщины и развитие её экспансии заставляло американское правительство менять свой изоляционистский курс. «Сосредоточение флота в Тихом океане, постройка дредноутов и бомбовозов дальнего действия, развитие воздушных сообщений на Тихом океане, программа укрепления океанских островов слишком красноречиво подготовляют отказ от политики добровольной изоляции» [274].

Троцкий подчёркивал, что Соединённые Штаты, будучи жизненно заинтересованными в приостановке экспансии японского и германского империализма, не смогут долго оставаться на позициях изоляционизма и будут вынуждены вступить во вторую мировую войну раньше, чем они вступили в первую. Соединённым Штатам, обладающим экономическим превосходством и более выгодным географическим положением по сравнению с другими державами, предопределена и более важная роль в послевоенном урегулировании, чем в 1919 году. Предугадывая основные тенденции мирового развития последующих десятилетий, Троцкий писал, что «Соединённые Штаты фатально идут к такому взрыву империалистской экспансии, какого ещё не видел мир» [275].

Неумолимое приближение войны находило выражение в неуклонном росте вооружений и армий. Если в 1932 году, когда состоялась европейская конференция по вооружению, европейские армии насчитывали 3,2 млн человек, то в 1936 году их численность поднялась до 4,5 млн человек и продолжала быстро расти в последующие годы. Этот рост происходил прежде всего за счёт гитлеровской Германии. «Живые традиции прусского милитаризма при высоком уровне немецкой техники позволяют Гитлеру производить работу вооружения такими темпами, каких ещё не знала история,– писал в 1937 году Троцкий.– …Нужно ещё, по меньшей мере два года, чтоб берлинский генеральный штаб перестал сдерживать благородное нетерпение политических вождей» [276].

Высмеивая надежды пацифистов на сдерживающую роль политики вооружений, Троцкий писал, что «сам по себе взятый автоматизм вооружений толкает, конечно, к войне, а не к миру. Но армия – не самоцель, а орудие политики, которая в свою очередь является орудием материальных интересов». Непримиримость интересов ведущих капиталистических держав обусловливает возможность возникновения мировой войны «уже на исходе ближайших трёх-четырёх лет, т. е. как раз к тому времени, когда завершение программ вооружения должно будет „обеспечить мир“. Срок мы называем, разумеется, лишь в целях общей ориентировки. Политические события могут приблизить или отдалить момент взрыва. Но неизбежность его заложена в динамике хозяйства, в динамике социальных противоречий, как и в динамике вооружений» [277]. Хотя весь мир хочет сохранения мира, он неизбежно будет залит реками крови.

Правящие круги капиталистических стран, как стремящихся к нарушению статус-кво, так и желающих его сохранить, не в силах «отодвинуть кризис и, что важнее, свести его к размерам преходящей конъюнктуры, а не социальной катастрофы», какую представляет мировая война. Причины этого кроются в неспособности капитализма «по меньшей мере снести таможенные барьеры, восстановить в правах золотую денежную единицу, регулировать проблему международных обязательств и повысить покупательную способность масс, дав машине вооружений обратный ход» [278].

Троцкий считал тщетными и попытки избежать мировой войны на путях проведения капиталистическими державами более гибкой дипломатии. «Когда все государства, без исключения, вынуждены усваивать метод выжидательного вероломства, дипломатические отношения превращаются в безумную игру, участники которой ловят друг друга с завязанными глазами и с револьверами в руках… Каждый школьник знает ныне, что разрыв дипломатических отношений, официальное объявление войны или уважение к нейтралитету представляют такие же анахронизмы, как фижмы и менуэты» [279].

Пристально следя за политикой «умиротворения» агрессора, которую проводили западные «демократии», Троцкий подчёркивал, что эта политика только подталкивает движение к неминуемой мировой войне. В статье, оценивавшей уроки мюнхенского сговора (см. гл. XXVII), он писал: «Война неизбежна, притом в недалёком будущем. Один международный кризис следует за другим. Эти конвульсии похожи на родовые схватки надвигающейся войны. Каждая новая схватка имеет более жестокий и угрожающий характер. Я не вижу сейчас никакой силы в мире, которая могла бы задержать развитие этого процесса, т. е. родов войны. Новая страшная бойня неумолимо надвигается на человечество» [280].

Хаотическое переплетение международных антагонизмов затрудняет определение времени и места начала войны, равно как и состава противоборствующих сторон. «Чтоб составить перечень возможных очагов войны, пришлось бы привлечь к делу полный учебник географии. И в то же время международные антагонизмы так сложны и запутаны, что никто не может точно предсказать не только в каком месте вспыхнет война, но и того, какова будет группировка воюющих сторон» [281].

Наиболее неопределённым фактором, по мнению Троцкого, являлось место СССР в будущей войне, поскольку здесь многое зависело от тоталитарных импровизаций Сталина, игравшего на противоречиях между крупнейшими капиталистическими странами. С 1933 года Троцкий не раз указывал, что Сталин более всего стремится к сговору с Гитлером. При этом его цель заключается в том, чтобы как можно дольше держать Советский Союз вне войны, получив за это от Гитлера свободу рук в отношении лимитрофов, т. е. малых государств, образовавшихся после 1917 года на западных окраинах бывшей Российской империи (Латвия, Литва, Эстония, Польша, Финляндия). Что же касается Гитлера, то для него не исключён вариант соглашения с Советским Союзом, но этот вариант «остаётся на втором плане, в качестве резерва. Гитлер борется против франко-советского союза не из принципиальной вражды к коммунизму (ни один серьёзный человек не верит более в революционную роль Сталина!), а потому, что хочет иметь руки свободными для соглашения с Москвой против Парижа, если не удастся соглашение с Лондоном против Москвы» [282].

В статье «Гитлер и Сталин», написанной в марте 1939 года, Троцкий упоминал о многочисленных сообщениях мировой прессы относительно тайных переговоров между Берлином и Москвой и подготовки не только экономического, но также политического соглашения двух диктаторов. «Трудно пока судить, что именно в этих сведениях верно,– отмечал Троцкий.– Во всяком случае совершенно безошибочные симптомы свидетельствуют, что какие-то переговоры велись и ведутся… Мы не станем здесь останавливаться на вопросе о том, в какой мере соглашение Сталина с Гитлером или, вернее, Гитлера со Сталиным вероятно в ближайшее время… Сами участники игры сейчас вряд ли могут с полной определённостью сказать, куда именно эта игра заведет их. Но прежде ещё, чем соглашение между Москвой и Берлином осуществилось на деле, оно стало фактором международной политики, ибо с возможностью его считаются теперь все дипломатические центры Европы и мира» [283].

Троцкий неоднократно указывал на глобальный характер будущей войны, которая не ограничится одной Европой, а неизбежно втянет в свою орбиту все крупнейшие страны земного шара. Он считал иллюзорными надежды отдельных малых государств остаться в стороне от мировой катастрофы. «Взаимозависимость всех частей нашей планеты слишком велика, чтоб можно было надеяться на локализованную военную развязку. Где бы и по какому бы поводу ни началась война, крупные успехи одной из великих держав означали бы не конец войны, а только увеличение её радиуса. Страх перед победителем вызвал бы расширение враждебной коалиции. Спираль войны захватит неизбежно всю нашу планету… Война не пройдёт бесследно ни для одной страны. В муках и конвульсиях весь мир изменит своё лицо» [284].

«Тоталитарный характер» будущей войны выразится в её невиданных доселе масштабах. «Операции будут разыгрываться одновременно на земле, под землей, на воде, под водой и в воздухе… Война втянет в свой водоворот всё население, все его богатства, материальные и духовные» [285].

Троцкий предвидел и то, что война «уравняет режимы», перенеся многие черты тоталитарных государств в демократические страны. Это выразится в том, что «хозяйство будет во всех странах подчинено государственному контролю. Военная цензура, как всегда, будет и политической цензурой. Оппозиция будет подавлена. Официальная ложь получит монопольные права. Граница между тылом и фронтом исчезнет. Военное правосудие распространится на всю страну» [286].

Троцкий указывал на тщетность и бесплодность попыток предугадать конкретный ход и исход войны. «Никому не дано обозреть эту гигантскую арену и бесконечно сложную свалку материальных и моральных сил. Только сама война решает судьбу войны» [287].

Тем не менее некоторые важные тенденции будущей войны Троцкий сумел предвидеть достаточно точно. Он обращал внимание на то, что в военной и дипломатической области «тоталитарные государства имеют значительные преимущества над тяжеловесными механизмами демократий – прежде всего преимущества свободного маневра, не связанного внутренними сопротивлениями» [288]. Эта свобода от контроля со стороны социальных институтов и общественного мнения своей страны может определить крупные военные успехи тоталитарных государств в начале войны. Однако на следующем её этапе эти успехи будут сведены на нет. «Фашизм может захватить всю Европу. Однако удержаться в ней он не сможет не только „тысячу лет“, как мечтает Гитлер, но и десять лет» [289].

Завершая в августе 1937 года свой первый развёрнутый прогноз грядущей мировой катастрофы, Троцкий писал: «Наш прогноз может показаться мрачным. Не наша вина: на палитре нашей эпохи мы не нашли ни розового, ни голубого цвета. Мы старались делать выводы из фактов, а не из собственных желаний. Старик Спиноза правильно учил: не плакать, не смеяться, а понимать» [290].

XXIII

Грядущая война и мировое рабочее движение

Единственным фактором, способным предотвратить мировую войну, Троцкий считал международную социалистическую революцию. Его надежды на её победу обусловливались тем, что на протяжении 30-х годов капиталистические страны испытывали непрерывные социальные потрясения. Как писал впоследствии известный французский социолог Р. Арон, сопоставлявший социологические концепции Конта, Маркса и Токвиля, «европейскому обществу 30-х годов более отвечала концепция Маркса» [291].

В 30-е годы массовые выступления рабочего класса Европы приняли невиданные в прошлом масштабы и формы. В 1936 году по Франции прокатилась мощная волна «сидячих стачек», при которых рабочие и служащие захватывали свои предприятия и учреждения. В 1934 году в Австрии произошло жестоко подавленное вооружённое выступление Шуцбунда – военизированной организации левых социал-демократов.

Рабочее движение существенно активизировалось в наиболее богатой капиталистической стране – США. В первой половине 30-х годов здесь наблюдался небывало быстрый рост профессиональных союзов индустриальных рабочих и «сидячих» забастовок. Особенно мощными были такие забастовки на предприятиях крупнейшей американской компании «Дженерал моторс», где они продолжались 44 дня и парализовали работу более десятка заводов. Бастующие рабочие заняли помещения заводов и вступали в неоднократные стычки с полицией, пока не был подписан коллективный договор, заключения которого они требовали [292].

О подъёме левых сил свидетельствовал и рост компартий в капиталистических странах. Несмотря на жестокое поражение, понесённое компартией Германии, к началу 1939 года в капиталистических странах насчитывалось 1200 тыс. коммунистов – на 340 тысяч человек больше, чем в 1934 году [293].

В Китае компартия контролировала огромную территорию и возглавляла регулярные части Красной Армии и партизанские отряды, насчитывающие сотни тысяч бойцов.

Крайнее обострение классовой борьбы во второй половине 20-х – первой половине 30-х годов отражалось и в числе жертв репрессий в капиталистических странах. Согласно статистике Международной организации помощи борцам революций (МОПР), с 1925 по 1931 год в этих странах было арестовано 1223 тыс. человек, приговорено к смертной казни 192 673 чел., убито и насмерть замучено 1041 тыс. чел. [294] Наибольшее число репрессированных и убитых было в эти годы вызвано белым террором в Китае, Италии, Польше, Прибалтийских и Балканских странах, а также подавлением национально-освободительных движений в колониальном мире.

Статистика МОПРа за 1925—1934 годы включала намного более высокие цифры. За эти годы было арестовано 3 901 496 человек, ранено и подвергнуто избиениям 2 487 786 человек, убито или замучено до смерти 2 580 373 человек, приговорено к смертной казни 241 838 человек [295]. Значительный рост числа жертв революционной борьбы за 1932—1934 годы объяснялся прежде всего разгулом фашистского террора в Германии, интервенцией Японии в Китае, начатой в 1931 году, февральскими боями 1934 года в Австрии.

Террор, хотя в значительно меньших масштабах, наблюдался в первой половине 30-х годов даже в цитадели «демократического капитализма» – США. Происходившие в эти годы походы безработных на Вашингтон нередко сопровождались вооружёнными столкновениями демонстрантов не только с полицией, но и с регулярной армией. Особенно кровопролитными были события 1932 года, когда рабочие фордовских заводов, проживавшие в Детройте, организовали поход с требованиями предоставления работы всем уволенным рабочим (к этому времени Форд уволил со своих предприятий 150 тысяч человек), упразднения потогонной системы, отмены шпионажа за рабочими, практикуемого «служебной организацией» – полицией, созданной Фордом на своих заводах. При подходе к мосту, отделяющему Детройт от Дирборна, города, в котором фактически правил Форд, муниципальная полиция предложила демонстрантам разойтись. Руководители колонны сказали, что демонстранты не собираются нарушать общественный порядок, а хотят лишь того, чтобы Форд принял делегацию, которая передаст ему требования рабочих. Когда шествие двинулось дальше, полицейские начали бросать в ряды демонстрантов бомбы со слезоточивыми и рвотными газами. Несмотря на это, демонстранты подошли к воротам завода, где их встретили полицейские и молодчики из «служебной организации», вооружённые пулемётами. Вскоре ворота завода отворились, и из них выехал на машине управляющий Форда, кричавший толпе, чтобы она дала ему дорогу. «Он стрелял, и кто-то бросил камень и угодил ему в голову, и его отправили в госпиталь. Люди на мосту немедленно стали поливать толпу из пулемётов и не прекращали огня, пока не ранило около пятидесяти рабочих и не убило четверых… Несколько десятков рабочих с пулевыми ранами лежали по госпиталям в наручниках, прикованные к койкам цепями; но ни один полицейский и ни один молодчик из „служебной организации“ не получил пулевой раны» [296].

Обобщая подобные факты, Троцкий писал: «Буржуазия отдает себе безошибочный отчёт в том, что в нынешнюю эпоху классовая борьба имеет непреодолимую тенденцию к превращению в гражданскую войну. Примеры Италии, Германии, Австрии, Испании и других стран гораздо большему научили магнатов и лакеев капитала, чем официальных вождей пролетариата» [297].

Троцкий отдавал себе отчёт во всей глубине поражений, понесённых международным рабочим и национально-освободительным движением в 20—30-е годы. Главными виновниками этих поражений он считал правую социал-демократию и Коминтерн, который, став слепым орудием Сталина, утратил не только свою революционную роль, но и роль важного политического фактора вообще.

В работе «Агония капитализма и задачи IV Интернационала» Троцкий подчёркивал, что «миллионные массы снова и снова приходят в революционное движение. Но каждый раз они на этом пути наталкиваются на свои собственные консервативные бюрократические аппараты» [298].

Ответственность за ослабление рабочего движения лежала прежде всего на Сталине, который подчинял его интересы государственным интересам СССР в том виде, в каком он их понимал. «Основной чертой международной политики Сталина в последние годы,– писал Троцкий в 1939 году,– является то обстоятельство, что он торгует рабочим движением, как нефтью, марганцем и другими продуктами… Сталин рассматривает секции Коминтерна в разных странах и освободительную борьбу угнетённых народов, как разменную монету при сделках с империалистическими государствами. Когда ему нужна помощь Франции, он подчиняет французский пролетариат радикальной буржуазии. Когда ему нужно поддержать Китай против Японии, он подчиняет китайский пролетариат Гоминдану». Экстраполируя эту политику на тот случай, если Сталин достигнет соглашения с Гитлером, Троцкий провидчески писал: «Гитлер не особенно нуждается, правда, в помощи Сталина для удушения германской компартии. Состояние ничтожества, в котором она находится, обеспечено к тому же всей её предшествующей политикой. Но весьма вероятно, что Сталин согласится прекратить субсидирование нелегальной работы в Германии: это одна из наименьших уступок, какую ему придётся сделать, и он сделает её вполне охотно. Надо полагать также, что та шумная, визгливая и пустая кампания „против фашизма“, которую за последние годы вёл Коминтерн, взята будет под сурдинку… С уверенностью можно сказать только одно: соглашение Сталина с Гитлером ничего, по существу, не изменило бы в контрреволюционной функции кремлёвской олигархии. Оно только обнажило бы эту функцию, придало бы ей более вызывающий характер и ускорило бы крушение иллюзий и фальсификаций» [299].