Текст книги "Мировая революция и мировая война"

Автор книги: Вадим Роговин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Именно характер экономического базиса определяет различия в природе режимов Сталина и Гитлера, несмотря на то, что по политическим методам они мало чем отличаются друг от друга. Лишь за рубежом, в Испании, то есть на почве буржуазного режима, Сталин выполнил функцию, аналогичную гитлеровской,– подавил социалистическую революцию. Но в области внутренней, социально-экономической политики функции Сталина и Гитлера существенно различаются. «Гитлер защищает буржуазные формы собственности. Сталин приспособляет интересы бюрократии к пролетарским формам собственности… Сопоставление различных социальных ролей одного и того же Сталина в СССР и в Испании одинаково хорошо показывает и то, что бюрократия является не самостоятельным классом, а орудием классов; и то, что нельзя социальную природу государства определять добродетелью или подлостью бюрократии» [224].

Сталин не может служить интересам бюрократии, не охраняя социального фундамента советского общества, который бюрократия эксплуатирует в своих интересах. Поэтому Сталин защищает национализированную собственность от империализма и от слишком нетерпеливых и жадных слоёв самой бюрократии. Эту защиту он осуществляет, однако, такими методами, которые могут привести к крушению советского общества. Именно поэтому сталинскую клику надо свергнуть. Но свергнуть её должен революционный пролетариат. Передоверять эту работу империализму, который неминуемо разрушит социальные завоевания Октябрьской революции, он не может. Поэтому пролетариат защищает СССР, несмотря на Сталина.

Если советский режим и дальше будет развиваться по пути упрочения бюрократического абсолютизма, это неизбежно приведёт к ликвидации планового хозяйства и к восстановлению капиталистической собственности. Если же советский пролетариат своевременно прогонит бюрократию, то после своей победы он ещё застанет национализированные средства производства и основные элементы планового хозяйства. «Это значит, что ему не придётся начинать сначала. Огромная выгода!.. Социалистическая революция – слишком грандиозная и трудная вещь, чтоб можно было с лёгкой душой махнуть рукой на её неоценимые материальные достижения и начинать всё сначала» [225].

Творческие возможности национализированного и планового хозяйства так велики, что производительные силы советского общества, несмотря на бюрократические тормоза, способны ещё развиваться в течение ряда лет, хотя и гораздо более медленными темпами, чем до сих пор. Не понимая этого, бюрократия, «обманутая собственными успехами, рассчитывала достигнуть всё больших и больших коэффициентов хозяйственного роста. Между тем она наскочила на общий кризис хозяйства, который явился одним из источников её нынешней паники и бешеных репрессий».

Троцкий подчёркивал, что «концентрация власти в руках бюрократии и даже задержка развития производительных сил сами по себе ещё не меняют классовой природы общества и его государства. Изменить эту природу может только вмешательство революционного или контрреволюционного насилия в отношения собственности» [226].

Часть 2

МИР В ПРЕДДВЕРИИ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

XVIII

Сталинизм и гитлеризм

Пути развития Советского Союза, как неоднократно подчёркивал Троцкий, в огромной степени зависели от событий, происходящих на международной арене. Важнейшим фактором, оказавшим негативное влияние как на мировой революционный процесс, так и на эволюцию СССР, стала победа фашизма в Германии и возникновение в связи с этим угрозы новой мировой войны.

Захват власти Гитлером произошёл в стране, имевшей как развитые демократические традиции, так и самые сильные в мире традиции рабочего, в том числе коммунистического движения.

В начале 30-х годов компартия Германии по численности была второй коммунистической партией мира после СССР. Она насчитывала в 1932 году 360 тысяч членов. Другие коммунистические организации объединяли около 800 тысяч человек.

Влияние коммунистов на массы росло даже накануне захвата Гитлером власти. В марте 1932 года Э. Тельман получил в первом туре президентских выборов почти 5 миллионов голосов. 31 июля 1932 года на выборах в рейхстаг за КПГ проголосовало 5,37 млн избирателей. На выборах 6 ноября 1932 года коммунисты получили почти 6 млн голосов и завоевали в рейхстаге 100 депутатских мандатов [227]. Только раскол немецкого рабочего движения на коммунистов и социал-демократов и их ожесточённая борьба друг с другом, обусловленная в первую очередь сталинистской теорией «социал-фашизма», позволили нацистам в начале 1933 года захватить власть.

Объясняя тот факт, что немецкий рабочий класс, в течение десятилетий считавшийся самым революционным рабочим классом в мире, подчинился Гитлеру, Троцкий писал: «Демократические правительства с завистью и страхом смотрят на Гитлера, которому удалось „ликвидировать“ рабочий вопрос. Рабочий класс, который в течение полутора столетий потрясал периодически своими возмущениями цивилизованные страны Европы, вдруг приведён в Италии и Германии к полному молчанию. Господа официальные политики приписывают эту „удачу“ внутренним, почти мистическим свойствам фашизма и национал-социализма. На самом деле сила Гитлера не в нём самом и не в его презренной философии, а в ужасающем разочаровании народных масс, в их растерянности и подавленности» [228]. «Полицейское всемогущество фашизма» объясняется тем, что германский пролетариат, расколотый слепой политикой сталинизма и правой социал-демократии, перестал верить старым партиям и старым лозунгам и в то же время не нашёл своего нового пути.

В том, что Гитлеру удалось на протяжении двенадцати лет держать немецкий народ в узде, немалую роль сыграла нацистская пропаганда, представлявшая ядовитую смесь геополитики и расизма. Играя на национальном унижении Германии после первой мировой войны, идеологи национал-социализма утверждали, что существуют нации-богачи и нации-пролетарии, страны, обладающие избытком «жизненного пространства» и природных богатств, и страны, лишённые этих естественных благ. Отсюда следовала дальнейшая цепочка рассуждений: нельзя улучшить положение немцев, являющихся «высшей» расой и к тому же несправедливо обделённых после первой мировой войны, не отобрав богатств у других народов. А поскольку те добровольно не отдадут своих преимуществ, единственным путём для Германии является завоевательная война, которой следует подчинить всю жизнь страны, на время поступившись даже достигнутым уровнем благосостояния. Так вырос лозунг «пушки вместо масла».

Фашизм открыто декларировал свои цели, пробуждая в массах низменные, варварские инстинкты и сделав соучастниками своих злодеяний миллионы простых немцев. Этому способствовала, как справедливо замечал К. Симонов, «усиленная пропаганда внешнего равенства, равенства прав и усилий внутри немецкого государства… Всё это умещалось в несложной формуле: „Кем бы ты ни был, рабочим или капиталистом, ты равно несёшь материальные потери, готовясь к войне, ты равно даёшь на эту войну своих детей и равно теряешь их на ней. Ты равно рассчитываешь на благополучие после победоносного окончания этой войны и, как её равный участник, равно будешь уничтожен в случае проигрыша“» [229].

Гитлеровская пропаганда добивалась того, чтобы все немцы ощущали себя как бы единым господствующим классом по отношению к народам, порабощённым Германией. Смягчение классовых противоречий внутри страны было достигнуто тем, что немецкий народ был поставлен в положение завоевателя, грубого и жестокого эксплуататора десятков миллионов людей в оккупированных Германией странах. Поэтому гитлеровский террор оказался «мягче» сталинского по отношению к собственному народу, что с лихвой «компенсировалось» террористической политикой, направленной на подавление других народов, и политикой этнического геноцида, полного физического истребления евреев. В гитлеровских концлагерях погибло в несколько раз больше людей, чем в сталинских.

Трагедия немецкого народа заключалась в том, что он в массе своей поверил в нацистскую идеологию, в своё предназначение «высшей расы» и поэтому пошёл за Гитлером, разделив с ним историческую ответственность за злодеяния, чинимые в оккупированных странах. Этим объяснялось меньшее распространение оппозиционных настроений в Германии, чем в СССР, что в свою очередь явилось ещё одним фактором, обусловившим меньший размах террора, обращённого «вовнутрь», в гитлеровской Германии по сравнению с Советским Союзом.

Наконец, Гитлер сумел за одну ночь 1934 года уничтожить оппозицию в своей партии и в военных кругах. В дальнейшем антигитлеровский заговор принял вялотекущий характер и активизировался только на исходе войны, когда стало очевидно, что поражение нацистской Германии неминуемо. Сопротивление сталинскому режиму в СССР в 30-е годы было несомненно сильнее, что и обусловило колоссальные масштабы «внутреннего» террора, обращённого на собственный народ.

Характеризуя отличия сталинизма от фашизма, А. Д. Сахаров писал: «Это (сталинизм.– В. Р.) – гораздо более изощрённый наряд лицемерия и демагогии, опора не на откровенно людоедскую программу, как у Гитлера, а на прогрессивную, научную и популярную среди трудящихся социалистическую идеологию, которая явилась очень удобной ширмой для обмана рабочего класса, для усыпления бдительности интеллигенции и соперников в борьбе за власть, с коварным и внезапным использованием механизма цепной реакции пыток, казней и доносов, с запугиванием и оболваниванием миллионов людей, в большинстве своём не трусов и дураков. Эта „специфика“ сталинизма имела одним из своих следствий то, что самый страшный удар был нанесён против советского народа, его наиболее активных, способных и честных представителей».

Ещё одну существенную черту сталинского режима Сахаров видел в сочетании преступлений с преступной ограниченностью, недальновидностью. Поэтому антинародный режим Сталина на всём протяжении своего существования оставался «свирепым и в то же время ограниченным, слепым в своей жестокости» [230].

Оба народа – советский и германский – были обмануты, но по-разному. Германскому народу была навязана внутренне цельная, но лживая и человеконенавистническая идеология нацизма. Советскому народу проповедовалась, хотя в извращённом и догматизированном виде, гуманистическая идеология марксизма, которая маскировала тоталитарные и гегемонистские замыслы и действия Сталина. «Тенденции нынешнего [советского] правительства,– писал в 1938 году Троцкий,– прямо противоположны программе большевизма. Но так как заложенные революцией учреждения ещё существуют, то бюрократия вынуждена внешним образом приспособлять свои тенденции к старым принципам большевизма: она продолжает клясться заветами Октября, интересами пролетариата и называет советский строй не иначе, как социалистическим. Можно сказать, без риска ошибиться, что в истории человечества не было ещё правительства столь лживого и лицемерного, как нынешняя советская бюрократия» [231].

Лицемерие и лживость, господствовавшие в официальной общественно-политической жизни, причудливым образом сосуществовали с высокими социальными чувствами, которые воодушевляли миллионы простых советских людей и представляли разительный контраст тем чувствам, которые обуревали миллионы немцев. На полях сражений солдаты германского вермахта зачастую проявляли не меньшую храбрость, чем бойцы Красной Армии. Но если первых вдохновлял грубый шовинистический фанатизм, то вторых – патриотический и социалистический энтузиазм, прогрессивное значение которого не умаляется тем, что он нередко был смешан со слепой и ложной верой в Сталина, рассматривавшегося многими (но далеко не всеми!) советскими людьми в качестве олицетворения идеалов, за которые народ боролся на фронте и в тылу.

Различия советской и нацистской идеологии отражали противоположность социально-экономических укладов СССР и Германии. Если фашистский политический режим и его идеология соответствовали социальному укладу тогдашней Германии, то сталинистский режим находился в разительном противоречии с социальными основами советского общества, заложенными Октябрьской революцией. Поэтому советское общество 30-х и последующих годов обладало потенциями своего социалистического возрождения и развития, тогда как Германия, несмотря на цепь поразительных военных успехов начала 40-х годов, двигалась к неминуемому краху.

Нетрудно обнаружить сходство между политическими системами, структурами власти в СССР и Германии, равно как и между некоторыми личными качествами диктаторов, увенчивавших эти структуры и накладывавших на них отпечаток своей личности. Не случайно Сталин и Гитлер испытывали несомненные симпатии по отношению друг к другу. В статье «Иосиф Сталин. Опыт характеристики» Троцкий отмечал, что «не Чемберлен, а Гитлер импонирует Сталину. В фюрере хозяин Кремля находит не только то, что есть в нём самом, но и то, чего ему не хватает. Гитлер, худо или хорошо, был инициатором большого движения. Его идеям, как ни жалки они, удалось объединить миллионы. Так выросла партия, которая вооружила своего вождя ещё не виданным в мире могуществом. Ныне Гитлер – сочетание инициативы, вероломства и эпилепсии – собирается не меньше и не больше, как перестроить нашу планету по образу и подобию своему» [232].

То обстоятельство, что именно эти качества привлекали Сталина в Гитлере, подтверждают высказывания ближайшего сталинского приспешника. На вопрос Чуева: «Как Сталин относился к Гитлеру, как к личности, как его оценивал?» Молотов ответил: «сказать – недооценивал, это было бы неправильно. Он видел, что всё-таки Гитлер организовал немецкий народ за короткое время. Была большая коммунистическая партия, и её не стало – смылись. А Гитлер вёл за собой народ…» [233]

В этой лаконичной тираде, содержащей одновременно ложные характеристики Гитлера, германского народа и германской компартии, как бы слышится отзвук мыслей самого Сталина, выражение сталинской ментальности с её культом тоталитарной «организованности» и презрением к массам.

В свою очередь Гитлер также высоко оценивал Сталина, о чём он не раз говорил как в доверительных беседах со своими приближенными, так и в секретных выступлениях, обращённых к высшим кругам страны. В речи перед военачальниками 22 августа 1939 года фюрер, не страдавший скромностью и пренебрежительно отзывавшийся обо всех политиках буржуазно-демократических государств, ставил рядом с собой одного Сталина. «В сущности – только три великих государственных деятеля во всём мире: Сталин, я и Муссолини,– говорил он.– Муссолини – слабейший… Сталин и я – единственные, кто видит будущее» [234].

Неудивительно, что вся история советско-германских отношений со времени прихода Гитлера к власти отмечена попытками обоих диктаторов, особенно Сталина, к сближению, прорывавшимися сквозь стену взаимного недоверия и враждебности, нагнетавшейся официальной пропагандой в обеих странах.

XIX

На путях к сближению

В 20-е – начале 30-х годов отношения СССР с Германией были лучше, чем с какой-либо другой капиталистической страной. К 1933 году Германия далеко обошла другие страны Запада по объёму торговли с Советским Союзом.

После прихода Гитлера к власти экономические, политические и военные связи СССР и Германии были в короткий срок свёрнуты. Гитлеровское правительство объявило недействительным недавно подписанное советско-германское торговое соглашение, в результате чего уже за первую половину 1933 года советский экспорт в Германию сократился почти вдвое. По инициативе советской стороны летом 1933 года были разорваны военно-политические связи, установленные между руководством Красной Армии и немецкого рейхсвера после заключения Раппальского мирного договора 1922 года.

Правда, на протяжении всего 1933 года советские государственные деятели неоднократно делали заявления германским дипломатам о желательности сохранения и укрепления дружественных отношений с Германией [235]. Эти заявления нашли публичное подтверждение в выступлениях Молотова и Литвинова на сессии ЦИК СССР (декабрь 1933 года). В докладе на XVII съезде ВКП(б) (январь 1934 года) Сталин, говоря о стремлении Советского Союза к сохранению хороших отношений с Германией, сослался на то, что существующий в Италии фашистский режим не помешал советскому правительству подписать с этой страной договор о дружбе, ненападении и нейтралитете.

На первых порах аналогичные заявления делались по дипломатическим каналам и германскими руководителями. Так, в беседе с советским послом Хинчуком 28 апреля 1933 года Гитлер заявил: «Оба наших государства должны как бы признать непоколебимость фактов взаимного существования на долгое время и исходить из этого в своих действиях… Независимо от разницы миросозерцания обеих стран их связывают взаимные интересы, и эта связь носит длительный характер» [236].

Вместе с тем в кругу своих приближенных Гитлер не скрывал приверженности своим прежним экспансионистским замыслам в отношении Советского Союза, изложенным в его книге «Моя борьба». Уже 3 февраля 1933 года, т. е. на пятый день после прихода нацистов к власти, он заявил на совещании руководителей армии, что восстанавливаемую им «политическую мощь Германии» он намерен использовать прежде всего «для завоевания нового жизненного пространства на Востоке и его безграничной германизации» [237].

В нацистской пропаганде доминировали идеи «борьбы против еврейско-большевистской революции». В сентябре 1935 года один из главных идеологов нацизма Розенберг говорил на съезде национал-социалистической партии: «Когда пробил роковой час для мягкотелого и разложившегося русского народа, взбудораженная степная кровь под руководством евреев одержала верх над русско-европейскими силами… Таким образом, шестая часть земного шара стала ареной образования руководимой евреями мировой империи» [238].

В свою очередь в официальной советской пропаганде 1933—1939 годов доминировала самая резкая антифашистская риторика. В качестве примера можно привести заявление Молотова 29 ноября 1936 года на VIII Всесоюзном съезде Советов: «У нас нет других чувств к великому германскому народу, кроме чувства дружбы и истинного уважения, но господ фашистов лучше бы всего отнести к такой нации, „нации“ „высшего порядка“, которая именуется „нацией“ современных каннибалов-людоедов» [239].

Можно полагать, что некоторое время после нацистского переворота Сталин разделял иллюзии, нашедшие отражение в официальных документах Коминтерна,– о непрочности власти Гитлера, которая вскоре будет сброшена оппозиционными ему силами. Положение круто изменилось после кровавой чистки, учинённой Гитлером в июне 1934 года в рядах собственной партии. Как впоследствии рассказывал бывший глава советской резидентуры в Европе, «невозвращенец» В. Кривицкий, Сталин на заседании Политбюро оценил эту чистку как показатель прочности и долговечности гитлеровского режима. Комментируя это свидетельство Кривицкого, Троцкий писал: «Вот это вождь! – сказал медлительный московский диктатор себе самому. С того времени он явно подражает Гитлеру. Кровавые чистки в СССР, фарс „самой демократической в мире конституции“, наконец, нынешнее вторжение в Польшу – всё это внушено Сталину немецким гением с усами Чарли Чаплина» [240].

С 1933 года Сталин начал стимулировать усилия секретной дипломатии, направленные на поиск путей сближения с Гитлером. В Германии проводником этой линии был советник советского посольства Бессонов, переговоры которого с немецкими официальными лицами в 1935—1936 годах касались даже условий заключения советско-германского договора о ненападении [241].

Ещё до этого проведение аналогичных переговоров с немецкими дипломатами в Москве было поручено Сталиным Радеку. Этот факт был установлен Е. Гнединым, который, изучая рассекреченные документы немецких архивов, пришёл к выводу, что человеком, которого немецкие дипломаты даже в секретной переписке между собой называли не по имени, а кодовым обозначением «наш друг», был не кто иной, как Радек. «Сообщения о неофициальных контактах Карла Радека с советником германского посольства Хильгером и лично с послом Брокдорф-Ранцау,– писал Гнедин,– позволяют высказать обоснованное предположение, что именно Радек был участник тех переговоров с советником посольства фон Твардовским, о которых говорилось в опубликованной теперь секретной переписке посольства» [242].

В телеграмме от 20 октября 1933 года, адресованной в германский МИД, фон Твардовский писал: «Наш советский друг пожелал со мной беседовать. Он сообщил: „Атмосфера сильно ухудшилась. До конца процесса о пожаре рейхстага трудно ждать улучшения (советско-германских отношений.– В. Р.). Надо не допустить, чтобы конфликт из-за журналистов ускорил подобный ход дела, потому что здесь, как, возможно, и в Германии, действуют силы, стремящиеся углубить конфликт“… Оценка беседы: информатор пришёл ко мне, имея на то полномочия» [243].

Отправленная фон Твардовским спустя четыре дня телеграмма носила более оптимистический характер. В ней сообщалось, что «наш друг устроил беседу вчера. Он считает, что атмосфера в отношении Германии настолько улучшилась за последние дни, что в связи с последними затруднениями имперского правительства… нужен только небольшой толчок, дабы можно было начать обсуждение ликвидации спора. Поскольку Молотов отменил свою поездку в Анкару, наш друг специально предложил своё посредничество» [244].

В 1937—1938 годах Бессонов и Радек оказались подсудимыми на московских процессах, где они оба «признались» в установлении тайных заговорщических связей с нацистскими политиками и дипломатами ради поддержки гитлеровцами прихода к власти троцкистов после войны между СССР и Германией – в обмен на территориальные уступки и другие кабальные условия.

Надуманность этих признаний была ясна проницательным и непредвзятым зарубежным наблюдателям. Комментируя показания Радека, меньшевистский журнал «Социалистический вестник» писал: «Нельзя же считать доказанным актом те разговоры с германскими и японскими дипломатами, которые стали известны лишь из собственных „признаний“ Радека и Сокольникова и которые, если и имели место, то вряд ли были чем-либо иным, кроме обычного дипломатического „зондажа“ и, конечно,– с ведома, а то и по прямому поручению Сталина!» [245]

Долгие годы свидетельства поисков Сталиным путей к сближению с Гитлером были скрыты от советской и мировой общественности. Ещё в 1989 году Яковлев заявлял, что «в дипломатической документации СССР за 1937—1938 гг. не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться взаимопонимания с Берлином» [246]. Однако это высказывание отражало только степень недобросовестности яковлевской комиссии, не желавшей углубляться в потайные советские архивы. Уже спустя два года после столь категоричного заявления Яковлева были опубликованы материалы архива Политбюро («Особая папка»), подтверждавшие давние сообщения Райсса, Кривицкого и Бармина о конфиденциальных переговорах в Берлине, проводимых советским торгпредом Канделаки по личному поручению Сталина. В начале 1937 года Канделаки сделал доклад на заседании Политбюро о своих секретных переговорах с президентом рейхсбанка Шахтом и другими германскими официальными лицами. Вслед за этим был утверждён «проект устного ответа Канделаки», завизированный Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым. В этом документе говорилось, что «советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в своё время даже делало ему определённые политические предложения. Советское правительство… не прочь и теперь вступить в переговоры с германским правительством в интересах улучшения взаимоотношений и всеобщего мира. Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальными и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом» [247].

«Проект» был оглашен Канделаки в беседе с Шахтом, состоявшейся в феврале 1937 года. Свидетельства об этом содержатся в письме министра иностранных дел Германии Нейрата Шахту, обнаруженном после войны в архивах германского МИДа. Нейрат сообщал, что предложения советского руководства отклонены Гитлером, но, если события в СССР будут и дальше развиваться в сторону установления абсолютного деспотизма, то в этом случае можно будет вновь обсудить германскую политику по отношению к СССР [248].

В апреле 1937 года Канделаки привёз в Москву обсуждённый им с некоторыми немецкими официальными лицами проект предварительного соглашения о заключении советско-германского договора, во многом предвосхищавший положения пакта «Молотов – Риббентроп» [249]. С этого времени Канделаки сошёл с дипломатической арены. Как и все другие участники зондажных переговоров с деятелями третьего рейха, он был арестован и расстрелян.

Весной 1937 года в европейских политических кругах и прессе распространялись сообщения о секретных переговорах между СССР и Германией [250]. После решительного опровержения нацистскими источниками этих слухов Литвинов предложил советским представителям за рубежом также опровергать такие сообщения [251].

30 июля 1937 года советский посол Юренев (вскоре отозванный из Германии, а затем расстрелянный как «троцкист») в беседе с заведующим политическим отделом германского МИДа Вейцзекером подчеркнул, что советское правительство желает создания «нормальных» и даже «хороших» отношений с Германией; «для этого необходимо, чтобы германское правительство прониклось сознанием необходимости конкретного пересмотра своей нынешней политики в отношении нас» [252].

Однако к тому времени Гитлер распорядился прервать тайные переговоры с представителями Сталина. Можно предполагать, что на это его решение повлиял процесс над советскими военачальниками в июне 1937 года, во многом явившийся результатом провокации, учинённой им совместно со Сталиным [253]. Уничтожение восьми высших командиров Красной Армии, а вслед за ними и большей части остального советского командного состава, по-видимому, устранило страх фюрера перед военной мощью СССР, заставлявший его искать «взаимопонимания» со Сталиным.

XX

Две армии

Начиная с 1937 года, динамика развития вооружённых сил СССР и Германии складывалась всё более в пользу последней.

На протяжении десятилетий советская историография «обосновывала» «объективные» причины чудовищных поражений Красной Армии в первые годы Отечественной войны. Ради этого советские историки пошли на то, чтобы фактически признать фашизм более эффективной системой управления экономикой, чем социализм. Из их писаний вытекал вывод о том, что за семь лет (1933—1939 годы) гитлеровская клика сумела основательно и всесторонне подготовить свою страну к войне, тогда как Советскому Союзу оказалось недостаточным для этого и намного большего времени – при всех колоссальных жертвах, которые советский народ понёс ради создания современной армии и военной промышленности.

В работах советских историков обычно смазывалась разница стартовых позиций, с которых начиналось строительство двух армий. В СССР этот процесс шёл с 1918 года, Германия же была существенно ограничена в своих военных приготовлениях условиями Версальского договора, жёстко контролируемыми державами-победительницами. Согласно этим условиям, немецкая армия не имела права иметь ни одного танка и самолёта, а её численность не должна была превышать 100 тысяч человек.

В 1933 году СССР многократно превосходил Германию по численности и технической оснащённости армии. В этом году у Германии насчитывалось лишь 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизии. В сухопутной армии рейхсвера было всего 3500 офицеров, а её вооружение, включая винтовки, настолько устарело, что кадровые дивизии были фактически невооружёнными. Контингент рождения 1901—1914 годов не проходил никакой военной подготовки. Тяжёлую артиллерию и танковое оружие надо было создавать заново [254].

Лишь в 1935 году Гитлер пошёл на то, чтобы порвать военные установления и запреты Версальского договора и ввести всеобщую воинскую повинность. В этом году СССР имел самую сильную армию в мире, возглавляемую опытным и высококвалифицированным командным составом, в то время как в Германии армии, сопоставимой по боевым качествам, практически не было.

Присутствовавшие на советских военных маневрах специалисты зарубежных государств неизменно отмечали достоинства Красной Армии. «Я… видел могучую, серьёзную армию, весьма высокого качества и в техническом, и в моральном отношении,– писал заместитель начальника Генштаба французской армии генерал Луазо.– Её моральный уровень и физическое состояние достойны восхищения. Техника Красной Армии стоит на необычайно высоком уровне. В отношении танков я полагал бы правильным считать армию Советского Союза на первом месте. Парашютный десант большой воинской части, виденный мною под Киевом, я считаю фактом, не имеющим прецедента в мире» [255].

Ещё в 1937 году по всем основным позициям преимущество было у Красной Армии. Тухачевский, будучи чуждым сталинско-ворошиловскому бахвальству, тем не менее не допускал и мысли, что война с Германией сможет принять характер блицкрига. В записке о характере будущей войны, посланной им Сталину из тюрьмы, подробно рассматривались прогнозные варианты военных действий в случае нападения на СССР одновременно Германии и Польши (тогда такая возможность считалась реальной). Тухачевский обосновывал такую стратегию, которая позволила бы Красной Армии уже в приграничных сражениях решительно переломить ход военных действий в свою пользу [256].

Положение стало меняться с середины 1937 года, когда в СССР развернулась массовая чистка военных кадров. С этого времени оценки Красной Армии зарубежными военными специалистами становятся всё более пессимистичными. В секретном докладе заместителя начальника генерального штаба чехословацкой армии, составленном в ноябре 1937 года, говорилось: «Поток массовых репрессий вызывает опасения относительно возможности внутреннего разложения армии, ослабления её оперативной ударной силы, её неспособности вести наступательные действия и в будущем из-за неимения тактического и стратегического опыта новыми молодыми командирами, которые тысячами в звании лейтенантов стали командирами полков, а майоров – командирами дивизий» [257].

Обезглавливание Красной Армии свело на нет веру большинства западных политиков в советскую военную мощь, породило на Западе серьёзные сомнения в целесообразности заключения военно-политического союза с СССР.