Текст книги "Рассказы печального студента"

Автор книги: Вадим Якунчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

–05.12.89

Полет на автопилоте.

Серый зимний день был короток, но вечер был еще короче. Все пространство загустело и бесполезно было искать линию между пепельно-голубым небом и голубовато-пепельным снегом. Далекие огни не то зависли в воздухе, не то ушли под землю. Но на все это я не обращал внимания. Самолет продолжал уверенно скользить над заснеженными холмами на оптимальной высоте. "Ветер: направление – 80, скорость – 30",– выдали датчики. "Не страшно", – решил я и сделал поправку на ветер, немного скорректировав курс. Самолет летел через рваные клочья не то тумана, не то облаков. "Перегрев правого двигателя 20",не дремал бортовой компьютер. "Чуток сбросим обороты, только и всего", – и уменьшил обороты. "Ветер: направление – 80, скорость – 30",– снова компьютер. "Изменяю курс", – я. "Опасность обледенения", – снова он. "Снижаемся", – снова я. "Высота минимально допустимая при данном ветре". "Заканчиваю планировать, выхожу в горизонтальный полет". "Обледенение поверхностей". "Раз снижаться больше нельзя, будем греть крылья током". "Ветер: направление – 85, скорость 35". "Снова корректирую курс". На небе появилось еле заметное бледное пятно – луна. Хоть какая-то зацепка в этом безразмерном мире. Но я ее не видел. Я боролся с ветром, кидающимся со всех сторон, со снегом, с высотой, со льдом на крыльях, боролся оружием рычагов, тяг, трубопроводов, шлангов, проводов, разъемов, клемм. Самолет замерзал и перегревался, дрожал и качался, спешил и отставал. Я держался за одну из призрачных точек вдали. Я обеспечивал полет. До посадки остались минуты. Я сумею и сам посади ть машину, но нужно будить пилота. Автопилот свою работу выполнил.

–

Звонок – I.

Телефон зазвонил в два часа ночи. Трубку долго не поднимали, но звонивший был настойчив. – Да? – Слушайте меня внимательно и постарайтесь запомнить все с первого раза. Мне стали известны те стороны вашей деятельности, что вы скрываете. Причем у мен имеются фотографии, полностью вас изобличающие. Не думаю, что вы желаете, чтобы они попали куда следует. Вы меня внимательно слушаете? – Да, но... – Никаких "но"! Слушайте дальше. Мне лично ничего от вас не нужно. В том смысле, что я от вас не потребую никакой суммы. – Но позвольте, я... – Я же сказал слушать, а не говорить! Так вот, все, что я от вас требую это полностью – вы слышите: ПОЛНОСТЬЮ – прекратить всю свою деятельность и восстановить все, как было. Даю вам неделю сроку. Вам все ясно? – Так ведь... – Ясно или нет?!! – Но я не... – Да или нет! – Да... – Очень хорошо! Прощайте! Дрожащая рука еще немного подержала трубку и, когда прошло гудков десять, медленно положила ее. Сергей отошел от телефона-автомата обратно к дороге. Она была пуста. "Если за десять минут не появится такси, позвоню еще", – решил он – "Какой бы номер набрать?"

–

Звонок – II.

– Да, я слушаю! – "Я" – это кто? – Ну, вообще-то... Виктор. – Ага, вот ты, гад, мне и нужен. – Да сам ты... – Подожди, не кипятись. И слушай внимательно. А главное – отвечай честно. Речь пойдет об одной... Ну, ты понял, о ком я говорю. Я – ее брат. Двоюродный. Мне совсем не безразлична ее судьба. У тебя с ней серьезно? – Ну, да как сказать... Честно говоря, я как-то не задумывался особо. – А зря. Ходить с ней постоянно ходишь, а думать – не задумываешься. Нет, парень, так дело не пойдет. Давай-ка решать: или – или. – Ну дай хоть проснуться толком, с мыслями собраться. Как-то неожиданно это все. – Не тяни! – Так я, в общем-то, даже не знаю, как она сама ко мне относится. А так человек серьезный, так что... – Ты давай не виляй, серьезный человек. – Да не виляю я, а действительно не знаю. Мне бы и самому неплохо бы узнать, что она обо мне думает. – Да-а, сам ты, похоже, не решишь ничего. Тогда, может, проверку устроим? Скажем, когда у вас следующая встреча? – В воскресенье в кино собирались... – Ага, послезавтра, значит... Так вот, ты не придешь. Еще лучше, уедешь из дома куда-нибудь. Лучше вообще за город. Все очень просто – не придаст она этому большого значения – ты от нее отстанешь. И уж тогда больше я тебя возле нее не вижу! Ну а если уж она очень забеспокоится – соответствующие выводы, да потом вскоре и предложение – тебя ведь, вроде больше ничего сдерживать не будет? – Все-таки нехорошо как-то по отношению к ней получится... – А, по-моему, наоборот, все лучше некуда получается. – Ну хорошо, я подумаю об этом. – Вот-вот, думать никогда не вредно. Так чем ты занимаешься в воскресенье? – М-да... уеду куда-нибудь... – Вот и молодец! Тебе же добра желаю. Ну и ей, конечно, в первую очередь. Ну ладно, прощай! Спокойной ночи не желаю, полежи, подумай. "Что ж, брательник", – подумал Сергей, вешая трубку, – "теперь уж тебе никакие отговорки не помогут – поедешь со мной в воскресенье на рыбалку. Да и с подружками своими за одним разберешься..."

–07.12.89

Звонок – III.

– Алло, кто это? – А кого бы ты хотел? – Черт возьми, нашел время шутить – третий час ночи! – А я серьезно – чей голос ты хотел бы услышать сейчас? Хотите, считайте, что я – Николай. Ты помнишь его? Помнишь, помнишь, не молчи. Да-да, тот самый, друг твой. Был другом. А что произошло год назад ты помнишь? От тебя ведь немного требовалось. Что? Страшно было? А какого ему? Или думаешь, что он и испугаться не успел? Успел, и о тебе подумать успел. Вот только ты ничего не сделал. Хотя мог. Вполне мог. Времени хватало. Другого не хватило... Слушай, а чего тебе не хватило? А? Или всегда не хватало? Может и правду говорят, что подлецами не рождаются, но до чего же быстро ими становятся! Тебе всегда чего-нибудь будет не доставать: смелости, решительности, силы воли... И каждый раз ты будешь вспоминать его, как он в тебе ошибался. Ведь другом считал... Слушай, повесь себе на грудь табличку "Я – подлец" и ходи так, а то, не дай бог, понравишься кому. Ведь ты у нас солидный вон какой. Сразу и не разглядишь. А ты что все молчишь, не уснул случаем? – Да как тут... – Ну и молодец, а то кто тебе еще такое скажет, кроме меня. Ты думаешь, что почти все забыли? Я помню. Значит, и ты не забудешь. Ну ладно, завтра я еще позвоню. Звонок. Он уже проснулся, но будильник не остановил. Уткнувшись лицом в ладони, он сидел на постели. "Господи! Когда это кончится! Ведь были же у мен раньше хорошие сны!"

–

Звонок – IV.

– Это мастерская? – Нет, это квартира. – Прекрасно! Мы проводим социологический опрос "Женщина нашего города", составляем, так сказать, коллективный портрет. Вы не откажетесь ответить на несколько вопросов? – А почему бы и нет? – Отлично! Хотя опрос анонимный, все же, чтобы удобней было с вами общаться, как вас зовут? Если не хотите, можете не отвечать, как и на другие вопросы. – Зовите меня Оля. – Так вот, Оля, сколько вам лет? – 20. – Рост? – 175. – Цвет волос? – Сегодня – темно-пепельные. А вообще-то русые. – А глаза? – Серые. – Сегодня или всегда? Простите, шучу. Так, с внешними данными закончили. Далее – чем вы занимаетесь? – Я студентка, учусь в институте. – И насколько успешно? – Довольно хорошо. – Спортом увлекаетесь? – Совсем немного. – А чем увлекаетесь? – Ну, читаю, вяжу, рисую неплохо. – В театр ходите? – Бываю, конечно, но редко. Чаще в кино. – Я вам еще не надоел, Оля? – Да нет, ничего. – Тогда ответьте на такой вопрос: вы любите кино, а сегодня в "Старте" новый фильм, не пойдете ли вы вечером на него? – Ага, все с вами ясно! Так вот, "социолог", если и пойду, то уж во всяком случае не с вами!

"Это уж точно!" – подумал он, слушая гудки в трубке. Повесив ее, он подъехал на своей коляске к окну. "По крайней мере, хоть немного поговорил с приятным человеком. А может, и увижу ее, приметы-то я запомнил", – думал он, разглядывая через улицу афиши "Старта".

–

Звонок – V.

– Здравствуйте, вы меня не знаете, но я бы хотел получше с вами познакомиться. – Очень приятная новость в пять часов утра. Вы уверены, что я жажду познакомиться с вами? – Мне кажется, да. Я задам вам несколько вопросов, вы мне тоже. Согласны? – Да раз уж разбудили... Только начнем с такого: вы идиот? – Нет. – Алкоголик? – Нет. – Наркоман? – Нет. – Сколько будет семью восемь? – 56. – Ладно, спрашивайте. – Вы задумывались над будущим? – В каком смысле? – Самом глобальном. – Мне что, прямо сейчас задумываться? – Хорошо, считаете ли вы удовлетворительным то, что вас окружает? – А вот это вас не касается, чем хочу, тем себя и окружаю, и не важно, как удовлетворен! – Как вы относитесь к идее братства? – Да нет у меня никаких братьев, сестра только, да и то двоюродная. – Можно ли ускорить научный прогресс? – А вы вот телевизор послушайте, там все, кому не лень, ускоряют все подряд. – Что вы думаете об освоении космоса? – Землю уже доосваивали, космос тоже до ручки доведем. – А что вы думаете о связи с братьями по разуму? – Да что я, голубой? И нет, говорю тебе, у меня братьев! Ты все-таки псих. Надоел ты мне. Пойду лучше на работу собираться.

Послушав гудки, тарелка медленно поднялась над столбом телефонной линии и полетела в сторону леса.

–11.12.89

Чемоданчик.

Холодный, режущий ветер действовал не хуже анестезии, делая лица бесчувственными. Парни не любили магазинов, но в этот морозный вечер они не пропустили не одного. В "Букинисте" осмотрели новенькие, не подходящие под название магазина, но ужасно м одные книги с солидными цифрами на ценниках и старые, ветхие, пожалуй, никому не нужные, но внушающие этой своей ветхостью уважение, фолианты с не менее солидными ценниками. Две смятые пятерки, валявшиеся в пустом "дипломате", который держал более худощавый парень, не имели с этой солидностью ничего общего, но парни пробыли в "Букинисте" гораздо больше времени, чем требовалось бы просто для согревания. В "Энергии" на полках лежали штабеля разнокалиберных лампочек, штепселя и выключатели довоенного образца, на потолке теснились люстры с претензией либо на классичность, либо на дизайнерскую модерновость, впрочем, все одинаково безвкусные. "Канцтовары" были на другой стороне улицы, но они пошли и туда, смутно надеясь найти хоть там те пластинки, за которыми они и приехали сюда через полгорода, но опоздали – в универмаге их уже не было, как, впрочем, и здесь. Своим содержимым "Канцтовары" могли порадовать первоклассника, но никак не студента. "Военторг" навевал не самые веселые воспоминания, но так как перед ним целый квартал не было магазинов, они зашли и туда. Там их внимание ничто не привлекло – ни погоны, ни лычки, ни женские чулки. В ювелирный они не зашли, а заглянули в соседнюю "точку", на дверях которой весел обрывок оберточной бумаги с крупными кривыми буквами "Мороженое 13 коп.". Столь нехитрая реклама действовала, и даже в такую погоду у прилавка стояли желающие полакомиться. В "дипломате" забренчала мелочь, а покупательская возможность двоих приятелей снизилась. В "Комиссионном" они с заинтересованными лицами покупателей изучили куртки ("эта аляповатая – а такие полгорода носит – а это самопал явный") – но ничего не купили, конечно, хотя обнова бы им не помешала, особенно обладателю "дипломата", чей длинный черный плащ хоть слегка и отдавал шиком, но теплее от этого не становился. Рядом с одеждой продавали аппаратуру. В выставленный на продажу видеомагнитофон была вставлена кассета и кучка забредших сюда зевак смотрела на экран, где один английский комик под взрывы хохота за кадром отпускал плоские, пошлые, совершенно не смешные шутки. От "комиссионного" до автобусной остановки было рукой подать, и парни обошлись бы без заходов в теплые залы, но когда прямо перед ними мужчина зашел в дверь под вывеской "Инструменты", оба по уже выработавшейся привычки направились за ним. Внутри все трое в нерешительности остановились. Магазин был весь заставлен какими-то ящиками, превратившими его в лабиринт. Товары лежали на прилавках, но за прилавками никого не было. Никого не было и за кассой, и вообще нигде. Мужчина что-то пробормотал о возможном ремонте. Один из парней, тот, что был без "дипломата", сделал театральный жест: "Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!" Рука его, завершив широкий круг, указала на чемоданчик с набором инструментов, стоявший на прилавке и снабженный ценником "24 руб." Парень посмотрел в направлении своей руки и на несколько секунд застыл. Потом вдруг заспешил: – "Ладно, ладно, пошли, нечего тут делать!" Выйдя, они рассмотрели записку на двери – "Магазин закрыт Госпожнадзором". "Закрыт, да не закрыт!" проворчал мужчина. Еще не подойдя к остановке, они заметили автобус. "Это твой! Беги давай, завтра увидимся. Пока!" Парень заскочил на ступеньку автобуса, повернулся и успел махнуть рукой темной фигуре с "дипломатом" в руке. Протолкнувшись в самый конец автобуса, он прислонился к стеклу, густо покрытому льдом, и задумался. "Что это со мной? Вроде раньше и мысли такие не приходили. Вор я, что ли? Да и не нужны мне совсем эти инструменты. Почему же мне пришло в голову э т о ? Так просто – шаг к прилавку, закрыть чемоданчик и в дверь. Он почти такой же, как наш "дипломат", в случае чего быстро поменялся – и докажи потом. Господи, о чем это я?!! Неужели, если бы не было того мужика... Нет, если бы я был один... Нет! Не было же со мной никогда раньше такого. Раньше... а вот сейчас, будь я один? Это так легко, только шагнуть к прилавку... И план возник моментально в голове... И никаких других мыслей в этот момент, лишь как...как украсть. Я – вор! Я – вор? Сейчас мне помешали. А если потом, завтра, через неделю, через пять минут опять я попаду в ситуацию, когда взять легче, чем не взять... я возьму? Опять возникнет в голове план действий и я начну его осуществлять?" Хотя в автобусе было отнюдь не жарко, вдоль его спины стало мокро. "Я что-то должен сделать с собой, как-то себя изменить. Раз я могу мыслить нечестно, то скоро начну и действовать подло. Я не украл, но я видел возможность украсть там, где другой бы увидел что-то иное. Таких, как я, надо изолировать, изолировать от подобных соблазнов. Ладно, хоть узнал это про себя, а то живешь и не знаешь, что ты – вор!"

Отодвинув разломанный ящик и припадая на затекшую ногу, человек в сером костюме подошел к прилавку. – Вылезай, сержант. Они не появятся здесь, это уж точно. И прислал черт этого пожарного...

–17.12.89

Мороз.

Старик явно забыл, когда он был последний раз трезв. Впрочем, строго говоря, стариком он еще не был, но серое, вялое лицо с как бы надутым, пупырчатым носом старило его. Он поставил свою сумку, серую, как и он сам, прямо на проезжую часть, перед колесами стоящего у тротуара фургончика с зеленой полосой, и выкладывал прямо на снег какие-то свертки в полуистертых газетах, коробочки, мешочки. Старик перебирал их негнущимися на холоде серыми руками, чего-то искал, тихо матерясь, и вызывал недовольны е взгляды водителя фургончика, который, даже сидя в закрытой кабине, зябко поводил плечами. Редкие прохожие быстро проходили мимо, едва удостаивая старика презрительно-равнодушной улыбкой. На другой стороне улицы стоял парень с тяжелой сумкой на плече и торчащим из нее тубусом. Он уже минут пятнадцать ждал кого-то и сейчас начинал приплясывать, хлопая ногой по ноге. Лицо его как бы застыло; хоть он и, не отрываясь, смотрел не старика, казалось, что он не видит его. Хлопнула дверь и, оглядываясь по сторо нам, к фургончику быстро прошел коренастый мужчина с холщовым мешком. Он взялся за ручку дверцы и тут старик неожиданно уверенным и быстрым движением сунул руку в сумку, вытащил оттуда что-то тяжелое и тускло-металлическое и вскинул руку. Выстрел в морозном воздухе прозвучал резко, но как-то естественно и прохожие не сразу среагировали на него. Мужчина резко переломился в поясе, приник к машине и стал медленно сползать. Старик выстрелил еще раз и красно-серые брызги испачкали дверцу фургончика. Шофер од ной рукой полез в кобуру, другой резко распахнул свою дверь. Из задней двери уже выпрыгнул третий инкассатор. Парень, который был уже на середине улицы, сдернул с тубуса крышку. Она упала на лед мостовой и на нее тут же посыпались гильзы. Те немногие прохожие, что оказались поблизости, рассеялись в соседних дворах. Стоявший за квартал от этого места автомобиль на полной скорости подъехал к фургончику. Старик с парнем закинули в него серые опломбированные мешки и, лихо развернувшись, автомобиль скрылся з а углом. На улице стало до странности тихо. Возле обезображенного очередью фургончика в красном снегу лежали два человека. Шофер не успел вылезти. Если бы не падающие на снег капли, можно было бы подумать, что он просто спит. Скоро капли перестали капать, а образовавшаяся алая лужица стала буро-розовой и застыла. – Шеф, ну это к черту! Чего гробиться, ведь и так все отлично получилось. Сойдет и этот дубль. У зрителей просто мороз по коже пойдет!

–18.12.89

Диалог.

Он поднял голову. Собеседник посмотрел на него и улыбнулся. Виделись они часто, каждый день, но поговорить удавалось редко. – Ну что, просто поболтаем, или ты сегодня серьезно настроен? – Пожалуй, поговорим о вечном. – Даже так? – Не смейся. Ну что ты скажешь хотя бы о любви? – Что ж, действительно – вечное... Вечный вопрос: что легче – любить или ненавидеть? – вот главный философский вопрос. Те, кто говорит о материи, сознании и т.д. – не философы; политики, теологи – кто угодно, но философы нет. – А по-моему, тут все давно решено. Все призывали всегда учиться любить. – "Возлюби ближнего своего"? Вон их сколько – толпы ближних вокруг. Чего бы их не любить? Чего проще! Что бы человек не сделал, ты – за этот проступок, ведь ты любишь его, так? Ведь ты готов все простить любимому человеку? Ну вот, все вокруг – именно такие. Люби их и нет проблем. А ты попробуй ненавидеть. Это не так просто, как кажется. Бьет один ближний другого если ты их любишь, ты не будешь мешать им, пройдешь мимо. Ты попробуй не пройти. Не согласись с ближним, когда он говорит не то. Научись не любить его, любить и так все умеют. – А если не столь заумно? – Да не столь уж это заумно, скорее уж наоборот – жизненно. – Вот и скажи о своей жизни. – О любви в своей жизни? Да нет ее, пожалуй. О родителях я не говорю. Тут ты все и так знаешь, и вообще, об этом и говорить не надо. А другой любви нет, нет. Я идеалист, наверное. А идеал редко когда находится. Не усмехайся. Мой идеал – не королева какая-то. Пусть просто симпатичная. Главное – что в голове. Точнее – в душе. Я не встречал таких. – А другие тебя не устраивают? – Скорее я их не устраиваю. Не столь красивый, не столь стройный, не столь богатый и не столь глупый, как им бы хотелось. Если коротко, то тем, кто может сколь-нибудь понравиться мне, не нравлюсь я, а те, которым могу сколь-нибудь понравиться я, не нравятся мне. – И ты ищешь свой идеал? – Нет, не ищу. Что толку? Да и как ты это представляешь? Бегать по улицам с фонариком? Когда-нибудь встречу. Или не встречу. – Да ты пессимист во всем. И жесток к тому же. – Что ты! Я оптимист, самый оптимистичный оптимист. Иначе бы не выжил. Я не жестокий, нет. Слова мои порой жестки, но это уж кому как покажется. Не нравится – ненавидь меня. Я не проститутка, чтобы меня все любили. – Ты одинок... – Нет. Это другие одиноки, у кого толпы друзей. Они одиноки в толпе. У меня же их мало, очень мало. Но количество не зависит от качества. Да и вообще "качество дружбы"? Ладно, кто-то идет. Потом еще поговорим. Пока! – Пока! – сказал он и отошел от зеркала.

–30.12.89

Посадка.

Корабль, прибывший для более детального изучения этой системы, приближался к седьмой планете. Шесть предыдущих, хотя и были довольно любопытны, ничего нового не дали, все они принадлежали к тем типам планет, которые хорошо изучены и давным-давно классифицированы. Экипаж не без оснований считал, что и седьмая, да и оставшиеся две планеты не принесут ничего нового. Приборы не регистрировали чего-либо, что с точки зрения Разума, могло быть осмысленной деятельностью. Маневр был выполнен безукоризненно, и со стороны можно было подумать, что какой-то космический обломок прилетел из глубин пространства и был притянут седьмой планетой. Уже при подлете были получены любопытные данные. Когда число витков на орбите перевалило за сотню, экипаж знал структуру планеты, примерные тенденции ее развития за последние столетия, число и форму компонентов веществ. Но не это волновало экипаж. На планете была жизнь, мало того, жизнь в биологической форме. Одного не знали и не могли узнать на корабле до какой степени развития дошла эта жизнь и есть ли на планете разум. Мощная газовая оболочка, безусловно необходимая для жизни на планете, не давала возможности исследовать эту жизнь разведывательными аппаратами и мешала рассмотреть жизнь с орбиты. Экипаж не мог накопить информации больше, чем он уже сделал, находясь на орбите. Оставалось одно посадить корабль. Экипаж долго не решался сделать это, ведь необходимо было выбрать место посадки так, чтобы Жизнь не пострадала. Корабль был слишком велик, к тому же для посадки была необходима почти идеально ровная и тверда площадка, которая создавалась капсулой, сбрасываемой перед посадкой. Именно поэтому большая плотность Жизни на планете, так вначале обрадовавшая экипаж, теперь ставила трудную задачу. Большинство территории планеты занимали системы жизни в разных фазах своего развития. Там садиться было нельзя. Оставались довольно многочисленные, рассыпанные по всей планете пятна с крайне низкой концентрацией жизни. Конечно, и при посадке на такое пятно не исключались жертвы, но их количество было бы незначительно даже при самом неблагоприятном исходе. К тому же, большинство таких пятен имело довольно плоскую поверхность, которую легче было расплавить. После долгих прикидок было выбрано самое крупное пятно, как наиболее безопасное для Жизни место посадки.

В воздухе висел смрад. Сквозь нее с трудом можно было увидеть небольшую точку. Она довольно быстро перемещалась по небу. Вдруг от нее отделилась точка поменьше и стала, падая, стремительно увеличиваться. "Маневры, наверное", – подумал Санчес и поднял боковое стекло в машине.

–

Убийство.

Еще поднимаясь на крыльцо и почуяв через незапертую дверь характерный запах, я понял, что что-то случилось. Сердце мое застучало в тревоге, вбежал в комнату и увидел трупы на полу. В воздухе вился дымок. Джо сидел в кресле и спокойно курил. Он окинул меня ленивым взглядом и спросил: – А что, собственно, ты так на меня смотришь? Я, кажется, давно предупреждал, что сделаю это. Сегодня они меня довели. Вот результат. – И тебе не жалко? Просто так оборвать жизнь – раз и все? Бог создал нас равными... – Только без проповедей! Я сам не хуже тебя могу их читать. Но ведь ты знаешь, как я не люблю, когда мне мешают. А они! О боже, куда они только не совались! Они поплатились за свой характер, рано или поздно кто-либо сделал бы это, – он махнул в сторону трупов. – Но позволь! Если уж говорить о характерах, то уж скорее твой характер, Джо, виноват. Ведь я же спокойно уживался с ними, а тебе, видишь ли, они помешали. В конце концов, можно было избавиться от них, не убивая. – Издеваешься? Как будто не знаешь, что я перепробовал все. Я приложил всю свою фантазию... – Фантазию приканчивать... – ..., но не смог избавиться от них. Пришлось пойти на крайние меры. Ну да ладно, что теперь говорить, сейчас нужно заметать следы, – и, взяв веник, Джо стал сметать в кучу скрюченные тельца рыжих муравьев.

–07.01.90

Письмо.

Здравствуй, Наташа! По почерку ты, наверное, догадалась, что пишет опять Виктор. Но вовсе не потому, что у Колька до сих пор не срослась рука. Да и не ломал он ее. Ему все равно, а я счел, что было бы нечестно не написать всего. Слишком долго мы переписывались и остается надеяться, что и для тебя это тоже было игрой, как для нас. Я не ошибся, написав "мы переписывались". Все письма, а не только последние, сочинил я. Колек их просто переписывал, потом ему надоело, и чтобы оправдать свое долгое молчание, мы придумали "сломанную" руку. Что ж, сэкономили время и бумагу, я стал писать напрямую. Сейчас же, право, мы о тебе забыли совсем, лишь твое последнее письмо напомнило нам, что ты есть. Не знаю, что ты делала с нашими письмами. А мы твои – проверяли. Как школьные сочинения. И ставили оценки. Надо отдать тебе должное – последнее время ошибок стало меньше. Осталась главная – ты ошиблась в нас. Извини, я пишу, может быть, жестоко, но так лучше. Меня ты не разу не видела, пусть же я заполнюсь тебе злым и жестоким. А то вдруг все то, что насочинял в прежних письмах, ты примеришь ко мне. Если эти письма сохранились – а ты наверняка хранила их до этого момента – перечитай их. Эти письма с одинаковым успехом можно отправлять кому угодно, заменяя лишь имя и незначительные детали. Вначале я писал, даже не видя твоей фотографии, полагая, что все сойдет. Сошло, и даже слишком далеко зашло. Все эти "чувства" я сочинил, мало того, я "раскусил" и тебя, я заранее вычислял, что ты ответишь, и говорил Кольку, что на этот раз ты напишешь. И ты действительно писала это, и мы смеялись и исправляли ошибки. Потом Кольку надоела эта игра. Я продолжал. Хотя писал я от своего имени, ты продолжала писать только ему так я и задумал. Что ж, пора заканчивать игру. Забудь это все, поплачь и сожги все письма. Извини. Всего хорошего. Не твой Витек. P.S. Согласись все же, мои фантазии были не столь уж бездарны!

–

Мокрый декабрь.

Парень стоял, неумело куря и грустно поглядывая на редких прохожих. Топтавшийся рядом мужчина подмигнул: – Что, не пришла? – А никто и не должен прийти. – Ну-ну. И билетиков лишних нет? – И не лишних тоже нету. "И чего ради все так рвутся на этот концерт? Одно только название новогодний". Он выкинул недокуренную сигарету в лужу и побрел дальше. Несмотря на то, что стоял последний день года, под ногами хлюпало. Погода нисколько не походила на идиллический легкий морозец с пушистым снегом, падающим с голубого неба. Небо было запачкано в серые облака, земля была не лучшего цвета. За витриной закрытого магазина два отливающих нездоровой синевой зайца идиотически улыбались, скача вокруг серебристой елочки. "Елка искусственная, зайцы фальшивые, радость ненатуральная, да и весь праздник с новогодней капелью не настоящий какой-то. А все тщательно делают вид, что веселятся. На лицо – маску, улыбку – на завязочки, в рот – рюмочку, мозги в чуланчик, на душу – глянец. Чего бы не повеселиться? Не важно, что под елкой лужи, а Дед Мороз – поддатый и усталый от детей – даешь праздник! На улицах горят те же звездочки и факела, что и на 1 Мая – ерунда, что не по теме, горит, мигает – и ладно. Пусть лучше не весь мусор вывезем, зато снега навезем, горку на площади слепим – пусть тает. Елок нет – сосны поставим, главное, чтобы иголки были, а там хоть пихта, хоть кактус. Подарков нужно? Возьмем те, что еще есть, завернем похитрее, завяжем, закрутим – поди, догадайся, что там все та же ерунда. Еще не весело? Музыку включим. Не важно что, только погромче. Кому скучно, пойдут в гости и будут с умным, но веселым видом делать грустные и глупые вещи, говорить приторные и пошлые слова. В полночь чокнуться, хлопнут хлопушку, зажгут бенгальский огонь. Поздравят, поцелуют, выпьют, зажуют. Потанцуют, посмотрят, послушают, выпьют, поздравят по-афинскому, по-парижскому, по Гринвичу. Допьют, уснут, кто лицом в салате, кто неизвестно где, с кем и почему. Проснуться, постонут, опохмеляться, очухаются от праздника и смоют лоск, почистят зубы, развязав завязочки, сняв маски и одев другие".

В январе, быть может, ударит мороз.

–15.01.90

Чертова горка.

Колябина Иван Кузьмич не видел лет десять, и сейчас стоял, разглядывая человека в гробу и пытаясь понять, что в том изменилось за это время. Они и детьми в школе не дружили, а после виделись лишь несколько раз за тридцать с лишним лет, да и то мельком. Но Иван Кузьмич счел себя обязанным придти на его похороны. Погода была так себе, серенькая, и Иван Кузьмич не то чтобы обрадовался, но почувствовал удовлетворение, когда все закончилось. Он надел шляпу и, насколько позволяла обстановка, быстрым шагом направился к выходу. Кладбище было тем единственным в городе, что непрерывно росло и расширялось, и поэтому не удивительно, что задумавшийся Иван Кузьмич, думая, что выходит с кладбища, на самом деле шел совсем в другую сторону. Он пытался вспомнить что-нибудь о Колябине, но на ум приходили какие-то дырявые мячи, велосипеды, какие-то сопливые мальчишки, но кто из Колябин Иван Кузьмич уже не помнил. "Э-эх, годы летят! Когда-нибудь и я... тоже...", – вздохнул Иван Кузьмич. Впереди на тропинке стоял мужчина не по погоде легко одетый и смотрел на Ивана Кузьмича. "И чего уставился? Обознался, что ли?" – подумал Иван Кузьмич и вдруг узнал мужчину. "Не может быть!" – Иван Кузьмич силился сглотнуть, "Просто немного похож... очень похож... Он!!!" В другой раз он мог бы ошибиться, но сейчас Иван Кузьмич мог поклясться, что перед ним стоит тот, кого он совсем недавно внимательно рассматривал и чей гроб закопали минут пять назад. "Ты... ты... ты... ты...", – пролепетал Иван Кузьмич, поправляя зашевелившуюся шляпу, – "ты ведь... я сам... но... но... но...". Колябин улыбнулся и шагнул на встречу. Иван Кузьмич издал дикий вопль и, крича что-то бессвязное, спотыкаясь о надгробия и ломая венки, побежал прочь. Он постоянно слышал за собой топот, треск, чье-то тяжелое дыхание, несколько раз его кто-то хватал за полы плаща, но каждый раз это оказывались кусты или ограды. Наконец, обессилевший Иван Кузьмич добежал до шоссе и пробив насквозь ветхую ограду кладбища, вылетел на дорогу. Проезжавший автомобиль только добавил скорость, когда ему навстречу со стороны кладбища кинулся человек в порван ном, грязном плаще, без шляпы и со всклоченными волосами. Иван Кузьмич резко оглянулся. Никого. "Чего это я, с ума сошел, что ли? Да нет, ведь видел же, своими глазами видел", – и Иван Кузьмич, утираясь рукавом и постоянно оглядываясь, прихрамывая побрел по шоссе.

Семеныч несколько раз, чертыхаясь, чиркнул спичкой о коробок и, зажгя огонь, с блаженством затянулся. Тихо (как ему казалось) напевая что-то, он одел очки и сел у окна. На улице серый облезлый кот с достоинством прогуливался между деревьями и делал вид, что клевавшие что-то голуби его ничуть не интересуют. В прихожей загремели ключи. "Принес ее нечистый!" Семеныч выкинул цигарку в форточку и помахал ладонью, разгоняя дым. Но его старуха, вбежавшая (что за ней лет двадцать не наблюдалось) в комнату, даже не заметила табачного запаха. "Ты, дед, только послушай! Сидишь тут, как пень, и не о чем не слыхал!" Не дав Семенычу как следует обидеться на "пня", бабка продолжила: "Мне сейчас Антониха рассказала... Ведь знаешь Антониху из второго подъезда?" – дед не знал, но важно кивнул, – "так вот она вчерась мужа своего покойного видала! Ночью проснулась, а он на стуле сидит! А ведь лет десять, как схоронила! Она бежать, а не может! А он к ней все тянется, сказать что-то хочет. Антониха с перепугу в шкаф залезла, дверь перекрестила, да так до утра и тряслась тама. А утром в щелочку глядь – нет никого. Она вот с утра в церкву сходила, свечку поставила – небось, поможет. А бабки говорят, что это все оттого, что на чертовой горке черти шабаш устраивают, на той неделе там огни какие-то видали!" "Тьфу! Сама дура и бабки твои дуры! Делать нечего, вот чепуху и мелят. И я дурак, уши развесил! Щас вон футбол кажут, а я тебя слушаю!" "Нехристь ты был, нехристь и есть! Все черта поминаешь – вот припекут тебя сам ого рогатые, посмотрю я на тебя!" Семеныч плюнул и, махнув рукой, пошел включать телевизор. – Я понимаю, капитан, что несерьезно это все. Вернее, сейчас кажется несерьезным. А тогда я, признаюсь, струхнул порядком. Понимаете, сын-то у Нины Ивановны уже год как разбился. А тут прибегает она ко мне, бледная вся, слова толком сказать не может. Я ее успокаивать, а она на дверь показывает. Я посмотрел... Двери у наших квартир, значит, напротив, моя-то открыта, а у нее в дверях Игорь стоит, сын ее, значит. Тут я чуть не упал, пошатнулся, значит, гляжу опять – нет никого. Наверное, надо было не к вам, а к врачу, так ведь двое сразу не могут, значит, с ума сойти. Да и не знал я, чего она испугалась, а ведь увидел то же, что и она. – Да нет, Валерий Павлович, правильно вы к нам обратились. Дело в том, что не первый это случай. Только вы это не говорите никому, незачем зря людей пугать. Есть подозрение, что кто-то специально переодевается и пугает. То ли ограбить хотят, то ли просто хулиганят сдуру. И слухи пускает, мол, не Чертовой горке завелся кто-то. В общем, не беспокойтесь, разберемся во всем, обязательно разберемся. А вам спасибо за информацию, пригодится.