Текст книги "Яна (СИ)"

Автор книги: Вадим Воинроз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Яна – это то, над чем я сейчас усиленно работаю. Это черновик. Выглядит как самостоятельная история, но по замыслу является частью большего. Как получится – покажет время. Это драма. Местами жесткая, местами социальная. Герои будут страдать от первой главы и до последней. Пытаюсь создать атмосферу. Будут присутствовать откровенные сцены. Всем слабонервным и впечатлительным – не читать, идите мимо. Здесь не будет фей, единорогов и большой любви. Это история Яны. История мученицы. История грешницы. «Нежная и хрупкая девушка. Утонченное создание. Какое у нее могло быть будущее? Чем сейчас увлекаются ее бывшие подружки? Мальчиковые бойзбенды, свидания под ручку, обжимания в подъездах и парках. Клятвы в вечной любви, длящейся пару недель от силы. Пижамные вечеринки, нон-стопы в кино, ночевки у подружек, забеги в ночные клубы, полуночные дискотеки, опен эйры, фестивали, сотни песен у костра под гитару и сотни рассветов встреченных на набережной... Первый поцелуй, неловкие взгляды с провожающим у подъезда... Чем еще запоминается молодость? Чем запомнится ее юность? Что у нее есть? Ничего, кроме себя самой, сестры и умирающей матери.»

Воинроз Вадим

Воинроз Вадим

Яна (общий файл)

Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на неё камень.

(Ин. 8: 7)

ЯНА.

1

Мама

"Как стремительно всё изменилось – не осознать,

Расплываются буквы, никак не отыщется смысл.

Как невидимый айсберг, внезапно возникший из тьмы,

Как в гигантской воронке, влекущей до самого дна...

И захочется сдаться далёкому зову сирен,

Подчиниться, принять неизбежность, забыться, уснуть,

Чтоб не видеть реальности, давшей пугающий крен

И фатально растущую, скрывшую звёзды волну..."

Школьный звонок, резкой пронзительной трелью заставил Яну вздрогнуть и оторвать стержень шариковой ручки от листа в клеточку, где ровными линиями создавался абстрактный узор под недописанной алгебраической формулой.

Вздохнув, Яна убрала кулак, на который упиралась последние двадцать минут, и который оставил не менее абстрактные узоры на ее щеке. Остальные одноклассники открыли дневники, а самые ленивые записывали номера домашних упражнений в тетрадь.

Девушка сложила общую тетрадь и шариковую ручку себе в сумочку – единственные ее учебные принадлежности сегодняшнего дня на все шесть уроков и громко отодвинув стул встала и пошла к выходу из класса.

Одноклассники наблюдали за ней привычным удивленным взглядом, каждый из них втайне надеялся, что именно сейчас, терпение учителя надорвется и испражнится зловонным гноем в виде долгожданного скандала с нерадивой ученицей.

Кто-то мог назвать это поведение толерантностью, кто-то жалостью... Плевать на учителей. Яна знала, что она просто должна посещать школу. Она знала, что сдаться и забить на все сейчас, в одиннадцатом классе, нельзя. Университет теперь был для нее не то чтобы мечтой, скорее детской фантазией, вполне осуществимой, но не настолько, чтобы ставить теперь это на первое место и надрываться до последнего пота, чтобы туда поступить. Для нее это было не важно. Она верила, что знаний, полученных до одиннадцатого класса, ей вполне хватит, чтобы набрать необходимый минимум на ЕГЭ и получить аттестат о полном среднем образовании. Что делать дальше, после школы, она решит сама.

Миновав дверь класса, она влилась в поток младшеклассников, который бурным ручьем потянул ее по узкому коридору в сторону столовой, рядом с которой была лестница на первый этаж к гардеробу и выходу.

Яна уже почти достигла входной двери, как с улицы зашла ее классная руководительница – Светлана Владимировна, которая, видимо, проводила очередной урок биологии на пришкольном участке с учениками девятого "Б" класса, который пчелиным роем стоял у нее за спиной и возбужденно гудел.

Светлана Владимировна остановила ее за плечо и напомнила, что сейчас должен состояться классный час по поводу выпускного. Яна не стала спорить или возмущаться, лишь понуро развернувшись проследовала в обратном направлении на второй этаж к своему классу, где заняв свое привычное место, направила свой условно внимательный взор в сторону доски.

Когда прозвенел звонок, остатки учеников, с усердно работающими челюстями, утилизируя оставшиеся мучные изделия буфета, неохотно вваливались в класс и проходили на свои места, подгоняемые звонкими криками классной руководительницы, которая начинала сбор своего стада из дымящихся табачным дымом туалетов и заканчивала почти воинственным кличем у входа в кабинет. Последний ученик зашел в класс, и Светлана Владимировна начала обсуждение, которое норовило перерасти в бесконечные крики и споры, но зная нрав классной руководительницы, ученики поспешно замолкали и старались излагаться более конструктивно.

Яна отвела взгляд от доски и стала смотреть в окно. Яркое весеннее солнце изо всех сил топило снег на крышах, заставляя капель чуть ли не артиллерийскими снарядами барабанить по облезлым металлическим подоконникам. Скоро потекут ручьи, в которых она так сильно любила в детстве запускать кораблики в виде пробок из-под бутылок. Ее корабликом всегда была рыжая крышечка из-под "Фанты". Мама всегда ее ругала, когда она приходила с мокрющими ногами домой и приносила с собой в резиновых сапогах горсти талого снега. Мама...

Глаза просто закрылись и Яна прикусила губу. Сильно, но не до крови. Физическая боль отрезвляет, заставляет отвлечься.

Сосед по парте толкнул ее по плечу. Яна отвлеклась от мыслей и вернулась в действующую реальность.

Все стекались к учительскому столу, образовывая несвязную очередь, в которой ученики сдавали деньги на выпускной под запись в учительском блокноте.

Яна подумала, что классный час завершен, и ее присутствие больше не требуется. Встав, она пошла к выходу из класса.

Ее снова заметили и провожали взглядами. Ее бывшая лучшая подруга – Лена Астахова, окрикнула ее по имени. Яна остановилась, уже держась за ручку двери, и обернулась, ожидая продолжения. Но вопреки ожиданиям, воцарившаяся тишина тяжелой ватой заложила уши.

– Ребята, давайте поможем, ну? – обратилась ко всем Лена. – Ну мы же все вместе почти с первого класса, кто-то с пятого, кто-то с десятого, не чужие же ведь! Десять лет от звонка до звонка, давайте отметим все вместе! Янка, она же своя! Там если на всех разделить, то по двести рублей с человека получается!

Класс одобрительно загудел, лишь Светлана Владимировна молча и очень внимательно смотрела на Яну.

Яна крепко сжала ручку двери, после чего развернулась обратно и толкнула дверь от себя.

Лена окрикнула ее снова по имени и бегом подбежала к ней и потянула ее за рукав, ожидая от нее не то одобрения, не то благодарности.

Яна развернулась вновь, уже в коридоре, прямо напротив класса и ударила ладонью по щеке Лены. Звонкий хлопок разнесся эхом по всему этажу. Весь класс замер. Бомба уже взорвалась, воспаленный и набухший нарыв, из гноя и крови вырвался наружу, вот только этим нарывом была она, а не окружающие ее люди.

В глазах Лены блестели слезы, она не понимала, за что ее ударили. В ней боролись стихии гнева и обиды, которые сливались воедино и все никак не могли определиться как называется то чувство, в которое они превратились, смешавшись.

– Думаешь, я не хожу в столовую и буфет от того, что у меня нет денег? Думаешь, я похудела от того, что у меня дома нечего есть? Думаешь, что с тобой я перестала гулять и ходить по магазинам и кино, потому что мне нечем за себя заплатить или мне стыдно за то, что я хожу в обносках уже целый год? Ты думаешь, что я не могу заплатить эти пять тысяч рублей, потому что я нищая и у меня нет в семье ни копейки, так? Так, я спрашиваю?!

Яна обвела глазами весь класс.

– Вы задолбали меня своими жалостливыми взглядами! Что, всем так хочется пожалеть бедную, нищую и голодную девочку?! Кинуть подачку как бездомной собаке? Что бы просто вам не было стыдно, не съедала совесть, что вы ничего не сделали? Зарубите себе на носу, что ни вы, ни кто-либо еще, ничего не сможет сделать. Я ваша чума, ваш стыд, ваша опухоль, и уж простите, я такой стала не намеренно! Но давайте потерпим друг друга еще чуть-чуть, и распрощаемся навсегда! У меня есть деньги, чтобы пойти с вами на выпускной, но неужели в ваших куриных мозгах способна родиться мысль, что я хочу веселиться и танцевать? Неужели вы думаете, что мне нужно именно это?! Я не просила вас о помощи и сейчас не прошу! Просто оставьте меня в покое! Не звоните мне, не пишите смс, не спрашивайте как дела и не нужно угощать меня вашими пиццами и чебуреками из столовой! У меня есть эти гребанные деньги, эти бессмысленные бумажки, каждой копейкой которой я дорожу... потому что я знаю, наступит день, когда я приму то, что это была бесполезная борьба... что нет таких денег на свете, их просто не кому заплатить, чтобы победить смерть или купить жизнь! Я просто боюсь того чувства вины, тогда, когда смерть уже придет... когда посмотрев в зеркало я стану винить себя за то, что какой-то потраченной на себя копейки мне не хватило чтобы не продлить жизнь матери хотя бы на час...

Яна раскричалась на весь коридор. Все молчали. Никто из одноклассников не смотрел ей в глаза, только Светлана Владимировна пристально смотрела на девочку и не находила слов, чтобы ответить.

Сжимая кулаки, Яна бросилась бежать из школы. Остановилась она только на крыльце, где перевела дух и спокойным шагом пошла домой по тающей весенней наледи.

Добравшись до дома и открыв ключом дверь, Яна осторожно вошла в квартиру. Ей на встречу почти сразу же вышла ее младшая сестренка Вероника с тарелкой каши в руках. Разувшись, стараясь не шуметь, девочка прошла в комнату, где на самой низкой громкости показывал телевизор мультсериалы компании "Nickelodeon".

Подобрав ноги под себя, она стала смотреть на экран телевизора, где мальчик с очень странной формой головы беседовал с однобровой девочкой.

Когда Вероника вернулась в комнату с бокалом чая в руках, Яна уже спала, свернувшись клубочком на диване. Телевизор продолжал бесшумно работать под тяжелые вдохи и выдохи, что доносились из той части комнаты, что была занавешена шторкой.

Мама...

23 сентября 20** года. Именно в эту дату смерть подошла к порогу и впервые постучалась в двери. Именно в утро этого дня, демоны обрели себя в глазах матери Яны и несколькими часами позже им дали вполне земное имя – саркома.

Диагноз читался как приговор без права на аппеляцию, кассацию или в надзорную инстанцию.

Пишут, что есть несколько стадий отчаяния, так вот самая сильная из ни – отрицание. Стадия, когда нет даже мыслей принять приговор. Судья за судьей, суд за судом, врач за врачом, клиника за клиникой оглашали приговор.

Поначалу все поддерживают, успокаивают, и это на какое-то время дарит силы, пока... пока из под пера врачей не выходит новый приговор. И вроде написаны буквы другие, и это не от слез, что застилают глаза и сдавливают легкие... кажется там не диагноз написан, а размашистым почерком слово "мертвец"...

И в этот момент приходит одиночество. Изоляция. Отчуждение. Словно это распираторное заболевание или вирус может передаться по воздуху. Окружающим не нужно спрашивать, кажется, что это клеймо. Что оно на спине или на лбу. В их глазах видна только жалость, а если всмотреться внимательней, то видишь могильный крест которые они уже заранее воздвигли. Это бесит, раздирает на клочья от гнева. Сильнее бесит бессилие.

Разменена трехкомнатная квартира на однокомнатную хрущевку. Продан автомобиль и гараж. Продана когда-то ненавистная своими заботами дача. Кредиты под грабительский процент и залог квартиры. Долги, займы... Вот так выглядит борьба с демонами в современном мире. Продано все, чтобы спасти... спасти? Покупка времени. Покупка жизни.

Химиотерапия – вот оно средство борьбы с демонами. Но казалось, они действовали сообща. Тело иссыхало, выпадали волосы, и внутренности просились на изнанку. Словно повешенная за ноги туша с которой стекала кровь. Именно так из человека и уходила жизнь.

Целью этой борьбы стало не выздоровление, теперь об этом никто и не думал. Тонны денег выставлялись на аукцион с главной целью, сорвать джекпот и получить ремиссию. И врачи обещали, у них были планы лечения.

Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Удары приходились один за другим. Говорят, можно научиться держать удар в боксе. Но жизнь покруче любого абсолютного чемпиона. Для этой ей не нужны титулы WBA или IBF. И в этот раз она лихим росчерком вынесла новый приговор. Метастазы.

Нокдаун. Последние деньги ушли на радиотерапию. Врачи опустили руки, они их только развели в сторону, так же стыдливо как отводили свои глаза в сторону. Рыцари с опустившимися клинками. Никто не присягал на верность, но каждый "сэр" обещал победу в сражении. И хоть война была заранее проиграна, ни одного сражения так и не было выиграно.

Мать Яны забрали домой. Дома и стены лечат. Но что есть дом? Прежняя квартира разменена. Отец начал пить. Вероника стала отчужденной и ни с кем кроме своей семьи не общалась. А что оставалось ей? Учеба? Ноги несли ее в школу чтобы не слышать стоны матери. Чтобы помнить, что жизнь для нее не кончается, что ей нужен этот аттестат.

Врачи уже не интересовались состоянием больной. Выписывали дежурные рецепты на дорогие препараты и болеутоляющие наркотики.

Нокаут. Демоны победили. Мать уже не разговаривала. Яна просто сидела с ней рядом и гладила по руке. Иногда что-то рассказывала, но чаще просто молчала. И этого молчания было достаточно.

Отец, приходя домой, старался не смотреть в ее сторону. Его глаза были красными. Но уже не от слез. Только от паленой водки.

И если бы не Вероника, не этот маленький смысл ее жизни... она бы уже давно... Все потому что мать заставила ее поклясться, что ни за что и никогда она не оставит ее. Словно бы она знала, предвидела, что любимый и дорогой человек отвернется, и только дети останутся ей верны. Мужчина всегда сможет найти другую женщину, а другую мать не найдешь, родную мать не променяешь.

2

Две сестры

"И только вера, сестра непонятная младшая:

То птица Феникс, то курица, падшая

Жертвой голодного повара с таймером кухонным,

Ощипана в перья, прах и пух она".

Измученные стоны матери дирижировали дрожащими руками Яны, которая судорожно пыталась отыскать в шуршащем пакете необходимое лекарство. Волнение ритмичным басом долбило по вискам разгоняя импульсы мозга, мешая даже удержать крохотную бумажку.

Разозлившись, Яна отбросила пакет и присев на корточки, открыла дверцу тумбочки и стала перебирать все внутри. Три пустых пакета, обертки старых леденцов и две сменные пасты от шариковой ручки. Хлам! Яна скомкала мусор в шуршащий полиэтилен и откинула пакет от себя.

Она резко встала, едва не подпрыгнув, и быстрым шагом прошла на кухню, где за выцветшей и сплошь порезанной ножом скатертью сидел ее отец и давил в одиночку чекушку водки.

– Где!? – требовательно выкрикнула она, нервно сжимая руки.

Отец не отреагировал, лишь продолжил методично жевать соленый огурец из банки.

– Я тебя спрашиваю, где лекарства?!

Словно устраивая дочери бойкот, отец сидел уставившись взглядом в маленький черно белый монитор на кронштейне. Телевизор транслировал очередной отечественный сериал про ментов, гордо разоблачающих преступность и действующих явно не в рамках существующего закона. Там, за кинескопом, законы свои, и добро всегда побеждает, и люди умирают только в передачах с пометкой "16+", и то после двадцати двух ноль ноль.

– Нет, – небрежно, словно голую кость собаке, бросил отец не поворачивая головы.

Яна опешила. Очередной протяжный стон боли из соседней комнаты пастухом-Посейдоном заволок глаза девочки.

– Папочка, как нет... – залебезила Яна, сменив настроение. – Ей же больно, она умирает... папочка...

Отец выдохнул, и закрыл глаза, играя желваками на скулах.

Яна осторожно дотронулась рукой до отца и того передернуло как от удара током, после чего он резко встал и грубо подвинув дочь, прошел в прихожую, не забыв захватить со стола недопитую водку.

– Папа! – закричала Яна и побежала вслед за отцом.

– Что?! – выкрикнул в ответ ее отец посмотрев ей в глаза красными глазами. – Нет больше денег! Когда уже эта сука сдохнет, наконец? Сколько можно отравлять нам жизнь? Тянет ведь за собой, ведьма! Забудь о ней, забудь и живи сама, она все равно сдохнет, остервенеет как деревенская корова! Не дай ей погубить еще и себя! Больше ни копейки не дам, не подходи, пусть подыхает, и чем скорее тем лучше!

Схватив ветровку, отец вышел из квартиры и громко хлопнул дверью. Хлопок вывел из чувства равновесия Яну. Ватные ноги надломились и тело "потекло" вниз. Анафилактический шок заглушил боль падения, которая отозвалась роем мерцающих мушек перед глазами. Уши заложило звоном, заглушая все иные звуки. Короткие секунды полной апатии. Ее словно отключили от собственных мыслей и чувств. Забвение продлилось недолго.

Надрывный плач сестры, переходящий в рыдания, привел ее в чувство. Приподнявшись Яна увидела Веронику стоящую в дверях и плачущую навзрыд.

– Все хорошо, – полушепотом, полухрипом произнесла Яна и, протянув руки, обняла сестру.

Вероника уткнулась со всей своей силой ей в плечо и стала всхлипывать. Яна крепко сжимала сестру пытаясь унять детскую дрожь. В ее глотке словно застряло яйцо, которое норовило вылезть наружу.

Она должна сдержаться. Она не должна сейчас расплакаться и показать слабость. Ради Вероники она должна быть сильной. Хотя бы в ее глазах.

Слезы предательски потекли из глаз и Яна зажмурила веки. Очередной стон матери, громче прежних, донесся из комнаты.

Успокоив сестру, Яна прошла в комнату, где из шкафа достала маленькую шкатулку. Быстро одевшись, девушка выбежала на улицу. Во дворе она заметила отца, который продолжал распивать водку с соседями по дому за деревянным столом на лавочке. Отец даже не посмотрел в ее сторону.

Пройдя через две улицы, она нашла нужную дверь на первом этаже пятиэтажного панельного дома. Красивая полиграфическая вывеска с гордым названием "ЛОМБАРД" скрывала истинную личину комиссионного магазина.

В помещении было пусто. Витрины огорожены решеткой. В глубине помещения, уже там, за витриной она увидела приемщика. Постучав в маленькое окошко, к ней подошел молодой парень лет двадцати семи и поинтересовался что ей нужно.

Яна достала из сумки шкатулку и протянула ее в окошко.

Парень взял шкатулку и открыл, после чего почти сразу же закрыл и вернул.

– Мы краденое не берем, – ехидно, с издевкой, произнес он.

– Я не украла! Честно! Это все мое! Возьмите хоть что-нибудь, это же золото, не бижутерия, с камнями, там, есть серьги с сапфиром и изумрудами! – Яна открыла шкатулку и начала доставать и показывать.

– Паспорт есть? – осведомился у нее парень?

Яна кивнула и достала из сумки свой документ, протянув его молодому человеку.

Приемщик открыл паспорт, довольно хмыкнул и небрежно бросил обратно.

– Будет восемнадцать, приходи. Там и золото подорожает.

– Но как так... какая разница сколько мне лет?

Парень закрыл окошко и уже потерял к ней всякий интерес.

Яна со злостью пнула ногой витрину. Стекло задрожало.

Приемщик вернулся и открыв окошко начал брызгать слюной:

– Ты совсем дура что ли? А ну вали отсюда, пока я тебя за волосы отсюда не выволок!

Яна спрятала шкатулку и паспорт в сумку, и быстро вышла из комиссионного магазина.

Перебирая в голове варианты, Яна сразу отмела идею продажи украшений своим знакомым, да и никого, кто бы мог купить, на ум не приходило. Оставалось попытать счастья в других ломбардах, но после первого неудачного захода в ее душе закралась мысль, что и в остальных эффект ее прихода будет аналогичен.

Просить кого-то на улице сдать украшения вместо нее было опасно, ее могли просто обворовать да и вряд ли бы кто согласился оставлять свои паспортные данные на возможно краденное имущество, а переубеждать прохожих в обратном, почти не имело смысла.

Яна решила попытать счастья в последнем, как ей казалось, варианте, она отправилась на рынок радиотоваров. Каждый в городе знал, что в скромных и пошарпанных палаточных лотках принимают краденные, вещи и торгуют ворованными телефонами. Наверняка такие рынки есть в каждом городе. Крытый павильон встретило ее полупустыми прилавками, многие уже сворачивали свою деятельность, доедая заветренную шаурму и допивая холодный кофе.

Продавцы антиквариата, монет, телефонов лениво, скорее дежурно приглашали ее что-нибудь купить. Яна заметила неподалеку мужчину с большим плакатом, который висел на его шее. Информация таблоида гласила, что он скупает золото, обменивает валюту дает в долг до десяти тысяч рублей. Яна подошла и без вводных слов спросила возьмет ли он золото.

Мужчина пожал плечами, и попросил показать, что есть. Яна достала шкатулку и открыла ее. Мужчина протянул руку и Яна инстинктивно отдернула ее от грязной руки и напоролась на удивленный взгляд, после чего с опаской все же разрешила рассмотреть украшения.

Мужчина достал из кармана лупу, рассмотрел пробы на каждом изделии, долго трогал камни, после чего назвал свою цену в три тысячи рублей. За все.

Яна охнула от возмущения, здесь украшений было тысяч на пятьдесят, и уж все сразу она продавать не намеривалась.

Видя ее замешательство мужчина спросил сколько она хочет.

– Хотя бы десять... – жалобно сказала она.

Мужчина отрицательно покачал головой и отошел от нее. Яна закрыла шкатулку и спрятала ее в сумку. Ноги словно вросли в асфальт и пустили корни, она не могла пошевелиться. Дрожь пробежала разрядом от щиколоток до шеи, где вырвалась из уст сдавленным не сдержавшимся всхлипом. Яна понимала, что если сейчас не вернется без лекарств, ее мать будет страдать, и она будет чувствовать на себе ее боль от каждого стона. Но три тысячи за все украшения...

Мужчина стоял и краем глаза наблюдал за девушкой, которая дрожащей рукой залезла в сумку и, достав из нее шкатулку, протянула ему.

Молча взяв протянутое, он залез в карман и протянул ей оранжевую купюру. Яна взяла деньги и под небрежный мах рукой велящий ей уходить или проваливать понуро пошла к остановке. Рука сжимала пятитысячную купюру и ей казалось что она продала нечто большее, чем семейные драгоценности. Ей казалось, что она продала часть себя, и уже никогда ни за какие деньги не сможет обратно выкупить.

В аптеке около дома, женщина фармацевт, которую уже можно было считать членом семьи, без просьб показать рецепт продала медицинские препараты и сочувствующе улыбнулась.

Дома, она уже почти насильно затолкала матери в горло обезболивающее, дозу которого каждый раз приходилось увеличивать, так как организм начинал привыкать, хотя, возможно, матери просто становилось больнее.

Ночью, в начале следующего дня, с громким грохотом в квартиру вернулся отец. Облокачиваясь о стену, он прошел в зал, не разуваясь, и застал Яну уснувшей возле матери. Его пьяный взгляд усталым вражеским наводчиком блуждал из стороны в сторону наводя фокус, после чего, он ухмыльнулся, поднял упаковку только что купленных Яной лекарств.

– Откуда? – спросил он, пьяно улыбаясь и вертя в руках упаковку.

Из его открытого рта вырвалось зловоние, смешанное с кислым запахом перегара, от которого могло защипать глаза.

– Отдай! – потребовала Яна и протянула руку, но отец звонким, как хлыст, шлепком ударил ее по руке.

– Я спросил, откуда это у тебя! Я не давал тебе денег! По карманам лазила? – раскатистый хриплый бас нарастающей громкостью разрезал ночную тишину.

Яна кошкой вцепилась в руку отца пытаясь вырвать упаковку лекарств, но большая ладонь сжалась в кулак и в тот же миг Яна ощутила сильную оплеуху на своей щеке. От удара она опустилась на колени и, зажимая ладонью ушибленную щеку с глазами полными слез и ненависти воззрилась на отца.

Словно упиваясь своей победой над дочерью, он схватил кулек с купленными лекарствами, и резко развернувшись, чуть ли не бегом, побежал из комнаты. Яна сразу же бросилась за ним и догнала его уже в ванной комнате, где он высыпал все содержимое в унитаз и нажал кнопку слива.

– Ненавижу!!! – закричала чтобы сил девочка и стала молотить кулаками спину отца.

Отец развернулся, схватил дочь за волосы и отдернул от себя. Яна схватилась за его руку, но он резко повел ее в сторону и вниз, она оказалась на полу, визжа от боли.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!!! Ты слышишь?! Будь ты проклят!!! Она бы никогда, НИКОГДА!!! Лучше бы на ее месте был ТЫ!

С последним словом Яна получила удар ногой в грудь и по ребрам. От удара сдавило дыхание, она стала задыхаться.

Отец опустился рядом с ней на колени и, открыв рот, забрызгал ей лицо своей слюной, изрыгнув из себя очередную тираду:

– Я не позволю тебе воровать, дрянь! Я не позволю очернять мое имя! Мою фамилию! Я лучше сам тебя утоплю, в унитазе, дрянь! Как же вы мне все надоели! За что мне такое наказание! Лучше бы вас не было! Лучше бы вы все подохли!

Яна уже не сдерживала рыдания. Загнанный маленький зверь, она отказывалась сдаваться, царапая руку отца.

– У кого деньги украла, тварь? Говори!

– Ни у кого! Я мамино золото продала!

– Что? Что ты сделала? – опешив, отец даже отпустил дочь, и тяжело выдохнув, сдела пару шагов назад.

Яна сжалась в комок и плакала. Только сейчас, через свои рыдания она услышала, как рядом плачет ее маленькая сестра, стоя в коридоре в обписанных колготках.

– Ни копейки... – процедил отец, – Больше ни копейки не получите. Либо сдохнет ваша мать, либо вы от голода. Молитесь, чтобы первое случилось быстрее. – После этого отец ушел на кухню и запер за собой межкомнатную дверь. Уже из-за двери раздался его крик, – Если хотя бы одна ложка еще пропадет из дома, задушу всех троих!

В груди было больно. Болел и синяк и грудь. И легкие разрывались от истеричных рыданий. По телу колотила дрожь. Тошнотворный комок подкатывал все ближе омываясь вкусом соленых слез.

Вероника подбежала к сестре и обняла ее. Яна не могла найти в себе силы, чтобы показать пример сестре и перестать плакать. Она была опустошена. Раздавлена. Уничтожена. Не было сил ни встать, ни разжать руки. Хотелось продолжать жмуриться и не открывать глаза. Не открывать глаза больше никогда. Исчезнуть...

Сон окутал их покрывалом прямо на полу прихожей, на облезлом деревянном полу. Холодные, промокшие от слез и мочи, обнявшись друг с другом, две сестры уснули, получив свою порцию обезболивающего в виде сна.

3

Фред и Меркури

"Мой город – конура для злых собак,

Мне стал чужим,

Над головой висит дорожный знак.

Иду сквозь дым

Мои друзья меня не узнают,

Глядят в глазок.

Стальные двери берегут уют

От грязных ног.

Я в незнакомом городе одна.

А где мой дом?

Теперь на этом месте лишь стена,

И в ней пролом,

Стою, облокотившись на забор,

Лицом к стене,

Наверно все, что было до сих пор,

Приснилось мне.

В витрине я рассматриваю то,

Что стало мной,

Безумный взгляд, измятое пальто,

Не тот покрой.

Мне вслед кричат чужие имена

Скрипят окном,

Я в незнакомо городе одна

Все было сном...".

Мелкая изморось, последним плевком зимы в лицо, подлой сыростью просачивалась в нити повидавшего виды пальто. Гулкий вой ветра загнал Яну на раздробленную лестницу подземного перехода с тусклыми желтыми лампами. Ежась от холода и переминаясь у стенки, она недоверчиво спустилась вниз и остановилась у стены.

Глаза рассматривали трещины на бетонном полу, в которых забилась шелуха от семечек и старые окурки. Сил поднять голову не было.

Денег не было. Отец уже несколько дней не появлялся дома. Ей пришлось занимать у соседей еду. Хлеб, сосиски... занимать у соседей денег она не осмелилась. Один раз соседка с нижнего этажа, бабушка Надя принесла им небольшую кастрюльку со щами из квашеной капусты и грибами. Яна готова была упасть ей за это на колени.

Матери становилось хуже. Два дня она провела в кошмарных муках, не приходя в сознание, пока соцработник из фонда поддержки больных раком не принес лекарства и обезболивающие по социальной программе.

Лекарства были отечественными и не из дорогих, аналоги, с огромным перечнем побочных эффектов. Выбирать не приходилось. Лекарств должно было хватить на неделю. Соцработник пояснил, что следующую порцию медикаментов стоит ожидать не ранее чем через два месяца.

Через неделю и два дня, когда лекарства уже закончились, боли матери стали нестерпимыми, вся квартира заполнилась ее стонами. Мать увезли в больницу в стационар. Срочно нужны были лекарства. Болезнь прогрессировала. Фонд поддержки больных раком выделил деньги на лекарства, но их должно хватить на пару недель, максимум месяц, это если урезать дозу и заставить мать страдать.

Яна точно знала, что столько времени у нее нет. Учеба в школе отошла на второй план, нужно было достать денег. Она обошла все близлежайшие магазины и кафе. Никто не хотел брать на подработку несовершеннолетнюю. В грузчики, по понятным причинам, она податься тоже не могла. Тогда она пошла на почту, но там не было даже мест для разноски бесплатных газет. В расклеивании объявлений ее тоже никто не ждал. Один день проработала раздавая флаеры возле сети быстрого питания японской кухни. Под конец дня, когда она вернулась замерзшая за деньгами, женщина, которая ее нанимала, отказалась платить. Она просто вышла на улицу, осмотрела урну и объявила, что она сама смяла и раскидала по урнам листочки.

У уставшей Яны не было сил спорить, она ушла из офиса, пробежалась по урнам, набрала сколько смогла листовок и, вернувшись в офис, бросила их на стол женщине, после чего со слезами убежала.

На утро, она не придумала ничего лучше, как уйти как можно дальше от своего района и в переходе просить милостыню. Попрошайничать около церкви она даже не хотела. Ей казалось, что Бог отвернулся от нее, и что там она точно не будет стоять с протянутой рукой у храма.

Яна сглотнула. Глоток дался с трудом. Раздавая листовки, она простыла, болело горло, говорить было невозможно, глотать тоже. Подумать об этом было легче, чем сделать. Поднять глаза и посмотреть всем этим людям в глаза. Опустив голову, она чувствовала на себе их тяжелые сверлящие взгляды. Она была уверена, что о ней думают как о малолетней беспризорнице, алкоголичке...

Сделав усилие воли, ее правая рука дернулась, но не смогла подняться. Вздохнув, она все же смогла протянуть руку вперед. Горячие слезы безмолвно потекли по щекам. Зажмурив глаза, она так и не смогла посмотреть кому-либо в лицо. Когда она наконец открыла глаза, янтарные от тусклого света капельки слез закапали на все те же трещины бетона.

Ей казалась, что она стоит совсем обнаженная, перед всеми проходящими мимо людьми... Ей так хотелось защиты... хотелось бежать со всех ног или провалиться глубоко под землю.