Текст книги "Внешнеполитические факторы развития Феодальной Руси"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Не ставила своей задачей определить влияние монгольского завоевания па Русь и появившаяся в 1850 г. работа профессора Московского университета И. Д. Беляева «О монгольских чиновниках на Руси, упоминаемых в ханских ярлыках», содержание которой довольно точно определяется в предисловии самим автором: «объяснение разных наименований монгольских чиновников и правителей, упоминаемых в ярлыках» 2.

В целом историография 30—40-х годов XIX в. характеризуется большим вниманием историков к событиям монголо-татарского нашествия, постановкой принципиальных вопросов о роли монгольского ига в русской истории и о степени влияния завоевателей на различные стороны жизни русского общества. В это время была подвергнута критике официально-монархическая концепция исторического развития Н. М. Карамзина и в ряде работ и статей, особенно в трудах революционных демократов, сформулирован передовой по тому времени взгляд на монголо-татарское нашествие и его последствия.

В. Г. Белинский в «Литературных мечтаниях» (1834 г.) называл татарское иго «сковывающим началом» в истории русского народа, которое задерживало его развитие3. Молодой Н. Г. Чернышевский в письме к родным 30 августа 1846 г. писал, характеризуя монгольских завоевателей: «Жалко или нет бытие подобных народов? Быша, и быша, яко и не бывше. Прошли, как буря, все разрушили, сожгли, полонили, разграбили и только… Быть всемогучими в политическом и военном смысле и ничтожными по другим, высшим элементам жизни народной?» Н. Г. Чернышевский правильно понимал всемирно-историческое значение борьбы русского народа против монголо-татарских завоевателей, спасшей от разгрома «европейскую цивилизацию»: «Нет, не завоевателями и не грабителями выступают в истории политической русские, как гунны и монголы, – пишет Н. Г. Чернышевский, – а спасителями, спасителями от ига монголов, которое они сдержали на мощной вые своей, не допустив его до Европы, быв стеной ей, правда, подвергнувшейся всем выстрелам, стеною, которую вполовину разбили враги» . К вопросу о регрессивной роли татаро-монгольских завоеваний Н. Г. Чернышевский возвращается в статье «Непочтение к авторам», в которой отмечает, что развитие цивилизации в России «задерживалось соседством хищнических азиатских орд: печенегов, татар» 2.

Яркую картину последствий монгольского нашествия для русских земель дает А. И. Герпен. В книге «О развитии революционных идей в России» (1851 г.) А. И. Герцен пишет: «Татары пронеслись над Россией подобно туче саранчи, подобно урагану, сокрушающему все, что встречалось на его пути. Они разоряли города, жгли деревни… и после всех этих ужасов исчезали за Каспийским морем, время от времени посылая оттуда свои свирепые орды, чтобы напоминать покоренным народам о своем господстве. Внутреннего же строя государства, его администрации и правительства победители-кочевники не трогали… Монгольское иго тем не менее нанесло ужасный удар: материальный ущерб после неоднократных опустошений привел к полному истощению народа – он согнулся под тяжким игом нищеты. Люди бежали из деревень, никто из жителей не чувствовал себя в безопасности, к податям прибавилась выплата дани, за которою при малейшем опоздании приезжали баскаки, обладавшие неограниченными полномочиями, и тысячи татар и калмыков. Именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Россия и дала обогнать себя Европе» 3.

Оценка монголо-татарского завоевания В. Г. Белинским, Н. Г. Чернышевским и А. И. Герценом была высшим достижением русской исторической науки XIX в. Буржуазная историография конца XIX—начала XX в. в этом отношении сделала значительный шаг назад.

Развитие русской историографии монголо-татарского нашествия в 50—60-х годах XIX в. характеризуется прежде всего дальнейшим расширением источниковедческой базы. Много новых восточных источников было введено в научный оборот И. Н. Березиным. В исследованиях «Внутреннее устройство Золотой Орды (по ханским ярлыкам)» и «Тарханные ярлыки, данные ханами Золотой Орды русскому духовенству» (1852 г.) он обстоятельно знакомит с этим важным видом источников. В других его работах – «Первое нашествие монголов на Россию» (1852 г.) и «Нашествие Батыя на Россию» (1855 г.) – приводятся обширные выдержки из

восточных авторов о нашествии монголо-татар на Восточную Европу (Рашид-ад-Дина', Джувейни, Ибн-Эльасира, Абулгази и др.) Выдержки из восточных авторов опубликованы И. Н. Березиным с подробными комментариями, объяснением исторических терминов, географических названий и личных имен. В примечаниях к переводам комментируются отдельные события, даются указания на степень достоверности тех или иных фактов и дат. Вместе с тем И. Н. Березин, вводя в научный оборот новые восточные источники, ограничивается объяснением текстов и не пытается сделать какие-либо выводы и обобщения. Такой же характер имеет и докторская диссертация И. Н. Березина «Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева» (1864 г.), написанная автором в плане исторического и филологического комментария.

50—60-е годы XIX в. внесли мало нового в историографию монгольского нашествия. Немногочисленные статьи, посвященные частным вопросам темы2, работы церковных авторов (в которых трактовка исторического материала, как правило, была целиком подчинена задаче восхваления церкви и духовенства) 3 и несколько брошюр из серии «Чтений для народа» 4 – вот, пожалуй, и все, что прибавили эти десятилетия к историографии нашествия.

В 70-х годах появляется ряд университетских курсов и общих статей, в которых заметны попытки оценить последствия монгольского завоевания для истории России. В 1870 г. Н. И. Костомаров в большой статье «Начало единодержавия в древней Руси» выступил против С. М. Соловьева, отрицавшего положительное влияние татарского ига на складывание «единодержавного государства». В отличие от С. М. Соловьева, Н. И. Костомаров утверждал, что «в Северо-Восточной Руси до татар не сделано никакого шага к уничтожению удельно-вечевого строя» и только в татарском «рабстве Русь нашла свое единство, до которого не додумалась в период свободы». В целом, по мнению Н. И. Костомарова, «татарское завоевание дало Руси толчок и крутой поворот к монархии», которая и наступила в результате ослабления Золотой Орды и «перехода верховной власти к великому московскому князю» .

Тезис Н. И. Костомарова о решающей роли татарского ига в ликвидации «удельно-вечевого строя» и складывании «единодержавия» получил в дальнейшем широкое распространение в русской буржуазной историографии.

Несколько по-иному подходил к оценке монголо-татарского завоевания Руси К. Бестужев-Рюмин. В своем курсе «Русской истории» (который имел в основном компилятивный характер) К. Бестужев-Рюмин пытается примирить противоположные оценки роли монгольского завоевания, упрекая С. М. Соловьева за недооценку, а Н. М. Карамзина и Н. И. Костомарова за преувеличение влияния Орды на складывание русской государственности. Известный интерес представляет разделение К. Бестужевым-Рюминым татарского влияния на Русь на «прямое» и «косвенное» (в смысле задержки культурного развития России и ее отрыва от западноевропейской «цивилизации»); именно «косвенное влияние» татарского ига К. Бестужев-Рюмин считал основным2.

В 1873 г. с полемической статьей по вопросу о татарском влиянии на русскую историю выступил В. И. Кельсиев, который протестовал против утверждений о неспособности русских к самостоятельным историческим действиям, против преувеличения иноземного, и в особенности татарского влияния на Россию, критиковал историков, которые Русь «приняли за «tabula rasa», на которой всякий, кому не лень, могли производить что угодно». В. И. Кельсиев писал, что татарское влияние на русскую жизнь было незначительным. «Заимствовав от татар, или, по крайней мере, через татар, многие слова, – писал В. И. Кельсиев, – мы вовсе не заимствовали от них ни быта, ни цивилизации» 3.

Однако интересная статья В. И. Кельсиева не могла нарушить основной тенденции буржуазной историографии второй половины XIX в. – стремления преуменьшить разрушительные последствия монгольского завоевания и найти «положительное влияние» татар на русскую историографию. Историк русского права И. Д. Беляев в «Лекциях по истории русского законодательства» (1879 г.) прямо утверждал, что монголо-татары «подготовили многое для будущего торжества самодержавия»: они способствовали ликвидации различий между «дружиной» и «земщиной», усилению отдельных князей; в условиях монголо-татарского ига князь, собиравший ордынский выход, стал «ближе к народу» и получил «большую власть» над своими подданными 1.

Очень большое значение придавал монгольскому влиянию и другой историк русского права – Ф. И. Леонтович. Он считал монгольское право «двухвековым мостом», при помощи которого русские шагнули «от мира к государству», причем монголо-татары принесли Руси много новых «политических и социальных институтов»: систему приказов, тарханы, крепостничество, местничество, кормление и т. д. По мнению Ф. И. Леонтовича, даже «Соборное уложение 1649 года напоминает «Великую Ясу» Чингиз-хана с ея страшными наказаниями»! 2.

Из других работ этого времени можно упомянуть новое, значительно дополненное издание книги М. И. Иванина «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингиз-хане и Тамерлане» (1875 г.), статьи О. Миллера «О древнерусской литературе по отношению к татарскому игу» 3 и Е. Е. Голубпнского «Порабощение Руси татарами и отношение ханов монгольских к русской церкви», в которых опровергалось утверждение церковных авторов о якобы «патриотической» роли церковников в период нашествия монголо-татар, а также работы украинских историков И. Левицкого и М. А. Максимовича. И. Левицкий утверждал, что монголо-татары нанесли украинским землям такой страшный урон, что «после татарского нашествия Украина стала пустынею» 4. М. А. Максимович, наоборот, считал, что «гиперболические выражения летописей не следует понимать в буквальном смысле», и после нашествия на Украине «осталось население столь значительное, что для князей было кем воевать и соседей, и друг друга» 5. Справедливо выступая против националистической теории М. Погодина об утрате Киевской Русью после нашествия Батыя своего коренного населения и последующем заселением ее «новопришлым народом из Карпатов», М. А. Максимович недооценивает разрушительные последствия нашествия8.

80—90-е годы XIX в. мало внесли в историографию монгольского нашествия. В единственном общем курсе этого времени – «Истории России» Д. Иловайского (1880 г.) – не содержится никакой оценки монгольских завоеваний; раздел второго тома «Истории России», посвященный нашествию Батыя, представляет собой простую компиляцию. Немногочисленные статьи, вышедшие в 80-х – начале 90-х годов, касались преимущественно частных вопросов монгольского нашествия 1.

Попытку обобщить итоги исследования последствий монгольского завоевания для Руси сделал М. И. Сагарадзе в лекции «Влияние монгольского ига на Россию» (1891 г.). Однако вместо «установления одного общего взгляда относительно вопроса о влиянии монгольского ига на различные стороны русской жизни» у него получилось эклектическое соединение взглядов историков различных направлений, причем влияние Н. И. Костомарова с его теорией разрушения татарами «удельно-вечевого строя» проявилось наиболее отчетливо 2.

Русская буржуазная историография периода империализма не внесла ничего принципиально нового в исследование монголо-татарского нашествия на Русь. Наиболее значительное историческое сочинение начала XX в. – «Курс русской истории» В. О. Ключевского – в оценке монголо-татарского завоевания продолжает наметившуюся уже в историографии конца XIX в. тенденцию «положительного влияния» ига па образование русского централизованного государства. «Власть хана, – пишет В. О. Ключевский, – давала хотя признак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей… Гроза ханского гнева сдерживала забияк, милостью, т. е. произволом, хана не раз предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода III запутывать дела своей земли» 3. Для В. О. Ключевского была характерна недооценка разрушительных последствий нашествия, игнорирование тех новых условий, в которые были поставлены русские княжества монгольским завоеванием. Не случайно в многотомном «Курсе русской

Ярослава до конца XIV столетия, 1891, стр. 458–459). Эти же положения повторяет М. С. Грушевский и в своей более поздней работе «Очерк истории украинского народа» (СПб., 1906).

истории» не нашлось даже места для описания событий нашествия Батыя'.

В двух других общих курсах русской истории – «Русская история в очерках и статьях» под ред. М. В. Довнар-Запольского и «Русская история» Д. И. Багалея – оценка монголо-татарского ига очень противоречива и эклектична. Автор очерка «Русское общество и татарское иго» в истории М. В. Довнар-Запольского С. К. Шамбинаго отмечал, что татарское завоевание привело к «огрублению нравов», «полнейшей замкнутости Руси» и упадку культуры, но одновременно признавал за татарами определенное положительное влияние на складывание русской государственности. «Не без влияния татар, – писал С. К. Шамбинаго, – явилось изменение княжеской власти» 2. Оценка татарского владычества Д. И. Багалеем носит эклектический характер «многих факторов»; «татары оказали сильное влияние на политический быт древней Руси…, – писал Д. И. Багалей, – главным образом (татарское владычество. – В. К.) отразилось на характере великокняжеской власти, которая перешла мало-помалу во власть царскую», что было «положительным» моментом. Но одновременно татарские погромы имели «чрезвычайно печальные экономические последствия для населения», и «татарское иго задержало на некоторое время культурное развитие русского народа» 3.

С другой стороны, С. Ф. Платонов в «Лекциях по русской истории» называл монгольское иго лишь «случайностью в нашей истории» и считал, что обе «стороны» влияния татарского ига – и «влияние на государственное и общественное устройство», и «влияние на культуру» – были ничтожны. «Мы можем рассматривать внутреннюю жизнь русского общества в XIII веке, – писал он, – не обращая внимание на факт татарского ига». Единственное значительное последствие татарского владычества С. Ф. Платонов видел в том, что оно привело к «окончательному разделению Руси на две половины: на Северо-Восточную и Юго-Западную» 4.

Примерно так же расценивает влияние монголо-татарского завоевания Н. Рожков. Он писал, что татарское влияние «не было велико, и в тех случаях, когда проявлялось, лишь дополняло собою ряд других, внутренних воздействий…, было в сущности явлением внешним, поверхностным». Даже задержку экономического развития России из-за «татарских погромов» не следует, по мнению Н. Рожкова, преувеличивать, так как наблюдавшееся в период ига усиление торговли с востоком «служило одной из предпосылок зарождения товарного хозяйства в удельной Руси». В социально-политическом смысле влияние татар Н. Рожков видит в том, что иго «содействовало закрепощению масс» и «укрепляло власть московских царей, способствовало собиранию Руси Москвой» .

Единственная специальная работа по истории монголо-татарского ига на Руси – книга Д. И. Троицкого «Русь в монгольский период» – представляет собой популярный очерк, не содержавший нового фактического материала и, по существу, не дававший никакой оценки монголо-татарского завоевания2. Не пытался оценить влияние монголо-татарского нашествия на русскую историю и М. Дьяконов в «Очерках общественного и государственного строя древней Руси». Он ограничился лишь констатацией факта существования в историографии «двух направлений» – сторонников решающего влияния татар на складывание «единодержавного государства» и историков, «не придающих монгольскому игу решающего значения» 3. Немногочисленные статьи этого периода, касающиеся монголо-татарского нашествия на Русь, не вносили ничего принципиально нового в историографию нашествия (статьи Н. И. Веселовского, П. Н. Голубовского, С. Смирнова, Ф. Сурина-Массальского и др.).

В начале XX в. продолжалась публикация источников, связанных с историей монголов и монголо-татарского завоевания Руси. В 1907 г. В. О. Поповым были опубликованы «Яса Чингиз-хана» и «Уложение монгольской династии Юань-чао-Дянь-чжань» 4.

В 1911 г. появились в переводе Малеина «Путешествие в Восточные страны» Рубрука и «История Монголов» Плано Карпини. В 1914 г. А. И. Иванов подготовил к изданию ценную подборку китайских источников «Походы монголов на Россию по официальной китайской истории Юань-ши» 5. Однако восточные источники, опубликованные в это время, не были использованы буржуазной историографией; даже ссылок на ценнейший сборник арабских материалов В. Тизенгаузена, изданный в 1882 г., почти нет в работах русских буржуазных историков периода империализма.

В целом для русской буржуазной историографии периода империализма характерно отсутствие новых идей в освещении истории монгольского завоевания, возвращение к теории «решающего влияния» татарского ига на формирование русской государственности, преуменьшение разрушительных последствий татарских погромов. В ряде работ историков этого периода оценка монголо-татарского нашествия на Русь и его последствий вообще отсутствует (Д. И. Троицкий, М. Дьяконов) или представляет собой эклектическое объединение взглядов предшествующих исследователей (Д. И. Багалей, С. К. Шамбинаго).

Подводя итоги развития русской дореволюционной историографии монгольского нашествия, можно отметить, что русские дореволюционные историки накопили значительный фактический материал о завоевании монголо-татарами русских княжеств, сделали ряд ценных наблюдений и интересных выводов по частным вопросам темы и источниковедческому анализу документов. В русской буржуазной историографии периода империализма наблюдается отход от многих правильных положений, выработанных историографией середины XIX в. (особенно в трудах революционных демократов), тенденция к преуменьшению разрушительных последствий татарских погромов и стремление отыскать «положительное влияние» завоевателей на русскую историю (в вопросе о складывании единого русского государства). Источниковедческая база русской дореволюционной историографии монгольского нашествия была недостаточной; мало использовались восточные источники, почти не привлекался к исследованию археологический материал. Можно вполне согласиться с оценкой состояния историографии нашествия, сделанной в 1913 г. К. А. Стратонитским: «Ни в одной книге, ни в одной статье, где рассматривается та или другая сторона нашей жизни хотя сколько-нибудь с исторической точки зрения, не обходится без упоминаний о татарах, татарщине, татарских обычаях… А между тем, едва ли можно указать на какой-либо другой вопрос в русской истории, который был бы так мало разработан, как вопрос о татарах» .

II

Система взглядов на монголо-татарское завоевание и его роль в истории Руси, разработанная русской буржуазной историографией периода империализма, легла в основу работ по этой теме белоэмигрантской исторической «школы» евразийцев. Работы историков этой «школы» интересно рассмотреть подробнее, так как многие их теории до сих пор повторяются зарубежными буржуазными авторами.

«Евразийство» было одним из наиболее влиятельных литературно-философских течений русской белой эмиграции 20-х – начала 30-х годов. Книги «Евразийского книгоиздательства» выходили в Харбине, Берлине, Белграде, Праге, Париже. В Берлине в 1923–1927 гг. издавался периодический орган евразийцев – «Евразийский временник», а в Париже – журнал «Евразийская хроника». В ряде европейских городов (Париж, Прага и др.) постоянно функционировали «евразийские» клубы и семинары.

Евразийское движение зародилось в начале 20-х годов, в обстановке глубокого кризиса русской белоэмиграции. Полным провалом закончились попытки силой свергнуть Советскую власть; Советское государство не только выстояло, но и начало успешную работу по восстановлению разрушенного мировой войной и иностранной интервенцией народного хозяйства. В самой Западной Европе под давлением трудящихся масс все громче раздавались голоса за признание Советской России, за установление с ней нормальных дипломатических и торговых отношений. В обстановке послевоенного кризиса и ожесточенных классовых боев европейского пролетариата собрались международные конференции в Генуе и Гааге, на которых советская делегация заявила о твердой решимости Советской власти проводить свою, независимую от капиталистов Запада политику, об отказе от уступок капиталистам в принципиальных вопросах. Все это создавало в рядах белой эмиграции атмосферу безнадежности и подавленности.

С другой стороны, в связи с обострением классовой борьбы в Западной Европе в среде белоэмигрантов произошло «крушение европейских идеалов»: контрреволюционная белоэмиграция уже не надеялась на активную военную помощь в борьбе с Советской Россией со стороны капиталистических государств Западной Европы, охваченных пожаром классовой борьбы.

В этих условиях идеологи контрреволюционной белоэмиграции искали какую-то «третью силу», которая могла бы победить крепнувшую Советскую власть. Поиски новых средств борьбы с Советской Россией привели к возникновению «сменовеховства» – течения преимущественно белоэмигрантской интеллигенции, которая с началом нэпа надеялась на «мирное перерождение» Советской власти и реставрацию капиталистических отношений, и «евразийства», идейная близость которых несомненна.

Выход из идейного тупика, в который зашла контрреволюционная белоэмиграция, «евразийцы» видели в теории «смены культур». Эта «смена культур», по мнению «евразийцев», должна была произойти в результате развития человеческого духа совершенно независимо от каких-либо материальных предпосылок. По утверждениям «евразийцев», «большевистская идеология», являясь разновидностью на русской почве гибнущей «западной культуры», тоже якобы переживала «глубокий кризис», а на смену ей шла «с востока» «евразийская культура», отличавшаяся «патриархальностью», «религиозным обоснованием» и в корне противоположная социализму. Согласно теории «евразийцев», в результате простой «смены культур» Советская власть в России должна была исчезнуть, а на ее месте возникнуть «евразийское государство», представляющее собой своеобразную форму реставрации капиталистических отношений.

Эта теория имела целью дать какую-то историческую перспективу контрреволюционной белоэмиграции, идейно поддержать неразоружившихся врагов Советской власти.

Свою надуманную, глубоко идеалистическую «теорию», евразийцы старались обосновать историческим материалом. «Евразийским книгоиздательством» было выпущено в 20-х годах много книг и статей по истории (книги И. Р. , Э. Хара-Давана, В. Иванова, П. И. Савицкого, Н. С. Трубецкого, статьи Я. Садовского, Б. Ширяева, С. Пушкарева и др.). Особое внимание «евразийских историков» привлекала история монголов, которым они приписывали решающую роль в формировании «евразийской культуры и государственности».

Взгляды «исторической школы евразийцев» сложились под влиянием русской дворянско-буржуазной историографии, особенно «славянофильства» и «колонизационной теории» В. О. Ключевского. Однако если русские буржуазные историки начала XX в. обогащали науку привлечением богатого фактического материала, то источниковедческая база «евразийских историков» была крайне скудной. По существу, «евразийцы» почти не привлекали для своих «исследований» источники и пользовались для иллюстрации исторических схем данными, которые содержались в работах историков прошлого. В книге евразийца Э. Хара-Давана, например, прямо говорилось, что сочинение написано «по историческим данным профессоров Ключевского и Платонова» 2.

Особенно большой шаг назад сделали «евразийцы» в методологическом отношении: евразийская «школа» отказалась даже от элементов экономического материализма, содержавшихся в работах лучших представителей русской буржуазной историографии. Преследуя глубоко реакционные цели, прозябая в обстановке идейного разложения и обреченности контрреволюционной эмиграции, «евразийцы» скатились к мистике и идеализму.

Очень сильное влияние на складывание взглядов «евразийцев» оказала книга реакционного немецкого философа-идеалиста Освальда Шпенглера «Закат Европы», появившаяся вскоре после первой мировой войны. Шпенглерианское предсказание неизбежной гибели «европейской цивилизации», его теория «смены культур», релятивизм и философский идеализм лежали в основе исторических взглядов «евразийской школы».

«Евразийцы» отрицали существование объективных законов развития общества. С. Пушкарев утверждал в своих статьях, что «общезначимых законов исторического развития не существует, ибо история имеет дело с явлениями индивидуально-неповторимыми и качественно-своеобразными». Фактором, определявшим развитие исторического процесса, «евразийцы» считали духовное развитие в различных его проявлениях. По утверждению Я. Садовского, «главным двигателем в жизни человечества является этическая область»2. В связи с этим «евразийцы» придавали религии непомерно большое значение в истории. «Религия есть совесть народа», она «должна дать русскому народу целостную методику жизни», «церковь должна воздействовать на хозяйственную жизнь страны» 3, Московское государство «представляет из себя пример государства, базирующегося на религиозности, вросшей в быт», причем сама мысль об образовании государства «родилась под влиянием и действием объединяющей народ религиозности» 4, – такими высказываниями буквально пестря, т сочинения «евразийцев».

Один из теоретиков «евразийского» движения Я. Садовский так формулировал идейно-политические цели «евразийства»: «противопоставление духовной культуры материализму, утверждение религии основой культуры, отстаивание интересов личности против гнета коллектива, нации против нивелировки интернационала» 5.

«Евразийская историческая школа» полностью игнорировала не только классовую борьбу, но и само существование классов. Анонимный автор книги «Наследие Чингиз-хана» утверждал, что в своей политике и государственном строительстве Чингиз-хан опирался не на класс, не на национальность, а на «определенный психологический тип людей», которые «честь и высшие принципы» ставили выше страха и жажды благополучия и являлись в силу этого носителями «большой и положительной идеи»6.

Об «едином туранском психологическом типе», не связанном никакой классовой или национальной принадлежностью, писал и другой евразийский историк, князь Н. С. Трубецкой7.

В соответствии с идеалистическим осмыслением общественной жизни «евразийцы» создали свою собственную схему русского исторического процесса. Полнее всего она была изложена в «Наследии Чингиз-хана», изданном в 1925 г. в Берлине «Евразийским книгоиздательством». Необходимо отметить, что изложенная в этой книге концепция являлась в значительной мере общей для историков «евразийской школы» и с появлением новых сочинений ее представителей только дополнялась и уточнялась.

Автор (под инициалами И. Р.) «Наследия Чингиз-хана» игнорировал первый период русской истории, историю Киевской Руси. По его мнению, «не только из Киевской Руси не возникла современная Россия, но это было даже и исторически невозможно», так как Киевская Русь являлась «группой княжеств, управлявшихся варяжскими князьями», и была «нежизнеспособна» . Смысл русской истории, заявлял автор «Наследия Чингиз-хана», нужно искать в другом направлении – на Востоке: «…вся территория современного СССР некогда составляла часть монгольской империи, основанной великим Чингиз-ханом», и «в исторической перспективе то современное государство, которое можно назвать и Россией, и СССР, есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингиз-ханом»2.

Это произошло потому, продолжал И. Р., что территория России представляет из себя «систему степей» от Тихого океана до устья Дуная и в географическом отношении отличается «и от собственно Европы, и от собственно Азии», являясь «особым материком, особой частью света, которую в отличие от Европы и Азии можно назвать Евразией». Эта «особая часть света» – Евразия в целом, через существование «переходных типов», не только «представляет из себя географически и антропологически единое целое, но ее можно рассматривать даже как «до известной степени самодовлеющую хозяйственную область». В силу такого единства – географического, антропологического и хозяйственного – «государственное объединение Евразии было с самого начала исторической необходимостью» 3, и народ, взявший на себя эту задачу, делал исторически прогрессивное и необходимое дело.

Таким народом, по мнению автора, не могли быть русские, болгары или хазары, ибо «народ, овладевший той или иной речной системой, оказывался хозяином одной определенной части Евразии». Только «система степей», протянувшихся по всей Евразии, связывала ее в единое целое, и «народ, овладевший системой степей, оказывался господином всей Евразии». Таким народом были монголы.

С этих исходных позиций автор «Наследия Чингиз-хана» и оценивал роль и значение монголо-татарских завоеваний в истории «Евразии»: «Чингиз-хану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, задачу государственного объединения всей этой части света»; «завоевывая Евразию и государственно ее объединяя, Чингиз-хан совершал дело исторически необходимое и осуществлял вполне реальную, самой природой поставленную историческую задачу» 4. В представлении «евразийцев» кровавое и опустошительное монгольское завоевание «было делом созидательным и для самой Евразии в конечном итоге полезным», а прославившийся своими жестокостями Чингиз-хан «выступал как осуществитель творческой миссии, как созидатель и организатор исторически ценного здания»! . «Евразийцы» забыли известные всем факты гибели под ударами монгольских завоевателей древних цивилизаций, длительную полосу упадка, которую переживали подвергнувшиеся монгольскому нашествию страны, потопленные в крови народные восстания против завоевателей, тяжкое иноземное иго, высасывавшее из покоренных народов все живые соки, замедлявшее их экономическое, политическое и культурное развитие, – историческая правда не укладывалась в их надуманную «схему».

В соответствии с трактовкой «Евразии» как единой монгольской империи, «мировой» по своему характеру, И. Р. первоначально отводил Руси роль одного из многочисленных монгольских «улусов», значение которого впоследствии неизмеримо возрастает только потому, что «Русское государство явилось наследником, преемником, продолжателем исторического дела Чингиз-хана»2. Русь сумела перенять «монгольскую государственную идею» и занять место монголов в политической системе Евразии, под непосредственным воздействием «монгольской государственной идеи» образовалось московское государство. «Государственное объединение русских земель под властью Москвы, – утверждал И. Р., – было прямым следствием татарского ига» 3. Правда, монгольская государственная идея подвергалась на Руси определенной обработке, получив под влиянием «византийских государственных идей и традиций» новое, «христианско-византийское обоснование» 4.