Текст книги "Внешнеполитические факторы развития Феодальной Руси"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Кроме «царевой дани», на крестьянское население в качестве постоянных «ордынских тягостей» ложились «поплужное», «ям» и «подводы». Имеются данные о замене некоторых из этих «тягостей» (например, «яма») определенными выплатами серебром. «Дань», «поплужное», «ям», «подводы» раскладывались на все крестьянские хозяйства одинаково, так как незначительные в тот период имущественные различия среди крестьян не могли практически учитываться сборщиками дани. Кроме этих сборов, практиковался ряд налогов с торговли и ремесленного производства: «тамга», «мыт» и др. Величину их определить невозможно, источники ничего по данному вопросу не сообщают5.

Кроме постоянных налогов, монголо-татары прибегали к нерегулярным сборам. К их числу относятся прежде всего «запросы», т. е. единовременные требования хана о присылке крупных сумм сверх установленной дани на военные расходы, расходы по управлению и т. д. Эти «запросы» часто были очень значительными. Например, в Волжской Булгарии один из таких «запросов» привел к тому, что жители «были вынуждены продавать своих детей, нуждаясь в деньгах» 6.

Очень обременительными были различные «дары» и «почестья» – подарки, отсылаемые в Орду или подносимые на месте царевым послам, «царевичам», баскакам и т. д. («поминки», «поклонное», «выходное», «памятное», «становое», «выездное», «мимоезжее»). В пользу хана, его родственников, а также отдельных представителей монгольской феодальной аристократии собиралась особая «пошлина»: «царева пошлина, царицина, князей, рядцев, дороги, посла» . Тяжелым бременем ложился на крестьянское хозяйство «корм», который вымогали татары при проезде через русские земли. Источники упоминают много видов этой повинности: «кормы наши и коней наши», «корм послов наших или цариц наших или наших детей» и т. д. К нерегулярным ордынским «тягостям» относилась также обязанность по повелению хана «рать сбирати, где восхочем воевати», и ханская «ловитва» (охота) 2.

Определить точно общую сумму татарских даней с русских княжеств не представляется возможным. Известные цифры «ордынского выхода», приводившиеся в духовных и договорных грамотах русских князей XIV–XV вв., распространяются только на определенную часть территории Северо-Восточной Руси (Московское княжество, Нижний Новгород, отдельные города Поволжья) и не дают общей суммы дани. Кроме того, они относятся исключительно к постоянной «царевой дани» и, может быть, к денежному выражению некоторых других тягостен (тамга, ям) и не учитывают выплаты в Орду нерегулярных сборов (различные «запросы», «дары», «поминки», «корм»). Однако и эти далеко не полные цифры «ордынского выхода» составляют огромные по тем временам суммы. По докончанию великого князя Дмитрия Ивановича с Владимиром Серпуховским (1389 г.) «ордынская тягость» Московского княжества выражается в сумме 5000 рублей, а по докончанию 1396 г. «в семь тысяч рублей». Духовная грамота Владимира Серпуховского (1401–1402 гг.) сообщает о «новгородском выходе» в 1500 рублей3. Кроме того, отдельно, помимо «московского выхода», платили дань в Орду рязанский, тверской и другие великие князья.

Татарские дани обычно отправлялись в Орду в виде серебряных слитков – «саумов». Источники неоднократно упоминают также об отправке в Орду золота и серебра в гривнах и рублях 4. В Орду из русских княжеств шло такое большое количество серебра, что у восточных авторов сложилось представление о Руси как о стране серебряных рудников. Арабский автор 30-х годов XIV в. даже писал, что в стране русских имелись «серебряные рудники и из страны их привозят саумы, т. е. серебряные слитки» 5. Марко Поло также утверждал, что у русских «много серебряных руд, добывают они и много серебра» 6.

Постоянная утечка серебра и других драгоценных металлов в результате татарских погромов и систематического ограбления при помощи дани имела тяжкие последствия для экономики феодальной Руси. В Северо-Восточной Руси, особенно в «низовских землях», с середины XIII в. наблюдается своеобразный «серебряный голод». Отлив серебра привел к резкому уменьшению веса серебряной гривны: она уменьшилась вдвое, с 195 г до 97,5 г (разрубленная пополам гривна стала называться рублем). Показательно, что в Новгороде и Пскове, непосредственно не подвергавшихся татарскому погрому, сохранилась прежняя серебряная гривна весом 195 г. Нехватка серебра отрицательно сказывалась на развитии товарно-денежных отношений.

Монголо-татарское нашествие XIII в. нанесло тяжелый удар культуре древней Руси. В огне татарских погромов погибли многие драгоценные памятники русской литературы и письменности. «Библиотеки», обычные для домонгольской Руси, стали редкостью. Летописцы, рассказывая о разгроме русских городов, горестно отмечают, что монголо-татары «книги одраша». Летописи, хронографы, поучения, жития, поэтические повести домонгольского времени дошли до нас в редких списках, к тому же сильно испорченных малограмотными переписчиками. Только в одном списке сохранился изумительный образец древнерусской литературы – «Слово о Полку Игореве», имевший, несомненно, широкое распространение в домонгольской Руси.

Монголо-татарское нашествие привело к длительному упадку русского летописания, которое в домонгольское время достигло очень высокого уровня развития. Упадок летописания после «Батыева погрома» проявился в прекращении летописной работы во многих крупных культурных центрах феодальной Руси (в разоренной старой Рязани, в сожженном Батыем и подвергавшемся многочисленным татарским «ратям» Владимире, в Чернигове, Киеве). Работы по составлению общерусского летописного свода были перенесены в Ростов, мало пострадавший от нашествия. Именно в Ростове, по мнению М. Д. Приселкова, был составлен общерусский свод 1239 г.1.

Упадок русского летописания проявился также в значительном обеднении содержания летописей. Летописные записи стали краткими, почти совершенно отсутствовали в них обобщения разнородных событий, утратилась живость изложения домонгольских летописцев. Лаконичные записи о поездках князей «в Орду», о татарских «ратях» и литовских «наездах», о церковных событиях и усобицах князей – вот, по существу, и все содержание летописей за вторую половину XIII в. Летописные своды этого времени являлись, как правило, простой компиляцией, механическим собранием предыдущих записей, не объединенных «политической волей» летописца. «Именно в этой безыдейности летописания, – отмечает Д. С. Лихачев, – сильнее всего сказалось тлетворное влияние чужеземного ига»

Тлетворное влияние монголо-татарского ига, которое «оскорбляло и иссушало саму душу народа, ставшего его жертвой» (К. Маркс), проявилось и в переработке антитатарских памятников письменности, а также в стремлении церковных летописателей смягчить описание ужасов и жертв нашествия. Так было смягчено антитатарское «житие» Михаила Черниговского, к которому для оправдания убийства этого князя в Орде была добавлена запись об избиении им татарских послов2. Несомненно, смягченными являются записи северо-русских летописцев о гибели в Монголии великого князя Ярослава Всеволодовича: они весьма неопределенно отмечают, что князь Ярослав «преставися во иноплеменницех, ида от Кановичь», в то время как антитатарски настроенный южнорусский летописец прямо утверждает, что великого князя «зелиемь оумориша»3. Некоторые летописцы, отражая политику сотрудничества с татарами владимирских великих князей и протатарскую позицию церковников, дают искаженную картину «Батыева погрома», преуменьшают зверства монголов. Так, в Лаврентьевской летописи ничего не говорится о героической обороне Козельска, очень скупо, освещаются события обороны Киева и других южнорусских городов, совершенно ничего не сообщается о «льсти» и вероломстве монголо-татар, а в записях второй половины XIII в. по отношению к ордынским ханам выдерживается вполне лояльный тон. Владимирские летописцы с удовлетворением отмечают, что русских князей принимали в Орде «с честью» и отпускали «много почтиша».

Однако, несмотря на страшный удар, нанесенный монголо-татарским нашествием, нить общерусского летописания ни разу не прерывалась. Из Владимира, разгромленного Батыем, работа по составлению общерусского свода была перенесена в Ростов, затем в Тверь, усилившуюся в начале XIV в., а в XV в. – в Москву. Возобновилось местное летописание в ряде других феодальных центров. В многочисленных списках расходились по русской земле лучшие произведения русской домонгольской литературы, и прежде всего «Повесть временных лет», которая напоминала русским людям о былой независимости. Призыв автора «Повести» к объединению Руси, к борьбе с кочевниками по-новому звучал в условиях ига, призывая народ к сопротивлению монголо-татарским завоевателям. Восстановление культурных ценностей было частью общей борьбы русского народа с ненавистным иноземным игом.

Процесс восстановления культурных ценностей, разрушенных нашествием, по мнению М. Н. Тихомирова, «подспудно происходил во всех русских землях уже через 3–4 десятилетия после «Батыевой рати» 1237–1240 гг.» . С 70-х годов началось восстановление письменной традиции. Церковный собор 1274 г. наряду с борьбой против нарушений церковных установлений положил начало работе по созданию церковно-юридических сборников – «Кормчей книги». В последней четверти XIII в. в Северо-Восточной Руси появился ряд новых «кормчих»: «Рязанская Кормчая» – 1284 г., «Софийская Кормчая» – 1278–1280 гг., вышедшее в конце XIII в. «Мерило Праведное» – своеобразное руководство для гражданских судов и т. д. Появление в последней четверти XIII в. ряда церковно-юридических сборников (кормчих) способствовало восстановлению юридических норм, расшатанных татарскими погромами, укрепляло государственный аппарат русских княжеств. М. Н. Тихомиров указывает еще на одну важную сторону работы по составлению «кормчих»: она была связана с общей борьбой русского народа против иноземного ига, противопоставляя юридические нормы русских церковно-юридических сборников татарской власти. Работа по составлению кормчих явилась началом «консолидации народных сил для отпора татарским захватчикам» .

II. МОНГОЛО-ТАТАРСКИЕ ВТОРЖЕНИЯ И ПЕРЕМЕЩЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ РУСИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ X В

Одним из последствий монголо-татарского нашествия XIII в. были значительные изменения в размещении населения Северо-Восточной Руси. Массовые переселения в поисках большей безопасности приводили к частичному запустению отдельных русских княжеств и перемещению центров политической жизни.

В исторической литературе перемещение населения Северо-Восточной Руси рассматривалось в основном в связи с проблемой «возвышения Москвы» (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, М. К. Любавский, А. К. Пресняков и др.) или с так называемой «колонизацией Севера» (А. А. Кизеветтер, С. Ф. Платонов, А. А. Савич). Эти исследования опирались преимущественно на материалы XIV–XVII вв. и почти совершенно не рассматривали перемещения населения во второй половине XIII в., непосредственно после нашествия Батыя. По существу, перемещением населения в интересующий нас период обстоятельно занимался только А. Н. Насонов. Он писал, что массовое бегство населения из Владимирского княжества, с земель по Клязьме, началось немедленно после похода Батыя: после падения столицы княжества «оставшееся население Владимира бежало… на Север, за Волгу, на территорию Ростовского княжества» и в основной своей массе не возвратилось после отхода татар'. Начало второго этапа перемещения населения А. Н. Насонов относит к 60—70-м годам XIII в., когда «из Ростовского края от ордынских властей и под страхом разорения от татарских ратей, приходивших с юго-востока, население разбегалось и сбивалось на западные окраины Северо-Восточной Руси» 2. На наш взгляд, эта схема нуждается в пересмотре.

Прежде всего вызывает сомнение утверждение А. Н. Насонова о том, что массовое бегство населения из владимирских земель по Клязьме началось сразу же после нашествия Батыя. Конечно, страшный «Батыев погром», опустошивший большую часть Северо-Восточной Руси, не мог не вызвать известного перемещения населения. Слухи о приближении монголо-татарских полчищ собирали людей в города, под защиту крепких стон княжеских столиц, других – загоняли в непроходимые лесные чащобы. Часть населения бежала при приближении татар на север, за Волгу, где собирал полки великий князь Юрий Всеволодович. Гонец из Владимира, прискакавший в воинский стан на реке Сити, докладывал великому князю: «Владимир взят…, а избывшие люди к тебе идут» 3. Однако значительная часть населения Северо-Восточной Руси пряталась в лесах, не успев уйти от стремительно наступавших татар, а остальные вернулись на старые места после отхода Батыя в половецкие степи. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что поход Батыя, несмотря на нанесенные им страшные опустошения, был кратковременным актом, после которого наступил длительный перерыв в татарских вторжениях. Под 1238 г. летописи содержат ряд записей о возвращении населения в разгромленную татарами Владимирскую землю, о восстановлении городов и новом заселении сел, о действиях нового великого князя Ярослава Всеволодовича по восстановлению хозяйства и управления. Лаврентьевская летопись оценивает начало великого княжения Ярослава Всеволодовича как время, когда русскую землю «избави Богъ рукою своею крепкою от безбожных Татаръ» и новый великий князь стремился навести порядок и восстановить светские и духовные законы («поча ряды рядити» и «судити людемъ») 4. Софийская I летопись отмечает, что «по первомъ взятии Батыеве великый князь Ярославъ Всеволодичь обнови землю Суздальскую… и множество людии собра». О возвращении населения во Владимирскую землю после похода Батыя сообщают и другие летописи. Воскресенская летопись подчеркивает, что Ярослав Всеволодович «поча грады, разоренные от Батыя, ставити по своим местам». Как период, когда во Владимирскую землю возвращалось население и там налаживалась нормальная жизнь, представляет начало великого княжения Ярослава Всеволодовича и летописец XVI в.: «Великому же князю Ярославу Всеволодичу, жи-вущу въ смятении людей своихъ, приходяще грады и села своя, и насе-ляше ихъ жителми, и поновляше грады стенами, разоренныя отъ Батыя, и посаждаше въ нихъ жителей, и облехчеваше данмы и оброки жителемъ селскимъ и градскимъ, и утешаше люди своя» .

Население, возвратившееся во Владимирскую землю после похода Батыя, было настолько значительным, что уже в следующем 1239 г. Ярослав Ярославич мог собрать для похода против литовцев большие силы и «иде Смолиньску на Литву, и Литву победи».

Возвращалось население и в разоренную Батыем Рязанскую землю. Рязанский князь Ингвар Ингоревич, вернувшийся после отхода Батыя в Рязань, «обнови землю Рязанскую, и церкви постави, и монастыри согради, и пришельцы утеши, и люди многы собра, и бысть радость крестьяном, их же избави Бог от безбожных татар» 2.

Свидетельства письменных источников о восстановлении Рязани и о возвращении в нее населения подтверждаются археологическими данными. А. Л. Монгайт указывает на «довольно интенсивную жизнь Старой Рязани после Батыева погрома»: разрушенные церкви были восстановлены после пожара 1237 г., на кладбище имелись более поздние погребения, ряд вепфй относился ко времени после монголо-татарского нашествия. Старая Рязань оставалась даже столицей княжества, которая лишь в XIV в. была перенесена в Переяславль-Рязанский, причем, по мнению А. Л. Монгайта, «причиной этого было не первоначальное разорение Рязани, от которого она успела уже оправиться, а последующие нападения татар ввиду близости Старой Рязани в степи» 3.

Восстановлению населения Владимирской земли после «Батыева погрома» способствовало то обстоятельство, что в течение ряда лет (по существу, до самой Неврюевой рати 1252 г.) монголо-татары не предпринимали крупных походов в Северо-Восточную Русь, а владимирские великие князья нашли определенные формы взаимоотношений с Ордой, гарантировавшие, казалось бы, от повторения «Батыева погрома». Этим объясняется тот небезынтересный факт, что после возвращения великого

князя Ярослава Всеволодовича из Орды и утверждения его «в отца место» начинается переселение во владимирские земли из южных, опустошаемых непрерывными набегами татар и Литвы княжеств. К сожалению, этот процесс почти не нашел отражения в источниках. Только «Степенная книга» (возможно преувеличивая масштабы этого переселения) сообщает, что Ярослав Всеволодович, вернувшись из Орды, «множество людий собра», причем люди «сами прихожаху къ нему въ Суждьскую землю отъ славныя реки Днепра и от всех странъ Русския земьли: Галичане, Волыньстии, Кияне, Черниговьцы, Переяславцы и славнии Киряне, Торопьчане, Меняне, Мещижане, Смольняне, Полочане, Муромьцы, Рязаньцы… И тако множа хуся» .

Причиной массового перемещения населения из владимирских земель на север и на запад было не нашествие Батыя, а непрерывные татарские рати последней четверти XIII в., значение которых, на наш взгляд, недооценивается в исторической литературе (подробнее о татарских походах этого периода см. стр. 167–171). Эти походы, повторявшиеся почти ежегодно (с 1273 по 1297 гг. татары 15 раз предпринимали походы в Северо-Восточную Русь), нарушали нормальную жизнь северо-восточных русских княжеств, терроризировали население и в конечном итоге привели к бегству населения из областей, которые чаще всего подвергались татарским погромам (владимирские земли по Клязьме, Переяславское и Рязанское княжества, Муромские земли по Оке).

Перемещение населения Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. под влиянием монголо-татарского нашествия – очень сложный и противоречивый процесс. Направление и интенсивность миграционных потоков зависели от многих факторов: от направления татарских походов, княжеских коалиций в междоусобных войнах, внешнеполитической ориентации отдельных князей, внутреннего положения княжеств и степени их запустения в результате татарских погромов, наличия проторенных речных и торговых путей и т. д.

В 80—90-е годы XIII столетия в Северо-Восточной Руси существовали две политические группировки князей, боровшихся за великокняжеский «стол». В одну группировку, пользовавшуюся поддержкой Волжской Орды, входили князья Андрей Александрович Городецкий, Федор Ростиславич Ярославский, Константин Ростовский. В другую, ориентировавшуюся на темника Ногая, – великий князь Дмитрий Александрович Переяславский, Михаил Ярославич Тверской, Даниил Александрович Московский.

Наличие двух враждующих княжеских коалиций оказывало большое влияние на направление миграционных потоков: население бежало из областей, опустошавшихся татарскими походами, в земли союзных с Ордой княжеств.

Летописцы сообщают о массовом бегстве населения в последней четверти XIII в. из Переяславского княжества, превратившегося в постоянный объект татарских походов . По свидетельству Симеоновской летописи, во время «Дюденевой рати» 1293 г. монголо-татары, подступившие к Переяславлю, нашли город пустым, «понеже людей несть, выбегли ис Переяславля». Перед татарской ратью «разбегошася разно люди черныя и все волости Переяславьскыя…, и тако замятися вся земля Суждалская» 2.

Из Переяславской земли население бежало на западные окраины, в Тверское и Московское княжества. Это объясняется, во-первых, тем, что московские и тверские князья были союзниками Дмитрия Переяславского в войне с Андреем Городецким и поддерживавшими его татарами, и переяславцы бежали в земли союзных князей, и, во-вторых, тем обстоятельством, что татарские рати появлялись в переяславских землях с юго-востока, и наиболее естественным направлением бегства жителей было северо-западное – на сравнительно безопасные западные окраины.

О бегстве населения во время татарских «ратей» к Твери имеются прямые указания источников. Воскресенская летопись, описывая подготовку Твери к обороне во время «„Дюденевой рати“, отмечает „многолюдство“ в городе, „бе бо множество людий збеглося во Твери изо иныхъ княженей передъ ратью“ 3.

Факт массового перемещения населения в конце XIII в. на западные окраины, в Московские и Тверские земли, неоднократно отмечался в исторической литературе (особенно в работах, связанных с проблемой «возвышения Москвы»). М. К. Любавский в своем исследовании о заселении и объединении центра указывает на значительное увеличение населения в этих районах и доказывает это положение целым рядом косвенных данных: появлением в XIV–XV вв. на землях Московского и Тверского княжеств большого количества новых слобод; возникновением новых монастырей на основе увеличившегося крестьянского населения (34 монастыря в Московском княжестве, 21 – в Тверском); упоминанием в актах XIV–XV вв. сел с названием «Рязанци», «Ростовци» и т. д.4.

Другое направление массового перемещения населения – северное – тоже в известной степени связано с существованием княжеских группировок. Из владимирских земель по Клязьме население бежало на север, к Ростову и Ярославлю. Ростовские и ярославские князья были постоянными союзниками претендента на великокняжеский стол Андрея Городец-

кого, который пользовался поддержкой татар, и их княжества находились в известной безопасности от татарских набегов. Около Ростова татары появлялись во второй половине XIII в. только один раз (в 1281 г.) и отошли, не взяв города. В 1293 г. во время «Дюденевой рати», разрушившей большинство городов Северо-Восточной Руси, татарские отряды вообще не подходили к Ростову. Ярославское княжество тоже ни разу не подвергалось татарскому погрому; правда, в 1293 г. татарский отряд с «царевым послом» подходил к городу, но в качестве сопровождения непризнанного ярославцами князя Федора Ростиславовича. Естественно, что сюда, в сравнительно безопасный район Поволжья, бежало население из опустошаемых татарскими походами земель по Клязьме. Часть беглецов из владимирских земель оседала на правобережье Верхней Волги, а остальные уходили дальше на Север, в заволжские леса .

Движение населения из Ярославского и Ростовского княжеств на север неплохо прослеживается по фактам монастырской колонизации и своеобразному «почкованию» в этом направлении удельных княжеств. На северных границах Ярославского, Ростовского, Костромского княжеств с конца XIII в. (по подсчетам М. К. Любавского) появилось 27 новых монастырей. На реке Шексне, по которой, вероятно, шел основной миграционный поток в районе Белоозера, зафиксировано появление 13 новых монастырей. На другом пути массового переселения, в направлении Вологды – Кубенского озера, возникло более 20 монастырей (в основном на самом Кубенском озере и реках его системы) 2. В этих же направлениях происходило «почкование» удельных княжеств. По подсчетам того же М» К. Любавского, Ярославское княжество в направлении на север выделило 7 уделов (Моложский, Прозоровский, Новленский, Заозерско-Кубенский, Курбский, Шехонской и Ухорский); Белозерское княжество – тоже 7 уделов (Шелешпанский, Кемско-Сугорский, Карголомский, Ухтомский, Андожский, Вадбольский, Белосельский) 3.

К сожалению, трудно сказать, насколько далеко к концу XIII в. зашел на север в этом направлении переселенческий поток. Фактический материал, на который опирается историческая литература в освещении процесса колонизации русского Севера, относится преимущественно к более позднему времени (XIV–XVII вв.); археологически этот вопрос почти не разработан. Только по Белоозеру имеется кое-какой археологический материал, дающий возможность предположить появление здесь на рубеже

XIII–XIV вв. переселенцев из южных районов. Раскопки археологической экспедиции ИИМК АН СССР в 1957 г. в Белоозере обнаружили на территории городского квартала XI–XIII вв. «„сооружение производственного характера“ (предположительно – коптильня). Л. А. Голубева, опубликовавшая результаты экспедиции, пишет, что „по своим конструктивным особенностям, – стены из вертикально поставленных бревен, большая глинобитная печь, – постройка уникальна в ряду белозерских строений и чужда традициям северорусского домостроительства“. Этот тип постройки Л. В. Голубева связывает с более южными районами – Суздалем или Старой Рязанью и датирует „концом XIII – началом XIV вв.“ . Наблюдения Л. А. Голубевой интересны в том отношении, что позволяют примерно датировать появление переселенцев из южных районов в Белоозере: в конце XIII в. переселенцы из Суздаля или старой Рязани уже строились в далеком северном городе и заводили хозяйство.

Другим направлением перемещения населения из ростовских и ярославских земель было северо-восточное – к Великому Устюгу. В исследованиях, опиравшихся в основном на факты монастырской колонизации, это направление прослеживалось плохо 2. Только привлечение археологического материала дает возможность в какой-то степени уточнить пути русских переселенцев.

По материалам русских курганов XIII в., обобщенным П. Н. Терентьевым, в костромском Левобережье русское население окончательно закрепилось в середине XII в. К середине XIII в. русское население продвинулось до Галича-Мерьского, который упоминается летописями в 1238 г. в списке городов, взятых Батыем. Окрестности Галича-Мерьского были наиболее восточным пунктом, где известны русские курганы XIII в. (раскопки Апухтина). В конце XIII – начале XIV в. курганы с русским материалом продвинулись дальше на северо-восток. Русские могильники XIII–XIV вв. были зафиксированы у г. Тотьмы на Сухоне. Важно отметить, что этот переселенческий поток, как показывает анализ П. Н. Третьяковым инвентаря русских курганов, во второй половине XIII–XIV вв. шел уже не из Новгорода, а из «района Ярославль – Ростов – Суздаль» 3.

Значительно увеличивается с конца XIII в. значение Великого Устюга. Его все чаще упоминают летописцы. В 1290 г. в Устюге была освящена епископом Тараспем «церковь святыа Богородица», одна из немногих в то время новых церквей. Об увеличившемся значении края свидетельствует

и появление во второй половине XIV в. специального епископа для Перми и Устюга'.

Русские поселения в конце XIII–XIV вв. проникают и дальше на северо-восток, на Вычегду и Верхнюю Мезень. На Вычегде отмечаются находки русскщс вещей, особенно керамики, формы которой в это время имеют характерный волнистый орнамент. О том, что в районе Вычегды рано обосновалось русское население, свидетельствует и то, что «область распространения характерных для Прикамья кладов восточного серебра, странным образом обходя бассейн Вычегды, простирается в Зауралье» 2.

Продвижение русского населения от Устюга в первую очередь на северо-восток, на Вычегду и Верхнюю Мезень, объясняется тем, что путь к верховьям Камы был закрыт для русских переселенцев: в бассейне Верхней Камы в это время преобладало булгарское влияние3. В южном направлении от Устюга довольно успешное продвижение русских переселенцев наблюдается только в районе Вятки.

Путь от Устюга к Вятке был хорошо известен русским летописцам – по нему неоднократно проходили ушкуйники для набегов на Среднее Поволжье. В конце XIII – начале XIV в., в связи с усилившейся владимиро-суздальской колонизацией, на Вятку от Устюга начинают проникать переселенцы из «низбвских земель». Состояние источников не дает возможности проследить процесс заселения Вятки. Археологический материал, в какой-то степени иллюстрирующий процесс увеличения русского населения в этом районе, имеется по городищам Вятки-Хлынова. Экспедиция ИА АН СССР, проводившая в 1959 г. раскопки в г. Кирове, установила, что «русское население появилось в бассейне Вятки на рубеже XII–XIII вв.». На месте Вятки было в то время «древнее поселение сельского типа». С середины – конца XIII в. Л. П. Русаковский, проводивший раскопки, считает возможным говорить уже о городе, причем отмечает «мощные культурные слои, датируемые концом XIII–XVIII вв.». В это же время (середина – конец XIII в.) получил укрепления и «неукрепленный поселок» у городища4. Итак, материалы раскопок свидетельствуют о значительном увеличении русского населения в бассейне Вятки с конца XIII в.5.

Источники дают возможность выявить еще один район заволжской колонизации во второй половине XIII в. – бассейн рек Унжи и Ветлуги. Сюда, вероятно, бежало от татарских «ратей» население Нижней Оки и Клязьмы. Перейдя Волгу, беглецы по реке Унже уходили в заволжские леса. О. Н. Бадер, обследовавший городища Унжи и Ветлуги, предполагает, что «Унженский край заселялся русскими уже в XIII веке», свидетельством чего, по его мнению, является русская керамика Унженского городища . Можно предположить, что это был стихийный процесс бегства от татарских набегов, который проходил помимо княжеской администрации: русское заселение Унжи не носило характера завоевания. По наблюдениям О. Н. Бадера, процесс заселения русскими бассейна Унжи был постепенным и протекал не как смена населения, а как смешение марийцев с русскими. Русские и марийские поселения существовали в бассейне Унжи бок о бок, по соседству.

С Унжи русское население продвигалось дальше на восток, на Ветлугу. Наиболее вероятным путем проникновения русских переселенцев на Ветлугу представляется узкий водораздел между Унжей и Ветлугой в их верхнем течении. Путь от Волги вверх по Ветлуге был закрыт для русской колонизации булгарами и татарами, в силу чего прежде всего заселялось Верхнее Поветлужье. Именно здесь отмечаются О. Н. Бадером «очень большое сходство керамики Шангельского городища, сделанной на быстро вращающемся гончарном круге, с русской керамикой», и записанные в окрестностях Одоевского городища местные исторические предания о приходе на Ветлугу первых русских переселенцев 2. Во второй половине XIV в. Ветлуга была уже довольно густо заселена русскими. Воскресенская летопись сообщает, что в 1374 г. ушкуйники, возвращавшиеся на Вятку после похода в Волжскую Булгарию, «много селъ по Ветлузе идуще пограбиша» 3. В XV в., по свидетельству одного из местных ветлужских «житий», русские поселения по Ветлуге простирались до самой Волги: «размножашася по всей той реке народ мног даже до великия реки Волги» 4.

Обзор перемещения населения Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. будет неполным, если не упомянуть также о принудительном перемещении населения во владения Золотой Орды.

утверждал, что на Вятке «во второй половине XIII – начале XIV в. из переселенцев русских княжеств Северо-Восточной Руси скопилось такое количество русских, что они возглавили объединение всего населения Вятской земли в единый политический организм» («Очерки истории Удмуртской АССР», т. 1. Ижевск, 1958, стр. 261). Мнение об образовании на Вятке какого-то специфического «политического организма» не подтверждается источниками; нет никаких оснований считать, что на Вятке сложились особые социальные отношения.