Текст книги "Деляга (СИ)"

Автор книги: Вадим Полищук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Завтрак был. Это Вова помнил точно. Вроде, перловка еще попахивала чем-то мясным, но само мясо на зубах так и не отметилось. Правда перловки было до обидного мало, но зато она была горячей. Ерунда все это, главное – завтрак все-таки был! И никуда не надо было идти, и Акимов над ухом не нудел, и ротный не орал. Лежи себе и лежи. Красота! Правда дырка в груди продолжала болеть, неудачно попал-таки сучий фриц. Или наоборот удачно? Еще бы правее и…

"А вообще, слово "попал" имеет положительный или отрицательный смысл? Или вообще нейтральный?" – задумался Вова. В фрица из винтовки попал – хорошо. На баки попал – плохо. Сначала этот лох попал на фуру, это – хорошо. Для Вовы. Потом Три Процента попал на ментов и ему стало плохо. Дальше он попал сюда, и ему стало еще хуже. Потом он попал на фронт, потом в окружение, потом… С каждым разом становилось все хуже и хуже, хуже и хуже… "Надоело мне это плавное перетекание из одной жопы в другую" – подумал Лопухов. И тут до него дошло! Ну как может быть положительным слово, в котором первые четыре буквы всем обозначают известную часть тела?! И последняя буква "л" здесь ничего не меняет. А вот судьбу свою надо менять. Как? Есть время подумать. А пока он решил познакомиться с ближайшими соседями.

Палата была не очень большой, десятка на три коек. Проходы – еле протиснуться, ни о каких тумбочках для личных вещей и речи не шло. Все раненые с проникающими ранениями грудной клетки, большинство неподвижно лежащие. Слева от Вовы лежал артиллерист, получивший в спину осколок минометной мины, справа – сапер, представившийся Николаем. Сапер оказался настоящим кладезем информации о местных событиях. Уже через десять минут Вова знал, что Коля-сапер лежит здесь третий месяц, и что ранен он был случайным снарядом. Осколок перебил ребра, которые потом не совсем удачно срослись и с таким ранением дальнейшее нахождение в Красной армии ему уже не светит.

– Врачи сказали – комиссуют вчистую.

Этим обстоятельством он был чрезвычайно доволен и даже не скрывал этого. Вова тоже позавидовал ему – Коля-сапер точно доживет до Победы. По коридору застучали чьи-то каблуки, и по палате прошло непонятное Вове шевеление.

– Чего это они?

– Обход начинается, – пояснил разговорчивый сосед.

– Ну и что?

– Сейчас увидишь, – подмигнул сапер.

Дверь распахнулась и на пороге появилась женщина в белом халате. Нет, не женщина, а мечта попаданца после полугодового воздержания. Королева! Повелительница всех мужских, и не только сердец.

– Здравствуйте, товарищи раненые!

– Здравствуйте, Амалия Пална! – дружно откликнулись товарищи раненые.

Женщина вплыла в палату, раздвигая внезапно сгустившуюся атмосферу своим пышным бюстом. Белый халат она носила так, что он не висел мешком, а обтягивал и подчеркивал все ее достоинства. А там было, что подчеркивать!

В военное время женщины сильно изменились. Они подурнели, осунулись, закутались в серые и черные одежды. Не все, конечно, но большинство. От голода, холода, лишений войны они уменьшились, ссохлись, потемнели. Даже молодые девушки стали казаться старушками. Другие, в основном те, кто имел неограниченный доступ к продовольствию, наоборот раздались, округлились, приобрели, порой, совсем уж необъятные размеры. Как ни странно, но именно они пользовались наибольшим успехом у мужской части тылового населения. Видимо, из-за доступа к продовольственным и другим материальным благам.

Амалия Павловна же, относилась к третьему типу – холеных томных красавиц, сохранившихся с довоенных времен и не утративших своих достоинств благодаря высокому положению своих мужей. Или ухажеров, если мужья временно или постоянно отсутствовали. За все время своего пребывания здесь, Вова был практически лишен возможности общения с женским полом, постоянно находясь в мужском коллективе, скованном рамками армейской дисциплины. В тыловых частях на одну женщину приходилась сотня-другая мужчин и простому красноармейцу они были просто недоступны. Женщины, подобные Амалии, были недоступны в квадрате, а тут вот она, совсем рядом, только руку протяни.

– Кто тут у нас новенький? – поинтересовалась врачиха, подходя к Вовиной кровати.

Вовин язык внезапно стал деревянным, и он смог только выдавить из себя.

– Я, Вова я, Лопухов.

– Лопухов? – улыбнулась женщина. – Как себя чувствуете, Лопухов?

– Грудь болит.

– Сейчас посмотрим.

Врач откинула одеяло, нежные розовые пальчики коснулись Вовиной груди, того как током ударило, в голове приятно зашумело.

– Для такого ранения, картина очень даже хорошая. Рану вам обработали грамотно, пневмоторакса удалось избежать, нагноения, вроде, тоже нет. После обеда назначаю вам перевязку, там и посмотрим.

Амалия Павловна прикрыла Вову одеялом, нечаянно задев его плечо одним из своих выдающихся холмов. А запах! О, этот запах, прорывающийся сквозь вонючую больничную атмосферу! "Красная Москва", с примешанным к нему теплым женским запахом самой Амалии и еще какой-то медицины. И тут докторша повернулась к лежащему через узкий проход артиллеристу и наклонилась над ним. Вовина крыша, шурша, стремительно понеслась куда-то вниз. Она что-то спрашивала у раненого, но Лопухов этого уже не слышал. Роскошества ее тыльной части предстали перед Вовиным взглядом во всей красе, буквально нависли над ним.

Действие опережает мысль. Три Процента еще не осознал, что он делает, а его рука уже легла на роскошный зад докторши. И слегка его сжала. Зад был такой мягкий, такой… Шлеп!

– У-й-й-й-й!

В отличие от ягодицы, рука у Амалии Павловны оказалась весьма твердой. И сильной. Хорошо хоть по шаловливой руке получил Вова, а не по морде.

– Ты, что себе позволяешь?!

– Я…, я…., я….

На Вову напал ступор. Он и сам не мог понять, как осмелился на такое.

– П-простите меня, пожалуйста. Я больше не буду.

Гневно сведенные на переносице брови грозной красавицы слегка разгладились.

– Еще раз повторится…

Женщина отвернулась от Вовы и опять занялась артиллеристом. Три Процента постарался отключить слух, зрение, обоняние, прикинулся ветошью и лежал тихо-тихо, боясь повторно привлечь внимание докторши. Наконец, бесконечно длящийся обход завершился.

– До свидания, товарищи раненые!

– До свидания, Амалия Пална!

Гы-гы-гы, гы-гы, гы. Давился смехом артиллерист, он лежал на животе, и ему было проще. Га, га-га, га-га-га. Ржали остальные, кто лежал на спине.

– Ну, насмешил, – Коля-сапер аж прослезился, – она же зав отделением и твой лечащий врач, а муж у нее – начальник госпиталя. А ты ее, гы-гы-гы, за жопу, гы-гы-гы.

– Ты даешь, Лопух, – встрял артиллерист.

Упоминание собственной фамилии в таком контексте разозлило Вову.

– Сам козел, в жопу раненый!

Но это вызвало только новый приступ гогота.

Как ни странно, в этот момент товарищ военврач третьего ранга Амалия Павловна тоже думала о Вове. Восемь лет назад ее нынешний муж оставил прежнюю семью ради молоденькой выпускницы ленинградского мединститута. Скандал тогда был грандиозный, пришлось даже уехать в другой город. Постепенно жизнь наладилась, кадрами такой квалификации разбрасываться было не принято, и муж опять пошел вверх по служебной лестнице. А она всегда была при нем. Но время шло, Малечка превратилась в Амалию Павловну, набралась женской силы, а муж…

С началом войны стало совсем тоскливо. Мужа, как опытного администратора и еще более опытного хирурга назначили начальником госпиталя, она стала заведующей отделением. А вокруг было столько мужчин, сильных, молодых, красивых, выздоравливающих… Но только некоторые из "шпалоносцев" и самые отчаянные лейтенанты рисковали проявить к ней, как к женщине, робкие знаки внимания. Ах, может, она и поддалась бы на их наивные уловки, но в переполненном госпитале просто невозможно было уединиться. И она не какая-то там шалава, чтобы впопыхах заниматься этим в какой-нибудь грязной кладовке. И скрыть отношения невозможно, через час будет знать весь госпиталь.

А тут еще этот отчаянный солдатик, совсем одурел без женской ласки, бедняга. И перепугался, видимо, не на шутку. А как трогательно он заикался и потом старался не попасть ей на глаза. Жалко мальчика. Хотя, вроде и не такой мальчик, но все равно жалко. И даже где-то приятно, далеко не каждая женщина может произвести на мужчину такое впечатление, а она, Амалия, может. Конечно, с учетом текущего времени и обстоятельств, но все же, все же, все же, все же. Улыбнувшись, заведующая отделением постаралась сосредоточиться на своих служебных обязанностях. Но очень глубоко внутри нее разливалось приятное тепло.

Вове тоже было тепло, светло и почти не хотелось есть, кормили раненых даже лучше, чем на передовой, а главное регулярно, только водки не давали. К тому же лежишь себе целый день на настоящем белье и никакие командиры и вши тебя не беспокоят. Но если бы красноармейца Лопухова спросили: что выбираешь, госпитальную палату или передовую траншею, он бы серьезно задумался. Невыносимо было слушать, как стонут по ночам тяжелораненые, иной раз всю ночь, едва забудешься, как полный невыносимой муки стон вырывает тебя из объятий пусть и тяжелого, но все-таки сна. Правда, смертность в палате была невысокой, на Вовиной памяти не больше пяти человек. То ли не имевшие шансов до госпиталя не доезжали, то ли причиной тому легкая рука лечившей их Амалии Павловны.

Было еще два неприятных момента: больно шевелиться и, если возникает желание, то нужно просить у медсестричек утку, а потом ждать пока ее принесут. Никаких санитаров в штате госпиталя не было, всю работу за них приходилось выполнять медсестрам. Сам процесс удовольствия не доставлял и женщин при этом присутствующих Лопухов стеснялся.

Вообще мелкие бытовые трудности, на которые совсем не обращал внимания там, здесь вызывали огромные неудобства. Вот скажите, чем в заснеженном лесу на двадцатиградусном морозе задницу подтереть, если вчерашняя дивизионка вчера же растащена на самокрутки до последнего клочка бумаги? И упаси тебя, использовать для этой цели одну из центральных газет, особенно с портретом какого-нибудь товарища члена политбюро! Исход может быть самым серьезным, вплоть до летального. Пожалуй, даже немецкие листовки с призывами сдаваться, в этом отношении были безопаснее, хотя до всех и каждого персонально доводили: найдут у кого такую листовку – трибунал гарантирован вне зависимости от цели предполагаемого применения. А какие приговоры трибунал в сорок первом выносил?

Впрочем, прочь печальные мысли, сегодня Вова впервые выполз из переполненной палаты в туалет. Спасибо Коле-саперу, помог. Сквозь окно в коридор щедрым потоком проливались теплые солнечные лучи, хотя снег за окном и не думал таять, но все понимали, что весна уже не за горами. Передохнув, наша парочка уже намеревалась двинуться дальше, когда в коридоре появилась затянутая, в как всегда накрахмаленный халат, женская фигура. И сразу же направилась к ним.

В отличие от прочих женщин из медперсонала, Амалия Павловна не признавала сапог, валенок и толстых штанов. Юбка чуть выше колена, тонкие чулки и туфельки на небольшой шпильке позволяли окружающим любоваться такими милыми круглыми коленками, спортивными икрами и точеными лодыжками. Возможно, в двадцать первом веке кто-то из мужчин назвал ее ноги малость толстоватыми, но явно остался бы в меньшинстве. Чуть покачивая бедрами, отвечая на приветствия и сопровождаемая взглядами попавшихся на пути раненых, прекрасная докторша остановилась перед Колей и опирающимся на него Вовой.

– Лопухов, кто вам разрешил вставать?

С того самого случая между ними установились предельно корректные отношения по линии пациент-доктор. И все же чем-то неуловимым она Вову выделяла, по крайней мере, ему очень хотелось так думать.

– Здравствуйте, Амалия Павловна. Сил нет больше лежать, пролежни скоро появятся.

– А если рана откроется? Немедленно в койку!

Жаль не сказала, что сама будет его там ждать. Мечты, мечты… К тому же, в нынешнем состоянии, любые физические нагрузки, действительно, противопоказаны, с такими ранами шутки плохи. Вот когда-нибудь потом… Вова задумчивым взглядом проводил белоснежный халат, точнее, его едва колышущуюся нижнюю часть.

– Слюни вытри, – ехидно посоветовал сапер, – скоро лужа натечет.

– А сам-то куда пялился? – парировал Три Процента.

Крыть Коле было нечем, и он подвел итог.

– Хороша Маша, да не наша. Ну, что, пошли потихоньку?

Колю вскоре комиссовали и его место занял какой-то мрачный, неразговорчивый пехотинец, попавший в госпиталь из-под Ржева. Артиллериста тоже выписали, и сейчас на его койке лежал то ли узбек, то ли таджик по-русски плохо понимающий. Словом перекинуться не с кем. Скучища.

Между тем, Вовино здоровье, пошатнувшееся в результате попадания немецкой пули, понемногу пошло на поправку. Ему выдали голубой от множества стирок халат, ветхие полосатые штаны на завязочках и маленькие госпитальные тапки, которые с трудом удерживались на пальцах ног.

Вместе со здоровьем и весной в лопуховском организме начали бурлить разнообразные желания. Госпитальные женщины провоцирующе избавились от части одежд, в которые кутались зимой и стали гораздо привлекательнее. В очередной раз облизнувшись вслед прошедшей по коридору заведующей отделением, Вова прицельно огляделся вокруг. Однако, выбор молодых, мало-мальски привлекательных, а главное, более или менее доступных женщин, способных удовлетворить Вовины запросы был невелик.

В конце концов, он остановился на одной из санитарок. Невысокая, в меру страшненькая, главное, работает в палате, где лежат такие же, как и он, красноармейцы и младшие командиры. Правда, может нажаловаться той же Амалии, ну да кто не рискует, то не пьет… в смысле не… Ну вы поняли. Приняв решение, Вова решил не откладывать исполнение в долгий ящик. На следующий день подкараулил в темном переходе и приступил к действиям. В нос ударил противный запах карболки.

– Пусти, – пискнула девчонка.

Вова пересилил себя и продолжил, о чем пожалел в следующую секунду. Не зря в госпитале работает, узнала, куда надо бить. Когда боль в паху утихла, и Три Процента смог подняться, но еще не совсем разогнуться, санитарки уже не было. Вова понадеялся было, что все останется между ними, но уже следующим утром поймал на себе ледяной взгляд заведующей. А еще парой часов позже один очень злой политрук пообещал Вове, что "еще раз" и он обеспечит ему досрочную выписку прямиком в трибунал.

После такой "прививки от бешенства" Вова затихарился. Ненадолго. Потому что в одно прекрасное утро, которое внезапно перестало быть прекрасным, заведующая отделением сообщила ему.

– Ну что же, состояние ваше вполне удовлетворительное, завтра мы вас выписываем. Готовьтесь.

И Вова подготовился. Вечером, когда все угомонились, он выбрался из койки, натянул свои полосатые штаны и халат, достал из тумбочки букетик тайком собранных и протащенных в палату первых весенних цветов. Убедился, что в коридоре никого нет, и осторожно, стараясь не шаркать тапками, прокрался к дверям ординаторской. Сегодня ночью должна была дежурить она.

Лопухов уже взялся за ручку, но замер, за дверью шла какая-то непонятная возня. Любопытство пересилило, и Вова аккуратно потянул дверь на себя. Лампочка под потолком светила вполнакала, но давала возможность разобрать происходящее.

– Руки убери, – шипела женщина.

– Ну чего, чего ты кобенишься, – бубнил мужчина.

Диалог был прерван звонким шлепком пощечины, а твердость и силу ее ручки Вова хорошо помнил. Однако мужик оказался настойчивым, удар по морде, похоже, только подзадорил его. И Лопухов решил вмешаться.

– Кхе, кхе. Разрешите Амалия Павловна.

Мужик отпрянул от докторши, и Вова узнал наглого и хамоватого майора из командирской палаты. Надо отдать должное, товарищ командир быстро пришел в себя, разобравшись в обстановке.

– Дверь закрой, – накинулся он на Вову.

Но и тут его ожидал облом.

– Не смей, – Амалия произнесла это негромко, но таким тоном, что атмосфера в крошечной ординаторской как-то сгустилась. – Ты здесь никто, такой же раненый, как и он. Если что, я особисту рапорт напишу, что ты меня изнасиловать пытался и свидетель этому есть. Понял?

Три Процента и предполагать не мог, что в голосе обычно приветливой и такой, казалось бы, мягкой Амалии Павловны, могут играть такие жесткие интонации. Он ничуть не усомнился, что в своем стремлении раздавить этого мужчину докторша пойдет до конца, напишет, задействует все связи, с особистом переспит, в конце концов, но своего добьется. Майор, это тоже понял. Что-то, пробубнив, он постарался покинуть место действия, но Амалия размазала его до конца.

– Я, кажется, спросила, ты меня понял?

Куда только девался майорский гонор, он весь как-то съежился, из здорового, красивого мужика мгновенно превратился во что липкое и мерзкое.

– Я все понял, – он даже глаз поднять не посмел.

– Пшел отсюда.

В это "пшел" женщина вложила такое презрение… Майор пулей вылетел из ординаторской, Вова еле успел убраться с его дороги. Едва стукнула дверь, как из Амалии будто выдернули какой-то стержень, и она обессиленно опустилась на жесткую кушетку, куда, буквально минуту назад, пытался завалить ее этот мерзавец. На несколько секунд воцарилась пауза, потом она взглянула на мявшегося в дверях Лопухова.

– Чего хотел-то?

– Да, это… Ничего, в общем. Мимо шел. Пойду я. Ладно?

– Иди. Постой.

Амалия подошла к Вове, обдав его целым букетом волнующих запахов, взяла за уши и, притянув вовину голову к себе, чмокнула в лоб и тут же отпустила. Поцелуй красавицы опалил кожу огнем.

– Спасибо тебе.

– Да ладно, – засмущался Вова, – вот, это вам.

Женщина вдохнула запах цветов из помятого букета.

– Весной пахнет. Иди уже, горе ты мое.

Вова ушел. На душе его творилось что-то непонятное, в жизни своей он не переживал такого. Полночи проворочался под аккомпанемент разнообразных стонов и храпа, а потом провалился в сон.

Амалию он больше не увидел. После завтрака ему выдали его же обмундирование и документы. Кровь с гимнастерки отстиралась, даже дырочка была аккуратно заштопана. В другое время Три Процента поскандалил бы по этому поводу, потребовав целую гимнастерку, а красноармеец Лопухов и внимания не обратил на такую мелочь. Уже в полдень он был на станции, а через два часа поезд вез его в батальон выздоравливающих.

По причине того, что приказ о формировании батальонов выздоравливающих вышел относительно недавно, подготовить капитальное строение не успели. По этой причине, а также потому, что ночи уже были относительно теплыми, выздоравливающих разместили в палаточном лагере. Лагерь находился практически во дворе эвакогоспиталя. Шесть рот переменного состава, каждая по два взвода, всего полтысячи временных обитателей с различной степенью здоровья. В палатках трехэтажные деревянные нары в виде настилов, в изголовье нар – пóлка для личных вещей, куда Вова впихнул свой сидор. Но сначала он прошел через санпропускник, дезокамеру, душевую, борьба со вшами шла постоянно, но эта сволочь то и дело появлялась снова.

А в общем, нормальная воинская часть: командир, политрук, подъем в пять, отбой – в десять. Лечение заключалось в перевязках, отдыхе, усиленном питании и лечебной гимнастике. Белье стирала прачечная госпиталя, кормила его же кухня. По мере поправки здоровья, выздоравливающих начинали напрягать строевой, немного изучали оружие. И политинформация. Каждый день.

А еще ранбольных ставили в караул. С десяти вечера до шести утра. Поскольку нападать на госпиталь никто не собирался, то караулы эти считались придурью начальства, но лямку исправно тянули все. Пришла, наконец, и Вовина очередь. И тут-то Три Процента отличился – поймал диверсанта. Да, да, самого настоящего диверсанта, без дураков. А дело было так.

Растолкали Вову уже под утро, но тьма еще была полная, хоть глаз выколи, сунули в руки старую винтовку без штыка с четырьмя патронами в магазине и выгнали из палатки. Он пришел на пост и, разлепив глаза, огляделся. Одной своей стороной лагерь примыкал к колодцу. Воду из него брали и выздоравливающие и госпитальная кухня, поскольку до него было ближе, чем до колонки городского водопровода. Поскольку колодезная цепь и эмалированное ведро были самым ценным имуществом, возле колодца вкопали грибок для часового, а все место действия освещал подвешенный на столбе тусклый фонарь. В пятно света попадали только колодец и грибок. За пределами светового пятна часовой ничего не видел, зато сам был очень хорошо заметен издалека.

Рассудив, что немецкий десант сегодня ночью маловероятен, Вова отошел к госпиталю, сел, привалился спиной к стене, обнял винтовку, сунул руки в рукава шинели и спокойно заснул. Проснулся он от скрипа колодезного ворота. Колодец отсюда просматривался отлично, а поскольку расстояние до него не превышало десяти метров, то и прослушивалось. Какой-то мужик в шинели, но без пилотки крутил ворот, опуская ведро в колодец. Недобрым словом, помянув чудака, решившего напиться в столь ранний час, Лопухов размял затекшие ноги, устроился поудобнее и снова закрыл глаза. Однако опять закемарить ему не дали, поскольку пустое ведро тонуть не желало, мужик начал топить его, приподнимая и плюхая обратно в воду. Вова хотел было прогнать урода, но тут заметил, что тот не стрижен. Все солдаты ходили с босой головой, борьба со вшами не прекращалась ни на минуту, значит, это кто-то из средних командиров.

Ведро, наконец, утонуло и мужик начал поднимать его. Процесс подъема также сопровождался скрипом, и Вова решил размяться, а заодно и сам водички попить. Пока он с трудом выбирался из сидячего положения, военный у колодца перешел к странным действиям. Он вытащил из кармана какой-то мешочек, высыпал содержимое в ведро и начал его размешивать. Удивленный Вова замер, сделав буквально пару шагов. Возле колодца явно происходило что-то не то. Вовин мозг начал загрузку операционной системы. Военный вывернул ведро в колодец, искусственный водопад с шумом обрушился вниз. Загрузка закончилась.

– Стой!

Одновременно винтовку с плеча и желтый, как тигр, патрон ринулся в ствол. Диверсант, а в этом Вова почти не сомневался, метнулся в спасительную темноту, до которой было не больше пяти метров. Не успел. Стрелял красноармеец Лопухов навскидку, из незнакомой винтовки, шансов попасть не было бы, но расстояние-то меньше десятка метров. Бах!

– У-у-у-у! А-а-а-а!

Вражина с воем выкатился за пределы освещенного круга. Это в кино раненые, получив несколько пуль, продолжают стрелять. В реальности они тихо лежат, зажимая рану или пребывая в бессознательном состоянии от болевого шока. Или с воем катаются по земле. Нет, бывает, конечно, что на адреналиновом выбросе даже смертельно раненые дерутся в рукопашную или продолжают садить из пулемета, но не в данном случае.

– А-а-а-а, ма-а-а-а-ать!

Лопухов торопливо переправил следующий патрон из магазина в казенник и рванул к раненому. Тот уже перестал дергаться и лежал, подвывая от боли. Вова направил на него ствол и замер, что делать дальше он не знал. Ситуация разрешилась сама собой. Разбуженный выстрелом и истошными воплями раненого диверсанта батальон начал проявлять интерес к происходящему.

– Шо це таке?

За Вовиной спиной нарисовалась первая заспанная морда. За ней подтянулись другие, а там и начальство подоспело. Винтовку у Вовы отобрали, раненого перевязали и унесли. Под шинелью у него обнаружилась гражданская одежда, документов не было.

– Он в колодец что-то высыпал, – пытался оправдаться Три Процента.

Спешно прибывший к месту действия госпитальный особист изъял мешочек, который валялся у колодца, его, к счастью, не успели затоптать, и категорически запретил брать отсюда воду до проведения экспертизы. Гауптвахты в городке не было, поэтому ограничились арестом во взводной палатке, даже завтрак туда принесли. А часов в девять, Вову вызвал к себе особист.

– Молодец, красноармеец Лопухов!

Уполномоченный носил форму пехотного политрука и занимал крошечный кабинетик, кроме стола, табуретки и шкафа для бумаг, в него ничего не влезло. Да и так теснота. Особиста в госпитале не любили, даже не очень боялись, но терпели, как неизбежное зло. Нагловатый был тип, все время пытался вербовать медсестер для надзора за врачами. Пока безуспешно, но попыток не прекращал.

– Служу трудовому народу! – запоздало среагировал на начальственную похвалу Вова.

– Хорошо служишь, какого зверя подстрелил, настоящего диверсанта! Представляешь, сам сдался в плен, добровольно, прошел подготовку в школе Абвера и был заброшен к нам в тыл для проведения диверсий. Городской водопровод хотел отравить, но там мышь не проскочит, так он к нам полез, сволочь! Ну да ничего, ничего, мы его…

Особист вдруг встал, перегнулся через стол, схватил Вову за гимнастерку и притянул к себе.

– Жить хочешь?! В глаза, смотреть, в глаза!

Спектакль, вообще-то, был дешевым, но и Три Процента не относился к опытным, битым жизнью людям. Одного только не мог предвидеть главный режиссер и актер одновременно – не было в Вове того трепетно-благоговейного отношения к органам, которое было присуще почти всем советским людям в это время. Нет, как всякий околокриминальный деляга, он побаивался ментов, прокурорских и налоговой инспекции, но не более того. А потому, Три Процента этой внезапной вспышки начальственного гнева не столько испугался, сколько ей удивился, но на всякий случай решил подыграть начальству, подпустив легкое заикание.

– Х-хочу.

– Тогда будешь делать то, что я скажу. Понял?

– П-понял.

Довольный произведенным эффектом, особист отпустил Вову и плюхнулся обратно на свой стул.

– Парень ты неглупый, стреляешь метко, нам, – особист многозначительно выделил это слово, – такие нужны. Держись за меня и не пропадешь. Но смотри, чуть что не так, обратно во вшивые окопы спишу, а немец приговор исполнит.

Попасть в стукачи Вове совсем не улыбалось, и он предпринял попытку соскочить.

– Я в окружении был.

– Ничего страшного, – попытка провалилась. – Я тебя к коменданту устрою, он давно помощника просил. У тебя семь классов есть?

– Даже десять.

– Еще лучше. Будешь с бумагами работать, а мне докладывать все, что на станции делается. Понял?

Три Процента кивнул.

– Хорошо себя покажешь – внештатным сотрудником оформлю. А теперь так, завтра в восемь ноль-ноль явишься…

Из кабинетика Вова выскочил в растрепанных чувствах. С одной стороны, есть хорошая возможность пристроиться на тепленькое местечко в тылу. Сначала при бумагах, потом можно будет и на материальные ценности перебраться. А уж там-то он сумеет развернуться. С другой… Не по понятиям это. Да и совесть, вроде, где-то запротестовала. Надо же, столько лет молчала в тряпочку, а тут проснулась. Три Процента с трудом удержался от плевка на крашеный дощатый пол, жалко стало медсестричек, которые его намывали. Поживем – увидим, решил Вова и направился обратно в палатку, присутствовать сегодня на занятиях он не собирался.

В батальоне Лопухова встретили как героя, от дружески-благодарных хлопков через несколько минут заболела спина. Все уже знали, что отравы в мешочке хватило бы на всех, и еще осталось. Спас Вову комбат.

– Отставить! Чего на человека накинулись, дайте герою с ночи отдохнуть.

Так и сказал – герою. Просто, без всяких интонаций. Вот только героем себя Три Процента почему-то не чувствовал.

На следующий день, ровно в восемь ноль-ноль Три Процента предстал перед своим новым начальником. Комендант – старший лейтенант-железнодорожник. Хорошо за сорок, явно из запаса. По должности он был военным комендантом железнодорожной станции и помощник ему не полагался, но из-за большого потока военных грузов, часть которых предназначалась для частей, расквартированных в городишке, с писаниной он один не справлялся. Вот и прислали ему в помощь Вову, точнее, в писари.

Заполнять многостраничные ведомости простой перьевой ручкой, постоянно макая ее в чернильницу, это не липовые контракты "паркером" подмахивать. Он относился к поколению уже в полной мере вкусившему все прелести компьютерных технологий, да и лекции шариковой ручкой записывать куда как проще. Пришлось Лопухову первое время попотеть, но ничего, через неделю втянулся и дело пошло. Да так пошло…

Предназначенные для местных госпиталей грузы, разгружали на одном из складов. И находился он как бы в двойном подчинении – начальника станции и военного коменданта. Пару раз Вове пришлось побывать в этом темном мрачноватом помещении, заваленном разнообразными тюками и заставленном ящиками. Несмотря на скудное освещение он сумел разглядеть, работавшую на этом складе учетчицу Клавдию. Точнее, сначала он увидел туго обтянутый темной юбкой зад, и мелькавшие ниже белые икры. Вовин организм тут же потребовал продолжения банкета, то есть знакомства и он вышел на охоту.

Выбрав момент, когда никого, кроме учетчицы на месте не было, Лопухов зашел в пакгауз. Яркий солнечный день сменился полумраком, и он на пару секунд ослеп. Женщина попыталась проскользнуть мимо Вовы, но он перекрыл ей путь левой рукой и грудью прижал к стене.

– Ну куда же ты? Куда?

Второй рукой цапнул Клаву за грудь и попытался поцеловать. Учетчица отвернула голову, и Лопухов ткнулся губами ей в ухо. Где-то он читал, что язык в ухе жутко возбуждает женщин и попытался проверить данную теорию на практике. Видимо, это была полная лажа, Клава неожиданно сильно толкнула Вову в грудь, он отлетел метра на два и она успела выскользнуть из пакгауза до того, как Лопухов пошел на повторный штурм. Однако учетчица была практически единственной более или менее привлекательной и доступной для Вовы особью женского пола, чтобы он просто так отступился от нее. Вторую попытку он предпринял спустя пару дней. Подкараулил Клаву на вещевом складе и завалил на тюки с каким-то шмотьем. Только хотел сам навалиться сверху, как учетчица уперлась ладонями ему в грудь и спокойно попросила.

– Подожди.

Три Процента ожидал всего: крика, визга, ногтями по глазам, коленом между ног, но от того, что произошло дальше – просто обалдел. Клава сама задрала юбку, приподняв зад, сняла трусы, сильно похожие на мужские семейные, а потом долго ждала, пока Вова возился с тренчиком шаровар и путался в завязках кальсон. А чего, собственно, удивляться? Кто бы ее, симпатичную бабенку в самом соку, без "этого дела" на такой должности держал? Видимо, решила сжалиться над одуревшим без женской ласки солдатиком. Охреневший от счастья Вова забыл обо всем, но долго не продержался. А женщина контроля над ситуацией не потеряла и успела в последний момент спихнуть с себя кавалера. Тут зевать нельзя – только рот раскрыла, считай, мамой стала. Вот такая, блин, контрацепция образца сорок второго года.