Текст книги "Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России"

Автор книги: Вадим Кожинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Во-вторых, трагедия – если основываться на исканиях мировой философии и богословия – неизбежное, неотвратимое и в самой основе своей глубоко противоречивое, не подвластное прямолинейному пониманию и односторонней оценке явление человеческого бытия.

В трактовке многих нынешних идеологов трагедийный период нашей истории имеет принижающее или даже позорящее нашу страну значение; некоторые из них, говоря, что в 1917 году Россия «взошла на Голгофу», странным образом не вдумываются в истинный смысл этого речения, подразумевающего не только унижение и смерть, но и величие и воскресение…

Судьба страны воплощается в судьбах отдельных людей. И напомню о судьбах К. К. Рокоссовского и С. П. Королева. Оба испытали унизительную и, в сущности, сдвигавшую человека на самую грань смерти долю репрессированных. Но Константин Константинович стал затем одним из двух главных и наиболее прославленных полководцев Великой Отечественной (именно он командовал Парадом Победы), а Сергей Павлович – главным конструктором космической программы, обретшим наивысшую, всемирную славу. И, как представляется, в наше время еще крайне трудно или даже вообще невозможно четко сформулировать «приговор» об этих человеческих судьбах, то есть прийти к их «точным», непротиворечивым пониманию и оценке. Но это относится и к судьбе нашего народа в целом…

Как уже сказано, восстановить «связь времен», обращаясь к отделенной от нас жизнью трех человеческих поколений Российской империи, невозможно; перед нами в полном смысле слова утопическая программа, которая и возникла-то главным образом в силу тотального «отрицания» периода 1917–1991 годов. Повторю еще раз, что идеологи, которые призывали и призывают «вернуться» в дореволюционную Россию, тем самым обнаруживают свое понимание необходимости «связи времен», немыслимости заново начинать бытие страны с некоего «нуля», не опираясь на фундамент ее истории. Это, о чем уже не раз говорилось, поняла в свое время, в середине 1930-х годов, и большевистская власть, несмотря на свое предшествующее безоговорочное отрицание дореволюционной России, которое длилось почти два десятилетия.

Радикальные идеологи нынешней власти уже почти десять лет «отрицают» все совершавшееся в стране до 1991 года, но есть основания полагать, что этому приходит конец. Ибо стремление этих идеологов исходить не из фундамента или, вернее, почвы предыдущей истории страны, а конструировать новый фундамент по западным образцам (то есть они, в сущности, пытаются опереться на историю других стран!) все более ясно обнаруживает свою полнейшую бесперспективность.

Глава 5. Страна-семья или страна-рынок?

Один из наиболее ярких и глубоких современных публицистов Сергей Кара-Мурза, говоря о коренном отличии Запада от России, определил основу бытия первого словом «рынок», а второй – словом «семья». В связи с этим возможны, правда, известные сомнения. Во-первых, определение «семья» выглядит не очень «научно»; но, как сказано полтора века назад великим поэтом, «умом Россию не понять» (имелся в виду, очевидно, «ум» науки). А во-вторых, сведение основ жизни людей Запада к «рынку» вроде бы означает – по крайней мере на наш русский взгляд – «принижение», даже чуть ли не оскорбление… Однако рынок (в научном значении слова) отнюдь не сводится к «низменным» актам «купли-продажи». Речь идет об осуществляемом людьми обмене плодами своей многообразнейшей деятельности (включая и высшие виды творчества), который к тому же с необходимостью подразумевает полноценный демократический порядок в стране, обеспечивающий (хотя бы в принципе) каждому из участников этого обмена равные возможности.

Конечно рынок – как, впрочем, и любой феномен человеческого бытия – имеет свои негативные стороны и качества, но свойственное иным заостренно-патриотически настроенным авторам превращение его чуть ли не в царство зла и порока – попросту несерьезное занятие. Человек, обретший богатство в условиях развитой рыночной демократии, имеет все основания гордиться собой, ибо это богатство в конечном счете означает что плоды его деятельности высоко оценены добровольно отдававшими за них свои деньги согражданами.

Далее нельзя не сказать и о том, что семья вовсе не представляет собой – хотя многие думают иначе – некое в принципе, «позитивное» явление. Значительная часть (если не большинство) человеческих семей переживает острые и тяжкие конфликты, в их историях присутствуют или даже преобладают зло и порок. Русская литература создала целый ряд великих повествований об истории семей – от «Семейной хроники» Аксакова до «Братьев Карамазовых» Достоевского, – и в этих повествованиях явлены отнюдь не идиллические картины. Но главное в другом. Как уже не раз говорилось в этом моем сочинении, при целостном, «глобальном» сопоставлении цивилизаций Запада и России «оценочный» подход неизбежно ведет ко всякого рода упрощениям или даже прямым искажениям существа дела. И я буду стремиться беспристрастно рассуждать о феноменах «страна-рынок» и «страна-семья».

Для начала обращу внимание на сочинение убежденного сторонника рынка – видного современного предпринимателя А. С. Паникина. Оно было опубликовано в 1997 году в журнале «Новый мир» (№№ 11 и 12) под названием «Записки русского фабриканта»; в 1998 году вышло его дополненное книжное издание «Шестое доказательство».

А. С. Паникин родился в 1950 году в малоимущей семье, начал жизненный путь в качестве слесаря, но уже к середине 1970-х занялся разного рода «предпринимательством», преодолевая неизбежные тогда труднейшие препятствия. В 1988-м он создал крохотное поначалу текстильное предприятие, которое к нашему времени стало мощным концерном «Панинтер», производящим, помимо одежды, молочные продукты, а также имеющим свое издательство.

Рассказывая о своем жизненном пути, А. С. Паникин благодарно поминает множество людей, которые бескорыстно оказывали ему поддержку и помощь. Это и мальчик по кличке Фролик, который спас его, тринадцатилетнего, от нападения подростковой банды («поведение Фролика казалось необъяснимым… защитил новичка, незнакомого человека»), и «инвалид без обеих ног Славский», согласившийся безвозмездно давать незнакомому юноше уроки профессиональной игры на гитаре, и т. д.

А вот начало предпринимательской деятельности: «…недавний знакомец Виктор открыл все секреты, все тонкости… Его жест казался мне необъяснимым. Он поступил вопреки коммерческой логике… я все же становился конкурентом». И еще менее объяснимая «милая пожилая женщина», бесплатно доставившая (малыми порциями) сотню килограммов необходимого для производства вещества: «Скорее всего ей был интересен сам процесс участия в каком-то живом, человеческом деле».

И «главный архитектор Москворецкого района», предоставивший начинающему фабриканту помещения площадью в 330 кв. метров, за что «ничего не просил, помог как союзник» (союзник по духу, а не по взаимовыгодному делу). И чиновник (которых автор вообще-то весьма не жалует) Лебедев, который «невероятным ухищрением добился передачи склада нам», и «он был не единственным официальным лицом, оказавшим бескорыстную помощь».

А когда А. С. Паникин решил обзавестись подмосковным имением, где собирался построить молокозавод, директор местного совхоза «из доброго отношения… был готов нарезать участок рядом с деревней, где газ и вода». И еще о рабочих, строивших фабрику: «…энтузиазм как на ДнепроГЭСе», а когда случился пожар, «рабочие без специальной страховки, не слушая меня… лезли наверх, резали автогеном металл, оберегая оборудование…» и т. д. и т. п.

А. С. Паникин объясняет все описанное присущим русским людям «идеализмом», побуждающим их к действиям, не сулящим никакой материальной выгоды. И он говорит не только о том, что без этого «идеализма» окружавших его людей ему лично не удалось бы сделать ничего из задуманного, но и заключает свое сочинение утверждением, что вера в будущее России уместна лишь постольку, поскольку «несмотря на все издержки и поражения… мы сохранили… стремление к идеальному».

Мне представляется, что более правильно видеть в России не «страну идеалистов», а «страну-семью», члены которой помогают друг другу (хотя, конечно, не все и не всегда!) бескорыстно, не преследуя прагматических целей.

Могут возразить, что А. С. Паникину подобная помощь была необходима из-за того экономического и политического строя, который господствовал в стране до конца 1980-х годов и очень значительные «пережитки» которого существуют и сегодня. Вот если бы страна, скажут мне, являла собой всецело свободный рынок, будущий фабрикант добился бы своего (пусть и ценой напряженнейших усилий) без «семейной» помощи.

Но нельзя не обратить внимания на тот факт, что, согласно убеждению самого А. С. Паникина, будущее России немыслимо без «идеализма» ее граждан! А ведь рынок, напротив, подразумевает – что невозможно оспорить – последовательный «материальный» прагматизм всех и каждого…

Впрочем, и тут не исключено возражение. В самой, пожалуй, «рыночной» стране – США – огромное значение имеет комплекс представлений, называющийся «американской мечтой» («The American Dream») и не чуждый определенного «идеализма». Один из компонентов этой «мечты» – вера в то, что любой гражданин США имеет возможность добиться самого высокого положения в своей стране. Юридическое равенство людей – правда, только белых – было утверждено в самом начале истории государства США, и ярчайшими примерами этого равенства являются, скажем, судьбы Авраама Линкольна (1809–1865), который начал свой жизненный путь поденщиком (то есть батраком) на ферме и стал президентом страны, и Джона Форда (1863–1947), начавшего жизнь «учеником механика» (по-русски – подмастерьем) и ставшего хозяином гигантской автомобильной корпорации.

Но следует поразмыслить о причинах американского «культа» таких человеческих судеб. Дело в том, что, во-первых, преобладающее большинство президентов и мультимиллионеров США начинали не «с нуля», а опирались на успехи, достигнутые их отцами, дедами и т. д., а во-вторых, в России, несмотря на юридическое бесправие основной массы ее населения, имели место не менее или даже более поразительные «карьеры».

Характерно, что, в отличие от США, особого восхищения судьбы таких людей у нас не вызывают. Если сообщить кому-либо о наших вроде бы невероятных карьерах, можно в ответ услышать примерно следующее: «Ну и что? Чего только не бывает!» – имеется в виду, бывает в России… И американский культ людей, поднявшихся из низов на самые верхи, объясняется, очевидно, тем, что в условиях жесткой или даже жестокой конкуренции для подобного «взлета» в «стране-рынке» необходимы поистине исключительные способности и энергия.

Но обратимся к «бесправной» России и вспомним, что вторым по значению лицом при царе Алексее Михайловиче – Патриархом Всея Руси Никоном – стал (и всего лишь на пятом десятке лет) сын мордовского крестьянина Никитка Минов, а при императоре Петре I – сын конюха Алексашка Меншиков, обретший к тридцати годам титул «светлейшего князя», а затем и «генералиссимуса»… Могут возразить, что эти беспрецедентные карьеры – результат «капризов» самодержцев, но в России были и такие «взлеты», которые нельзя истолковать подобным образом.

Знаменитый в свое время литературный, научный и государственный деятель А. В. Никитенко (1804–1877) родился в семье крепостного украинца (тогда – малоросса) и только в двадцатилетнем возрасте получил «волю» и тем не менее вскоре же поступил (без гимназического образования!) в Петербургский университет.

Достоверно известно, что способному и энергичному юноше оказывали помощь различные имевшие влияние люди, которые, надо думать, видели в нем как бы члена своей «духовной семьи».

И этот «раб» достиг 3-го по рангу (фактически даже 2-го, ибо 1-й имел тогда всего лишь один человек) государственного чина тайного советника, удостоился звания действительного члена Императорской Академии наук (более того – стал членом управлявшего ею Комитета), был председателем Общества любителей российской словесности, стал «потомственным дворянином», «на равных» общался с князьями-рюриковичами П. А. Вяземским и В. Ф. Одоевским и т. д. и т. п. И это вовсе не единичная судьба: крепостными начали жизнь современники Никитенко – прославленный историк, академик М. П. Погодин, видный писатель и литературный деятель Н. Ф. Павлов и др.

Что же касается крупнейших промышленников России, большинство из них начали свой путь как крестьяне, в том числе и крепостные. Так, знаменитый С. Т. Морозов (1770–1862) только в пятьдесят лет «выкупил» себя и сыновей у помещика, но к этому времени он уже владел крупнейшими текстильными фабриками. Важно отметить, что Морозов, как и целый ряд других богатейших российских предпринимателей его времени, принадлежал к старообрядцам, которые подвергались тяжким притеснениям со стороны церкви и государства, но именно это особенно усиливало в них «семейный», «братский» дух, выражавшийся во всесторонней взаимопомощи.

Нельзя отрицать, что абсолютное большинство населения России не имело тех прав, которыми обладали граждане стран Запада, и, между прочим, один из главных лозунгов В. И. Ленина – «борьба с российским бесправием». Однако отец Ленина, И. Н. Ульянов (1831–1886), родился в семье беглого крепостного, который к тому же умер, когда его сыну Илье было всего пять лет. И нашлись люди – в частности, влиятельный астраханский протоиерей Николай Ливанов, – которые помогли отцу Ленина окончить на казенный счет гимназию и университет, и он за свою не столь уж долгую жизнь достиг чина действительного статского советника (то есть штатского генерала), должности директора народных училищ губернии и звания потомственного дворянина…

И подобные судьбы вовсе не были редкостью. Отец моей матери В. А. Пузицкий (1863–1926) родился в семье беднейшего ремесленника, обитавшего в захолустном городишке Белый Смоленской губернии (туда, между прочим, даже и сегодня не ведет железная дорога…). Но из его сохранившейся юношеской записной книжки ясно, что целый ряд более или менее влиятельных людей помог ему окончить смоленскую гимназию и Московский университет, и он, как и отец Ленина, стал действительным статским советником и потомственным дворянином, а также инспектором одной из лучших московских гимназий (2-й мужской), издал несколько учебников и т. п.

Это, впрочем, примеры не столь уж значительных «карьер». Но вот сын солдата М. В. Алексеев (1857–1918), который на шестом десятке лет стал начальником штаба Верховного Главнокомандующего – то есть вторым лицом в армии России, или сын крестьянина И. Д. Сытин (1851–1934), ставший хозяином самого крупного в России издательского концерна.

По всей вероятности, любой поднявшийся из «низов» человек в России не обошелся без бескорыстной помощи, подобной той, которую оказывают друг другу члены семьи. Словом, та поддержка даже малознакомых людей, о которой рассказал в своем сочинении А. С. Паникин, уходит глубокими корнями в историю России – «страны-семьи».

Предвижу чье-либо возмущенное отрицание: как можно называть «семьей» страну, зная о беспощадном подавлении и массовой гибели ее «детей» в Гражданскую войну 1918–1922 годов и последующие годы?!

Но, во-первых, как уже сказано, не следует «идеализировать» сам феномен «семья» (в собственном значении слова), ибо в семьях нередко разражаются самые жестокие – вплоть до убийства ближайших родственников – конфликты, а во-вторых, суть дела после 1917 года была не в том, что страна утратила свою «семейственность», а в том, что она переживала революционный катаклизм, который, помимо прочего, взорвал изнутри многие семьи в собственном смысле слова, как это присуще любой революции. Так, например, виднейший французский поэт конца XVIII века Андре Шенье отверг якобинскую диктатуру, и его родной младший брат, писатель и публицист Жозеф Шенье, яростно изобличал его, способствуя казни, постигшей Андре в 1794 году…

И, конечно, в России внутрисемейные расколы после 1917 года имели самый широкий характер. Мой упомянутый дед был и остался до конца жизни убежденным монархистом и консерватором, а его старший сын С. В. Пузицкий (1893–1937), к ужасу отца, стал большевиком и деятелем советской контрразведки, причем дослужился до комкора, то есть генеральского чина.

Были и более удивительные семейные расколы; в конце концов, отец и сын – люди разных поколений, но вот родные братья: Генштаба генерал-лейтенант К. К. Баиов, добровольно вступивший в Красную Армию и в 1918 году ставший «военным руководителем» одного из важнейших Московского района обороны, и генерал-майор А. К. Баиов, оказавшийся в Белой армии и даже много позднее сотрудничавший в одном из наиболее заостренно «антисоветских» журналов эмиграции – «Часовом».

И, конечно, в первое послереволюционное время не только сами семьи, но и вообще «семейная» основа страны в целом подверглись тяжким испытаниям, что ярко выразилось в своего рода отлучении от «семьи» людей, принадлежавших ранее к более или менее привилегированным слоям населения и объявленных «лишенцами». Но с середины 1930-х годов разного рода «ограничения» для таких людей начинают отменяться.

Выше говорилось о поднявшихся до революции из самых низов начальнике штаба Верховного Главнокомандующего Алексееве и крупнейшем издательском деятеле Сытине. В послереволюционное время имели место как бы «наоборотные» судьбы: Генштаба полковник царской армии Б. М. Шапошников (1882–1945), который вроде бы должен был оказаться «лишенцем», стал маршалом и достиг должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего (кстати, даже превзойдя в чине Алексеева, который не стал фельдмаршалом), а граф А. Н. Толстой (1882–1945) был одним из «главных» писателей, депутатом Верховного Совета СССР и академиком.

В 1935 году Андрей Платонов внес в записную книжку следующее заключение: «Истина в том, что в СССР создается семья…» (может быть, правильнее было бы написать «воссоздается»). Он, правда, добавил к этому слова, которые теперь могут вызвать негодование многих: «Сталин – отец или старший брат всех» (там же).

Но Сергей Кара-Мурза, со ссылки на статью которого я начал эту главу моего сочинения, резонно писал, что если отец семьи (в собственном значении этого слова) – тиран, она от этого не перестает быть семьей… И еще раз подчеркну: называя страну «семьей», я отнюдь не даю ей «оценку»; семья может быть и дурной, и хорошей, но главное – в понимании основы ее бытия, а не в том, «лучше» или «хуже» она, чем «страны-рынки».

Как это ни прискорбно и даже дико, те или иные западные авторы более адекватно судят о России, нежели господствующие в современных российских СМИ идеологи.

Так, один из главных американских специалистов по истории России, Ричард Пайпс, весьма основательно изучивший те гораздо более неблагоприятные в сравнении со странами Запада климатические (и шире – геополитические) условия, в которых было обречено развиваться наше сельское хозяйство, сделал следующий вывод: «… российская география не благоприятствует единоличному земледелию… климат располагает к коллективному ведению хозяйства», – имея в виду, понятно, и восходящие к древности крестьянские общины, и послереволюционные колхозы.

Между тем множество туземных идеологов тупо твердит о том, что все наши сельскохозяйственные проблемы будто бы решило бы превращение колхозников в «фермеров» западного образца…

Как уже упоминалось, едва ли не основной вдохновитель нынешних «реформаторов», американец Джеффри Сакс, в конце концов пришел к безнадежному умозаключению, что у России «другая анатомия». Вполне уместно истолковать это так: у России не рыночная, а семейная «анатомия» (что по-своему подтверждает и сочинение А. С. Паникина).

Рискуя надоесть читателям, я все же считаю нужным еще раз повторить, что отнюдь не вкладываю в слова «семья» и «семейная» позитивный смысл; та же крестьянская общинность была порождена в конечном счете не нравственными принципами, а жизненной необходимостью, – хотя вместе с тем она, конечно, соотносилась с православной этикой. К тому же помощь друг другу подразумевала взаимопомощь: тот, кто воспринимал окружающих «по-семейному», естественно, ожидал, что и они воспринимают его так же.

Особенно существенна проблема «семья» и «власть». С самого начала истории Руси власть не могла не быть принципиально более твердой и всеобъемлющей, чем в странах Запада, и едва ли не все пришельцы из этих стран на протяжении веков не без оснований называли эту власть «деспотической». Характер власти определялся и гораздо более неблагоприятными, чем на Западе, географическими и геополитическими условиями России, и ее изначальной многоэтничностью, и чрезвычайным многообразием даже и русского ее населения (скажем, северные поморы и южные казаки отличались друг от друга не меньше, чем какие-либо самостоятельные народы) и т. п. И необходимое государственное единство было немыслимо без твердой единой власти (между прочим, ныне, после десятилетнего опыта «реформ», преобладающее большинство их идеологов «антигосударственнического» толка явно осознают это).

«Семейность» представляла собой, помимо прочего, существенный «противовес» власти, что вполне очевидно выражалось, например, в семейной спайке и притесняемых старообрядцев, и преследуемой за «вольнодумство» интеллигенции. Но наиболее важно для нашей темы другое. В начале главы было упомянуто, что «страна-рынок» подразумевает полноценные демократические порядки; общепринято словосочетание «рыночная демократия», имеющее в виду неразрывность обеих сторон обозначаемого явления. Но эта система несовместима с «семейностью» (разумеется, в общественном, а не в кровно-родственном плане); закономерно, что термин «семья» в США применяется обычно к группировкам действующей за пределами рыночной демократии мафии…

И едва ли можно оспорить утверждение, что для превращения России в рыночную демократию необходимо «переделать» ее всю «до основанья» (как поется в «Интернационале»).

А это имеет в виду чреватое абсурдностью предприятие, ибо дело идет, в сущности, о том, чтобы строить «новую» Россию не на основе ее собственной истории, а на основе истории стран Запада. Как ни «легкомысленно» все это звучит, одни идеологи «реформ» предлагают взять за образец для России США, другие – ФРГ, третьи – Японию (которую к тому же безосновательно отождествляют со странами Запада); в последнее время в качестве «образца» выдвигают Чили (?!) и т. п.

В 1992 году строить рыночную демократию взялись вчерашние деятели КПСС, что, если не стесняться в выражениях, является попросту комичным. Правда, иные из этих деятелей вскоре стали «олигархами», но в высшей степени показательно, что им подчас запрещают въезд в настоящие страны рыночной демократии!

Феномен, называющийся «теневой экономикой», существует и на Западе, присутствовал он также и в СССР (как выясняется теперь по рассекреченным документам – даже и в сталинские времена!), но рыночно-демократический строй по сути дела имеет с «теневой экономикой» меньше общего, чем с планово-социалистической, с которой он ведь в свое время завязывал достаточно широкие взаимоотношения. Ибо, при всем «волюнтаризме» социалистической экономики, она все же соблюдала определенные юридические (в том числе международные) нормы, а «теневая» вообще пребывает «вне закона», что полностью противоречит основам рыночной демократии.

И если рассмотреть положение объективно, в России в 1990-х годах шел процесс не создания рыночной демократии, а легализации «теневой экономики». Так, широко разрекламированные «братья Черные» (ранее – граждане СССР, потом Израиля или, может быть, – это, впрочем, не столь уж важно – имеющие двойное гражданство) прибрали к рукам крупнейшие предприятия по производству алюминия (по последним сведениям, их предприятия перешли в другие руки, но это опять-таки не имеет значения). СМИ неоднократно восхваляли этих «братьев» за то, что они, во-первых, обеспечивают заработком множество граждан страны и, во-вторых, платят российскому государству немалые налоги.

Но в упоминавшейся выше замечательной книге А. П. Паршева вскрыта истинная суть этого «предпринимательства», которое фактически представляет собой поистине грандиозное ограбление страны. Дело в том, что эти самые «братья» продавали произведенный на их предприятиях алюминий на западном рынке. А производство алюминия требует громадных затрат электроэнергии – 18 тысяч киловатт-часов на одну тонну металла, и алюминий – это как бы материализованное электричество. Но «братья» платили по российским ценам 1–3 цента за киловатт-час электроэнергии, а на Западе этот киловатт-час стоит 12–15 центов, и энергетические затраты, естественно, включаются в цену алюминия на западном рынке. То есть «предприниматели», в сущности, занимались невероятно выгодной перепродажей российской электроэнергии. И есть все основания полагать, что подобной перепродажей энергии занимались и занимаются многие нынешние «предприниматели».

Естественно может возникнуть вопрос: почему бы цены на электроэнергию в России не поднять до западного уровня? Но это в самом прямом смысле слова невозможно, ибо абсолютное большинство потребителей электроэнергии не имеют соответствующих денежных средств. И описанный «алюминиевый» казус наглядно обнаруживает не только тот факт, что происходит дичайшее ограбление страны, но и в сущности еще более важное: полную иллюзорность представления, согласно которому в России якобы развивается рыночная экономика в западном значении слова.

Ведь электроэнергия – одна из фундаментальных основ современной экономики, а получается, что она находится у нас вне рынка, ибо цена на нее по сути дела «символическая», а не реальная – в среднем в 7,5 раза ниже, чем должно быть.

Выступая 14 апреля текущего года в телепрограмме «Герой дня», нынешний управляющий электроэнергетикой Чубайс объявил, что надеется добиться повышения цены на электроэнергию на 30–40, а затем и на 50–60 %. Но даже если это и произойдет, цена не перестанет быть «символической», ибо все равно будет в 5–6 раз ниже рыночной…

Отдавая себе отчет в том, что электроэнергетика в ее естественной неразрывной связи с энергетикой в целом (добычей нефти, газа, угля) представляет собой основу экономической жизни страны, нельзя не прийти к следующему выводу.

Изложенные сведения о ценах на электроэнергию показывают, что страна в общем и целом живет так же, как она жила до «реформ», хотя, конечно же, уровень и качество жизни преобладающего большинства ее населения значительно или резко понизились. Любые затрачивающие большое количество энергии предприятия – независимо от того, стоят ли во главе их владельцы или директора (которые в нынешних условиях имеют возможность назначить себе любую зарплату), – надежно «защищены» от мирового рынка беспрецедентно низкими ценами на энергию, которые по сути дела сопоставимы с ценами в бывшем СССР.

К этому необходимо добавить, что затраты энергии на единицу продукции в России – в силу гораздо более сурового, чем на Западе, климата, заставляющего расходовать огромное количество энергии на отопление, господство сухопутной транспортировки, потребляющей гораздо больше энергии (водные пути действуют в России только примерно полгода), и т. д. – в общем в 3–4 раза выше, чем на Западе (см. об этом в указанной книге А. П. Паршева).

И если цены на энергию повысить до мирового уровня, стоимость любого энергоемкого товара (а также разнообразных услуг) окажется гораздо выше мировой, – притом речь идет вовсе не о внешнем, а о внутреннем российском рынке.

Конечно, при этом станет убыточным и упомянутый выше «экспорт» – то есть сократится нынешнее ограбление страны; однако это не может «утешить», ибо одновременно станут убыточными – не способными конкурировать с зарубежными товарами на своем, внутреннем рынке – едва ли не все отечественные предприятия.

Вернусь еще раз к сверхприбыльной перепродаже на Запад электроэнергии под видом алюминия. Сам факт не только возможности в стране подобной дикой аферы, но и одобрения ее в «демократических» СМИ говорит о том, что в сфере внешней торговли создалось поистине нетерпимое положение. У меня нет данных для того, чтобы квалифицировать все нынешние внешнеторговые операции вообще как широкомасштабный грабеж страны. Но описанный алюминиевый «бизнес» смог иметь место (и даже превозноситься!) лишь в заведомо «ненормальной» ситуации, – притом ненормальной не только с точки зрения интересов России, но даже и с точки зрения интересов западной экономики. Ведь пресловутые «братья», не соблюдая «правил игры», далеко обскакали западных производителей алюминия, получая громадную сверхприбыль там, где другие довольствовались обычной.

Тем более возмущает это положение таких отечественных предпринимателей, которые действительно стремятся развивать экономику страны. В своей недавней книге «Человек и государство» (М., 1999) А. С. Паникин, не стесняясь в выражениях, говорит о нынешней ситуации: «… вокруг разоренная Россия… номенклатурные хари, ставшие несметно богатыми, и кучка олигархов, которые смеются над страной, сидя за ширмами на мешках с золотом…» И он – фабрикант, а не рабочий, приверженец «Трудовой России», – считает необходимым сурово наказать всех этих лиц, добавляя следующее: «Конечно, репрессии имеют тенденцию двигаться дальше, самостоятельно набирая обороты, захватывая все новые и новые пласты. Но ситуация в России не позволит сделать это» (с. 49, 50), – то есть репрессии, по его убеждению, постигнут действительных преступников.

И вместе с тем этот энергичнейший человек, сумевший за короткий срок создать мощное предприятие, в своих обобщающих суждениях (о конкретных – ниже) явно и резко переоценивает «рыночные» перспективы России.

На его взгляд, государство должно расправиться с грабителями страны, предоставить полную свободу действий таким предпринимателям, как он сам, и Россия за короткое время войдет как мощная сила в мировой рынок. Правда, он делает одну «оговорку», которая может показаться не столь существенной, но в действительности имеет кардинальное значение.

«Для значительной части территории России, – пишет А. С. Паникин, – характерны относительно малая плодородность земли, короткий цикл сельскохозяйственных работ (120–130 дней) и низкая плотность населения… Бесперспективно строить отношения с селом на чисто рыночных условиях… Сейчас в России частная собственность на землю с полной свободой ее отчуждения вовсе не обязательна, а может быть, и вредна».