Текст книги "В поисках Евы"
Автор книги: Вадим Норд
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Судя по выражениям лиц хозяев, они думали об Александре примерно в том же ключе.
Когда Александр обулся и снял с вешалки куртку, Татьяна Павловна вдруг спросила:
– Хотите совет?
– Да, конечно!
Александр подумал, что мать Евы сменила гнев на милость, отмякла, оттаяла (ну должна же сохраниться хоть какая-то крупица материнских чувств!) и собирается сказать ему нечто дельное, но ошибся.
– Найдите себе нормальную женщину. – Голос Татьяны Павловны слегка оттаял. – Вы же приличный на вид мужчина, и специальность у вас хорошая. Вам долго искать не придется.
– Спасибо, – сухо поблагодарил Александр. – Всего хорошего, простите, что напрасно побеспокоил.
Хозяева ничего не ответили.
«Нормально съездил, – подумал Александр. – Пообщался. Убедился, что Ева была совершенно права, когда отзывалась о своих родителях не самым лучшим образом. Опять же – полагается отрабатывать все возможности».
Около подъезда курили и беседовали две девушки лет восемнадцати-двадцати – полная брюнетка и худенькая шатенка.
– А я ему говорю, что я дееспособна даже во время сушки ногтей! – тараторила шатенка. – Так что не надо этих упреков.
Увидев Александра, она замолчала и посмотрела на него с интересом оценщика антикварного магазина, которому принесли какую-нибудь редкую вещицу. Брюнетка же просто скользнула по Александру взглядом, затянулась и выпустила подряд три колечка дыма.
– Простите, а вы здесь живете? – спросил Александр.
– Здесь! – сверкнула глазами шатенка и задала встречный вопрос: – А что?
– Вы Еву, которая из пятой квартиры, случайно на днях не видели?
Дернула же нелегкая спрашивать, но девушки показались адекватными, даже милыми. О, как же обманчив бывает первый взгляд.
– Е-е-еву? – Шатенка всплеснула руками, едва не угодив горящей сигаретой в глаз подруге.
– Твою мать! – выругалась та. – Придержи грабли!
– Еву ему надо! – продолжала шатенка, не обращая внимания на подругу. – Ха-ха-ха! Держите меня семеро!.. А ты кто такой?
«Приличный на вид мужчина с хорошей специальностью», – чуть было не ответил Александр словами Татьяны Павловны, но подобный ответ не разрядил бы обстановку, скорее наоборот – подлил бы масла в огонь.
– Нет, кто ты такой?! – продолжала накручивать себя шатенка.
Поняв, что ничего умного ему не скажут, Александр поспешил уйти.
– Ева – повод вставить слева! – донеслось ему вслед.
«Сам виноват, – самокритично подумал Александр. – Нечего приставать с расспросами к кому попало».
В довершение всего не порадовала машина – завелась только с третьей попытки, чего раньше никогда не случалось.
«День сегодня такой. – подумал Александр. – Неблагоприятный.»
На перекрестке наперерез ему на красный свет выскочил мотоцикл. Резкое торможение – встряска для организма, как в прямом, так и в переносном смысле. Александр порадовался тому, что успел вовремя затормозить, и, раз уж начал радоваться, заодно порадовался и тому, что общение с Евиными родителями осталось в прошлом. С неприятным лучше разделаться поскорее, не откладывая. А еще он подумал, что когда у него самого будут дети, он никогда не станет рвать с ними отношения, подобно тому, как это сделали Евины родители. Что бы там ни случилось и как бы они себя ни вели. Необязательно все прощать и всему потакать, но не общаться совсем и так равнодушно воспринимать известие о том, что единственный ребенок исчез, – это слишком. Какая-то Зинаида, посторонний, можно сказать, человек, обеспокоилась и просила держать ее в курсе дела, а родная мать, не моргнув глазом, заявляет: «Не говорили, не видели и видеть не хотим!» А ведь если вдуматься, то Ева им ничего плохого не сделала. Взрослый человек волен жить так, как ему хочется, без постоянной оглядки на родителей. У детей своя жизнь, у родителей – своя. Разве можно становиться в позу и отрекаться от своего единственного ребенка, если он сделал что-то по-своему, так, как считал нужным? Какой в этом смысл?
Обратная дорога радовала отсутствием пробок. Разве что на светофоре немного постоять, так это же совершенно не напрягает. От такой езды не устаешь, а, напротив, отдыхаешь. Дважды звонил телефон, высвечивая на дисплее незнакомые номера. Сердце тревожно екало – вдруг это Ева, но в первый раз женщина ошиблась номером, а во второй раз пришло сообщение из сервисного центра с приглашением на очередное техобслуживание автомобиля.
Уже на подъезде к дому Александр вспомнил о том, что не обсудил с родителями Евы возможность подачи заявления о розыске в полицию. Вроде бы необязательно, чтобы по подобному делу обращался кто-то из родственников, коллега по работе, например, тоже может заявить, но все же, наверное, лучше, чтобы заявили родители. А с другой стороны, и правильно забыл, все равно с такими родителями, образно говоря, каши не сваришь. Мать бы сказала: «Вам надо, вот вы и ищите!» – или еще что-нибудь в этом роде.
3. Самоубийство – это просьба о помощи
– Это математикам, Саша, легко просчитывать вероятности, у них – числа, формулы, конкретика. А у меня – пациенты, которые сами не знают, что им через минуту захочется сделать! Если они этого не знают, то как могу узнать я? Свежий пример – женщина, сорок два года, не замужем, есть бойфренд, сыну восемнадцать, только что в МГУ поступил, проблем с ним вроде как нет, работает финансовым директором на фирме у родного отца, отношения с родителями нормальные, материально обеспечена, не алкоголичка, не наркоманка. Короче говоря, на первый взгляд никаких проблем, могущих вогнать в депрессию и тем более привести к мыслям о суициде. Но это только на первый взгляд! Вдруг появляется мысль, что жизнь прошла, что самое лучшее уже случилось, что все предвкушения и ожидания позади. Конкретики ноль, до причин мы докопаться не смогли всем отделением. Она пролежала две недели, потом захотела уйти. Захотела – ушла, у нас же все добровольно, режим открытых дверей, никакого принуждения. Я с ней разговаривал на прощанье и был уверен, что динамика положительная. Депрессия в какой-то мере осталась, даже не депрессия, а скорее – меланхолия, но суицидальных мыслей она никогда не высказывала и попыток не предпринимала. Согласись, что между «как скучно жить» и «хочу умереть», есть разница, не так ли?
– Есть, – подтвердил Александр.
– Разумеется, мы не отпустили ее просто так, в никуда, а передали коллеге для амбулаторного ведения. Рекомендации дали, сказали, что к нам может всегда обратиться, если понадобится. Мы своих пациентов не бросаем, опекаем их, такая наша специфика. И что же ты думаешь? Она уходит, через неделю справляет день рождения – широко так справляет, банкетарно, весело, – а утром вешается у себя в спальне. И записку оставляет: «Как же мне все надоело!» И много-много восклицательных знаков! Никто не мог предположить, что она так поступит. А ты говоришь – вероятность.
Бывший однокурсник Денис Моисеев подался в психиатры, защитил диссертацию и теперь заведовал кризисно-психиатрическим отделением в шестьдесят пятой клинической больнице. Перебирая знакомых психиатров, Александр остановил свой выбор на Денисе по двум причинам. Во-первых, Денис учился как следует, а не просто сдавал экзамены, перескакивая с курса на курс. Из хорошего студента получается хороший специалист – это аксиома. Кроме того, Денис специализировался на суицидологии, [3]3
Суицидология – раздел психиатрии, изучающий причины самоубийств и методы их предотвращения (предупреждения).
[Закрыть]как раз то, что было нужно Александру.
«Что бы я делал без однокурсников? – подумал Александр, договорившись о встрече. – Приятно, когда везде есть свои люди.»
Как и полагается недавно назначенному заведующему отделением (немного тщеславия есть в каждом из нас) Денис пригласил Александра приехать к нему на работу.
– Если у тебя есть ко мне дело, – сказал он, – то его удобнее обсуждать в кабинете, а не в кабаке. Тихо, удобно, никто не мешает, да и чем встречу отметить у меня всегда найдется. Приезжай, когда тебе удобно, я все равно раньше девяти вечера с работы не ухожу.
– Ты настолько занят? – Александру сразу стало неловко. – Знаешь что, давай тогда я.
– Нет, дело в том, что тесть с тещей затеяли ремонт и на это время переехали к нам, – вздохнул Денис. – Дальше объяснять?
Конечно же, не обошлось без экскурсии по отделению. Александр не имел ничего против, интересно же посмотреть на то, как работают врачи других специальностей. Во время учебы скачешь по разным клиникам, а потом замыкаешься в рамках своей специальности и больше ничего не видишь.
Отделение Дениса совершенно не походило на больничное отделение психиатрического профиля. Оно вообще не походило на больничное отделение, скорее на пансионат. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Александра.
– Отдыхательно у вас, – сказал он.
– Умиротворенно, – поправил Денис. – Покой и благодать. Атмосфера, не в смысле воздуха, а в смысле ощущений, – это главное в нашей специальности.
– В нашей тоже, – заметил Александр.
Есть клиники, в которых пациенты чувствуют себя неуютно. Не потому что там им хамят или не уделяют должного внимания (персонал везде вежлив и внимателен), а потому что общая атмосфера там неприятная, нервозная, напряженная. Почему? Да потому что сотрудники постоянно грызутся между собой, интригуют, создают группировки и больше думают о том, как бы половчее «уесть» коллегу, а не о том, как осчастливить пациента.
Психиатры такие же люди, как и все, и ничто человеческое им не чуждо. Психиатрам тоже надо время от времени излить душу, поделиться с кем-то наболевшим-перегоревшим. Выговорившись, Денис вернулся к вопросу, который ему задал Александр.
– Один из моих наставников говорил, что самоубийство не попытка решить неразрешимые проблемы, а завуалированная просьба о помощи. Он прав – так и есть. Вся жизнь твоей Евы – один сплошной стресс. Серьезный конфликт с обществом способен привести человека к суициду, особенно если человек чувствует себя одиноким. Одиночество – это вообще такая штука, когда-то спасительная, когда-то гибельная. Но человек собирает волю в кулак и добивается своего. Вроде бы все страшное осталось позади, теперь только живи да радуйся, но вместо Одной Большой Проблемы появляются сотни мелких. А человек устроен так, что ему легче справляться с Одной Большой Проблемой, нежели с кучей мелких! Одна Большая Проблема – это масштаб, это мобилизация всех сил и ресурсов, это почетно, это здорово, это замечательно! А мелкие – это как болото. Чем больше дергаешься, тем глубже увязаешь. И ничего масштабного, гордиться нечем.
В студенчестве Денис столь многословным не был, или же просто Александру не представилось случая узнать его получше. Но многословие у Дениса было правильное, потому что говорил он по делу. Лучше уж так, чем сразу же объявить свое мнение и никак его не комментировать. Вопрос-то такой, сложный и в какой-то мере личный. Александру были нужны не столько выводы, сколько понимание сути.
Вывод, кстати говоря, был неутешительным. На основании того, что рассказал Александр, Денис не мог исключить вероятность того, что Ева могла покончить с собой. Заочно диагнозы не ставятся, но какое-то общее впечатление составить можно. Немного помолчав, Денис добавил, что вероятность эта может быть довольно велика. Александр предпочел бы услышать обратное, но в любом случае ему была нужна правда.
– Если самоубийство – это просьба о помощи, то зачем совершать его тайно? – подумал он вслух. – Зачем съезжать, увозить вещи, исчезать?
– Из деликатности, – не раздумывая, ответил Денис. – Ты не представляешь, насколько деликатны бывают некоторые люди. Они уходят по-английски, не прощаясь и никого не напрягая. Тут неподалеку, в Лосином Острове, в прошлом году нашли повесившуюся женщину с письмом в кармане куртки. Неоперабельная онкология, метастазы, вот она и решила, что лучше уж так. Она поехала из Останкина в Лосиный Остров, потому что не хотела делать это ни дома, ни возле дома. Так и написала…
Александр представил себе Еву, висящую где-то в Лосином Острове или в Сокольниках, и ему стало не по себе. Ева – человек определенно деликатный и с кучей серьезных проблем. Мог произойти душевный надлом, вот и Денис с этим согласен. Она могла покончить со всем раз и навсегда. (Интересно, а не является ли на самом деле то, что кажется нам концом всех проблем, их началом?) Стала бы Ева устраивать неприятность человеку, приютившему ее по просьбе Александра? Да еще такую неприятность, как труп? Даже если записку оставить, все равно придется не раз с полицией общаться. А жить там потом как? Исчезать, оставляя свои вещи, тоже нехорошо, ведь кому-то придется их собирать и выбрасывать. Это же не сундук с каким-нибудь антиквариатом, княжеское наследство. Нет, если бы Еве захотелось покончить с собой, то именно так она бы и поступила. Хорошо бы, чтобы это было не так. А если? «Прекрати! – одернул себя Александр. – Одно дело учитывать возможность, и совсем другое – нагнетать ужас».
Вечером, после ужина, он позвонил Неволиной.
– К счастью, никаких новостей у меня нет, – сказала Валентина, не дожидаясь вопросов. – Но я все помню и сразу же дам тебе знать.
– А я сегодня общался с Денисом Моисеевым, – сказал Александр. – Что бы я без вас всех делал?
– Как там Денис? – оживилась Валентина. – Он, кажется, в шестьдесят пятой? А насчет того, что бы ты без нас делал, не переживай – я к тебе еще обращусь. Как только молодеть соберусь, так и обращусь.
Одно воспоминание тянет за собой другое, так что проговорили не меньше получаса, а то и больше, время Александр не засекал. Едва он положил телефон на журнальный стол, как тот зазвонил снова. «Валентина что-то забыла рассказать», – подумал Александр, но на дисплее высветились буквы ГВ. Явно что-то случилось, если босс звонит вечером. А что могло случиться? Операций сегодня не было? Отменяется какая-то из завтрашних? Так об этом можно и утром сказать.
– Отдыхаешь? – В голосе Геннадия Валериановича так и плескалось раздражение.
– Собираюсь, – коротко ответил Александр, понимая, что первый вопрос – всего лишь прелюдия к разговору.
– А я все работаю, – сообщил босс. – Только что переговоры закончились.
– С кем? – поинтересовался Александр.
Вечерние переговоры были не в обычае Геннадия Валериановича. Он предпочитал делать это днем, между завтраком и обедом, иногда, если того требовали обстоятельства – во время обеда, но не вечером, на уставшую, как он выражался, голову.
– С кем? – удивился вопросу босс. – Да с этим мерзавцем Луценко. Он явился ко мне без предупреждения, несмотря на то что я по телефону послал его куда подальше, и выставил мне ультиматум.
– Ультиматум? – переспросил Александр, думая, что Геннадий Валерианович оговорился.
– Да, натуральный ультиматум. Или я, то есть – мы, продаем нашу клинику, или не продаем и сильно жалеем об этом. В понедельник надо дать ответ.
– Три дня на размышление.
– Вообще-то четыре, – поправил Геннадий Валерианович. – Это если считать субботу и воскресенье. Или же два.
– Это один старый детектив так назывался, – пояснил Александр, – про ограбление инкассаторов. Интересный.
– Не нужны мне эти детективы! – воскликнул босс, как будто Александр ему их предлагал. – У меня вся жизнь – сплошной детектив. Знаешь, что сказал мне Луценко? «Живы будете, а бизнесом заниматься больше не захотите». Представляешь? Еще похихикал так злорадно-злорадно.
«Злорадство – лучший вид радости», – вспомнилась к месту немецкая пословица.
– А кто хочет купить клинику, он так и не сказал? – спросил Александр.
– Нет! Я его дважды спрашивал, но он заладил, как попугай, свое «на данном этапе не могу разглашать эту информацию», и все тут. Я поинтересовался, не надоело ли ему играть в шпионов, и попросил проект договора для размышления. Он мне его сразу же со своего телефона отправил.
«Издержки прогресса, – подумал Александр. – Сидят люди друг напротив друга, а информацию через Интернет отправляют. Прикольно».
– Но там в покупателях значится какое-то ЗАО «Гердмонт-пул», зарегистрированное в городе Обнинске. Явно левая фирма, ни один поисковик ее не находит. А генеральным директором там Луценко Георгий Лаврентьевич, собственной персоной!
– Это называется «концы в воду», – прокомментировал Александр.
– Я эти концы из воды вытащу, – пообещал босс, – и удавлю их ими!
– Кого «их»? – заинтересовался Александр. – Есть какие-то подозрения?
– Да подозревать можно кого угодно, – хмыкнул Геннадий Валерианович. – Но я даже не понимаю, пытаются ли нас поглотить или же кто-то совсем посторонний хочет «отжать» у нас клинику, чтобы таким образом влезть в бизнес. Если бы знать, кто на нас давит, то есть – собирается давить. Ладно, все тайное рано или поздно становится явным, это еще Сократ говорил. Луценко я сказал, чтобы он не утруждался звонить или приезжать в понедельник, потому что другого ответа не будет. Но он ответил, что все равно позвонит, потому что ничего постоянного в мире не существует – все, мол, изменчиво. Философ доморощенный, мать его за ногу!
По избыточной эмоциональности нетрудно было сделать вывод о том, что Геннадий Валерианович немного навеселе. Или даже не «немного», а «изрядно». Поэтому Александр предложил:
– Может, завтра все обсудим? Утро вечера мудренее и.
– И трезвее, и светлее! – подхватил босс. – Обсудить мы с тобой все обсудили, теперь надо крепить оборону, выявить наши слабые места и заняться их ликвидацией.
– Выявлять нам нечего, – убежденно сказал Александр. – Я уже думал над этим. Работаем мы со всеми положенными разрешительными документами и полностью официально. Санэпидрежим соблюдаем, аппаратуру и все прочее держим в порядке. Документацию оформляем как положено, пациентов не обманываем и на деньги не разводим. С какой стороны нас можно прижать? Только если оклеветать или найти среди прооперированных пару-тройку нечестных людей, которые за деньги начнут строчить на нас жалобы? Но все это несерьезно.
– Все это очень серьезно! – запальчиво возразил Геннадий Валерианович. – Хорошо продуманной клеветнической кампанией можно погубить любую клинику, любую фирму… По принципу «то ли он украл, то ли у него украли». Особенно в нашем бизнесе, где все завязано на репутации.
– Не все так мрачно, – как можно убедительнее сказал Александр. – Случись что, мы не станем сидеть сложа руки. И для начала надо бы убедиться, что все это не пустые угрозы.
– Хорошо бы, если так, – вздохнул босс. – Но интуиция подсказывает мне обратное. Что ж, поборемся… Меня неприятности не пугают, а лишь раззадоривают. Только жаль времени и сил. Не успели с черной полосы на белую соскочить, как снова проблемы намечаются. На пустом месте. А мне хочется заниматься развитием, наступлением заниматься, а не обороной. Есть реальная возможность развернуться в небольшую, но весьма эффективную сеть. Ладно, пора бы мне уже и домой. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – пожелал Александр, догадываясь, что босс домой не поедет, а заночует у себя в кабинете.
Судя по всему, отношения Геннадия Валериановича с женой испортились окончательно. Спрашивать Александр не спрашивал, он вообще не любил влезать в чужую приватность и в свою посторонних не пускал, но выводы напрашивались сами собой. Когда-то, еще в начале этого года, Геннадий Валерианович не любил задерживаться на работе дольше обычного. Потом начал оставаться после закрытия, сидел едва ли не до полуночи, причем без какой-то срочной необходимости. Вскоре завел привычку раз-другой в неделю ночевать в своем кабинете, а сейчас, кажется, уезжал домой (и домой ли?) только на выходные. Даже часть своих вещей перевез в клинику, приспособив одну из кладовок под личный гардероб. Скоро и выходные станет проводить в клинике. «Интересно, – подумал вдруг Александр, – не являются ли семейные неурядицы стимулом для каких-то производствен но-деловых свершений? Скажем, дома человек чувствует себя неуютно, никто из членов семьи его не понимает, вот и отдает он все силы работе? Прикладывает их туда, откуда есть отдача? Нет, наверное, все не так, ведь если дома неладно, то это не может не волновать в той или иной степени, раздражать, напрягать. А какие могут быть рабочие успехи без душевного комфорта? Да никаких!»
4. 11-й «А»
Если весь вечер одолевают тревожные думы, то нечего надеяться заснуть сразу же после того, как положишь голову на подушку и укроешься одеялом. Сон не дружит с беспокойством.
Можно было бы почитать или посмотреть какой-нибудь фильм, но завтра предстояло оперировать, а книги или фильмы могут увлечь так, что только на рассвете спохватишься – а чего это я не сплю? Особенно, если смотреть какие-нибудь сериалы, одну серию за другой. Время проходит совсем незаметно.
Александр перевернулся на спину, постарался максимально расслабиться, закрыл глаза и приказал себе:
– Спа-а-ать!
Вместо сна пришли воспоминания. Школа, одиннадцатый класс. Тогда тоже был октябрь. И был четверг. История шла вторым уроком, после физики. Историю ученики любили, не столько из-за предмета, потому что между историей как таковой и ее преподаванием в школе лежит целая пропасть, а из-за историка.
Историка Диомидова звали Диомидом, порой даже в глаза, вместо положенного «Артема Савельевича». Историк не обижался – подобно многим запойным алкоголикам он был добрым и снисходительным человеком. Педагогов, раз в два с половиной или в три месяца «выбывающих из строя» на две недели, в школах не любят, но лучше уж так, чем совсем никак. «Преподаватели истории на дороге не валяются», – сказал во всеуслышание во время очередного диомидовского запоя директор, словно оправдывая свое долготерпение, и все, кто был в учительской, дружно разразились смехом. Смеялась и главная школьная подхалимка Ирка Тимошина, староста 10-го «Б», вечно отиравшаяся возле педагогов. Она и разнесла директорские слова по всей школе. Как это не валяются преподаватели истории? Очень даже валяются! А еще преподаватели истории бодают лбом запертые школьные ворота (логично, в общем-то, потому что если приполз на четвереньках, то иначе никак не постучишь – руки-то заняты), стоят, раскинув руки, на проезжей части (это такая игра «не пропущу тебя, троллейбус») и (о, ужас ужасно ужаснейший!) облевывают памятники, точнее – постамент бюста человека, чье имя носит школа. Диомид искренне любил свою работу, и потому его тянуло в школу, даже когда он был пьяным. К великому огорчению учеников, долго куролесить Диомиду не давали другие преподаватели. Выбегали, подхватывали-поднимали и уводили-уносили в медпункт для оказания экстренной медицинской помощи. Помощь эта заключалась в том, что медсестра Женя (медсестры, они до седых волос Жени, а вот доктора сразу же Евгении Батьковны – несправедливо) оценивала опытным глазом состояние Диомида и отмеривала ему столько спирта, сколько было необходимо для перехода в спящее состояние. Диомид выпивал, падал на кушетку, спал несколько часов, а затем тихо, украдкой, покидал школу и шел за «добавкой». В медпункте ему никогда не добавляли. «Артем Савельевич болеет», – привычно врали учителя, приходившие на замену Диомиду. Дети привычно делали вид, что верят. Самые ехидные, с невинным видом заглядывая в глаза преподам, интересовались, скоро ли выздоровеет Артем Савельевич. Как будто не знали, что Диомид всегда пьет двенадцать дней, ни днем больше ни днем меньше, и два дня требуется ему на поправку, то есть на приведение себя в работоспособное состояние. Чистеньким, выбритым до синевы, при галстуке, неизменном спутнике трезвого периода, входил Диомид в класс, отвечал снисходительным кивком на нестройное «здравствуйте» и небрежно интересовался:
– Так на чем вы остановились?
Ученики называли тему, Диомид садился на край стола (на стул он пересаживался только для того, чтобы выставить оценку в журнале), вооружался указкой и начинал рассказывать. Указка выполняла роль дирижерской палочки. Взмахивая ею, Диомид задавал себе темп, чертил в воздухе вопросительные знаки, ставил точки и неизменно завершал рассказ резким «сабельным» взмахом слева направо и сверху вниз. Ite, missa est [4]4
Фраза, завершающая католическую мессу. В переносном смысле употребляется в значении: «Идите, все закончено».
[Закрыть]. Рассказывал Диомид замечательно – красочно, выразительно, увлеченно, да еще с такими подробностями, будто видел все своими глазами.
– Долго стоял Наполеон и смотрел на Москву. Ничего не говорил, только носом шмыгал.
Никто из очевидцев не упоминал о такой пикантной подробности. Откуда ее взял Диомид?
– Ленин еще рта раскрыть не успел, а кто-то из задних рядов запустил в него камнем. И метко так запустил – попал в левое плечо, чуть с броневика не сшиб.
Ученики понимающе переглядывались – заливает Диомид. Маргоша Шейнфельд, набравшаяся ума-разума от папы-психиатра, рассуждала о расстройствах восприятия, проще говоря – галлюцинациях, у алкоголиков. Сердобольная Маргоша верила, что Диомид заблуждается добросовестно, и пыталась убедить в том остальных.
– Он не врун, а глубоко несчастный одинокий человек! – говорила она, заливаясь румянцем. – Одиночество – корень всех психических проблем!
Мотивы фантазий Диомида были не так уж и важны. Куда важнее было то, что рассказывал Диомид интересно, и то, что он никогда не ставил двоек.
– Истории от твоего незнания никакого вреда быть не может, – говорил он впавшим в кататонический ступор [5]5
Кататонический ступор – состояние в психиатрии, характеризующееся двигательной заторможенностью и молчанием.
[Закрыть]у доски. – С учетом этого поставлю «три».
В тот день разбирали причины победы красных в Гражданской войне. Диомид, не скрывавший своих монархических взглядов, был в ударе. Сначала он расхаживал по классу, а потом уселся на свой стол и принялся столь увлеченно махать указкой, что Аида Пименова тихонечко отсела с первой парты назад, на свободное место рядом с тихоней Ирой Хусаиновой.
– Красавица моя, – грустно сказал ей Диомид. – Я стар и близорук, а ты пересаживаешься в предпоследний ряд, и я не могу тобой любоваться. Ай-яй-яй!
В наше время после такого, невинного в сущности замечания можно с треском вылететь из школы с волчьим билетом в зубах и клеймом педофила, но в конце прошлого века все было немного иначе. К тому же никому бы и в голову не пришло трактовать подобный комплимент Диомида как проявление домогательства или нечто подобное. Все знали, что Диомид целомудрен, как монах, женщины его не интересовали совершенно. Домогательства от Диомида? Да скорее памятник Пушкину начнет кого-нибудь домогаться, чем Диомид!
Комплимент был сказан к месту. Пименова выделялась не только звучным «оперным» именем, но и бюстом большого, а по школьным понятиям, так просто неимоверного размера. К бюсту мать-природа приложила не менее выдающиеся бедра, отделив одно от другого тонкой осиной талией. Лицо Пименовой немного портила общая резкость черт, но ее подмечали только девочки. Мальчики видели только большие карие глаза-омуты и сочные чувственные губы. Сказать, что в поклонниках у Пименовой не было недостатка, означало бы не сказать ничего. Поклонники просто осаждали Пименову, ходили за ней толпами, боролись за ее внимание (однажды даже до поножовщины дошло), забрасывали предложениями… Руку и сердце, кажется, так ни разу никто и не предложил, все поклонники ограничивались стандартным «погулять-посидеть» (многие держали в уме и «полежать», не без этого), но Пименова не расстраивалась. Серьезные отношения, как и все серьезное, были не для нее. Да и кто, в самом деле, всерьез задумывался о серьезном в школе, пусть даже и в старших классах? К тому же поведение Пименовой, веселушки-хохотушки, совершенно не располагало к мыслям о чем-то серьезном. Она никогда ничего не планировала, живя сегодняшним днем в полном смысле этого слова. В настолько полном, что даже уроков никогда не учила. Зачем учить? Ведь еще не факт, что спросят. Да и времени у нее, едва поспевавшей с одного свидания на другое, вечно не было.
Пименова не успела как следует зардеться в ответ на комплимент (ах, как она умела поводить глазами, взмахивать ресницами и скромно краснеть!), как в класс ворвалась, именно ворвалась, а не вошла, ученица из параллельного класса Лариса Прокопович, кандидат в мастера спорта по плаванию и непревзойденная истеричка.
– Вы тут сидите, а там Рябухин из окна выбросился! – крикнула она классу, не обращая никакого внимания на Диомида. – Насмерть!
Класс замер. Диомид тоже замер с поднятой указкой в руке.
– Что вы сидите?! – Прокопович явно не понравилось отсутствие реакции на новость. – Или у вас каждый день кто-то в окна прыгает?!
Дима Рябухин был худшим учеником школы. Как только не называли его учителя – Проблемой В Квадрате, Сплошным Минусом, Наказанием С Большой Буквы, Уксусной Кислотой. Каждый изощрялся на свой лад, и не было в школе педагога, которого в той или иной степени не помучил бы Рябухин. После окончания девятого класса от него попытались избавиться, намекнув матери на то, что лучше бы ей взять документы сына и отнести в какой-нибудь колледж, но мать в ответ заявила, что в колледже ее Димочка совсем от рук отобьется, еще и колоться, чего доброго, начнет, так что уж пусть лучше он останется в школе. Педагоги поскрипели зубами и развели руками, констатируя собственное бессилие.
Ученикам Рябухин особо не досаждал. Мог подраться, если был повод. Мог устроить какую-нибудь небольшую пакость. Так, у Пименовой, в отместку за то, что она не обращала на него внимания, он по два раза на неделе крал портфель и прятал его в мужском туалете или в подвале. Под настроение мог на дерево забросить. Разумеется, Рябухин курил и, как он сам выражался, «баловался пивком».
Во время последних летних каникул Рябухин начал поигрывать в карты на деньги. Играл не со сверстниками, а с какими-то «авторитетными» парнями, знакомством с которыми он очень гордился. В конце сентября он пришел в школу весь какой-то поникший, растерянный. Обычно Рябухин хорохорился, ходил гоголем, давая понять окружающим, что крут он немерено и все ему нипочем, а тут аж слезы у него на глазах блестели.
– Выручите деньгами, – просил Рябухин, – кто сколько может… Я в карты продулся по-крупному, расплачиваться нечем. Я отдам, постепенно.
– Сколько же ты проиграл? – ехидно поинтересовалась Пименова, недолюбливавшая Рябухина за повышенный интерес к ее портфелю.
– Семь с половиной штук, – вздохнул Рябухин и после небольшой паузы уточнил: – Баксов, не рублей.
– Гонишь! – емко высказалась Пименова, а Маргоша Шейнфельд ахнула и поинтересовалась:
– Ты что, в казино ходил?
При желании, напустив на себя серьезный вид, Рябухин вполне мог сойти за двадцатилетнего, потому что растительность у него на лице была обильной и голос уже успел «переломаться» и превратился в бас. И смотреть он умел по-взрослому, серьезно, спокойно, оценивающе. Поэтому вопрос Маргоши был вполне уместным.
– Откуда у меня такие деньги, чтобы по казино ходить?! – вяло возмутился Рябухин. – Я в карты проиграл, в «тридцать одно».
