Текст книги "Люди, принесшие холод 1"

И я подумал – хорошо англичанам, у них все понятно: Дрейк добрался до мыса Горн, Англия получила заморские владения и стала империей. А когда стала империей Россия? Когда Иван Грозный свалил Казанское и Астраханское ханства? Когда мы присоединили Сибирь и Дальний Восток? Когда Петр Великий наделил страну имперским статусом?

Думал долго, и вот к чему пришел. По моему не претендующему на истинность мнению, империей страна становится тогда, когда переваривает, если можно так выразиться, чужие народы. Во-первых, чужие, а во-вторых – народы.

Именно поэтому, например, включение в свой состав казанских и астраханских татар еще не сделало Россию империей. Да, волжские татары были самобытным народом со своими традициями государственности, но они были слишком похожи на великороссов – такой же крестьянский народ, неотличимые от русских деревни с избами, лугами и пашнями, те же бани, те же лапти, те же заботы и те же радости.

А присоединенные в процессе завоевания Сибири «инородцы» – очень сильно отличающиеся, чужие в полном смысле этого слова, – не были народами. Это были мелкие племена, несопоставимые с русскими ни по численности, ни по уровню развития.

Получается, что Россия, формально объявленная империей 22 октября 1721 года, когда, по прошению сенаторов, Петр I принял титул Императора Всероссийского, на деле никакой империей еще не была.

Да, к XVIII веку Россия подошла огромной державой, одной из крупнейших на планете. Но не стоит забывать, что до сей поры, несмотря на гигантские темпы расширения территории, население этой державы осваивало либо незаселенные, либо слабозаселенные пространства. Это было, по большому счету, просто растеканием. Когда зажатое с одной стороны Литвой, с другой – татарами Московское княжество прорвало восточную стенку, люди оттуда просто выскочили на оперативный простор. Да, они совершили беспрецедентный бросок «встречь Солнцу», прошили континент насквозь, от Урала до берегов Тихого океана, за смешной для истории срок длиной в одну человеческую жизнь. Но шли по практически пустой территории, где не было не только государств, но даже сильных племенных союзов.

Московиты брали ничейное, присоединенные Сибирь и Дальний Восток, были, по европейским меркам, незаселёнными пустынями. Поэтому и вопрос – что делать с новыми поданными на новых землях – перед русскими властями практически не вставал. Новоприбывших поданных было так мало, что никаких особых проблем туземцы не доставляли. Схема взаимоотношений была отработана задолго до нас: вы платите ясак, и мы к вам не лезем, живите как хотите. Охотьтесь, рыбачьте, пасите своих оленей, а поднимать хозяйство на новых землях мы будем без вашей помощи, исключительно собственными силами, заселяя пустоши избыточным русским населением. Благо, это оказалось нетрудно – вокруг были все те же привычные леса и реки, да и климат не огорошил неожиданностями. Земледелие в сибирских землях мало чем отличалось от хозяйствования на Русском Севере, тамошние выходцы, собственно, Сибирь большей частью и осваивали. В общем, прижились русские там без особого труда.

Так, растекаясь, потихоньку заняли все пригодные и не сулящие неожиданностей земли. В советское время постоянно говорили о мирном характере присоединения Сибири – мол, все местные народы переходили под нашу руку исключительно добровольно и с песнями, а сами мы были образцом гуманизма – ни капли крови, ни слезинки ребенка. Сегодня, конечно, концепция нашей исключительной травоядности уже скорректирована. Всякое случалось, бывали и жестокие битвы, и (как в случае с чукчами, народом исключительно воинственным и свободолюбивым) масштабные карательные экспедиции ^[5]. Тем не менее, несмотря на все разоблачения, концепция в основе своей осталась прежней – присоединение Сибири было преимущественно ненасильственным.

А знаете, почему она осталась прежней? Потому что это правда.

Дело не в каком-то нашем миролюбии жителей Московского царства. Они, как я уже говорил, шли преимущественно по пустым землям. И, если сталкивались с сильным противником, (обычно это происходило тогда, когда землепроходцы поворачивали к югу и натыкались на давно обосновавшиеся в лесостепи крупные кочевые племена скотоводов), то чаще всего не принимали боя, а обходили и шли дальше своей дорогой. Потому как, во-первых, людей традиционно не хватало – ватаги первопроходцев были малочисленны до смешного. А кочевники – прирожденные воины по природе своей – были слишком серьезным противником. Ну, а главное – какой смысл лезть на рожон, если земли свободной вокруг столько, сколько стиснутому малоземельем европейцу и во сне не привидится? Зачем копья ломать, если и тебе, и противнику, и правнукам вашим – всем будет с избытком, отрезай себе хоть сто десятин? Всерьез влезли в драку только однажды – зацепившись с маньчжурами из-за Албазина, и то, только потому, что ни одно уважающее себя государство не ушло бы без боя с такой великой реки, как Амур ^[6].

В общем, когда свободная земля кончилась, сменившись океаном, и русские завершили свой Великий бросок на Восток, выяснилось, что страна получилась какая-то странная. Великое княжество Московское, из которого все эти ватаги отправились на завоевание Сибири, было нормальным государством – среднеевропейского размера, равносторонним и равнобедренным, нормально вытянутым и по вертикали, и по горизонтали. А теперь… Теперь у наших предков была невероятно длинная страна. Умопомрачительно длинная. Да, они прошили континент насквозь, но именно что прошили его, простегав пол-континента тонкой и редкой ниткой не городов даже, а острогов, крепостей, вытянутых в линию. Россия стала очень узкой страной.

А это, знаете ли, не дело. Не дело, когда страна похожа на головастика – солидный кругляш из городов, людей, полей и пашен до Урала и длинный узкий хвостик обжитой земли – за ^[7]. Правда, до поры до времени это обстоятельство русское правительство совсем не заботило. Живут там как-то русские люди – и ладно. Пушнину шлют, хлеба из казны не просят, идолам молиться вроде не начали – ну и пусть себе живут. А у нас других забот хватает.

Вот только от бездействия ничего не менялось. Страна оставалась пугающе несбалансированной, и вариантов, собственно, было два. Либо смириться с тем, что хвостик рано или поздно отвалится; либо превращать его хоть в какое-то подобие туловища. Увеличивать площадь пригодных для жизни земель, двигаясь к югу. Как писал позже Джордж Натаниэль Керзон… Помните знаменитого лорда Керзона из революционных стихов ««Не боимся буржуазного звона – ответим на ультиматум Керзона!»? Тот самый, да. Он, кстати, не только ультиматумы предъявлял, но и был одним из самых крупных английских деятелей Большой Игры. Так вот, Керзон в своей книге 1889 года «Россия в Центральной Азии и англо-русский вопрос» четко и ясно написал: «Россия была просто вынуждена продвигаться вперед, как Земля – вращаться вокруг Солнца» ^[8].

Пришлось жителям страны, переименовавшейся за эти годы из царства в империю, все-таки двинуться к югу, хотя идти туда они очень не хотели. Как будто чуяли неладное. Хотя без всяких предчувствий было понятно, что продвижение к югу сулило большие проблемы.

Во-первых, резко менялся ландшафт, а с ним – и климат. На юге были или безводные степи, где решительно непонятно как жить речникам-русским, или вообще пустыни. Во-вторых, менялось местное население. На юге конкистадоров ждали уже не дикие тунгусы с плотностью населения полторы души на тысячу квадратных верст. Там были кочевники – многочисленные, сплоченные и очень воинственные. Пусть они и уступали русским в численности и развитии, но это был более чем серьезный противник. А за этим кочевым морем расположились уже настоящие государства – со своей историей, религией, культурой. Со старыми счетами к соседям и собственной системой мер и весов, своими великими поэтами и знаменитыми воителями, собственными вкусовыми пристрастиями, литературными памятниками, и отличными от наших рецептами блюд на праздниках.

В общем, на Юге ждали Чужие, и россияне к ним пошли. С большой неохотой, но – тронулись. Того, что в Великий Бросок на Юг они двинулись нечаянно и шли практически наугад, не скрывали даже сами участники этого легендарного марша, растянувшегося на полтора века. Владимир Наливкин, бывший лихим казачьим сотником во времена конкисты Средней Азии, а позже ставший едва ли не лучшим российским знатоком Туркестана, писал на исходе жизни: «Нас влекла сюда та «неведомая сила», которую, быть может, уместно было бы назвать роком, неисповедимой исторической судьбой, ибо мы шли и пришли сюда случайно ^[9]».

Бывший сотник и бывший дехканин не врал – действительно случайно. По пустяшному, в общем-то, поводу.

Я начал рассказ о Большой игре так издалека по одной простой причине: по моему глубокому убеждению, наша смертельно опасная подковерная схватка с англичанами в пыльном Кабуле или дерзкие рейды по непроходимым местам на склонах Гиндукуша берут начало в 1713 году.

Именно тогда Россия начала свою экспансию в Великую Степь.

Именно с аудиенции Ходжи-Нефеса у Петра Великого, когда впервые прозвучали слова о яркендском золоте, русские и начали учиться быть имперцами.

ИНТЕРМЕДИЯ I

Но прежде, чем начать рассказ о яркендском золоте, я бы предложил осмотреться на месте. Обозреть, так сказать, поле будущей битвы. Без этого, боюсь, дальнейший разговор будет бессмысленен. И не потому, что вы глупы или невежественны, просто сегодняшние знания о географии мало помогут в том мире. Слишком уж сильно тогдашний мир отличался от сегодняшнего – некоторых привычных нам стран вроде Афганистана просто не существовало; другие государства, игравшие в те времена не последнюю скрипку в мировой политике, давно исчезли с карты мира. Некоторые – вместе с населением.

Россия в этом мире тоже была совсем не похожа на нынешнюю. Как я уже говорил, Россия тогда была очень узкой страной. Не только из-за растянутости по горизонтали. Просто никакой сегодняшней южной России еще не было. Какой там Ставрополь, какой Краснодар? Самым южным русским городом была завоеванная Иваном Грозным Астрахань, утвердившаяся, как мы помним, в том самом месте, где Волга впадает в Каспийское море. Но это был даже не пограничный город. Это был практически анклав, узкий клин, выдвинувшийся к югу, едва раздвинувший море кочевников, обжимавших его справа и слева. Реальная же граница между Россией и степным миром проходила много выше Астрахани, она тянулась по линии Царицын (ныне Волгоград) – Саратов – Самара – Уфа. Здесь заканчивалась Россия. Вот наши пограничные города, а все, что южнее – не наше.

Фрагмент карты «Россия в первой половине XVIII в.»

Кстати, дальше Уфы и городов-то нормальных не было – только редкая нитка военизированных «блокпостов», пограничных пунктов, оставшихся от того самого броска «встречь Солнцу»: Тобольск, Томск, Иркутск и Нерчинск. Кроме них – просто остроги с населением в пару десятков человек, хаотично разбросанные до Анадыря и Камчатки.

Сразу возникает вопрос – как же так? Предки сегодняшних россиян за 60 лет пробежали невозможную дистанцию от Урала до Тихого океана, а здесь, на обжитых землях, в непосредственной близости от собственных родовых земель, двигались так неспешно, что им улитка фору даст, у них в начале XVIII века едва ли не Воронеж в пограничных городах ходил. Почему в районе Челябинска или Оренбурга русские появились много позже, чем на Камчатке?

А я вам отвечу одним словом – ландшафт. Нет, это не про дачный феншуй, это про среду обитания. Надо ясно понимать: население тогдашней России – это природные лесные души. Наша цивилизация родилась и выросла на берегах лесных рек. Жить в этой среде мы умеем, любим и предпочитаем: «то березка, то рябина, куст ракиты над рекой». И нам очень повезло в том, что вся северо-восточная Евразия представляет собой непрерывную и тотальную лесную зону, тянущуюся от Беловежской пущи до уссурийской тайги. Зона эта аккуратно переложена любимыми реками, а от прочих ландшафтов боженька избавил: из гор – один Урал, но и тот старый, приглаженный временем и невысокий. В отличие от сжатой морями, горами и соседями Европы у обитателей России всегда была полная свобода передвижения: расширяйся, не хочу. Вот и пробежали землепроходцы эту дистанцию в спринтерском темпе, не покидая привычной обстановки.

А вот покидать свое любимое «зеленое море тайги» тогдашним россиянам очень не хотелось. Как и положено порядочным партизанам, из леса они выходили неохотно, медленно и с оглядкой. Даже в лежащую чуть южнее лесостепную зону, не говоря уже про степи, перебирались только самые отчаянные и забубенные головушки. Те, кто у себя набедокурил так, что домой, в родной лес, ему возврата больше не было. Таких отверженных часто собиралось довольно много, они приживались в этих непривычных местах, основывали новые деревни и даже небольшие городки. Но это были именно поселения беглых преступников – хозяйством они почти не занимались, землю не пахали, а жили в основном добычей, взятой с ближних и дальних соседей. В истории эти асоциальные элементы, бежавшие на чужие земли, остались под именем «казаков».

А благонамеренные граждане сидели в лесах, и никуда двигаться не собирались. Даже вышеперечисленные пограничные города основывали едва ли не по принуждению. Хотите знать, как появился город Уфа? Исключительно потому, что башкирам, которые уже несколько десятилетий были российскими подданными, смертельно надоело возить ясак за тридевять земель, в Казань. «А нельзя ли нам где-нибудь поближе налоговую инспекцию устроить?» – много раз интересовались они. И только после этого русские покряхтели, повздыхали и двинулись рубить город на прославленной Шевчуком реке Белой, она же Агидель. А без этого лет сто бы еще там не появлялись – чего мы не видели на этой Агидели с ее буйным населением?

Но вернемся к нашему географическому и этнографическому обозрению южного подбрюшья тогдашней России.

Как я уже говорил, самый южный русский город – Астрахань, но это, по сути, анклав – все низовья Волги и северный Прикаспий контролируют калмыки, западные монгольские племена, прикочевавшие к границам Московского царства лет сто назад.

История их вкратце такова – на рубеже XVI и XVII веков среди западно-монгольских племен произошел раскол. Основная масса, конечно, осталась на месте и создала чуть позже государство Джунгарию, но изрядная часть откочевала на юго-восток в район озера Кукунор. Еще одна большая группа монголов ушла на северо-запад: сначала в район Иртыша, а потом еще юго-западнее: в низовья Волги и степи северного Прикаспия. Здесь пришельцы первым делом договариваются с северными соседями – русскими. Калмыки дают несколько «шертей» (присяг) русскому царю, обещают защищать русские земли от набегов казахов и ногайцев, кроме того, обязуются выставлять «белому царю» воинов в случае войны. И хотя формально калмыки стали русско-поданными, на деле они жили самостоятельным ханством. Воинов – да, поставляли, калмыки участвовали во всех войнах России, начиная с Северной войны и Полтавской битвы, малый ясак платили, а больше от них ничего и не требовалось – не шалили и не грабили (ну, почти не грабили), да и ладно. Миролюбие пришельцев объясняется просто – грабить русских калмыкам было решительно не с руки.

Лесной север кочевникам был нужен как зайцу барбекю, их интересы были на юге. Собственно, договор с русским царем был для них не более чем средством обезопасить себя с севера, а уже после этого, замирив тылы, можно и заняться, наконец, серьезными вопросами – разборками со своим братом-кочевником.