Текст книги "Психолог (СИ)"

Автор книги: Вадим Меджитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

IV

Когда-то давно Зигмунд представлял себе смерть как нечто крайне неприятное, но к чему рано или поздно люди приходят, как бы ни старались от этого убежать. И в молодости он воображал себя лежащим в кровати, слабым и обессиленным, окруженным близкими друзьями. На его лице блуждала бы легкая улыбка, и он бы постепенно смирялся с неизбежной кончиной или, что даже лучше, спокойно ждал бы ее, потому что жизнь успела бы ему уже надоесть или он бы чувствовал, что достиг всего, чего хотел, и даже больше.

По статистике мира, в котором он жил, такая картина должна была наступить после шестидесяти лет, если удачное стечение обстоятельств давало человеку крепкое здоровье и, что немаловажно, безопасное окружение. А у него было и то, и другое – он получил свою должность библиотекаря в престижном магическом университете от своего отца по наследству. И эту должность он должен был передать своему ребенку. Так было принято, поэтому традиции с самого рождения оберегали его, если бы он не суетился и остался бы на месте.

Работа была уважаемая, совершенно не пыльная, несмотря на некую ироничность данного высказывания, а также совершенно безопасная. Тебя не могли убить, предать или обмануть, и все потому, что ты был нужен. Своего рода невидимка, который одновременно пользуется всеобщим уважением, но в то же время ничего не значит – эдакий парадокс, оберегаемый временем и университетскими традициями.

Он имел полное право не посещать занятия, да и в этом не было необходимости, благо в его роду не обнаруживалась склонность к магии. Он сам выстраивал свой распорядок дня, выслушивал приказания только от высших чинов, а подчинялся непосредственно Ректору. Он многое знал, многое слышал, но ни с кем ни о чем не говорил. Его полностью устраивало одиночество, и никто не смел его беспокоить без особой на то причины. Слуги помогали наводить порядок в Библиотеке, да и сам порядок преследовал его жизнь – у него было стабильное обеспеченное будущее без каких-либо опасных сюрпризов.

Но затем все резким образом изменилось, да так, что вся картина мироздания не только перевернулась с ног на голову, но также успела провернуться вокруг собственной оси.

Он покинул свой уютный мирок, отказался от своего безопасного будущего и пустился в бега. Но и затем все должно было встать на свои места – опасная дорога, ощущение себя жертвой в большом кровожадном мире, беспрестанный суетливый бег от преследований и гонений… Когда-нибудь они должны были встретить свой скорый и плачевный конец. Но они не только выжили, но и, что самое поразительное, продолжали жить, хотя их век по всем законам мироздания должен был подходить к концу.

Обладатели темных душ были прокляты, и это самое проклятье поддерживало в них силы на протяжении долгого времени. Очень долгого времени. Это было совершенно не нормально по человеческим меркам, но Зигмунд давно понял, что перестал быть человеком, превратившись в нечто чужеродное, как для себя, так и для окружающего мира. Он давно должен был умереть, сгинуть, слиться всем своим естеством с мирозданием, но, несмотря на все свои мучения и приступы боли, он продолжал жить.

Продолжал жить, несмотря ни на что. Удивительно было и то, что в своем возрасте, если бы он начал следить за собой, ухаживать за своим телом и видом, то случайный прохожий дал бы ему от силы лет сорок. Не больше. И самое страшное, что он, как и Малькольм, казалось, застрял в этом возрасте, он не старел телом – только приобретал печальный жизненный опыт, от которого мечтал бы избавиться.

Разбитый старик в глубине души, и мужчина в расцвете сил в зеркале. Он не мог понять, где правда, а где вымысел, да и в последнее время даже перестал пытаться это сделать.

Особенно после того, как встретил его.

V

В тот самый день он встал рано. Его уже несколько ночей подряд мучала бессонница, и он, совершенно разбитый и морально выжатый, решил начать свой день пораньше. Его это очень сильно угнетало, потому что, кроме ежедневных процедур и вконец уже осточертевшего чтения и коротких прогулок, делать было особо нечего. Малькольм запрещал своему другу перенапрягаться, чтобы все процедуры и опыты, которые он проводил, имели схожие параметры. В этом вопросе он был настолько щепетилен, что Зигмунд иногда ощущал себе словно в тюрьме. Наверное, все больницы стараются создать подобную атмосферу, чтобы лечение происходило не в хаотическом порядке, а согласно рецептам и предписаниям. Просто неожиданно и даже немного страшно было превратиться из желанного гостя в своеобразного узника. Зигмунд начинал подозревать, что многие из препаратов, которые он принял в привычку употреблять, имели своей целью сломить волю и дух подопытного, вызвать у него непреодолимое чувство апатии и бессилия. Он даже перестал злиться, что раньше было обычным делом, а его мысли не всегда выстраивались в гармоничную последовательную логическую цепочку, из-за чего он как будто пытался их собрать воедино из разных уголков своего сознания. Он также начинал забывать мелкие детали прошедшего дня, становился рассеянным, а иногда и вовсе на короткое время выпадал из реальности, уставившись в одну точку.

Малькольм с доброй насмешкой напоминал ему про возраст, шутил про так не вовремя подоспевший старческий маразм, утешал своего друга, что штаны он, дескать, еще не забывает надевать. Зигмунд сначала выслушивал эти мягкие подначивания с легкой улыбкой на лице, но затем он стал одергивать себя и, собирая весь свой остаток силы воли, сосредотачиваясь в едином порыве умственного усилия, стал делать для себя не совсем утешительные выводы.

И эти самые выводы только начали находить свое подтверждение в тот самый день.

Спускаясь вниз, он вдруг услышал оживленный говор, доносившийся из гостиной. Зигмунд сильно тогда удивился, потому что гости в такой глуши были событием крайне редким. Возможно, кто-то заблудился, а Малькольм решил по доброте душевной пригласить путника на чай?

Стараясь не шуметь, Зигмунд осторожно подошел к приоткрытой двери и украдкой заглянул внутрь. Еще раньше он бы укорил себя за несоблюдение манер поведения, за подражание сварливым старикам, которые вечно суют нос не в свое дело, но теперь ему было решительно все равно.

Малькольм сидел спиной к нему на своем любимом мягком диване, а напротив него расположился… мальчик лет на вид не больше пятнадцати. И что поразительно, рядом с мальчиком Зигмунд не заметил его родных, взрослых, никого, кому он бы принадлежал. Да и сам парень не выглядел испуганным, потерянным, совершенно наоборот – он держался так, как будто был у себя дома, как будто был на своем месте, ничего не смущаясь и никого не боясь.

Зигмунд так загляделся на этого молодого человека, на его правильные черты лица, на его богатую и со вкусом подобранную одежду, на его уверенные жесты, на его уверенное поведение, что, видимо, перестарался в своем наблюдении. Мальчик словно почувствовал на себе пристальный взгляд старика и поднял голову на входную дверь, что не укрылось от зорких глаз хозяина.

– А, так ты уже встал, Зигмунд? – с дружелюбной улыбкой Малькольм повернулся к двери.

Зигмунд уже не видел смысла таиться. Ему хотелось отступить, скрыться, уйти, спрятаться с глаз долой, но его давнее воспитание говорило ему, что это будет невежливо. Наверное, при такой жизни ему скоро будет плевать на воспитание, думал Зигмунд, ловя добродушный взгляд своего друга и в глубине души понимая, что это добродушие наносное и что от такого отношения его начинает уже тошнить.

Не смотря на своего друга, Зигмунд решил сосредоточить взгляд на госте. Он открыл дверь и вошел в комнату.

– Да, мне снова не спалось ночью. Прошу прощения за то, что помешал вашему разговору, просто у нас не так часто бывают гости, поэтому… – Зигмунд пытался присесть на короткий табурет неподалеку, но Малькольм быстрым движением схватил его за руку и привлек к себе.

– Нет-нет, мой друг, сейчас не время, не время, – быстро проговорил он, таща Зигмунда к дверям. – Раз ты уже встал, то пора и выпить твое лекарство, давай, вот сюда, проходи…

Зигмунд, чувствуя себя беспомощной, никому не нужной куклой, на прощание оглянулся на мальчика и с удивлением заметил, что тот смотрит на него не растерянно, не смущенно, а с некой хитрой ухмылкой на лице. Он не понимал – то ли он усмехался над столь жалким зрелищем в его лице, то ли… Право же, подумал тогда он, какой же странный ребенок!

VI

Оказалось, что мальчик пришел не один. Вместе с ним была женщина, которая, как сказал Малькольм, нуждалась в неотложном лечении.

Этой женщины Зигмунд не видел, а мальчик проводил все свое свободное время с хозяином дома, не удостаивая вниманием Зигмунда. Он тогда как раз подумал – как иронично получилось, что возраст подобрался настолько незаметно и что его последствия не забыли сказаться. Зигмунд вдруг оказался больным, ужасно одиноким, а подрастающая молодежь упорно избегала его общества. Действительно, что он мог предложить мальчику, кроме своих бесчисленных жалоб?

Но он ошибся – мальчик вовсе не избегал его общества. Тогда подтвердилась первая из его догадок.

– Я могу присесть рядом с вами? – вежливо спросил мальчик, подходя к скамейке в саду, на которую не так давно присел Зигмунд, чтобы подышать свежим воздухом и посмотреть на цветы.

Почему-то ему никогда не надоедало смотреть на цветы. Жалко было лишь то, что Малькольм запрещал ему проводить слишком много времени вне дома.

– Да? – Зигмунд удивленно посмотрел на своего так неожиданно появившегося собеседника, не сразу сообразив, как стоит ответить. – А… да, конечно, присаживайтесь.

Потом он с легкой усмешкой вспоминал, что в тот момент подобающе было крякнуть, сделать присказку «молодой человек», а также начать в ту же секунду, не спрашивая разрешения, рассказывать какую-то небылицу из своего прошлого.

Но удивление спасло Зигмунда от подобного позора, поэтому он лишь приглашающим жестом указал мальчику на место рядом с собой.

Тут же у него возник вопрос, и тут же, словно угадывая ход его разрозненных неторопливых мыслей, мальчик сказал:

– Малькольм сейчас занят своей пациенткой, просил не мешать. А я подумал, что как раз выдался чудесный момент, чтобы познакомиться с вами.

И мальчик с простым и незамысловатым выражением на лице посмотрел на старика.

– Что ж… – начал Зигмунд.

Он хотел добавить «дело верное», но вовремя сумел одернуть себя.

– Нас ранее не представили, и я как раз хотел восполнить этот досадный пробел. Меня зовут Келен, – и он протянул свою маленькую ручку собеседнику.

– Зигмунд, – просто ответил ему старик, мягко пожав руку молодого человека.

– А мою спутницу зовут Фрея. Мы приехали сюда на несколько дней ради целительных процедур, которые мастер Малькольм столь любезно согласился подготовить.

У Зигмунда в голове крутилось столь много вопросов, что он решил самой верной стратегией будет просто помолчать. Благо одним из вопросов был… кем приходится эта женщина ему? Мать или опекунша?

Зигмунд поражался сам себе. В молодости столь ненужная информация никогда не попадала в поле его интересов. Интересно, все старики становятся настолько мелочными и придирчивыми? Любопытными?

Или он просто заскучал и вконец отупел и одичал от затворничества и одиночества?

– Понятно, – сказал Зигмунд, чтобы хоть что-то сказать.

Разговор явно не клеился, и это была его вина. Он виновато посмотрел на мальчика, ожидая увидеть недовольство, и был поражен – выражение его лица снова изменилось. Теперь он беззастенчиво и нагло рассматривал своего собеседника, как будто Зигмунд был неким животным в заповеднике.

Возможно, что так оно и было для молодого человека. Но Зигмунду это не понравилось, поэтому его взгляд и тон стали прохладнее.

– Так вы знаете Малькольма? Точнее… ваша спутница знает его? – с расстановкой задал Зигмунд свой вопрос, делая акцент на возраст мальчика.

Келен понял намек, но не повел и бровью. Вместо этого он, пожав плечами, равнодушным голосом произнес:

– Боюсь, что я узнал его много раньше, и, несомненно, это было полезным знакомством… в свое время, – и с этими словами мальчик посмотрел прямо в глаза старика.

– В свое время? – Зигмунд запнулся, не понимая, куда идет беседа. – Вы говорите, что…

Он замолчал, пытаясь привести мысли в порядок. Мальчик, заметив это, тут же пришел на выручку.

– Я полагаю, что вы не знаете, что Малькольм вам еще не сказал. Но я действительно знаю вашего друга… а точнее, – произнес мальчик, улыбаясь, – мы познакомились с ним несколько десятков лет тому назад.

Старик слегка улыбнулся, все еще ничего не понимая.

– Я боюсь показаться невежливым, но ваш возраст… – начал он, но мальчик его быстро перебил.

– Я несу в себе темную душу, Зигмунд. Так же, как и ты.

VII

Он отнял руки от лица и тяжело вздохнул. Он вспомнил, как в одной книге упоминался эффект прокрастинации. Ты откладываешь дела, если у тебя их накопилось слишком много или когда тебе совершенно не хочется приступать к этим самым делам. В сознании формируется некий затор, препятствующий дальнейшему нормальному функционированию, а также создаются иллюзорно полезные дела, которые оттягивают тебя от важного. Ты можешь бесконечное количество времени приводить себя в порядок, приводить в порядок окружение (что обычно свойственно женщинам) либо сесть на диван и уставиться в одну точку, погрузившись в свои мрачные мысли, постепенно впадая в липкое состояние тревожности.

Зигмунд еще раз быстро обдумал эту теорию и в который раз понял, что не очень хочет умирать. То есть другое – не хочет предпринимать никаких активных действий, которые будут постепенно приближать его к состоянию, близкому к смерти.

Но он также понимал, что умереть в его положении было крайне важно, ибо продолжать жизнь в подобном русле было попросту невыносимо. И вот он застрял между жизнью и смертью в своеобразном сущностном парадоксе.

Зигмунд усмехнулся. Кто знал, что на практике прокрастинация иногда может спасти жизнь человеку?

Он встал и отряхнулся, приходя в себя. Да, кто знал. Жаль только, что он зашел уже слишком далеко и что он… не человек.

Да, лучше думать о себе не как о живом существе, а как о жизненном придатке. Тогда смерть будет казаться совершенно логическим исходом.

Ничтожество.

Но слезы почему-то больше не наворачивались на глаза. Может быть, они давно закончились или ему уже порядком надоело жалеть себя. Он снова улыбнулся про себя, подумав, какое множество манипуляций проделывает его сознание, чтобы оставить его в живых.

Он почувствовал, как снова погружается в неприятное ему состояние апатии, и попытался мысленно это состояние разрушить.

Не получилось.

Тогда он перестроил сознание, сделал обманный финт, закрутил мысли и… сделал шаг вперед.

Ему стало невероятным образом лучше, хотя он тут же почувствовал, как все его тело покрылось испариной. Не желая терять момента, он смешал в себе подступившие чувства радости, отчаяния, смирения, ужаса и уныния в единое бесформенное нечто и сделал еще один шаг. И еще один.

Он понимал, что это лишь кратковременная победа над самим собой, ибо сознание теперь может сосредоточиться на беспрестанной ходьбе, унося его прочь от цели. Конечно, если пройти по деревушке в этом костюме, то какой-либо эффект непременно произойдет, но не было никакой уверенности, что он не побежит прочь от этого эффекта, оставляя позади удивленные физиономии случайных наблюдателей.

Улыбка опять появилась на его лице, когда он представил, какие обсуждения среди деревенских вызовет быстро пробегающий мимо них аудитор с паническим выражением на лице. Он хотел было рассмеяться, но, к счастью, быстро распознал признаки подступающей истерики. Эта истерика была внутренней, сильной, свойственной только мужчинам, и он должен был подавить ее в зародыше, чтобы его недолгое путешествие не окончилось ничем.

Мечущийся взгляд остановился на кроне дерева неподалеку, и он подумал, как изо всех сил обрушивается головой об это дерево, пытаясь привести себя тем самым в чувство. Но он также знал, что это было бесполезно. Физическое самобичевание приведет его к другому ракурсу мировосприятия, отложив на потом все его текущие заботы.

Несмотря на подступившее дикое чувство отчаяния, он могучим усилием воли сдержал свои дрожащие руки, которые все норовили тотчас же расцарапать его лицо, выдавить ему глаза, причинить нестерпимую физическую боль, затемнив тем самым душевную.

Он сопротивлялся. Настал черед панических атак, которые были очень свойственны его преклонному возрасту. Они словно кувалдой долбили по его психике, сотрясая основы мировосприятия. Но он держался. Знал, что дальше будет только хуже, готовился к этому.

Сильная дрожь вдруг налетела на его слабое тело, заставляя найти опору или упасть на колени. Но он непоколебимо стоял на месте, с трудом сохраняя прежнюю позу и с титаническим усилием сохраняя прежние мысли.

Его сердце вдруг начало нестерпимо болеть, невидимые иглы стали прокалывать его с таким остервенением, что вся зелень вокруг вмиг стала казаться ему кроваво-красной.

Стала кружиться голова, жутко хотелось плеваться лишней слюной, мерзкие приступы тошноты подкатывали к горлу.

Но он стоял, как мог очистив сознание от посторонних мыслей, закрыв глаза и думая лишь о своей вожделенной цели. Он до крайности жалел, что десятки лет назад не отправился искать таинственных, описанных в старинных легендах монахов или попросту не примкнул к существующей религии. Теперь, он знал, было уже поздно, и его рациональное мышление не позволит искренне принять в себя веру, а его агностические взгляды на корню убьют все светлое в его душе… Но он жалел об этом, очень жалел.

Потому что так было бы гораздо проще. Не зря же говорили и писали о фанатиках – они с легкостью отделяли свой дух от тела, потому что верили в нечто лучшее, чем этот мир или они сами.

Зигмунд более не верил ни во что, разве что в практические знания. Но они никак не помогали в его духовной борьбе за свою свободу, они были бесполезны там, куда не могли дотянуться.

Боль, отчаяние, эмоциональное напряжение достигли своего нестерпимого максимума. Сердце, казалось, разрывалось от мучительных спазмов, но он знал, что это лишь притворство, что он останется цел и невредим, что то темное нечто, держащее его в своих цепких лапах, никогда не отпустит его просто так.

Сжав зубы и напрягая все свое старческое тело, он постарался сделать еще один шаг вперед. А затем еще. И еще…

И вот когда он с ужасом осознал, что остался совершенно без сил и без какой-либо даже призрачной надежды на благоприятное для него будущее, он почувствовал, как нечто легкое прикоснулось к его плечу. Боль неожиданно отступила, а сознание приобрело некую ясность.

Как раз вовремя. Как и всегда, впрочем.

Он с благодарностью взглянул на своего ворона.

Старый друг.

И пусть он не был человеком, но в последнее время люди несли за собой одно разочарование.

Ворон призывно каркнул, бодро расправляя свои большие черные крылья, словно отгоняя от себя и своего хозяина злые силы.

– Да-да, мой друг, – с улыбкой произнес Зигмунд. – Я помню. Я же дал сам себе обещание. Попробовать что-то новое.

Ворон снова каркнул.

– Потому что старое не работает. Или потому что мы с тобой так стары, что былые нормы утрачивают свою привлекательность и важность?

Птица внимательно посмотрела на Зигмунда и, оттолкнувшись от его плеча, взлетела по направлению к деревне.

– Ты прав, – тихо проговорил Зигмунд, смотря вслед ворону. – Абсолютно прав. Мне тоже надо расправить крылья и жить своей жизнью. Пусть даже эти попытки и закончатся смертью. Пусть даже эти попытки будут общественно неприемлемы. Мы будем просто пытаться. Не во имя чего-то великого, потому что мы ни во что не верим. Просто пытаться. Хотя бы ради себя.

VIII

Решительной поступью поддельный аудитор направлялся к центру небольшого поселения. Именно там находился дом старосты, и именно там Зигмунд решил начать то, что хотел закончить.

Он ступал нарочито медленно, стараясь не прислушиваться к громкому стуку своего сердца. Он настроил сознание на определенную волну и пытался удержаться на ее гребне, заставляя себя не думать, что случится, если он не удержит равновесие. Из-за подступившего удушающего страха и общего душевного дискомфорта он не мог слиться воедино с этой искусственно созданной волной своего воспаленного сознания, но сейчас ему было достаточно просто идти вперед, не пуская в голову мешающие действиям мысли. Просто идти вперед с пустым, но сосредоточенным сознанием и делать то, что нужно, не останавливаясь ни перед чем.

Легче сказать, чем сделать, подумал было Зигмунд, но тут же резко одернул себя.

В свои преклонные годы он понимал, что если идти куда-то быстро и уверенно, то люди могут тебя и не заметить. Пропустить тебя через сито своего занятого мировосприятия и не обратить на тебя внимания из-за крайне апатичного и тоскливого настроения.

Но сейчас у него была иная стратегия, поэтому он силой заставлял себя медленно и деловито прогуливаться по единственной улице богами забытого поселения, лениво и небрежно оглядывая скудное серое окружение. Его глаза встречались с рассеянными взглядами деревенщин, робко осматривающих строго одетого незнакомца. Он важно взирал на них, мельком выхватывая скудные эмоции, которые медленно начинали проявляться на их лицах, и продолжал идти к единственному прилично выглядящему дому среди множества покосившихся построек.

Но все происходило все равно чересчур быстро. А что если его не встретят, и ему придется околачиваться с дурацким выражением на лице у дома деревенского старосты? Конечно, из этой ситуации можно выйти, но все равно удобнее входить в чужое тебе пространство, если ты обладаешь необходимыми знаниями, чтобы тебя мгновенно признавали своим и не мерили чересчур подозрительными взглядами. Эдакие ключевые слова, жесты, движения, которые выдают в тебе человека грамотного, подкованного, знающего. Ведь к каждому человеку нужно иметь свой подход, начиная даже с выбора нужной формы приветствия, правильно определяя, к какой социальной группе принадлежит та или иная персона. В каждое здание или общество нужно входить с определенным уставом, определяющим подобающее поведение.

Именно все эти знания и могут помочь тебе пройти первичную акклиматизацию в новой социальной среде, когда окружающие тебя незнакомые люди быстро решают, что выбрать по отношению к тебе – вежливую снисходительность или холодную агрессию.

Часто помогает и сила, то есть умение прогибать действительность под себя. И аудиторы, которые в весьма своеобразном и жестком ключе работали с нерадивым населением, несомненно, обладали этим силовым качеством, а также абсолютной уверенностью в себе, презрением к окружающим и своим профессиональным кодексом чести, заменяющим у них обычный светский этикет. Все это в своей интересной совокупности сразу давало понять Зигмунду, что аудитор из него будет никудышный – он был слаб и немощен, путешествовал без компании или сопровождения, уверенность его в себе была лишь напускная, но никак не внутренняя, его профессиональное и четкое общение с людьми оставляло желать лучшего, а если уж брать тот факт, что все аудиторы работали сугубо в правовом поле, являясь государственными служащими, и вовсе не оставляло никаких шансов на благоприятный исход дела, если кто-то догадается спросить у Зигмунда документы.

Но все это на самом деле было совершенно не важно. Своими безумными действиями он лишь пытался пробить душащий его депрессивный туман, который затмил его сознание, вгоняя его душу в отчаяние, апатию и желание свести счеты с жизнью. У него не было теперь ни целей, ни смысла существования – лишь попытка закопать себя в новом жизненном мироощущении. И только чувство, которое приближает смерть, либо сама эта таинственная смерть могла заставить его хоть на толику мгновения почувствовать себя свободным от гнетущих его оков безрадостного бытия.

В глубине души, как признавался себе Зигмунд, он еще надеялся получить хоть какое-то удовольствие от процесса, а оно было возможно только при продлении этого самого процесса. Поэтому он решил не лениться хотя бы мысленно и хоть чуть-чуть подумать над той безумной задачкой, что он сам себе загадал.

Да, определенно, в нем не было ничего от аудитора, кроме прекрасно скроенного костюма, который в данный момент он с легкой гордостью носил. Но и это многое значило, ведь он притворялся не плотником, не богатым вельможей, а самим аудитором. Даже если бы он переоделся в короля, то и это была бы меньшая дерзость, настолько был велик страх перед этими таинственными проверяющими.

Итак, только сумасшедший согласится выдавать себя за аудитора. И люди встречают по одежке, следовательно, они будут видеть того, кого выдают им глаза.

Также очень важно обратить свои многочисленные минусы в хоть какие-то плюсы. Действительно, аудиторы крайне редко будут перемещаться по королевству пешком, а тем более одни. Это, несомненно, вызовет сильное удивление. Но давайте подумаем об этом с другой стороны – если человек появляется перед вами, не имея за собой никакого коня, поклажи, ни даже походной сумки, то мозг логично, хоть и поверхностно, донесет до вас, что этот незнакомец проделал весь путь в этом самом виде. То есть даже если он переоделся в аудитора, он, не стесняясь, притворяется им на протяжении целого дня или даже больше. А кому нужно притворяться аудитором, кроме самого аудитора?

На самом деле и этого было мало. Но это давало призрачный шанс, что окружающие не сразу будут бить тревогу, а начнут хотя бы интересоваться. И Зигмунд очень надеялся, что его действия заинтересуют их в правильных и выгодных ему вопросах, потому что ни документов, ни какого-либо оправдания их отсутствия у него не было.

И если первичный эффект удивления и страха перед неизвестным даст Зигмунду хоть немного времени, то его можно будет грамотно употребить в дальнейшем, чтобы войти в незнакомое ему общество с помощью ключевых слов. Эти самые слова Зигмунд, конечно же, не знал, но он надеялся, что люди сами ему их подскажут, когда он заговорит про недавнюю напасть, что обрушилась на деревню. Маленькое, но внушительное вступление, серьезный вид, а затем люди сами будут неловко предлагать ему варианты дальнейших действий, из которых Зигмунд должен будет быстро и жестко сделать выбор, притворяясь, что такой вариант у него и был в голове с самого начала. Эдакий психологический прием, когда люди сами говорят вам необходимые вещи, а вы лишь подтверждаете их уточнения, принимая их за единственно верное решение, которое, причем, принадлежит вам, а не им.

Но ему все еще необходимо было выиграть время. Он обратился к мужику, мимо которого в данный момент вальяжно прогуливался, небрежно взирая на окружающее пространство.

– Уважаемый, – властно окрикнул Зигмунд мужика. – Это деревня Бюргенверт?

– Д…да, господин, она самая, – неловко переминаясь с ноги на ногу, ответил мужик.

– Где тут дом старосты? У меня к нему дело, – сухо спросил Зигмунд у деревенщины, презрительно окидывая того взглядом с ног до головы.

– А… вы почти дошли, господин. Дальше по дороге, видите, дом неподалеку стоит? Эт главы нашенского, деревни то бишь.

Зигмунд посмотрел на указанный дом, как будто первый раз его видел, и, не поблагодарив мужика, продолжил свое торжественное шествие по направлению к центру небольшой деревушки.

На мгновение у него в голове словно зазвонил тревожный колокольчик. Он собрал волю в кулак, неприятно предвкушая паническую атаку, которая бы обрушилась на его неподготовленный разум, но с удивлением отметил, что это было нечто другое. Это касалось не его волнения, а… тревоги или даже нервозности другого человека. Он буквально ощущал на себе пытливый взгляд того самого мужика, которого недавно опрашивал, и ненароком начал думать, что его раскусили. Но нет, было не похоже.

Тогда он начал прокручивать их короткий разговор еще раз в голове. Что-то явно привлекло его внимание… но что?

Ему пришлось отбросить столь интересные рассуждения, потому что он, наконец, пришел к тому самому месту, куда устремлялся. И тут же с облегчением отметил, что его ждали.

Что ж, начало хорошее, хоть не придется у дверей топтаться.

Крепко сбитый мужчина средних лет, чьи волосы только недавно начала захватывать седина, стоял, опершись своими загорелыми руками о перила расписного крыльца. Он настороженно взирал на незнакомца, который вторгся в его владения, одна его рука то сжималась в кулак, то снова разжималась.

Зигмунд ощущал на себе не только его взгляд из-под кустистых бровей, вся деревня смотрела на него. Казалось, что кольцо сжимается, не оставляя ему шанса на ошибку. Почему-то именно в этот момент Зигмунду стало слегка весело. Вероятно, легкая эйфория, вызванная панической истерикой, ударила в голову. Но это все равно ощущалось приятно.

– Господин аудитор, – гулким голосом отозвался староста деревни. – Не часто у нас бывают такие гости.

После такого приветствия Зигмунд понял, что его шансы на выживание стремительно упали в одно простое мгновение. После этого ему стало еще веселее. Он презрительно и высокомерно улыбнулся.

– Тогда вы прекрасно знаете, господин, – Зигмунд постарался сделать ударение на последнем слове, особенным неприятным тоном выделив его значение в том смысле, что настоящим господином может быть лишь один человек, и это был никак не староста, – что люди нашей профессии никогда не бывают у кого-то в гостях просто так.

И он снова выделил последние слова, стараясь вложить в них многогранное значение.

Кустистые брови старосты поползли вверх.

– Да? И чем наша скромная деревня может вам служить, господин… – спросил староста, пытаясь одновременно узнать имя незнакомца.

Зигмунд неловко сглотнул. Он успел прочитать в глазах своего собеседника, что тот не боится словесных угроз, не преувеличивает значение напускного величия, если оно не подкреплено делами. Крепкий практический человек, который не имеет никакого желания склоняться перед идеей. Поэтому-то в деревне Зигмунд и не заметил никакой церквушки… или причина была совсем в ином?

– Проклятие. Меня и моего хозяина, Виллема Пятого, интересует тот самый случай, что произошел у вас в деревне. С моей стороны я требую немедленного дозволения начать расследование, чтобы подтвердить или опровергнуть слухи, которые достигли моего хозяина, – быстро выпалил Зигмунд, решив сразу взять быка за рога.

Своего имени он решил пока не называть.

– Слухи? – тихо, но как-то злобно переспросил деревенский глава.

Зигмунд краем уха услышал перешептывания вокруг себя.