Текст книги "Стихи"

Автор книги: Вадим Стрельченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

И глобус на столе…

И мне жилья иного

Не нужно на земле!

1936

Двери настежь

Отворила девушка окно,

В целый мир распахнуто оно, —

Стекол между нами больше нет,

Сквозь цветы и листья вижу я:

Краснощекая сидит семья.

В комнате гитара. Хохот, свет.

Эти люди незнакомы мне,

Но изображенья на стене —

Моря, винограда, кузнецов —

Говорят:

– Здесь сильная семья.

И ее судьба – судьба твоя,

Самовар и для тебя готов.

Что мешает мне пойти вперед?

Как сверкает лестницы пролет!

Почему бы в дверь не постучать?

Что же стало на моем пути?

Почему мне в двери не войти,

Сесть за стол и тоже хохотать,

Будто мы знакомы с давних лет?

Что с того, что я им не сосед!

Я всегда молился на друзей,

На сердца, на руки их, на рот.

…Как сверкает лестницы пролет!

Эй, хозяйка,

Открывай скорей!

1936

Бессонница

Градусник разбивши,

       я сижу за столом

В комнате, освещенной

       уличным фонарем.

С моря слышится голос,

       зов парохода. В путь!

Будто совести голос,

       он не дает уснуть.

Я вижу Черное море

       и голубой пароход.

Краснощекий, в трусах и майках,

       кличет меня народ.

Но – напротив меня аптека.

       Два тусклых ее огня

Никогда не угасают.

       Они прожигают меня.

Они меня настигают…

       Разбейтесь, двери аптек!

Неужто еще так много

на свете бинтов и калек?

.

Я вглядываться начинаю

       и вижу во тьме ночной —

На синей бутылке кости

       и череп… Неужто мой?

И я глаза закрываю,

       но сквозь цветы и листы

Ко мне приближается запах

       карболовой кислоты…

.

Люди с веселой кровью,

       быстрее чем реки, – в груди!

Люди моря и люди неба,

       силачи земли, – выходи!

Неужто еще не время?

       На земле еще не светло?

Петухи земли не пропели?

       Солнце земли не взошло?

Выходите, друзья, выходите!

       …И в комнате – будто светло.

Как будто автобус проехал.

       Как будто бы солнце взошло:

Лучи его так живы,

       ярки и горячи,

Что я различаю пылинки,

       проходящие сквозь лучи.

И в белой майке к дому

       неизвестный товарищ идет

Плавучими шагами,

       приоткрыв, как при пении, рот.

…В стекла ветку каштана,

       мокрую от дождя,

Сильной рукой бросая,

       он вызывает меня.

…Белые зубы сверкают.

       Румянец в обе щеки.

– Больше не будет аптеки.

       По ветру порошки!

Видишь плоды и корни?

       Чуешь солнце земли?

Время топтать пилюли,

       в печь, в огонь костыли!

Видишь? – И рукою

       показывает вперед.

Рослый, от солнца черный,

       движется там народ,

Как будто с целого мира

       на праздник сошлись силачи,

Держа двухпудовые яблоки,

       розы и калачи.

Как будто Земля созвала

       лучших своих дочерей…

И слышится голос: – Это —

       дети твоих детей. —

А улица – так и сияет,

       голубизна и багрец.

Она, вероятно, зовется:

       улица Сильных Сердец.

…И вьется знакомое знамя,

       в руках расцветают цветы…

И снова слышится голос:

       – Друг мой, что видишь ты? —

Я вижу майскую землю,

лепил которую днем,

Где меня никто не прикончит

       ни руганью, ни штыком!

Я вижу майскую землю,

       какой добивался днем,

Где на рыбачьей шхуне,

       у горна над верстаком —

Роза снова прекрасна,

       где петух поспорит с орлом

В глазах темнеет от света…

       И я уже не гляжу,

Но в чистую, светлую эту

       улицу вхожу!

Может быть, это сон был?

       Сон ли! – если и днем

С гордостью и верой

       я вспоминаю о нем.

1936

Огороднику

Как была вкусна эта дыня,

Нами съеденная второпях!

Пыль тускнела отсветом синим

На прижатых к земле листах.

Сколько радости

Из-за чистых,

Пересахаренных ломтей!

Мы сидели на жестких листьях,

Двое в землю влюбленных людей.

…Встану я на землю сухую,

Упаду на нее, замру,

Впившись пальцами в грудь земную,

Дряхлую и родную кору.

И увижу я огороды.

И увижу я —

Без потуг

И без стонов – осенние роды,

Протекающие вокруг.

Я дыханья не пожалею!

Если надобно, кровь пролью!

Чтоб на каждом листке

Своею

Каждой каплей писать:

«Люблю».

Я всегда дрожал над растеньем.

Видя стебель, добытый трудом.

Каждый листик

С великим терпеньем

Вырезан сообразно с плодом!

Я всегда любил голубую

Речку,

Чашу, полную вод:

Каплю только добавь дождевую —

И волна через край потечет!

Но вода непрерывно струится,

Дыня, лист…

Почему же везде

Мне людские мерещатся лица —

В травах, в облаках, на воде?

…И морщины твои так тонки,

Огородник.

Сужу по рукам:

Ты привык к плодам и трудам,

Только в детстве – себе на пеленки —

Ты не зарабатывал сам!..

Десять пальцев твоих дороже

Сладких дынь, арбузов и трав!..

Спросим – прав я или не прав:

Я и воду, и птичьи речи,

И плоды, и листвы тряпье —

Не возьму за одно человечье,

Огородник, дыханье твое.

1936

Слава

Славить будем всех,

          на чьих гербах —

Ни орлов, ни филинов,

          ни псов, —

Только колос,

          срезанный в полях,

Только серп и молот

          их отцов!

Наберем пшеницы

          спелой горсть

И прославим

          пахаря труды!

Он прошел за плугом

          столько верст,

Что дошел бы

          даже до звезды!

Столько на земле

          собрал плодов,

Что не хватит

          на земле столов.

Над зерном не вейся,

          птичий свист!

Розы – пекарю,

          его труду.

Хлеб его

          да будет свеж и чист,

Как разрезанное

          яблоко в саду!

Эй, сапожнику

          желаем сил:

Сапоги такие

          пригони,

Чтобы путь

          меня не устрашил,

Чтоб лениво я

          не лег в тени!

Железнодорожник!

          Столько стран

Ты прошел

          чрез горы и ручьи!

Так шагает

          только великан.

Подари мне

          сапоги свои!

Авиатор милый!

          Стало сном,

Что ходить тебя

          учила мать.

Что гонялся ты

          за мотыльком

И за птицей —

          и не мог догнать…

Музыкант!

          Вооружись трубой.

Легче бы

          давалась мне борьба.

Если б с детства

          пела надо мной

Уводящая вперед труба.

          Слесарю – румянец и любовь.

Пусть не ест

          его железа ржа, —

Чтобы враг

          порезал руки в кровь,

Тронув даже

          рукоять ножа!

Прославляю всех,

          на чьих гербах —

Ни орлов, ни воронов,

          ни львов, —

Только колос,

          срезанный в полях,

Серп и молот

          испокон веков!

1936

Желание

Я хочу:

Когда уносят тело

Человека жизни и труда, —

Чтоб в саду береза облетела!

Взвыл бы ветер! Пала бы звезда!

Я хочу:

Когда паду на плиты

Улицы своей страны

С черным ртом,

На этот раз открытым

Не для слова – для тишины,

Чтобы не возница гнал коня,

Никогда в живых не видевший меня,

Торопился бы в жаре, в пыли!

Чтоб друзья, которых мы ценили,

С ними деньги, жизнь и честь делили,

На плечах широких гроб несли.

1936

Смотрителю дома

Если постучится у ворот —

От ветров и солнца темнокожий —

С книжкою моих стихов прохожий,

Спрашивая громко:

– Тут живет

Человек, который всюду

Славить будет землю и людей,

На земле трудящихся, —

Покуда

Не земля – на нем,

А он – на ней;

И который, хоть писал годами.

Обыскав карманы брюк своих,

Вытащит не кошелек с деньгами,

Только сильных две руки мужских;

И не птичьим посвистом гордится, —

Яблоком, киркой в руках людей,

Потому что больше пенья птицы

Любит смех и голоса друзей

И затем лишь и живет на свете?

Увидав в моем окошке свет,

Вы тому товарищу ответьте:

– В этом доме есть такой поэт.

1937

Первая елка

Елка? У меня-то? В самом деле!

Яблоки и лампы всем назло…

Детства запоздалое веселье,

Наконец ко мне

И ты пришло.

Чем же хвою украшать – портфелем?

Портсигаром?

Чашкой для бритья?

Где найду, согретый легким хмелем,

Вновь штаны коротенькие я?

Их и не было.

…Припоминаю:

Маленький, величиной с сапог,

Я гляжу, – зачем и сам не знаю, —

На войска,

На сотни пыльных ног.

Лишь одна была земная ласка:

То —

Раздолье пыльных сорных трав.

Игры?

Бронированная каска…

Штык французский,

Пули всех держав.

Воробьев мы из рогаток били

(Воробьи в те годы

Сладки были!),

Их на палке жарили в саду.

…Побегу с горы по желтой пыли,

По колени в море забреду.

Там и в солнце и в предгрозном мраке

Тихо пела светлая вода…

Голуби, и кошки, и собаки

Город наш покинули тогда…

Что же? Ни укора, ни угрозы.

Я стою, за мной моя семья.

На глаза мои находят слезы:

Только радугу и вижу я.

Кажется, что я

Явился просто

В мир,

Как будто не было отца,

Что родился я

С мужчину ростом,

С кулаками и лицом бойца…

…Елка? У меня-то? В самом деле…

Яблоки, и лампы, и светло.

Детства запоздалое веселье,

Наконец ко мне

И ты пришло.

1937

Не в дому рожденному

В небе необычно: солнце и луна.

Солнце светит ярко, а луна бледна…

Вдруг толпа на улице, крик на мостовой,

Только уши лошади вижу за толпой.

Что там?

– Да роженица… редкие дела:

Как везли в больницу, тут и родила.

…Кто бежит в аптеку, кто жалеет мать.

Ну, а мне б – ребенка в лоб поцеловать:

Не в дому рожденный!

Если уж пришлось —

Полюби ты улицу до седых волос.

Взгляды незнакомые, нежные слова

Навсегда запомни, крошка-голова!

Не в дому рожденный,

Не жалей потом:

Ну, рожден под солнцем, не под

                       потолком.

Но пускай составят твой семейный круг

Тыщи этих сильных

Братьев и подруг!

1937

Трубка

Я скакал в Ойрот-Туру без шапки.

Зеленело, пело предо мною.

И пчела – и та! – от счастья лапки

Тихо потирала над травою.

Я в карман за трубкой…

Тут и плохо:

Потерял я трубку на дороге,

Где-нибудь среди чертополоха,

Глупый ротозей, осел двуногий!

Вот уже домов белеют пятна

И долина дымом труб увита.

Но коня поворотил, обратно

Тихо еду, глядя под копыта.

(Что мне трубка? Мелкая монета!

Рубль цена и детская работа…

Влажной мне досталась трубка эта,

Прямо в рот из теплых губ ойрота, —

Памятью о мимолетной встрече:

Любишь – веря,

Веруешь – не зная…

Все, чем сильно сердце человечье,

Я вдыхал, ту трубку разжигая.

Если тот, кто звался другом ране,

Уходил иль просто жить труднее,

Трубку я отыскивал в кармане, —

Сразу все теплее и светлее.

И слова о верности счастливой —

Нет! – не воздуха пустого сотрясенье!)

…– Мы найдем пропажу, черногривый,

Не кусай уздечки в белой пене! —

Конь, дорогу длинную прошедший,

Нехотя назад идет, вздыхая,

В нежности и ласке человечьей

Ни черта – увы! – не понимая.

1937

Приглашение в Туркмению

Ты ведь слышал о солнце песчаной страны.

О просторах в горючей тиши…

Там, как всюду, умелые люди нужны.

Приезжай, приезжай! Поспеши.

Если дан тебе с детства торжественный

                                дар

Крепко строить дома для людей,

То есть если ты каменщик, плотник,

                             маляр, —

Приезжай! Приезжай поскорей.

Если ты полюбил и коня и овцу

Так, что дружат с тобою стада,

А телята бегут, словно дети к отцу, —

Зоотехник, пожалуй сюда!

Если в книгах прочел и узнал от людей

Тайны светлого ты ремесла,

Что спасает людей от ненужных смертей

И здоровье вдувает в тела,

То есть если ты фельдшер, а может быть,

                              врач, —

Приезжай поскорее! Мы ждем!

…Пусть воды маловато и воздух горяч —

Ничего! Ты узнаешь потом

Всю страну, где акация трижды цветет,

Долог день, ночь – светла и мала.

А колючки, конечно, не розы…

Но мед

И в колючках находит пчела.

Ты присядешь как равный к любому

                             котлу, —

Всюду знанье почетно и труд.

И полюбят тебя. И в твою пиалу.

Что захочешь, того и нальют.

Дни пойдут… И когда, вечерами, из мглы

Вдруг по воздуху пред тобой

Поплывут позабытые хата, волы,

Горицвет и горошек степной —

Будет совесть твоя и ясна и чиста:

Хоть слезою глаза заблестят,

С благодарностью вспомнишь родные

                              места.

Но уже не захочешь – назад.

1938

Вместе

Как долго не виделись мы с тобой!

…Была ты дочерью и сестрой,

И доброй женой была,

А мы не встречались, а ты – другим

Вверяла с детским доверьем своим

Желания и дела.

О, не были мы никогда вдвоем!

…Я сыном был и ушел, потом

Был мужем, – она ушла,

И я одиноко садился за стол.

И пол одиноко метелкой мел.

Теперь мы – вдвоем у стола,

Качается чашка в твоей руке.

На миг припадаю щекой к щеке, —

Все слышит ухо мое:

И кровь невидимкой назад-вперед,

И челюсть маленькая жует,

И губы тянут питье…

На миг я как будто бы стал тобой:

Вот вьются волосы за спиной,

Вот грудь облегло полотно.

Мы разом воздух вдыхаем ртом

И выдохнем разом, опять вдохнем,

Как будто – не двое, одно.

1938

Первый снег

Я иду, и воздух мне сладок.

А вокруг никого… Лишь на белом снегу

Двух больших сапог отпечаток.

Впереди полустанка ночные огни.

По бокам – только сосны да ели одни.

И невольно стараюсь я попадать

В след безвестного пешехода,

И невольно хочется угадать:

Кто он – токарь с электрозавода?

Иль влюбленный в дело свое мукомол?

Я не знаю,

Но – полон привета

К неизвестному труженику,

Что прошел

Впереди меня

В час рассвета.

[1938]

Дом в Тортосе

Сотня птиц на каждой сосне,

Сотня маленьких крикунов…

И на миг захотелось мне

Сбросить груз моих башмаков.

И, когда б не люди кругом,

Я бы обнял руками ствол, —

Будто в детстве, ползком-ползком

До вершины сосны дошел.

Я качался бы налегке,

Я вбирал бы солнечный свет…

Если б я не держал в руке

Исполинских листьев – газет:

Вот на снимке испанский дом,

Над которым шел бомбовоз.

Дом с проваленным потолком,

Дом – для ветра, жилище гроз.

Всё – на улице: стол и стул,

И кровать, подружка любви,

И тележка… Но старый мул

Не везет, а лежит в крови.

.

.

Дом в Тортосе. Жилище гроз.

Дом для ветра… А кто в нем рос,

Стал мужчиной, женился там?

Граждане!

За этой стеной

Пели женщины по утрам,

Стекла мыли, мели метлой.

Братья!

Дым выходил из труб:

Это двигали сковороду,

Так любовно солили суп,

Будто благословляли еду.

Я свидетельствую, что тут,

Где была этажерка, там,

Где стояла кровать, —

Ревут

Ветры мокрые по утрам.

Разрушитель! – Плати за дом

Рыжей хитрою головой.

Я настаиваю на том,

Что жильцы не спят – под землей,

Что зажжется лампа в окне.

…Я стою с газетным листом.

И припоминается мне Дом в Одессе,

Дом в голубом.

(Голубой воды – не стакан! —

Море плещется широко.

К шелковице прильнул платан

Южно-южно, легко-легко.)

В доме комната есть одна.

Ни мимоз, ни ландышей в ней.

И коврами не убрана.

И вином не манит гостей.

Но, когда бы звонок дверной

Ни нажал я,

Всегда, в ответ,

Зашуршат шаги за стеной,

Двери скрипнут, зажжется свет,

Выйдет женщина…

Мать. Привет.

Я горжусь, что сквозь жизнь пронес

Сердце цепкое, что хребет

Мне не выгнул туберкулез,

Что и пальцы мои крепки,

Что в ответ на обиду, мать,

Я сумею их в кулаки —

Как и все – на винтовке сжать.

Жди меня. Обметай порог.

Мой посуду и ставь в буфет…

Никогда интервента сапог

Не запачкает наш паркет.

[1938]

Музей

Когда и разрывы гранат,

И танки, и песни солдат —

Все станет виденьем былого;

Когда, наконец, победят

Работники шара земного

И сгинет сцепленье костей

Последнего лиходея, —

Тогда-то откроют музей, —

Отцы, приводите детей!

Входите под своды музея!

Испанец, москвич и туркмен,

Все жители чистой планеты,

Бродите по залам

Вдоль стен,

Рассматривайте предметы.

Пройдемся по Залу Войны,

Без лектора – сами обсудим.

…Вот нож непонятней длины.

Что делали этим орудьем?

Не шерсть ли снимали с овцы?

Иль ветки в саду подрезали?

Для этих работ кузнецы

Не так бы ножище ковали.

Он саблею звался тогда,

И этой полоскою стали

Вдруг голову без труда

От сердца людей отделяли.

Веками над бедняком

Глумился вооруженный,

Но точно таким же клинком

За счастье народа

Сражался товарищ Буденный

Вот клинья – остры и тонки,

Как видите, – светлый и ржавый.

Обоим названья – штыки.

Но разной прославлены славой:

Одним – интервент убивал

Китайскую девочку; знаю —

Другим партизан добывал

Навеки свободу Китаю.

Фиалками и резедой

Один из штыков украшаем,

И тиха ржавеет второй.

Что ж, дальше пойдем. Почитаем.

Вот пуля: немного свинца

Вливалося в колбочку стали,

Расплющенную с конца, —

Ее, торжествуя, достали

Из черепа мертвеца,

Из черепа подлеца,

Которого Гитлером звали…

Так злые орудья земли,

Стопроклятые от века,

В рабочих руках принесли

Свободу для Человека.

Вот новая комната. В ней

Есть вещи – оружья дороже.

У стен монументы вождей.

Глядят величавей и строже.

Мы быстро по залу идем,

И пол не шумит под ногою.

Над вечным музейным стеклом

Склонилися пальма с сосною.

Пришедший!

Не стыдно ль тебе

Стоять в головном уборе?

Вот книжица…

ВКП(б)

Оттиснуто на коленкоре.

Короче – партийный билет.

Товарищ глядящий! Прохожий!

Ты мог быть и молод и сед,—

Пусть с черной, пусть с белою

                        кожей

Но сам стоял до конца

В борьбе за рабочее дело,

Ни лжи не боясь, ни свинца,

Работал открыто и смело

И словом и жалом штыка,

Чтоб наша родная планета

Вкруг солнца носилась века,

Трудом и любовью согрета, —

Ты званье большевика

Был требовать вправе за это.

Да здравствует партия! Свет,

Взошедший над тенью земною!

И люди неведомых лет

В музее увидят Билет,

Поклонятся, встретясь с тобою.

О прошлом вздохнет старина,

А молодость – славу лелея.

И будет народу полна

Вовеки

Партзала Музея.

[1939]

Дорога на Фирюзу

Пели ласточки. Попеременно

Ветер дул то в спину, то в глаза.

Шел туркмен навстречу.

У туркмена

Я спросил: «Далёко ль Фирюза?»

Видно, он не говорил со мною

На одном и том же языке.

«Фирюза?» —

И указал рукою

На сиянье в желтом далеке.

Я пошел к сиянью…

Вечерело.

Был я и один и не один —

По шоссе навстречу то и дело

Мчали тени грузовых машин.

Жизнь! Она повсюду, не обманет…

Всюду чистые ее следы, —

Вдруг тюльпаном встанет,

Мошкой прянет,

Тростником взойдет из-под воды.

Вот он, раскаленный до обжога,

Желтый мертвый камень, а и тот…

Лишь приподними его немного —

Что-то проползет, трава растет!

…Жар спадал, и в освеженной дали

Неплодовые цвели кусты,

На ладонях (листьях) поднимали

Оправдание свое: цветы.

Шел в тревоге я живой и крепкой.

Встречный куст хотелося покрыть

Пиджаком, украсить сверху кепкой,

Будто с человеком говорить.

Так я думал.

А вокруг гудели

Телеграфные столбы. Но мне

Ласточек, что над столбом летели,

Больше не хотелось видеть.

Мне —

Человечье надобно дыханье,

Руки пожимать, смотреть в глаза.

…А навстречу ширилось сиянье.

Это был поселок —

Фирюза.

[1939]

Ночная песня в Арпаклене

За окошком шорох редкий… Так блестит

                                луна,

     Будто бы под каждой веткой

     Лампа зажжена.

Я гляжу, привстав на койке: твой

                           комбинезон

     В белых пятнах новостройки —

     Пуст и свернут он.

Ты забылся на диване, угловат и сед,—

     Шепот слышу и дыханье…

     Спишь ли ты? Сосед!

Пусть усы твои не бриты и в морщинах

                                рот.

     Пусть черты твои открыты

     Сквозняку забот!

Седина твоя и властных пальцев пятерня

     Пусть других сбивает с толку,

     Только не меня:

Если пели с колыбели песни над тобой.

     Как не спеть над величавой

     Головой седой!

…Ты уснул, как спят мужчины: и во сне

                              твоем

     Фары грузовой машины

     Вспыхнули огнем.

Ты шагаешь с угломером по крутой стене.

     Ты остался инженером

     Даже и во сне.

Над подушкою ночною веет каменной

                            пыльцою

     Многорукий труд.

…Тихо в спальне. Над тобою

     Ходики идут.

Через час мою планету к солнцу приведет

Вкруг оси, от тени к свету,

Легкий поворот.

Через час шофер иль плотник огласят

                              рассвет.

     Спи, хозяин и работник.

     Спи, ворчун сосед.

Что с того, что сажень росту и в

                   морщинах рот!

     Для тебя пчела, как в детстве,

     Меду принесет.

Мир исполнен материнских и мужских

                             забот

     Для работника великих

     Сталинских работ!

(…А петух с подругой пестрой приведут

                         цыплят,

     А сады алчу и грушу

     В руку обронят…)

…Но уже светлеют стены. Пойте, птицы

                           Арпаклена,

     Пой, пчела, оса!

Всей дневной рабочей смены

     Гряньте, голоса!

[1939]

Работники переписи

«…В труднодоступные

районы Центральных Кара-Кумов

досрочно посланы работники переписи». Газета «Туркменская искра»

Они уже пятнадцать дней назад

Покинули столицу Ашхабад, —

Пятнадцать дней пустыни и пути.

Им полагалось в списки занести,

Им разыскать велели всех людей,

Что родились в песках

От матерей,

Родившихся в песках,

А потому —

Живут в пустыне, как в большом дому.

Их возраст, средства жизни, имена

Хотела знать Советская страна.

О том, проштемпелеван и цветист,

Всем встречным говорил бумажный

                           лист —

Командировка, попросту сказать,

На ней стояла круглая печать,

Где молот скрещивается с серпом.

А солнце озаряет их лучом.

Три счетчика пятнадцать дней назад

Покинули столицу Ашхабад.

Порой раскачивала их арба,

Порой – волна верблюжьего горба.

Пустынный мир являлся каждый час:

Джейраны попадались им не раз,

Пустынный ворон посылал привет,

И ящерица им глядела вслед,

И тени рыб мелькали в мути рек…

Но им был нужен – только человек.

Да! Только к человеку шли они.

Людей, людей искали в эти дни

По всем дорогам (там, где нет

                    дорог, —

Брели по следу человечьих ног,

На отзвук песни, запахи костра,

На лай собаки, звездный свет шатра).

Они шагали по путям людским,

Скорбя о мертвых, радуясь живым.

И всюду были куполы шатров,

И женщины варили жаркий плов.

Хозяин разливал верблюжий чал,

Потом приезжим имя открывал

И место, где его родила мать…

И были все горды:

Ведь важно знать,

Что широка страна, велик народ,

Но каждое людское сердце —

В счет.

1939

Человек

Мне этот человек знаком? Знаком.

А как же! Часто сходимся вдвоем

У радиотрубы, в дверях трамвая.

Он часто молод, а порою сед.

Порой в пальто, порой в шинель одет.

Он все спешит, меня не замечая.

Мы утром у киоска ждем газет:

– Ну, как в Мадриде?

Жертв сегодня нет?

А что китайцы – подошли к Шанхаю?

А как

В Полтаве ясли для детей?

(О, этот семьянин и грамотей

На всю планету смотрит… Я-то знаю!)

Куда ни повернешься – всюду он!

Его в Туркмению везет вагон,

Его несет на север в самолете,

Пусть снизу океан ломает лед…

Он соль достанет, примус разведет, —

Как дома, приготовится к работе.

Он обживется всюду и всегда.

Сожженный солнцем камень, глыба

                          льда —

Все для него квартира неплохая.

Где б ни был он, там вспыхивает свет.

Где б ни был он, там Сталина портрет,

И хлеб, и чертежи, и кружка чая.

А как поет он песни! Все о том,

Кто водит караваны, любит дом

И в облаках плывет. Сидит в Советах.

Так на рояле, в хоре, на трубе

Он распевает песни о себе

И улыбается, как на портретах.

Он толст и тонок, холост и женат,

Родился сорок, двадцать лет назад.

Родился в Минске, в Харькове, в

                         Тюмени.

Вот он идет по улице, гляди:

Порою орден на его груди,

Порою только веточка сирени.

Он любит толпы людных площадей,

Стакан вина и голоса друзей:

Такой уж он общительный мужчина…

Над буквами газетного столбца

И в зеркале моем —

Черты лица

Знакомого мне с детства гражданина.

1939

Ливень

Снова зеленые всходы

Над прошлогодней листвой.

В пыль измельченные воды

Тучей несет над Москвой.

Смолкнуло, заблестело…

Что это – солнце взошло?

(Грянуло, потемнело…)

Нет, полило, полило.

Струи! Они исчезают…

Где они делись? Смотри:

Вот уж они распрямляют

Почки берез изнутри.

Чтобы росла и гудела

Каждой травинкой земля.

Хочется важного дела.

Это не нужно,

А я —

Краны наполнены, знаю,

Водопроводной водой —

Все же ведро выставляю

Под водосточной трубой.

Все, что не врыто, не вбито.

Все, что корней лишено,

Будет размыто и смыто,

Ливнем унесено.

1939

Валентин. Поэма

1

Ты рожден. Все слепяще и ново.

Есть глаза,

Но мешаются тени и свет.

Есть язык, но не высказать слова.

Есть и ноги и руки,

А силы в них нет.

Что кричишь ты? Никто не узнает…

Громче, громче!

И вдруг – бесконечно легко:

Что-то близится, рот закрывает. Тише…

Сладко коснулось тебя молоко.

А порой колыханье, журчанье…

Ты рванешься, забьешься,

И все-таки ты

В этой маленькой цинковой ванне

Примешь заповедь нашу

Людской чистоты.

Вот исчезли горячие струи,

Ты дрожишь в полотенцах,

Ресницы смежив,

Губы выпятил, как в поцелуе.

Я стою над тобою.

«Ты с нами!

Ты жив».

Разговоров уже не вести нам:

«Сколько будет их —

Двое или один?

Ольгою назовем? Валентином?

А по-моему – дочь.

А по-твоему?» – «Сын».

Покупая до срока пеленки,

Неизвестную тяжесть

Впервые неся,

Мать – она не хотела девчонки —

Почему-то хотела,

Чтоб сын родился.

…Время шло. И птенцы пробивали

Скорлупу.

Воздвигалнся радуг мосты.

И ромашки и травы вставали,

От корней до вершинок

Водой налиты…

И на свет появился мужчина

В дни грибов

И пудовых плодовых ветвей.

Так рождение в образе сына

Стало, может быть,

Первой удачей твоей.

Что – удачей? Не знаю… Я верю

Только в то, что впервые

Стою над тобой.

Вся – меж форточкою и дверью —

Наша комната стала

Как будто другой.

(А не клали на стены белила,

Полотеры

До блеска не красили пол.

И сиянье не озарило…)

Это что?

Это крошка-хозяин пришел.

Не пришел! Из родильного дома

Мы тебя привезли

В подмосковный район,

В наши стены, где все нам

                    знакомо, —

Каждый выступ,

И пепельница, и флакон.

Десять дней тебе, счастие наше!

Даже бабочка,

Муха, жужжащая тут, —

Все подвижней тебя и постарше,

Даже те,

Что не долее лета живут.

Жук, свистящий крылато и длинно,

В каплях бури и ветре

Вспоенный жасмин —

Все взрослее они Валентина…

Ничего! Мы еще

Поживем, Валентин!

2

За июльской ольхой, за сосною

Нам с тобой

И не увидать из окна

Все зеленое, голубое,

Многолюдное, круглое…

Спи. Тишина.

Ты не слышишь гудения пара.

Это поезд ведут

Две людские руки.

А за ним барабанов удары:

Бьют дубовыми молотами

Мостовщики.

Чуть примолкнут – в траве оживает

Жизни малое воинство,

Жук и пчела:

Человеческий слух различает

Прорубанье, копание,

Шорох сверла.

В небе – гул заводской: самолеты!

Нам не надо покоя!

Покоя и нет.

В этот мир многорукой работы

Ты войдешь

Через двадцать, наверное, лет.

Спи, пока – от работы в сторонке.

Отлежишься

В пеленочном узком тепле, —

Мы научим кривые ножонки

Неустанно и прямо

Шагать по земле.

…Мозг затеплится по-человечьи,

За отцом повторишь ты

(Как эхо вдали!)

Буквы всюду прославленной речи,

Пред которой

За морем дрожат короли.

Привыкай. Упивайся вначале

Сонной белою каплей, —

Шепчу я любя. —

Девять месяцев мы ожидали

Ведь недаром тебя,

Мы хотели тебя!

3

Девять месяцев ожиданья!

…Осень (держатся слабо

На ветках плоды).

…Вот январь (белизна и мельканье).

…Май (и травы

И вечная песня воды!).

Девять месяцев мчался по кругу

Шар земной,

А на нем уносило и нас.

Я украдкой глядел на подругу

И увидел:

Не та она стала сейчас.

Гребень, пудра, флаконов мерцанье —

Все, как прежде, на столике.

Даже сильней

Стало женское это желанье —

Быть как можно моложе,

Красивей, стройней.

Украшалася лентой, браслетом

И подолгу причесывалась

По утрам.

А уж новым загадочным светом

Тихий луч

Подымался от сердца к глазам,

И светилася в них не забота

О корзинах, о доме,

Не боли в крестце.

Величавое, легкое что-то

Загоралось

В ее потемневшем лице.

Это зрела великая сила,

За которую

Юность не жалко отдать.

Это Девочка уходила

В тихий мир фотографий.

Являлася Мать.

Клава! В нашем зеленом

                   альбоме

Есть одна фотокарточка.

…Кажется, сад

(Иль обои цветочные в доме).

Вкруг большого мяча

Пионерки сидят.

Лет по десять вихрастым

                  девчонкам.

Схожи галстуки.

Детски улыбчивы рты…

Мать, несущая миру ребенка!

Разве та тонкорукая девочка —

Ты?

4

Ну, а я? Ведь и сам я порою

Видел: новое сердце

Вошло в мою грудь.

Каждой женщине, встреченной мною,

Уступаю любовней

На улицах путь.

Каждый лист, повернувшийся к свету,

Все живущее

Кровь оживляет мою.

Не глазами – всем телом планету

Ощущаю, как солнце, теперь

И люблю.

Все мне стало родней и знакомей.

Стали зорче глаза мои,

Тверже слова.

И заботой о хлебе, о доме

Наконец-то наполнилась

Голова.

Что тут скажешь?.. И в радостной дрожи

Я сказал,

Приоткрыв, как при пении, рот:

– Эй, мальчишество! Юность! Ну что

                                же…

Ты уходишь?

Прощай. До свиданья.

Ну вот,

Всё прощай: торопливые речи,

Впопыхах необдуманные слова,

Беспокойство и узкие плечи…

Понемногу яснеет

Моя голова.

Город детства! Ромашки по взгорьям.

Скумбрия на крючке

И костер на песке!

Там, где небо сливается с морем,

Что-то скрылось —

Не мальчик ли в челноке?

Пусть. Я рад, что в глазах просветлело,

Что лицо изменили

Года и ветра.

И в труде закалилося тело…

Детство, юность, ау!

До свиданья. Пора.

Но останься,

Но облачком дыма

Не растай в вышине,

Голубой и пустой,

Все, что издавна мною любимо.

Единенье людское!

Останься со мной.

Там, за стенами нашего дома.

Залы общих собраний

И гул площадей,

Где уже не в застежках альбома —

Над воротами дома

Портреты людей.

Пусть любовь и отвага продлится…

Пусть останутся

Книги мальчишеских лет.

Книги! О золотые страницы,

Синих, красных пометок

Тускнеющий след!

Вы – со мной. Не пройдите как тени.

Вы со мной.

Вы меня не покинете? Да?

Маяковский, Шевченко и Ленин —

Вы, наставники! Будьте со мною всегда!

Чтоб над шкафом, кроватью, диваном

И над всем, что собрал я

В квартире моей,

Не провел бы я жизнь истуканом,

Неоплаченным сторожем

Этих вещей.

Никогда я на них не молился.

Уж меня-то, наверно,

Засыплют землей

Так далёко от мест, где родился,

Как бойца.

Легкость детства!

Останься со мной.

Ночь под люстрой, за разговором

С другом Павлом

Над желтою рюмкой вина,

Навсегда мы оставим с собою.

Толпы шествий и пение хором —

Пусть останутся с нами.

Не правда ль, жена?

Навсегда мы оставим с собою

Счастье первых свиданий

И ночи без сна.

И молчанье вдвоем под луною —

Пусть оно повторится.

Не так ли, жена?

Мы не молоды и не стары.

Пусть, коляску катя

По квадратам торцов,

Пусть войдем мы влюбленною парой

В Двери Мужества,

В мир матерей и отцов!

5

Так шепчу я… А в комнате сонно.

Спит ребенок,

Укрытый от мух кисеей.

Слаще трав и одеколона

Аромат молока

Над подушкой цветной.

За подушкою – стол деревянный

В чистой скатерти,

С кругом электроплиты.

Как любовно помыты стаканы!

…Два кувшина полны:

Молоко и цветы.

Бант на грифе гитары… Сияет

Круг зеркальный,

Блестят абажура шнурки:

Все мерцающе отражает

Очертание

Любящей женской руки.

Мы с женой что смогли, то собрали

В этих стенах

Для жизни на несколько лет.

…Покрывало на одеяле

И со смехом

Покрашенный нами буфет…

Сколько глиняных и железных

Неприметных чудес

Мы расставили тут!

Сколько добрых и неизвестных

Мастеров

За бесценок нам отдали труд!

Гончары и электромонтеры,

Для меня смастерили вы

Столько вещей…

Не вступали со мной в разговоры

И откуда-то знали

О жизни моей.

Я хочу вас увидеть… Скажите,

Почему на вещах

Не рисуют лица

Их создателя? Крепкие нити

Между нами,

И нет единенью конца!

…Человечек под кисеею.

Ты узнаешь:

Не мне одному ты родня,

Миллионы своею семьею

Назовешь ты…

Но ты ведь не слышишь меня,