Текст книги "Избранные труды"

Автор книги: Вадим Вацуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

В двадцатых числах января 1828 года Дельвиг покидает Петербург; у него назначение по службе в Украинско-Слободскую губернию, и он должен жить в Харькове вплоть до окончания всех дел. Вместе с ним едет Софья Михайловна.

У Софьи Михайловны – роман с Алексеем Вульфом, сыном П. А. Осиповой, приятелем Пушкина и Языкова. Вульф умен, красив и опытен в любовных делах. Отъезд разрушает его надежды, и он досадует.

Несколько дней Дельвиги остаются в Москве: повидаться с друзьями и расширить литературные связи. Дельвиг отправляется с визитом к И. И. Дмитриеву, затем к В. Л. Пушкину. Василий Львович пишет «романтическую поэму» – «Капитан Храбров», которую Баратынский шутя называет «совершенно балладическим произведением», а самого поэта – Громобоем, продавшим душу романтическому бесу [232]232
  Пушкин.Т. 14. С. 4, 5, 6.


[Закрыть]. В поэме действительно мелодраматический сюжет – но вместе с тем и легкая пародия на романтиков.

Баратынский и Вяземский сводят Дельвига с «низшей братией московской» – с Раичем, «благоухающим анисовою водкою» и похожим на «домового пииту», с Шевыревым. «Шевырев пел, вопиял и взывал, но не глаголил, – сообщал Дельвиг Пушкину, – гнев противу „Северной пчелы“ носил его на крилиях ветра…» Дельвиг иронизирует, но статьей Шевырева, как увидим далее, раздражен не на шутку.

30 января Соболевский устроил прием в честь гостя и пригласил людей разных партий – Погодина, Полевого, Максимовича и других; вечер был многолюдный. Погодин чувствовал здесь себя чужим и остался недоволен [233]233
  Барсуков.Т. 2. С. 181.


[Закрыть]. Взаимная холодность «Московского вестника» и «Северных цветов» нарастала.

Зато с Полевым Дельвиг несколько сблизился. В конторе «Московского телеграфа» продавались книги, и Полевой взял на комиссию «Северные цветы». Из Харькова и из-под Тулы Дельвиг будет писать ему дважды, прося о денежной ссуде [234]234
  Дельвиг А. А.Сочинения. С. 165.


[Закрыть], У Соболевского он впервые познакомился и с Максимовичем, издателем «Малороссийских песен», о котором Сомов подробно писал в «Северных цветах», – и они с час беседовали о народных русских песнях [235]235
  Гаевский В. П.Дельвиг, статья IV. С. 22; ГПБ, ф. Гаевского, № 171.


[Закрыть].

На этом вечере был и Мицкевич, только что с дорожной коляски, три дня назад выехавший из Петербурга, где пробыл немногим менее двух месяцев [236]236
  Барсуков.Т. 2. С. 181; Gomolicky L.Dziennik pobytu A. Mickiewicza w Rosji. 1824–1829. Warszawa, 1949, s. 237.


[Закрыть].

8 февраля уставшие и намерзшиеся путники, наконец, прибыли в Харьков.

В провинциальном городе не было ни души знакомых и было томительно скучно. Переписка была единственным спасением, но почта из Харькова ходила раз в неделю, и письма шли долго. Дельвиги жили петербургскими и московскими впечатлениями.

Софья Михайловна посылала А. Н. Карелиной «Северные цветы», обращала ее внимание на портрет «милого доброго Пушкина» и раскрывала анонимы: «Мысли в прозе – Пушкина, и пьеса под заглавием „Череп“, под которой он не пожелал поставить свое имя, – также его» [237]237
  Модзалевский Б. Л.Пушкин. С. 216–217.


[Закрыть].

Софья Михайловна еще обсуждала с подругой вышедшие «Цветы», Дельвиг уже думал о следующих. Ему предстояло определять свою позицию в начавшейся журнальной борьбе. Столичные журналы изредка доходили до Харькова, и к Дельвигу поступали сведения, хотя отрывочные и запоздалые. Как бы то ни было, в Харькове он окончательно уверился в том, что пути его и московских «любомудров» расходятся безнадежно.

«Как это ты, живучи в Москве, не приучил к повиновению мальчишек Шевыревых и им подобных? – упрекал он Баратынского. – Это стыдно. Докажи им, что статья о литературе 1827-го года совершенно школьническая, и какая! Даже Булгарин прав, говоря об ней. Не напоминаю уже, что писавши по-русски, надо знать по-русски; не худо сказать им, что с должным почтением не оценив отживших и современных писателей, нельзя кидать взора на будущее, или он будет недальновиден. Скажи Шевыреву, что мы в нем видим талант в переводах с Шиллера, в свободе писать хорошие стихи, но ничуть не в вымыслах вдохновенных. Изысканность в подобиях, может быть, будет еще смешнее плаксивости Карамзинской и разуверений 1/4 века Жуковского. Скажи ему, что он смешон, укоряя меня в невежестве. Он еще азбуке не учился, когда я знал, что роман, повесть, Гесснерова идиллия, несмотря на форму, суть произведения поэзии.

Порядка же в „С<еверных> цвет<ах>“ не переменю – потому же, почему никто из славных поэтов не перемешивал вместе своих повестей, стихами и прозою писанных; почему большая часть немецких издателей альманахов не смешивает прозы со стихами, – и так далее. Суждение же его о твоей „Последней смерти“ воняет глупою посредственностию. Аминь» [238]238
  Дельвиг А. А.Сочинения. С. 164–165. Цитируется по автографу (ИРЛИ, 21. 751/CLб 15, л. 13 об. – 15). В печатном тексте купюра (слова «мальчишек Шевыревых» исключены).


[Закрыть]

Мы не напрасно привели эту длинную выдержку: нам еще придется вспомнить о ней. Полемический ответ Дельвига в общих чертах почти сложился, и Баратынский, как это нередко бывало и раньше, становится первым поверенным. Он, конечно, не может учить «мальчишек Шевыревых»: они его не слушают и трактуют снисходительно-благожелательно.

Дельвиг ищет у Баратынского не управы, а единомыслия. «Союз поэтов», пусть разрозненный и рассеянный, жив для него, и следующую книжку «Цветов» он думает украсить портретом Баратынского. Итак, первый – Пушкин, Баратынский – второй. «Пишешь ты ко мне редко и ничего не говоришь о портрете твоем; готов ли он? Если готов, то похож ли? Если похож, то держи его до моего приезда». Осенью того же года Баратынский писал ему: «Приложишь ли мой портрет, как имел намерение? Признаюсь, это было бы приятно моему самолюбию». Портрет был готов, но почему-то Дельвигу пришлось отказаться от своего замысла [239]239
  Дельвиг А. А.Сочинения. С. 163–164 (письмо от 18 марта 1828 г.). Лит. наследство. Т. 58. С. 83; Хетсо Г.Евгений Баратынский. С. 593.


[Закрыть].

Литературное же кредо его, высказанное Баратынскому, вскоре будет сформулировано в «Северных цветах». В нем есть все – и эстетическая позиция, и литературная тактика. Дельвиг не спорит с тем, что век Карамзина и Жуковского отходит в прошлое, – но тем более они требуют исторической оценки. «…С должным почтением не оценив отживших и современных писателей, нельзя кидать взора на будущее…»; рвущееся к литературным высотам новое поколение не может, не должно уничтожать литературную традицию: оно не заменит ее собой. Так писал Пушкин – в «Отрывках…». Там речь шла о других людях, но и отношением «Вестника» к современным писателям Пушкин не до конца удовлетворен; он выбрасывает из статьи В. Ф. Одоевского неуместно резкие суждения о Карамзине и Державине и упрекает Шевырева за непонимание творчества Баратынского. Он почти согласен с Дельвигом; «почти» – потому, что связан с «Вестником», не собирается порывать отношений и даже рад столь недипломатично начавшейся войне с булгаринской «Северной пчелой».

Впрочем, сам он, как и Дельвиг, сохраняет пока еще с Булгариным худой мир.

Дельвиг в Харькове, Пушкин в Петербурге.

8 Петербурге Вяземский, Грибоедов, Мицкевич. Идет жизнь – лихорадочная, беспорядочная, жизнь дневная и ночная – у Перовского, у Филимонова, у Жуковского… Жизнь без оглядки, все как будто торопятся, словно чувствуют, что видятся в последний раз. Грибоедов уже не вернется из Тегерана, Мицкевич больше не увидит России. Пушкину и Вяземскому нужно уехать – необходимо нужно, все равно куда: в Париж ли, в Лондон, в действующую армию. Их не отпускают. Пока же они заражают Крылова своим нетерпением: ехать в Европу; не шутка для парижан видеть четырех русских литераторов. Крылов в эти месяцы как будто сбросил десятки лет и врожденную флегму и проказничает с молодежью.

Пушкин читает «Годунова», читает главы из начатого романа об Ибрагиме – царском арапе. Мицкевич ночью у Пушкина импровизирует по-французски; Пушкин, Вяземский, Жуковский, сам импровизатор взволнованы до слез.

9 мая Пушкин участвует в морской прогулке; на пароходе Оленины и художник Доу, он возвращается на родину, в Англию. Доу набрасывает карандашом пушкинский портрет. В тот же день в пушкинской тетради появляется запись: «9 мая 1828. Море. Ол.<енина>. Дау» и в ближайшие дни – стихи: «То Daw, Esq»:

 
Рисуй Олениной черты…
 

Оленина. Он видел ее девочкой, теперь вновь встретился с ней в доме ее родителей, втором доме Крылова. В стихах к Доу – первый проблеск зарождающегося чувства. Оно будет расти и крепнуть.

В Приютине у Олениных приемы и вечера. Грибоедов, Вяземский, Мицкевич, Пушкин.

Пушкин влюблен.

 
Пустое высердечным ты
Она, обмолвясь, заменила…
 

27 мая он едет в Приютино, чтобы увидеть Оленину и отдать ей только что законченное стихотворение «Ты и вы». «Она», чья обмолвка вызывает к жизни поэтическое признание в любви, – молоденькая девушка, Аннет Оленина, имя которой Пушкин пишет на черновиках «Полтавы»: «Annette Olenine Annette Pouchkine».

Он уже знает, что сделает предложение.

И, как всегда, накануне решительных перемен его охватывают сомнение и тревога. Итог прожитой жизни рисуется ему безрадостным, будущее неясным и зловещим, настоящее смутным и неустойчивым.

19 мая – «Воспоминание», 26-го – в день рождения – «Дар напрасный, дар случайный», в июне – «Предчувствие». Самые мрачные пушкинские стихи.

В стихотворении «Не пой, красавица, при мне» как будто совместились мотивы двух этих своеобразных «циклов»: любовных стихов к Олениной и «прощальных», типа «Воспоминания». Грибоедов привез с Кавказа мелодию народной песни; и когда ее услышал молодой Михаил Глинка, однокашник Левушки Пушкина и тоже посетитель Олениных, он обработал ее. Пушкин написал текст уже под мелодию. Это было в июне 1828 года [240]240
  См.: Цявловская Т. Г.Дневник А. А. Олениной. – В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. 2. М.-Л., 1958. С. 247–292; Иезуитова Р. В.«Не пой, красавица, при мне». – В кн.: Стихотворения Пушкина. С. 121–138.


[Закрыть].

Глинка играет у Олениных; приезжают Сергей Голицын, поэт и композитор, страстный меломан, приятель Глинки, по прозвищу Фирс; Крылов, Гнедич. Грибоедова нет больше – он уехал в Персию, откуда не вернется.

Грибоедова провожали 6 июня; на следующий день уехал Вяземский. Через неделю – 14 числа – уезжал еще один член мужской компании – Николай Дмитриевич Киселев, дерптский товарищ Языкова; он едет в Париж, третьим секретарем русского посольства, но по пути собирается в Дерпт и зовет с собою Пушкина; Пушкин отправляет с ним письмо к Языкову со стихотворным посланием: «К тебе сбирался я давно…» [241]241
  Пушкин.Т. 14. С. 20–21; Языковский архив, вып. 1. С. 364.


[Закрыть].

Июль, август.

Пушкин продолжает ездить к Олениным, а грозовые тучи уже сгущаются над его головой. До правительства только теперь дошла «Гавриилиада». Он вынужден объясняться с верховной властью и успокаивать семейство Олениных, где с ним говорят холодно и даже резко. Он – «вертопрах», без состояния, без положения в обществе; мало того, он – неблагонамеренный.

С родителями он почти что в разрыве, но любовь к дочери не исчезла.

Он стремится отвлечься, ухаживает слегка за Закревской; эта женщина, вскружившая голову Баратынскому, в Петербурге. У Олениных повторяют ее имя. Аннет записывает в свой дневник стихи о ней Баратынского: «Как много ты в немного дней Прожить, прочувствовать успела…»

Пушкин пишет о ней «Портрет» – стихи о «беззаконной комете» – и, кажется, «Наперсника».

В сентябре он зайдет к Олениной попрощаться: он собирается в деревню – «если у него хватит духу», добавляет он.

Тонкая элегическая грусть окрашивает его прощальные стихи к Олениной – «Город пышный, город бедный…»

Все эти стихи, перечисленные нами, все решительно, появятся в дельвиговском альманахе; «26 мая 1828» будет оставлено для следующей книжки.

И, вероятно, в эти же месяцы Пушкин становится невольным соавтором еще одного произведения, напечатанного в «Северных цветах».

Однажды, поздним вечером, он рассказывает у Карамзиных сказку о «влюбленном бесе». Эту новеллу он уже раз рассказывал – в 1825 году в Тригорском, собрав в кружок дамское общество; А. П. Керн вспоминала много лет спустя этот рассказ – «про Черта, который ездил на извозчике на Васильевский остров». Романтическая гофманиада, давний его замысел, оставленный им, воскрес в его памяти теперь, когда он, случалось, проводил вечер у Карамзиных, и все семейство слушало его с охотой и удовольствием. На этом вечере присутствовал и В. П. Титов, оставивший на сей раз свой обычный сдержанный скептицизм; воротясь домой, он не мог заснуть всю ночь; его преследовали мастерские вымыслы с апокалиптическим числом 666, черти, играющие на души, рога, зачесанные под высокие парики. Он не успокоился, пока не записал новеллу, не отправился с тетрадью к Пушкину в Демут и не убедил его прослушать все от начала до конца. Пушкин сделал какие-то поправки и отдал все в полное его, Титова, распоряжение.

Эту повесть – «Уединенный домик на Васильевском» Титов отдаст Дельвигу по его возвращении [242]242
  См.: Цявловская Т. Г.«Влюбленный бес». (Неосуществленный замысел Пушкина). – В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. 3. М.-Л., 1960. С. 111–112. Пушкин мог рассказывать новеллу в период с конца мая по 19 июня 1827 г. (когда уехали Карамзины) или с конца октября 1827 г. по середину октября 1828 г. (Там же. С. 128). Второй из указанных сроков более вероятен, учитывая позднюю дату появления повести (поступила в цензуру только 27 ноября 1828 г.) и очень отдаленное знакомство Титова и Пушкина еще в июле 1827 г., почти исключавшее возможность визита Титова в «Демут» (см.: Лит. наследство. Т. 16/18. С. 694); напротив, в 1828 г. общение их довольно коротко (там же. С. 699).


[Закрыть].

«Северные цветы на 1828 год» расходились тем временем за пределами столиц. В марте П. А. Катенин, высланный за пять лет до того из Петербурга за вольнодумство и фрондерство и с тех пор живший в своем сельце Шаево Костромской губернии, находит книжку альманаха у своего двоюродного брата и обнаруживает упоминание о себе. Отзыв был благожелателен, но содержал и упреки стихам в «Андромахе», и Катенин дал волю своему раздражению.

Он уже потерял почти все свои литературные связи, и один Н. И. Бахтин вел с его ведома нескончаемую полемику в его защиту с петербургскими и московскими журналистами. Сам он был в Петербурге в последний раз в 1827 году, виделся с Каратыгиными и с Пушкиным и тогда же начал писать большое стихотворение «Старая быль», о котором рассказал Бахтину и еще кое-кому из литературных знакомцев, – например, брату Языкова Александру Михайловичу [243]243
  Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. СПб., 1911. С. 100.


[Закрыть]. Со второй половины года он снова засел у себя в деревне и демонстрировал презрение к современной словесности; за отзывами о себе следил, однако, внимательно и «Старую быль» продолжал писать. Стихи вырастали на автобиографической основе и в них была «ar– rière pensée», – аллюзия, задняя мысль: за двумя певцами, греком и русским, вступившими в состязание при дворе князя Владимира, угадывались современные литераторы. Грек, в сладостном песнопении восславивший царя и двор, был едва ли не Пушкин, с его «Стансами», русский певец-воин, отказавшийся от своей песни, чтобы не участвовать в позорном прении, был сам Катенин. Блестящие стихи «Старой были» играли красками почти памфлетными, и Катенин приложил к ним комплиментарное посвящение Пушкину, где впрочем, задел слегка «молодых романтиков» и «прославленного, пренагражденного» историографа Карамзина. Смысл «Старой были» тем самым как будто смягчался или даже изменялся, и Катенин, хотя не без колебаний, собирался послать ее самому Пушкину [244]244
  См.: Тынянов Ю. Н.Архаисты и новаторы. Л., 1929. С. 162–175.


[Закрыть]. Он так и сделал; не зная адреса, он отправил письмо Погодину в Москву, с просьбой доставить по назначению, и Погодин тогда же переслал все в Петербург.

В мае в руках Пушкина находились уже и «Старая быль» и «Посвящение», и письмо Катенина, где он хвалил и «Онегина», и «Нулина», и портрет, приложенный к «Северным цветам», и предоставлял «множество» своих стихов в полное распоряжение Пушкина с правом печатать их где и когда угодно, так как он сам, Катенин, ни с какими «журналистами и аль-манахистами» знакомства не водит. Этим правом Пушкин воспользовался буквально и пока что держал стихи у себя и не отвечал ничего. Катенин рассчитывал на немедленный ответ и его невероятная мнительность еще увеличивала муки ожидания.

Пушкин, однако, удерживал у себя стихи с намерением отдать их Дельвигу, – во всяком случае, он не послал их в «Московский вестник», как мог бы сделать. Привлечь Катенина к сотрудничеству было, как мы помним, давним его желанием, – но здесь был случай особый: требовался ответ, столь же комплиментарный и дипломатичный, но с недвусмысленным возражением, понятным Катенину. Площадкой для этой скрытой полемики мог быть только «свой» орган. Поэтому он отвечал через А. М. Каратыгину, что очень виноват, что летом ничего писать не мог, «стихи не даются», а прозой отвечать на послание Катенина нельзя, «но завтра, завтра все будет». Катенин ждал, досадовал и раздражался и начинал подозревать «Сашиньку» «в некоторого рода плутне», о чем не замедлил сообщить Бахтину [245]245
  Письма Катенина к Бахтину. С. 125, 128; письмо к Погодину см.: Барсуков.Т. 2. С. 184 и: Лит. наследство. Т. 16/18. С. 699; Пушкин.Т. 14. С. 8.


[Закрыть].

Тем временем к Пушкину продолжали стекаться чужие стихи. Вероятно, в июле или августе он получает письмо от Кюхельбекера.

Когда десять месяцев назад произошла их драматическая встреча на глухой станции, Кюхельбекера перевозили в арестантские роты Динабургской крепости. С тех пор он оставался в Динабурге. Ему было разрешено писать – только к родным; но он сумел нарушить запрет и писал к Бегичеву и Грибоедову. 10 июля он отправил письмо «любезным братьям поэтам Александрам» – Пушкину и Грибоедову, – не зная, что последнего уже месяц нет в Петербурге. Вместе с письмом он посылал несколько «безделок», сочиненных им в шлиссельбургском заточении [246]246
  Пушкин.Т. 14. С. 22; Орлов В. Н.В. К. Кюхельбекер в крепостях и ссылке. – В кн.: Декабристы и их время. М.-Л., 1951. С. 27 и след.


[Закрыть].

Нет сомнения, что это были стихи «Ночь», «Луна» и «Смерть», связанные между собою единой темой тюремного одиночества и тюремных воспоминаний.

В этих стихах даже и «arri è re pens é e» нет: это лирический дневник узника. Если решаться их печатать – а это немалый риск для издателя – то это можно сделать только в «Северных цветах».

И еще одно стихотворение Пушкин получает в эти месяцы – от Вяземского; со времени своего отъезда князь успел побывать в пензенских имениях и даже слегка увлечься провинциальной красавицей, молоденькой Пелагеей Николаевной Всеволожской; в письме от 26 июля он сообщал Пушкину только что написанный ее стихотворный портрет: «Простоволосая головка» [247]247
  Пушкин.Т. 14. С. 23–24; Пушкин.Письма. Т. 2. С. 308.


[Закрыть].

Пушкин собирает стихи для Дельвига – свои и не свои; он все более охладевает к «Московскому вестнику». 1 июля он пишет Погодину письмо, где ободряет издателя и оправдывается в «неизвинительной лени». Он обещает осенью выслать «оброк сполна», – пока же посылать нечего.

К 1 июля готов уже весь цикл «оленинских» стихов, «Не пой, красавица, при мне», главы исторического романа…

15 сентября приехавший в Петербург Шевырев получает у Пушкина «главу из романа для альманаха». Итак, снова «для альманаха»… «Здесь сотрудники „Московского вестника“ решительно не верные, – пишет Шевырев в Москву. – Это узнал я по опыту» [248]248
  Лит. наследство. Т. 16/18. С. 700; Барсуков.Т. 2. С. 190.


[Закрыть].

За весь 1829 год в погодинском журнале появилось восемь пушкинских стихотворений, причем одно из них – «Утопленник» – предназначалось, кажется, тоже для «Северных цветов». Во всяком случае, так думал Вяземский. Перед отъездом Шевырева за границу Пушкин подарил ему «Утопленника», перевод из «Конрада Валленрода» и несколько других стихотворений и советовал издать в особом альманахе – но Шевырев передал их Погодину [249]249
  Остафьевский архив. Т. 3. С. 179; Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 41.


[Закрыть]. Если бы он поступил по пушкинскому совету, «Московский вестник» располагал бы только тремя или четырьмя стихотворениями Пушкина.

В «Северных цветах на 1829 год» появилось семнадцать пушкинских произведений и два – в «Подснежнике» того же 1829 года.

Дельвиг предполагал остаться в Харькове до 10 июля, но судьба судила иначе. 8 июля скончался его отец, и ему пришлось задержаться в тульском имении. Он писал к Пушкину, писал к Сомову, и Сомов от его имени обращался к Языкову с просьбой и на следующий год поддержать альманах и если будут стихи, то доставить их через Булгарина [250]250
  Лит. наследство. Т. 58. С. 82; ИРЛИ, 19. 4. 81.


[Закрыть].

Во второй половине сентября Дельвиг приезжает в Москву [251]251
  25 сентября Вяземский сообщает Пушкину: «Дельвиг здесь» (Пушкин. Т. 14. С. 27–29).


[Закрыть]. Он останавливается в белокаменной уже второй раз в течение года, и на этот раз надолго – почти на две недели. Еще в июле, сидя в Харькове, он знал, что сделает это, и даже определил себе двухнедельный срок. За это время ему нужно было собрать литературную дань.

Он встречается с Вяземским и слушает его новые стихи, в том числе только что написанного «Русского бога». Вернувшись в Петербург, он будет цитировать в письме к Вяземскому строчку этого стихотворения. Оппозиционные настроения не исчезли у Вяземского; напротив, кажется, окрепли, превратившись в устойчивое отвращение к официальной России. Оно прорывалось даже в письмах, посланных по почте, – и, конечно, он не скрыл от Дельвига своих симпатий и особенно антипатий.

Вместе с Вяземским он вторично посещает Василия Львовича Пушкина и слушает главы из «Капитана Храброва», которые и берет для «Северных цветов». Он проводит время у Полевого с Вяземским и Баратынским и забавляется экстравагантностями Сергея Николаевича Глинки, всем известного чудака старой Москвы, когда-то «Шатобриана московского ополчения 1812 года», а ныне цензора «Московского телеграфа», памятного своей честностью и полудомашним отношением к своему цензорскому званию [252]252
  Пушкин.Т. 14. С. 28. Ср.: Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И.Сквозь «умственные плотины». С. 150–157.


[Закрыть]. У Баратынского он берет «Бальный вечер», который намеревается издать отдельно, и «сказку» «Переселение душ» – для альманаха [253]253
  Вульф А. Н.Дневник. – В кн.: Пушкин и его современники, вып. 21–22. Пг., 1915. С. 14.


[Закрыть]. Помимо них, Баратынский дал еще «Смерть», пять «антологических стихотворений» (в их числе такие знаменитые впоследствии, как «Мой дар убог и голос мой не громок» и «Не подражай: своеобразен гений»), «Деревню», «Старика» и, по-видимому, «Фею» и «Уверение». Два последних стихотворения были обращены к А. Ф. Закревской, и Баратынский отдал их Дельвигу, вероятно, не для печати, а для приватного чтения [254]254
  Лит. наследство. Т. 58. С. 83.


[Закрыть].

Вяземский сообщал А. Тургеневу, что в «Северных цветах» будет «прекрасно рассказанная сказка Баратынского». «Будет много и моего», – добавлял он [255]255
  Остафьевский архив. Т. 13. С. 179.


[Закрыть].

Между тем Дельвиг увозил от него не так уж много, самое большее пять стихотворений: три коротенькие эпиграммы, «Послание к А. А. Б. При посылке портрета» и лирическую миниатюру – перевод из Т. Мура «Когда мне светятся глаза, зерцало счастья…». Одно стихотворение – «Простоволосую головку» он, как мы помним, послал Пушкину в июле; накануне же приезда Дельвига он отослал Пушкину для «Северных цветов» послание другой своей новой провинциальной знакомой – «Стансы. (Анне Ивановне Готовцевой)».

Анна Ивановна Готовцева (впоследствии по мужу Корнилова) была молодой поэтессой, с которой Вяземский встретился во время своей летней поездки в Кострому. Она уже успела напечатать несколько стихотворений, в том числе в «Телеграфе» и в «Литературном музеуме» В. В. Измайлова; самые ранние из этих стихов были написаны в 1823 году. Вяземский познакомился с ней у Юрия Никитича Бартенева, масона, философа, покровителя молодых дарований, известного всей Костромской губернии и даже Москве своими чудачествами; о нем ходили анекдоты. Вяземский хорошо знал его и ценил за ум и образованность; Готовцева принадлежала к числу бартеневских протеже [256]256
  О Готовцевой см.: Пушкин. Письма. Т. 2. С. 315–317 (комм. Б. Л. Модзалевского). Тетрадь ее автографов (с пометой «Москва, 1851») в ЦГАЛИ, ф. 46, оп. 2, № 426. Стихи в тетради датированы (см. в тексте, кроме названных, здесь находятся автографы стих. «Одиночество» (1823), «К N. N., нарисовавшей букет…» (1823), «Видение» (1825), «К. П.» (1825), «Деревня (Подражание Пушкину)» (1825).


[Закрыть].

Когда «Северные цветы на 1828 год» достигли Костромы, Готовцева прочла в них пушкинские «Отрывки из писем, мысли и замечания» и в них – рассуждение о женщинах. «Природа, одарив их тонким умом и чувствительностию самой раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души… Вслушивайтесь в их литературные суждения, и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия… Исключения редки». Этот психологический и эстетический этюд вызвал естественное сопротивление, и Готовцева написала стихотворный ответ, комплиментарный, но тем не менее полемический, в виде послания к Пушкину. Заметим, что авторство отрывка не осталось для нее секретом, – не Вяземский ли просветил ее?

В послании Вяземского к Готовцевой соединены две темы: женского очарования и поэзии. Стало быть, он отвечал Готовцевой; к стихам его, посланным Пушкину, Ю. Н. Бартенев сделал приписку. Об их ранних литературных взаимоотношениях мы знаем немного; сохранившееся в бумагах Вяземского письмо Готовцевой позволяет отчасти уловить тот тон доброжелательного покровительства с одной стороны и граничащей с робостью почтительности – с другой, какой установился в отношениях корреспондента и адресата.

«Я робею, не знаю, с чего начать и что сказать вам, – писала Готовцева Вяземскому, – все мысли мои начинаются и оканчиваются благодарностью, – но все, что я ни сказала бы, слишком слабо изобразит ее: она равняется чувству удивления моего к вам» (…) «Я не один раз читала sta, viator! оно воскресило в памяти счастливую эпоху моей жизни, немногие часы, проведенные вместе с вами у почтеннейшего Юрия Никитича, который действительно был благодетельным временем, доставившим мне счастие видеть, слышать вас и получить впоследствии столько незабвенных знаков воспоминания вашего: портрет, книги (из числа которых две имею честь препроводить к вам), „Северные цветы“, „Галатея“ и наконец стихи мои, удостоенные столь обязательного внимания, – все наполняет меня такою благодарностью, которая превышает выражение.

Я с благоговейным вниманием перечитываю письмо ваше и стараюсь запечатлеть в памяти драгоценные советы, в нем заключающиеся. Снисходительное внимание ваше ободряет меня к возобновлению некоторых занятий моих, которые совершенно прекратила продолжительная болезнь и разные sta, viator! в лучших надеждах моих и желаниях! Пользуясь позволением, столь обязательно вами мне данным, я повергну к стопам знаменитого духовника моего первый поэтический грех мой» [257]257
  ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, № 1770, л. 1–2.


[Закрыть].

Итак, провинциальные вояжи Вяземского, которые он в письме к Пушкину шутя сравнивал с гастрольными поездками спавших с голоса артистов, приносили литературные плоды. Его усилиями скромная костромская поэтесса была вызвана на страницы «Северных цветов» – и он же еще раз заставил ее имя прозвучать в русской литературе. Письмо, на которое отвечала Готовцева, письмо, содержащее литературные советы и наставления, нет сомнения, и было тем известным «письмом к А. И. Готовцевой», отрывок из которого Вяземский напечатал годом позже в альманахе «Денница» и которое заняло свое место в истории русской критики тридцатых годов.

Теперь же Вяземский отправлял ее стихи в дельвиговский альманах вместе со своими и просил «мадригала» от Пушкина, чтобы поместить стихи начинающей между двумя ободряющими посланиями известных поэтов. Забегая вперед, скажем, что так и произошло. В «Северных цветах» появились два послания Готовцевой к Пушкину и к Ю. Н. Бартеневу – оба 1828 года. После них она опубликовала, кажется, только четыре стихотворения и навсегда ушла из литературной жизни. От нее не осталось почти ничего, кроме небольшой тетради стихов, в том числе неизданных, – тетради, относящейся к 1851 году, да редких упоминаний о ней в биографии поэтессы Ю. В. Жадовской, которой она приходилась родной теткой.

Дельвиг слушает историю Готовцевой у Вяземского и, вероятно, увозит с собой ее стихи, – по крайней мере, стихи к Бартеневу.

7 октября, ввечеру, он возвращается в столицу.

Квартира Дельвигов – на Владимирской, в доме бывшем Кувшинникова, ныне Алферовского, в Московской части [258]258
  Модзалевский Б. Л.Пушкин. С. 225; Керн А. П.Воспоминания. Дневники. Письма. С. 51, 315 (комм. А. М. Гордина).


[Закрыть]. В том же доме в маленькой квартирке живет и А. П. Керн. Она помнила, как Пушкин, узнав о приезде Дельвига, приехал, перебежал через двор, обнимал его и целовал ему руки. Весь следующий день у него Вульф; он тоже обрадован и очарован приветливым добродушием барона; вместе они рассматривают привезенные стихи.

8 Петербурге – литературные новости; Пушкин пишет «Полтаву», пишет в упоении, по целым дням, ночью вскакивает с постели, чтобы впотьмах записать преследующие его строки. Он появляется у Дельвигов, у Керн, повторяя только что написанные и особенно запомнившиеся стихи:

 
И грянул бой, Полтавский бой…
 

13 октября он читает Вульфу почти оконченную поэму, и 16 октября переписывает в беловую тетрадь третью песнь. Теперь он может дать себе отдых [259]259
  Подробный анализ хода и хронологии работы Пушкина над «Полтавой» см.: Измайлов Н. В.Очерки творчества Пушкина Л., 1975. С. 39–95.


[Закрыть].

18 октября он заезжает к Дельвигам, чтобы поправить стихи, предназначенные для «Северных цветов» [260]260
  Вульф А. Н.Дневник. С. 16–17.


[Закрыть]. Следующий день – 19 октября, лицейская годовщина; прямо с вечера Пушкин уезжает в деревню.

В доме Дельвигов возобновляется литературная жизнь, и Вульф вносит свою лепту. Егор Аладьин, издатель «Невского альманаха», приносит ему письмо от Языкова: Языков прислал послание Вульфу [261]261
  Письмо от 25 сентября 1828 г. См.: Языков Н. М.Полн. собр. стих. Л., 1964 (комм. К. К. Бухмейер); послание – «Прощай! Неси на поле чести…»


[Закрыть]стихи для Аладьина. Вульф недоволен: Языков дает Аладьину слишком много. Оборотливый издатель просьбами и услугами сумел-таки заставить Языкова работать на себя. Языков сосватал ему и стихи Вронченко, дерптского своего знакомого, отдавшего в «Невский альманах» перевод из «Дзядов» Мицкевича и несколько переводов из Томаса Мура [262]262
  Левин Ю. Д.М. П. Вронченко и его переводы из Мицкевича. – В кн.: Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г. М., 1973. С. 432.


[Закрыть]. Этого Михаила Павловича Вронченко Вульф тоже знал по Дерпту и, вероятно, встретился с ним, когда тот ненадолго приехал в Петербург – в марте – апреле 1828 года. Из числа «ирландских мелодий» Мура, переведенных Вронченко, две появились в «Северных цветах».

Послание к Вульфу по случаю намерения его ехать на театр военных действий тоже будет в «Северных цветах». Наконец, 3 ноября приходит еще одно послание – на этот раз к самому Дельвигу.

Языков уплачивал Дельвигу свои поэтические долги.

В его послании был след литературной полемики. Николай Полевой задевал его в «Телеграфе»; поэзия вина и буйной юности казалась ему мелкой и однообразной. Языков отвечал в июне в другом послании к Вульфу – «Не называй меня поэтом…»; теперь он, подобно Баратынскому, поднимал голос против площадной толпы журнальных судей, этих крикунов торговой словесности, в защиту независимой и свободной поэзии. Теперь и он готов был пополнить ряды «союза поэтов», отправляя свое послание в его литературное средоточие – «Северные цветы».

Дельвиг читает вместе с Вульфом стихи Языкова – старые и новые; Вульф показывает ему и те, которых он не знал. Дельвиг не вполне доволен: стихи слабые, годятся только для эпиграфов. Вульф соглашается, хотя вообще к стихам друга пристрастен.

3 ноября они читают и другие пьесы, предназначенные для альманаха: Пушкина, Баратынского, Дельвига, Вронченко. Они уже прошли цензуру, альманах готовится к печати. Своего Дельвиг дает совсем мало: хор, написанный в Харькове, «русскую песню», «Сон» и «Романс» («Одинок месяц плыл…»). Он показывал Вульфу и «пастушескую идиллию», «Конец золотого века», но в книжке почему-то не поместил; может быть, приберегал для издания «Стихотворений». Идиллия Вульфу особенно нравилась, как, впрочем, и другим: Баратынский из Москвы спрашивал, не печатает ли ее Дельвиг в альманахе, и очень советовал это сделать [263]263
  Вульф А. Н.Дневник. С. 23, 24, 26; письмо Баратынского Дельвигу. – Лит. наследство. Т. 58. С. 83.


[Закрыть].

Вульф упоминал еще об одном произведении для «Северных цветов», прочитанном им, вероятно, в это же время: о сцене из Шекспира, «признании в любви Ромео и Юлии, когда ночью, из саду, Ромео через окно разговаривает с Юлиею»; он считал эту сцену одной из лучших у Шекспира и вспоминал с удовольствием, как удачно передал Плетнев «простоту, невинность и силу чувств Юлии» [264]264
  Вульф А. Н.Дневник. С. 36–37.


[Закрыть]. Итак, Плетнев завершал переводами из Шекспира свой поэтический путь; сцена будет заключать поэтический отдел альманаха, и Плетнев не поставит под ней своего имени. Эпоха стихов для него оканчивалась.

Произведения, названные Вульфом, были в руках у Дельвига уже в первой половине ноября. 8 числа С. А. Соболевский, прогостивший у Дельвига неделю, проезжал за границу через Дерпт и рассказывал Языкову, что в «Северных цветах» будет множество стихов Пушкина и что Дельвиг сердится на него за «непроходимое молчание на Парнасе» [265]265
  Языковский архив, вып. 1. С. 374.


[Закрыть]. Языков полагал, что Дельвиг, как всегда, выпустит книжку «к святой неделе» – к пасхе, но на этот раз издатель «Цветов» вознамерился, очевидно, успеть к новому году. В ноябре Пушкин присылает ему одно за другим два письма со стихами. Он написал в деревне «Ответ Катенину» – на послание, с ядовитыми комплиментами; с тонкой иронией он отказывался следовать по пути Катенина и уступал ему, затравленному литературными врагами, свое место на русском Парнасе. Кубок с волшебным поэтическим питьем, столь обязательно предложенный ему Катениным, он предлагал ему опорожнять в одиночку и пожинать «с похмелья» лавры Тасса и Корнеля.