Текст книги "Мечник. Око Перуна"

Автор книги: Вадим Долгов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Люди

Лютня разлетелась вдребезги. Кто стрелял – не было видно. Глаза, привыкшие к яркому свету костра, отказывались различать что-либо в глубокой черноте леса. Неведомый противник мог перебить всех как зайцев. Со всех сторон лагеря были выставлены дозоры. Судя по тому, что врагу удалось подойти так близко, дозорных уже не было в живых.

Но Илья не зря подбирал дружину. Секунду назад молодые парни смеялись над историями, слушали песню и сами подпевали. И вот в одно мгновение было разобрано оружие, костер залит. По команде Яна трое ринулись в лес, в направлении, откуда прилетела стрела, пятеро окружили возок с драгоценным ларцом, еще двое, в их числе и Алеша, подхватили Белку и укрыли щитами.

Лагерь ощетинился и приготовился к битве. Доброшка сначала кинулся было к Белке, но, увидев, что у нее есть защита помощней, резко остановился. Смешно, конечно, мешаться под ногами двух настоящих воинов, выполняющих приказ. Тут еще, пожалуй, помешаешь.

Мгновенно пришла мысль кинуться в самую гущу битвы, совершить геройский поступок. «Может, хоть всплакнет…» – подумалось понятно о ком. Но битвы, собственно, пока не было. Тогда Доброшка напролом бросился вслед за теми дружинниками, которые были посланы Яном. Он бежал по темному лесу, ветки хлестали по лицу, ноги цеплялись за корни. В руке сжимал топорик.

Бросаясь в лес, мальчишка ожидал немедленной рубки и, возможно, смерти. Но ветки хлестали, корни – цеплялись, а никого не было. Странно. Пришлось остановиться и прислушаться – вокруг было тихо. Дальше Доброшка пошел медленнее, раздвигая сосновые ветви руками.

Вдруг среди деревьев мелькнул огонек. Кто бы это мог быть посередь дремучего леса, вдали от жилья? Живой человек или нечистая сила? И не скажешь точно, что теперь страшнее.

В былые времена Доброшка не колеблясь предпочел бы упырям и навьям живых людей. Но в сложившейся ситуации на это можно было посмотреть иначе: вдруг это и есть логово таинственного врага? Попадешься – точно конец. Тут никакие обереги и заговоры уже не спасут: хоть через левое плечо плюй, хоть через правое. Однако решимость, которая толкнула дружинного отрока в лес, даже после сумасшедшего бега не рассеялась.

Нужно во что бы то ни стало выяснить, кто там прячется за деревьями! Было страшно, но страх действовал странным образом. Так бывает, когда стоишь на высокой скале и какой-то гадкий бес подзуживает: «Прыгни, прыгни». Настроение у Доброшки сейчас было такое, что, окажись он на скале, он бы, может, прыгнул. И пропал за просто так. Но в лесу перед злодейским логовом отчаянье помогло преодолеть предательскую робость, и Доброшка сделал шаг вперед: не получилось сразиться, так хоть разузнать что-нибудь… Он пригнулся и, стараясь не шуметь, пошел в сторону огня. Его бил озноб, но это не от страха, а от ночного холода.

Через четверть часа удалось сквозь деревья разглядеть небольшой костер. Над огнем висел котелок, в нем булькала каша, рядом были разложены пожитки. Никого не было. К дереву был привязан конь. Почуяв чужака, конь всхрапнул. Доброшка не стал подходить ближе, залег и стал наблюдать.

Довольно скоро из леса вышел человек. На спине его висел лук, одет он был в длинный плащ с большим капюшоном. Капюшон полностью закрывал его лицо. Однако фигура этого человека показалась смутно знакомой.

Незнакомец неторопливо снял лук, отстегнул массивный боевой нож, висевший на поясе. Вздохнул, уселся у костра и принялся помешивать кашу. Чем дольше Доброшка смотрел, тем неприятней становилось ощущение. В очередной раз забеспокоился конь – чуял запах. И тут юного дознатчика прошиб холодный пот. Он узнал… Это был Бурушка – конь Ильи. Да и фигура таинственного стрелка не зря казалась знакомой. Сомнений не оставалось. Такой статью обладал лишь один человек – колохолмский воевода.

От неожиданности Доброшка дернулся. Под ним хрустнула сухая ветка. На звук человек у костра обернулся, с его головы упал капюшон. Отблеск костра осветил лицо.

Да, это был Илья. Как он попал сюда, что он здесь делал? Зачем стрелял из темноты? Мысли вихрем летели в голове, а ноги сами несли прочь от опасного места. За спиной затрещал бурелом. Мысль о погоне будто подожгла Доброшке пятки. Обратно он бежал вдвое быстрее.

Прибежав к своим, Доброшка принялся разыскивать Яна. Взбудораженный лагерь потихоньку успокаивался. Вои, посланные в лес, давно вернулись, никого, понятно, не обнаружив. Дозорные оказались целы и здоровы. Были удивлены разразившимся переполохом. Ян был в дурном настроении. Он злобно рычал на подчиненных, расставляя усиленные караулы.

Доброшка бросился к нему.

– Стрелял Илья!

Командир воззрился на него как на говорящую лягушку.

– Стрелял Илья!

– Илья Пророк? – По интонации Яна не было понятно, шутит он или впрямь подозревает небесного деятеля в том, что тот пустил стрелу из леса в домру.

– Нет, наш Илья, из Колохолма!

– Ты в своем уме, малец? Где мы и где Колохолм? Воевода наш, конечно, сильный муж и преисполнен воинских доблестей, но даже ему не под силу стрелять на сотни верст.

– Да нет, он в лесу, кашу варит!

– Кто?

– Илья!

– Какой Илья?

– Из Колохолма!

– И кашу варит из Колохолма? – Ян нахмурился, окликнул проходившего мимо дружинника: – Эй, Нежка, отведи-ка паренька в шатер, налей простокваши и уложи спать. С перепугу умом тронулся. Ерунду мелет.

Нежка глянул участливо, мягко взял взволнованного мальчишку под руку и впрямь собрался увести.

Доброшка вырвал руку и заорал вовсе непочтительно прямо в лицо Яну:

– Командир, ты не понимаешь? В нас стрелял воевода Илья! Ты думаешь, он в Колохолме, а он в лесу прячется в версте от нашего лагеря! Я его своими глазами видел!

Ян кивнул дружиннику:

– Иди.

Сел на поваленное бревно, пристроил рядом меч в ножнах, посадил рядом Доброшку и велел рассказать все по порядку. Когда рассказ был закончен, некоторое время сидел молча.

– И что ты, отрок, предлагаешь?

– Я? Что я могу предложить, я не знаю…

– Давай вместе подумаем. Предположим, тебе не показалось.

– Мне не показалось!

– Ладно, я же сказал, предположим. Что же делать?

– Нужно пойти и найти его! И спросить, зачем…

– Одного человека в бескрайнем лесу? – перебил Ян. – Если это действительно Илья, то, будь у нас даже вдесятеро больше человек, найти его будет никак не возможно, если он сам этого не захочет. Так?

– Так.

– А какая перед нами стоит задача?

– Довезти ларец с Перуновым Оком до Киева.

– Верно. Предположим, в лесу был воевода Илья, или даже Илья-пророк, или черт с рогами, или сам Перун за Оком своим пришел, это нашу задачу как-то меняет?

– Нет.

– Вот так-то. Поэтому мы усилим караулы и поедем дальше. Таков приказ, а приказы нужно выполнять. Так?

– Так. – Доброшка вздохнул.

– А раз так, то вот тебе приказ. Иди в шатер и спи. И о виденном или пригрезившемся тебе никому не слова. Не хватало нам еще разговоров… Помни, что ты – отрок. А отроки на то и отроками зовутся, что молчат, пока их старшие не спросят.

– Понял?

– Понял.

– А раз понял – ступай.

Доброшка поплелся в шатер. Несмотря на тяжелые мысли и пережитое волнение (а быть может, благодаря ему), заснул он практически мгновенно. Только голова коснулась баула с вещами, заменявшего ему подушку, как он провалился в глубочайший сон.

Снился ему сидящий перед костром Илья. Воевода недобро смотрел на него и грозил пальцем. Потом снилась Белка, скачущая по изумрудному лугу на белой кобылице. Потом из туч выплыл грозный лик Перуна. Один глаз его грозно сиял, а другой был пуст. Древний бог хмурил серебряные брови и был удивительно похож на воеводу Илью. Доброшка хотел спросить громовержца о многом: откуда бывает молния, правда ли, что у него есть золотая колесница, правда ли, что древние боги боятся креста, и много еще что. Но Перун приложил к своим золотым усам палец: молчи-де – и простер над отроком свою могучую руку. Рука закрыла полнеба, опустилась Доброшке на плечо и принялась трясти. С небес громом прозвучал голос:

– Вставай, засоня, вставай, завтрак проспишь.

Доброшка проснулся. За плечо его тряс, конечно, не Перун, а вчерашний его знакомый Нежка.

Выбравшись из шатра, Доброшка увидел, что сквозь утренний туман уже пробивается яркое солнце, щебечут лесные птицы, воздух наполнен летними ароматами, и ничего в лагере не напоминает о вчерашней неприятности.

Сборы прошли обычным порядком, и после плотного завтрака отряд тронулся в путь. Местность изменилась. Дремучий лес остался позади. Перед отрядом простиралась холмистая равнина. Дорога шла через светлые перелески. Где-то там, в трех или четырех переходах, должна была быть река Днепр, по которой отряд на двух лодьях спустится до самого Киева.

Земли стали более обжитыми. Стали попадаться деревеньки. Проезжая, покупали у местных квас и пиво. Вечером можно было запить сытный ужин доброй чаркой. В лесу стол разнообразили дичиной. Для охоты Ян обычно отряжал двух-трех человек, и к вечеру на костре жарилась туша кабана или оленина, кусками нанизанная на прутья.

Теперь такой вольности позволить было нельзя. На пути попадались боярские усадьбы, окруженные мощными частоколами и башнями. Некоторые из них были больше Колохолма и Летославля, вместе взятых. За незаконную охоту в боярских владениях можно было здорово поплатиться. Поэтому Ян разрешал охотиться только с луками на гусей и уток. Мясо приходилось покупать у местных, платя серебром или специально для этого припасенными беличьими шкурками.

В малолюдном медвежьем углу, какими были берега Летоши, этого добра было навалом. Каждый мальчишка с детства умел добыть белку. Ближе к Днепру, куда иногда заглядывали иноземные торговые гости, этот товар ценили куда как выше. Купцы собирали шкурки и везли их в жаркие южные страны, где за них платили уже не серебром, а золотом. Доброшка ехал и думал, что было бы неплохо запасти в окрестностях родного Летославля белок и поехать торговать ими в дальние страны самому, не уступая барышей хитрым иноземцам. А в самом деле, что мешает?

Мыслете

Ворон возвращался от своей бабки в подавленном настроении. Впрочем, так было почти всегда. Ворон не любил эти визиты, но деваться было некуда. Существенной долей уважения, которое оказывали ему жители Китежа, он был обязан своей грозной бабке. Он воспитывала его, раннего сироту, в почти невозможном сочетании любви и ненависти. Под строгим наблюдением сухой костистой старухи он проводил дни, натирая руки и набивая шишки деревянным мечом на широком бабкином дворе. Когда ему стукнуло 10 лет, в Китеж зашел беглый монах, которого приютили в городе, хранившем старую веру, но в качестве оплаты заставили выучить юного княжича чтению и письму.

За малейшую неудачу, будь то оружейный бой или обучение трудной христианской грамоте, Ворон получал щелчок твердым бабкиным пальцем по носу. А если на глазах его при этом выступали слезы, то за первым щелчком следовал второй и третий. Тут уж поневоле приходилось глотать обиду и учиться, учиться и учиться. Он стал лучшим бойцом не только в Китеже, но и во всей ближайшей округе, читал и писал не хуже самого книжного монаха. Однако воспоминания о детстве были для него навсегда отравлены этими щелчками и ощущением кома в горле.

Впрочем, как только Ворону стукнуло пятнадцать лет, бабка полностью устранилась от дел управления городом и назвала князем Ворона. Более того, она уехала из города и выбрала себе для жизни такое место, что горожане обомлели и навсегда перестали говорить о Бабе вслух – только шепотом. А имя ее сократили до краткого и вроде бы как тайного: Ега.

Муж Еги славный князь Сокол-старый был выходцем из земли вятичей. Смелый воин, он погиб в забытой всеми, кроме самой Еги, битве. Его предали честному огню и по обычаю вятичей решили упокоить не в кургане, а в особой домовине, стоявшей на высоких столбах-стволах посреди леса. Хотя князь при жизни был чудо-богатырь, косая сажень в плечах, но после сожжения вполне уместился в корчажку навроде тех, в которых бабы хранят зерно. Домовина, однако, была сделана по-княжески, размером с небольшую избу: два-три взрослых человека могли поместиться в ней легко.

Лес, где стояли княжеский и еще несколько могильных теремов, стал заповедным. Люди старались туда не заходить: от собранных там грибов, на вид крепких и красивых, вдруг начинало крутить живот, а от кладбищенской земляники, на редкость крупной и сладкой, темнело в глазах и холодело сердце.

Вот там то, в мужниной домовине, и поселилась старая Добронега. Втащила по крутой лестнице кованый сундук, который служил ей еще и кроватью, из широкой доски и толстого пня соорудила стол, сложила в углу очаг, да и зажила отшельницей. Муж ее, князь Сокол-старый, по-прежнему мирно покоился в корчажке, стоявшей в углу. Добронега разговаривала с ним. Причем тем для «бесед» находилось даже больше, чем когда князь был жив и здоров. Что тогда? На битву да на ложе. О чем тут говорить? Да-нет, здравствуй и прощай – вот и весь разговор.

А теперь Ега могла поведать мужу все свои мысли, все чувства, все переживания, до которых ему когда-то дела не было. Стоял в уголке и внимательно слушал.

– Вот так, князюшко, и живем. Что, как думаешь, холодна нынче зима-то будет? Молчишь? Не знаешь? А я тебе скажу: мороз будет лютый, вон нынче рябины сколько. Готовит Мокошь птичкам на зиму пропитание. А ты не заметил? Молчишь? Ну да ты никогда ничего не замечал! Тебе бы только на коня, да за девками, да пировать. Где тебе рябину-то заметить… Эх ты, Сокол! Высоко летал, а теперь в углу стоишь. А помнишь, как ты сватов ко мне засылал? Как на свадьбе брат мой Любша на спор целую кадушку меда одним духом выпил, а потом спал три дня? А кто его на это подбил? Ты и подбил, озорства ради. А еще князь называешься. Молчишь? Помнишь, значит, помнишь…

Старуха присела на сундук, взор ее затуманился, длинные костистые руки повисли плетьми.

В окошко запрыгнул огромный черный кот, который вместе с останками князя скрашивал одинокое житье старой княгини. Мягко прыгнул на край сундука и положил перед хозяйкой задушенную мышь. Мурлыкнул. Старуха очнулась, посмотрела озадаченно на кота, погладила блестящую шерстку:

– Гостинец принес? Спасибо, дорогой. Дай-ка я тебе молочка за это налью. – Из берестяного жбанчика, в котором молоко не кисло неделю, налила в блюдце.

Мыслями Ега раз за разом возвращалась к последнему тяжелому разговору с внуком.

– Как живешь, внучок-князюшко? – В интонации вопроса явственно слышалось то, что древние греки называли иронией, а на Руси с давних пор звалось подковыркой. Неведомо откуда старуха, сидя в домовине, была в курсе всех дел, происходивших в Китеже. Что-то от нее скрывать смысла не было.

– Я вижу, что ты лучше меня знаешь, как обстоят дела?

– Знать-то знаю, да хочу тебя послушать.

– Быть может, хоть медку дашь испить? И пирожком накормишь с калиной, как в детстве?

– Пирожки, говоришь? Ну, угощайся. – Старая Добронега поставила перед Вороном блюдо с пирожками, налила в кружку мятного меда. И стала внимательно, в полном молчании смотреть, как он ест. Когда с угощением было покончено и посуда убрана, Ега стряхнула крошки на пол, скрестила на худой груди руки и твердо сказала:

– Накормила, напоила. Теперь рассказывай.

Ворону не хотелось начинать этот разговор, но теперь разумные поводы его оттягивать были исчерпаны.

– Илья нам Перуновы Очи не отдал.

– Этого можно было ожидать.

– Выпросить их у него совершенно невозможно… В Киев их повезут.

– Выпросить? – Старуха резко поднялась, едва не задев головой низенькую кровлю. Глаза ее пылали во полумраке домовины двумя горячими углями. – Ты князь, а не побирушка!

Ворон, спокойно откинувшись на лавке, спросил:

– Мне воевать с Ильей прикажешь? Колохолм сжечь? Ради чего? Ради камней, пусть и самоцветных? Жили мы без них…

– Дурак ты, внучек, как есть дурак! – резко прервала его Ега. – Как только человека перестает интересовать что-то выше еды и питья, так он быстро превращается в свинью. А когда таким становится князь, в свинарник превращается вся его страна! Дед твой Сокол-старый, хоть и не великого ума был человек, а понимал это. Ох и дал бы он тебе тумака за такие слова! Какая, скажи, разница – свободным жить или холопом? Холопом и сытнее, и спокойней за боярским тыном. А чего ради люди от холопства как от огня бегут?

Ега села, оперлась локтями о стол и взглянула в глаза Ворону. Тот потупился.

Речь ее зазвучала как заклинание:

– Людям нужна святыня, людям нужна цель. Без цели и святыни Китеж – мертвец. Понял?

Ворон поднял глаза:

– Понял.

– Вот то-то же. – Старуха легонько щелкнула его по носу. – Если понял, так иди и воюй!

Нашъ

Отряд въехал в низину между двумя поросшими ольхой холмами. Неожиданно в просвете между деревьями показался всадник на мощном коне. Он неспешно спускался с пологого склона наперерез отряду. Спустившись, всадник опустил поводья и остановился посередь дороги.

На нем был длинный плащ-корзно черного бархата, какой впору носить князю. На голове серебрился шлем, лицо прикрывала стальная личина. Конь был черен как ночь. Лица видно не было, но Доброшка узнал всадника сразу. Это был Ворон. Все его узнали.

Отряд остановился. Встреча ничего доброго не предвещала. Понимая, к чему клонится дело, дружинники, не дожидаясь команды, построились в боевой порядок. Развернули строй поперек проселка. Повозки были отведены за линию обороны. Мечи пока не доставали – вдруг миром обойдется?

Ворон наблюдал за перестановками безмолвно, будто застыл в седле. Говорить он начал, когда движение закончилось и отряд тоже замер в напряженном ожидании.

– Воевода Ян, – голос из-под стального забрала звучал глухо, – твои вои – сведомы кмети, и они правильно поняли мое появление у вас на пути. Мы находимся на границе той земли, на которой я могу, а значит, должен сразиться за Око Перуна.

Навстречу выехал командир отряда.

Ян представлял собой полную противоположность Ворону. Перед одетым не без мрачного изящества Вороном встал бывалый воин в потертой кожаной куртке, надетой поверх кольчуги. Курносое лицо загорело, как печной горшок, а растрепанные волосы напоминали выбеленную солнцем солому. Отсутствие внешнего благолепия уравновешивалось видимой глазу силой, украшавшей командира не хуже золотых доспехов.

– Будь здоров, Ворон. – Слова приветствия звучали обычно. Но в них ощущался и вызов. Ян смотрел на супротивника, недобро сузив глаз.

– Князь Ворон, воевода. Обращайся ко мне «князь Ворон».

– Хорошо, князь Ворон. Могу и царем назвать, если таково твое желание. Будь здоров. И дай нам поздорову пройти. Сам понимаешь, вещицу эту мы тебе отдать не можем. Она теперь не твоя. И даже не наша. Она – князя Киевского.

Вызывающим интонациям Яна Ворон противопоставил ледяную холодность:

– Нет, она моя. Или, в крайнем случае, ваша, раз мы с вами одного племени дети. Не знаю, каким боком тут князь Киевский примешался. Ты согласен со мной, Ян?

Кони тревожно пряли ушами, будто понимая, что разговор, который ведут всадники, – не дружеская беседа.

– Не знаю, князь, что тебе ответить. Мое дело – приказ выполнять. И не важно, согласен я или нет. А вот то, что людей зазря погубишь, – вот это на самом деле важно. Тебе камешек, пусть даже самоцветный, дороже человеческой жизни?

– Хорошо говоришь, воевода. Правильно говоришь. Но только пойми, что камень мне этот нужен не для того, чтобы сытно есть или сладко пить, не для того, чтобы покупать себе красивых рабынь или породистых коней.

– А для чего же?

– Эх, воевода. У тебя вон, я вижу, первая седина в бороде, а ты простых вещей не понимаешь. За Око Перуна наши предки немало крови пролили. Они тоже жить хотели, но бога своего защищали.

– Они дома свои, жен и детей защищали, а не Перуна твоего.

– Не защитили бы Перуна – и семей бы своих не увидели. Дом и святилище – одно целое.

– Завоевал нас Киевский князь, святилища давно нет, а мы живем – хлеб жуем, не тужим. Это камень, Ворон, просто камень. Дай нам проехать.

Черный всадник помолчал.

– Эх, Ян, я по-хорошему хотел.

Из-под тяжелого, тканного серебром плаща блеснул меч. По этому сигналу из перелеска выехали вои. Числом их было немногим больше Яновой дружины. Они восседали на рослых конях, кольчуги не были покрыты кожухами и сияли на солнце как серебряная чешуя.

Битвы было не избежать.

И тут из рядов Яновой дружины на гарцующем коне выехал улыбающийся Алеша, сын священника Петра. Ян хотел удержать его, да куда там…

– Эй, князь Ворон (Алеша сделал ударение на втором слоге), скажи-ка, как это у Финиста, которого Ясным Соколом прозывали, правнук вдруг вороном оказался? Что за чудо чудное? Вот раз у рыжего мужика сынок-то черный родился. Так он потом рогами за матицу цеплялся.

В рядах колохолмской дружины грянул смех. Известно, что насмешка обидней, если в ней есть доля правды. Ворон слышал о сомнениях, сопровождавших его рождение на белый свет. Гнев вспыхнул мгновенно.

– Закрой рот, поганый смерд! – прорычал Ворон, глаза его налились бешенством.

– Кто из нас поганый – это большой вопрос. А супротив меня ты сам смерд, хоть и князем себя величаешь. Мойся чаще – девкам слаще! Сейчас я тебе спинку почешу.

Каждая новая фраза поповича вызывала новый приступ хохота по одну сторону поля и все более мрачную ярость с другой стороны.

– Ну, что глаза пучишь, айда к нам, в Колохолм! – Алеша гарцевал на изящном кауром жеребце. – Мы тебе враз бабу найдем в три обхвата, а батюшка мой обвенчает.

Последняя фраза переполнила чашу терпения мрачного всадника. Он вырвал из рук стоявшего рядом воина копье, пришпорил своего поистине богатырского коня и молча помчался на дружинника.

Веселая расслабленность Алешки тут же сменилась боевой собранностью.

Ему тоже кинули копье, он подхватил его на лету, развернул в сторону противника и стал набирать скорость для сшибки. Собственно, все его дразнящие слова имели целью взбесить противника и спровоцировать его на атаку. Своего он добился. Теперь все должен был решить поединок. В отличие от западноевропейских рыцарей русские витязи не упирали копья жестко в специальное приспособление на панцире или седле. Его держали свободно. При таком способе применения особенно важно было точно нанести удар и самому не слететь с коня.

Земля дрожала под ударами копыт, Ворон и Алеша Попович неслись друг к другу во весь опор. Когда до противника оставалось не больше двух саженей, Алеша вдруг ударил шпорами, натянул поводья и заставил коня совершить странный боковой прыжок. Маневр был неожиданным и казался невозможным. Но не зря он славился как лучший наездник, а конь его отличался отменной выучкой и умом. В мгновение ока Алеша оказался позади Ворона, который несся все дальше и дальше в изначальном направлении, но уже не видел перед собой противника.

Через долгие секунды Ворон осадил коня и принялся недоуменно оглядываться по сторонам. Алеша стоял позади него и заливался смехом:

– Князюшка, ты куда?! К нам в Колохолм поскакал за бабой? Зело борзо скачешь!

Ворон не стал тратить время на ответ. Он понимал, что в словесной битве против колохолмского остряка у него шансов нет. Молча развернув коня, он дал ему шпоры и, выставив вперед копье, помчался на врага вновь.

На сей раз Алеша не стал уворачиваться. Всадники сшиблись. Раздался ужасающий треск. Копья подломились, треснули щиты. От удара Алеша кубарем скатился с седла, но тут же вскочил на ноги, вынул меч и, покручивая оружие, принялся поджидать врага.

Конь его топтался рядом. В любой момент Алеша мог запрыгнуть в седло и продолжить битву на коне. Но по негласным правилам битва на мечах должна была происходить пешим порядком.

Ворон хоть и удержался на коне, но выдержал столкновение хуже. Видно было, что удар на некоторое время «выключил» его. И только навык натренированного тела не позволил ему упасть. Его копье тоже было сломано. Собравшись с силами, Ворон соскочил на землю, скинул плащ и вынул меч. Несмотря на легкую контузию, или нокдаун, как сказали бы современные боксеры, он не утратил боевой решимости и двинул напролом. Раздался звон мечей. Ворон, несомненно, был сильнее. Если бы колохолмский дружинник попал под прямой удар Ворона, то его бы не спас ни стальной шлем, ни кольчуга, но Алеша компенсировал недостаток силы исключительной ловкостью.

Ворон вкладывал в удары всю свою мощь, надеясь единым махом завершить битву. Алеша действовал по-другому. Беспрестанно двигаясь, он легко касался незащищенных мест противника мечом, оставляя небольшие кровавые отметины. Ворон не замечал их, но рукав его рубахи намок от крови.

Резким ударом по гарде Алеша выбил меч из рук Ворона, битва остановилась.

– Ну вот, князюшка, потерял ты свой ножик. Пойди поищи, да в следующий раз думай, как в битву с добрыми молодцами лезть.

Сказав это, Алеша усмехнулся, взял под уздцы своего коня и пошел к своим. Видно было, что, несмотря на видимую легкость, с которой он вел поединок, усталость его была велика.

Между тем Ворон так и стоял, осматривая свою кровоточащую руку. Вдруг лицо его исказила гневная судорога:

– Ножик, говоришь? Ножик-то я как раз не потерял.

Он выхватил из-за пояса боевой нож и метнул в спину уходящему Алеше, вложив в бросок всю ненависть.

Все видели этот замах. Еще мгновение – и нож вопьется Алеше между лопаток, пробьет позвоночник и выйдет из груди. Еще мгновение…

Но для Доброшки это мгновение вдруг стало бесконечно растягиваться. Такое уже бывало: звуки утихли, движение вокруг замедлилось. Он вскинул лук, который был у него наготове. Вроде бы даже не особенно поспешно целился, принял во внимание все, что полагается. Аккуратно спустил тетиву. Стрела, раздвигая воздух, двинулась наперерез ножу.

Они двигались друг к другу, как Ворон и Алеша несколько минут назад: тяжелый, тусклый боевой нож с костяной ручкой и сияющая белым древком стрела. Нож весь был устремлен к крови, он жаждал ее. Стрелой владел молодецкий задор.

В слепой ярости нож не видел стрелы. И это было его ошибкой. Наконечник стрелы неожиданно ударил в сочленение стали и кости. Нож крутанулся в воздухе и, срезав нежный стебелек одуванчика, зарылся кровожадным острием в Мать Сыру Землю.

Время снова потекло с обычной скоростью.

Алеша обернулся, понял, что произошло, и разразился необыкновенным сложно составленным ругательством, в котором поминались в разных сочетаниях матушка, бабушка и прабабушка Ворона.

На сей раз в нем полыхал уже настоящий гнев. Он вскочил на коня и, обнажив меч, кинулся на врага. Вслед за ним с воинственным кличем устремился весь колохолмский отряд.

Отряд Ворона не дрогнул и ринулся навстречу. Сам лесной князь наскоро замотал кровоточащую руку тряпицей, взял меч в левую руку и тоже кинулся в бой.

Все смешалось. Доброшка поднял топорик и ринулся в битву. Ян, увидев его, рыкнул:

– Выводи повозки. Неизвестно, как уходить будем. А ларец доставить нужно.