Текст книги "Последний трофей Ганнибала"

Автор книги: Вадим Астанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Впоследствии очевидцы с восхищением рассказывали, как солдаты подняли его на своих щитах посреди вражеского лагеря, провозгласили императором и спасителем отечества, после чего трижды пронесли вокруг поверженного шатра парфянского полководца, швыряя под ноги золото и дорогие ткани.

Взгромоздив затем огромную кучу драгоценностей, они заявили, что всем этим добром Габиний может распоряжаться по своему усмотрению, а они отказываются получать причитающуюся им часть добычи.

После того, как радость от победы несколько поутихла, Габиний, созвав солдат на сходку, поблагодарил их от лица отечества за проявленную стойкость и отказался от предоставленного ему права бесконтрольного распоряжения трофеями.

– Каждый из вас, стоящий здесь, достоин своей доли, – сказал наместник воинам, – ибо он жертвовал самым драгоценным, что только есть у него – самой жизнью. Поэтому та часть богатства, которая сегодня достанется вам, будет лишь незначительной компенсацией за вашу службу. Было бы непростительно для меня, вашего командира, если бы я воспользовался предложением, высказанным под влиянием душевного порыва, связанного с восторгом от блистательной победы, и стал производить траты, совершенно забыв о тех, кто проливал свою кровь ради её достижения.

Все, принимавшие участие в битве, получат вдвое от обычного вознаграждения, а центурионы и другие командиры впятеро от того, что им бы причиталось. Оставшуюся часть я обращу в деньги с тем, чтобы компенсировать собственникам их потери.

Речь Габиния была встречена гулом одобрения. Так он окончательно завоевал сердца солдат и мог теперь делать всё, что ему заблагорассудиться, опираясь на войско, верно преданное ему.

Возвратившись в Антиохию во главе победоносной армии, Марк Габиний отправил императору подробный отчет о всех предпринятых администрацией мерах, способствовавших восстановлению мира, порядка и спокойствия на части территории Империи, вверенной его надзору, усыпав послание к месту и не к месту чрезвычайно льстивыми выражениями и хвалебными славословиями в адрес августа. Вместе с тем, он, однако, в весьма жестких выражениях отстаивал свое право распределения военной добычи, минуя императорский фиск, ссылаясь при этом на необходимость укрепления доверия к провинциальной власти, неизбежно ослабевающей в периоды смут и потрясений.

Вызов был брошен. Наместник, столь явно игнорирующий законы Империи, ясно давал понять Риму, что его планы более амбициозны, чем простое обворовывание провинции в предвкушении сладкой жизни после возвращения в Город.

Витрувий отнесся к этому событию на удивление спокойно. Прочтя отчет, он заметил, что негоже держать столь выдающегося полководца вдали от Рима пусть на ответственной, но не отвечающей в полной мере его талантам и добродетелям должности, когда Империя, словно одинокий остров посреди бушующего Океана, окружена многочисленными врагами, постоянно угрожающими отечеству разрушением и гибелью. По поводу распределения захваченных трофеев август сказал, что Рим от этого не станет беднее, лишь бы подобное решение было скорее исключениям, чем правилом. Двор недоумевал и терялся в догадках. Император тем временем направил к Марку Габинию преторианского центуриона Аттия Силана с личным посланием, в котором поздравлял наместника с одержанной победой, столь значительной и славной, что, несмотря на определенные разногласия, возникшие между Римом и провинциальной властью, он решил наградить счастливого полководца триумфом, который и назначил своим эдиктом на 15 сентября.

"Дорогой Марк, – писал Витрувий, – Надеюсь, ты не будешь возражать против этого числа, ведь именно 15 сентября твой отец был облечен консульской властью, и если ты еще не страдаешь старческой забывчивостью, он был обязан этим возвышением мне.

Желая видеть тебя при дворе, я также питаю надежду на разрешение возникших между нами разногласий. Думаю, что твой приезд в Рим позволит нам найти приемлемое решение, ведь, в противном случае, будущее Империи вновь будет зависеть от воли случая и алчных самозванцев, в изобилии появляющихся в периоды смут. Зная же тебя, я не могу даже предположить, что ты желаешь своему отечеству такую судьбу. Думаю, что ты не ищешь для себя иную славу, нежели воинскую.

Я пишу это потому, что многие, весьма уважаемые и добропорядочные граждане, к которым я в своей частной жизни старался и стараюсь прислушиваться, настойчиво предупреждают меня о твоих якобы существующих честолюбивых замыслах, простирающихся вплоть до императорской диадемы".

Тут необходимо добавить, что Аттий Силан был доверенным лицом императора, поднаторевшим в тайных преступлениях, поэтому нет сомнений, что центурион, помимо письма, получил также соответствующие инструкции насчет дальнейшей судьбы строптивого наместника.

Итак, Силан отправился в путь, оставив Витрувия в ожидании радостного для него известия и здесь мы на время покинем их, обратившись к событиям, сделавшим миссию Силана бесполезной.

В ближайшем окружении императора Витрувия находился Никомед, бывший раб сенатора Луция Флора, возвысившийся благодаря тому, что обвинил своего хозяина в подготовке покушения на принцепса и активном участии в заговоре, составленном наиболее влиятельными патрициями с целью посадить на императорский трон своего протеже, командира преторианских когорт, префекта Руббелия Вокулу, по происхождению фракийца.

Искушенные в политической интриге люди утверждали, что никакого заговора в действительности не было, а Никомед действовал либо самостоятельно, рассчитывая поживиться в результате последующих проскрипций, либо с одобрения августа, время от времени прибегавшего к такому способу пополнения личной казны. Однако лица, непосредственно связанные с расследованием этого дела, уверяли, что угроза царствующему дому была более чем реальной и что основным доводом в пользу государственного переворота служило утверждение о стремительно нараставшей опасности для благополучия Империи в случае оставления у власти представителей династии Латиниев-Витрувиев, быстро вырождавшейся.

Так или иначе, Никомед получил свободу и большую часть имущества бывшего господина. Он повел свои дела так искусно, что скоро завоевал расположение императора, был приближен ко двору, получив место советника. К тому времени он увеличил состояние во много раз различными способами, не брезгуя любыми возможностями, даже самыми мерзкими. Впрочем, это и не удивительно, ведь сам август не отличался в этом отношении от последнего своего вольноотпущенника.

Постепенно Никомед приобрел огромную власть и распоряжался ею в собственных интересах, причем старался всё обставить так, что, казалось, будто решения принимаются императором, а он лишь является старательным исполнителем воли верховного правителя. Поначалу эта роль устраивала хитрого вольноотпущенника, но постепенно он стал желать большего.

Став могущественным, он не мог повелевать сам, будучи властелином, вынужден был играть роль верного слуги; обладая незаурядным умом, принужден был скрывать это.

Видя на престоле похотливого старика, обремененного многочисленными болезнями, донельзя развратного, он исходил ненавистью к этому ничтожеству, попущением судьбы достигшему вершин власти, втайне мечтая об императорском венце. Впрочем, Никомед обладал вещами гораздо более ценными, нежели происхождение. В наше время золото открывает двери туда, куда не могут войти даже люди, в домах которых все стены увешаны масками прославленных своими добродетелями предков.

Действуя сначала осторожно, а потом все более и более нагло, презренный вольноотпущенник стал плести нити заговора, вовлекая в него в первую очередь людей проверенных, связанных друг с другом одними преступлениями и страшными тайнами. Одни предлагали ему свои услуги в обмен на быстрое продвижение по служебной лестнице, другие оказывались ему должны и вынуждены были отрабатывать долги, третьи попадались в его сети, став жертвами своего прошлого, соглашаясь на сотрудничество под давлением компрометирующих их фактов.

Но все они были в некоторой степени жертвами Никомеда, так как вздумай кто-нибудь из них донести о заговоре императору, то вместо награды он был бы умерщвлен вместе с главным организатором, ибо предусмотрительный Никомед на каждого из подельщиков имел изобличающие материалы и угрожал в случае предательства обнародовать их. Однако не только кнут был в руках вероломного советника. Все услуги он оплачивал и оплачивал достаточно щедро.

Число участников заговора быстро разрасталось. В ход шли угрозы, лесть, обещания, подкуп прямой и опосредованный. Окружение Витрувия постепенно менялось, преданные ему люди под разными предлогами удалялись и на их место ставились подручные Никомеда.

Особый успех имела пропаганда смены власти среди солдат преторианской гвардии. Следует признать, что они всегда были готовы к бунту, даже несмотря на то, что император был весьма щедр по отношению к ним, одаривал подарками и увеличивал жалованье в ущерб остальной армии Империи.

Сильное недовольство преторианцев вызвало решение Марка Габиния выплатить повышенное жалованье сирийским легионам, но что касается фактического отпадения провинции от Империи, то на это гвардейцы смотрели вполне равнодушно. Предметом их зависти были деньги, деньги и только деньги.

Высказать прямо свои претензии Витрувию они не решались, но зато в казармах в выражениях не стеснялись, давая выход своему раздражению. Поэтому, когда среди них появились агенты Никомеда, им не пришлось долго уговаривать гвардейцев. Семена мятежа упали на хорошо унавоженную почву. Последним шагом заговорщиков было перемещение воинских частей, не втянутых в заговор, подальше от Рима. Делалось это под разными предлогами. Одних отправили на учения, других для выполнения строительных работ.

Наконец всё было готово. Смерть императора должна была выглядеть естественной, поэтому его решили отравить. Витрувий вел себя крайне подозрительно, и никогда не ел пищу, если прежде её не пробовали. Удачей для заговорщиков было то, что доверял он это дело Никомеду. Следовательно, основным исполнителем становился сам организатор заговора. Это обстоятельство не явилось препятствием для вольноотпущенника.

В начале своей карьеры он спас от неминуемой смерти Филострата, выдававшего себя за врача, но на самом деле бывшего изготовителем ядов. Надо отдать Филострату должное, в этом деле он был весьма искусен и предусмотрителен, поэтому долгое время на него ничего не было, кроме подозрений. Попался же он следующим образом.

Родственники одной из жертв его искусства, стремясь наказать преступника, несколько раз возбуждали против него следствие, но все судебные разбирательства заканчивались безрезультатно, так как истцы не могли представить серьезных доказательств того, что несчастный скончался от яда, а не от болезни почек.

Тогда они, горя желанием отомстить, решили спровоцировать Филострата, чтобы поймать злодея с поличным. Был найден молодой человек, согласившийся сыграть роль светского повесы, прокутившего все деньги и для выправления пошатнувшихся дел решившегося отправить на тот свет своего богатого дядюшку. Мнимый племянник посещал самые злачные места Рима, якобы с целью найти хорошего отравителя. Долго от него не было никаких положительных известий, пока однажды посыльный не принес записку, в которой «племянник» сообщал, что его свели с посредником, обещавшим ему встречу с весьма опытным врачевателем, знающим и науку изготовления смертельных зелий. Прошло несколько дней и посыльный появился вновь, передав письмо с указанием времени, места и имени исполнителя заказа. Преступник был схвачен в момент передачи яда «племяннику» и, к несчастью для Филострата, рядом оказалось слишком много свидетелей, видевших как он это делал.

Судья вынес суровый, но справедливый приговор, по которому Филострату предстояло покинуть этот мир, испробовав собственноручно изготовленный им яд. От неминуемой смерти его спасло то, что на суде присутствовал тайный осведомитель Никомеда, не преминувший донести хозяину о несчастном лекаре, пострадавшем от желания оказать помощь ближнему за весьма умеренную плату.

Никомед спас беднягу, устроив Филострату мнимую казнь, а затем скрыл его в одном из тайных убежищ, предварительно проверив, насколько искусен грек в своей профессии.

Несколько рабов умерли, кто в страшных мучениях, кто тихо и быстро, убедив императорского советника в том, что он приобрел изрядного специалиста. С этого момента Филострату, потерявшему не только свободу, но и имя, пришлось работать на всесильного вольноотпущенника, с трепетом ожидая рокового часа, когда Никомед или перестанет нуждаться в его услугах, или найдет нового исполнителя для подобных дел.

Жизнь Филострата была отравлена томительным ожиданием, и не раз в тоскливые ночные часы он проклинал то мгновение, когда, желая иметь еще больше денег, встал на преступный путь и навсегда погубил собственную жизнь. В то же время он был слишком труслив, чтобы прекратить эту пытку и, боясь гнева Никомеда, выполнял его приказы слишком усердно, подобно собаке, чрезмерно ластящейся к злобному хозяину, с тем, чтобы он обходился с ней поласковей.

Исполняя волю господина, Филострат изготовил яд, вызывающий смерть не сразу, а через некоторый промежуток времени, причем действие отравы было таково, что казалось, будто человек умирал от внезапного сердечного приступа. Яд имел вид порошка и был столь силен, что для смерти достаточно было одной крупицы.

Получив его, Никомед не стал медлить и отравил августа во время утренней трапезы. Несколько кристаллов яда он спрятал под специально отращенным ногтем указательного пальца правой руки и после того как опробовал вино, предназначенное принцепсу, ловко и незаметно выдавил их в чашу, передавая её Витрувию. Ничего не подозревающий император выпил вино и к концу следующего дня скончался. Едва только это известие успело распространиться, преторианские части, щедро оплаченные никомедовым золотом, провозгласили бывшего раба августом Римской Империи, Отцом отечества, Спасителем нации.

Никомед милостиво согласился занять опустевший трон, и возложил на себя диадему, скромно отказавшись от почетных титулов, мотивировав свой отказ тем, что он-де пока недостоин носить не заслуженные им отличия.

Небольшие разногласия возникли у нового августа с Сенатом, недовольным быстрым появлением очередного правителя, но мечи солдат, извлеченные из ножен в ответ на робкие протесты, мигом отрезвили зарвавшихся сенаторов и вернули заседание курии в деловое русло.

Большинство, напуганное решительным видом преторианцев, одобрило избрание Никомеда императором и постановило впредь именовать его Цезарем Гаем Латинием Витрувием Августом. Стремясь задобрить население Рима, Витрувий II провел широкую раздачу хлеба, устроил грандиозные празднества, бесплатные для зрителей, всех без исключения, будь то бедный или богатый. Более того, всякому пришедшему в цирк, от имени императора вручалась приличная денежная сумма, и его кормили и поили в течение всего представления. Надо ли говорить, что чернь безоговорочно поддержала узурпатора-цареубийцу.

Если в Риме дела Витрувия II складывались удачно, то в провинциях не спешили с выражением верности новому августу. Армия также явно была в замешательстве. Высшие командиры проявляли нерешительность, и, несмотря на то, что Витрувий-Никомед сразу же направил в войска своих доверенных людей, должных разъяснять происходящее в столице и требовать присягнуть ему как императору, исподволь тормозили процесс признания легионами нового государя.

Беспрекословно присягнули Витрувию II войска, расположенные непосредственно в Италии и италийских городах, Армия Нижнего Рейна, часть войск Иберийской группировки и Британский оккупационный корпус. Армия Верхнего Рейна, легионы обеих Панноний, Верхней и Нижней Мезии, Фракийская войсковая группа, Сирийская армия, Африканский корпус, Корпус пограничной стражи формально признали факт смены власти, заменив штандарты с именем Витрувия на штандарты с именем Витрувия II, но присягали ему неохотно.

Некоторые старшие офицеры прямо заявляли, что для римского солдата позорно давать клятву верности вольноотпущеннику. А если сенат и народ римский совершили такую оплошность, то у честных воинов, истинных патриотов, не жалеющих ни сил, ни здоровья, ни самой жизни ради Отечества, найдутся возможности для того, чтобы переубедить заблуждающихся.

Такое поведение командиров развращающе действовало на их подчиненных и разрушало дисциплину. Солдаты, видевшие изо дня в день, с каким пренебрежением их начальники относятся к приказам и распоряжениям верховной власти, постепенно приходили к мысли, что и они имеют право предъявлять свои претензии и требовать их исполнения.

Наиболее сильно они были недовольны условиями службы, необходимостью работы помимо непосредственного исполнения установленных обязанностей, плохим питанием и обеспечением, суровым обхождением центурионов и старших солдат, призванных поддерживать твердый порядок. Раздражение копилось, прорываясь изредка неорганизованными выступлениями, впрочем, быстро подавляемыми.

Состояние армии не осталось незамеченным для провинциальных властей, не спешивших определиться в отношении нового принципата. С некоторого времени представители Витрувия-Никомеда стали доносить в Рим об оживленной переписке между командованием отдельных войсковых частей и провинциальными администрациями, а также частыми встречами чиновников и военных, но август не предпринимал никаких ответных действий, несмотря на требования соратников, одинаково с ним замешанных в гнусном преступлении, применить силу и уничтожить врага не медля, пока он представляет лишь потенциальную угрозу царствованию Витрувия II.

Тайный страх разъедал никомедову душу, он боялся, что правда о смерти Витрувия станет известной народу и он лишится всего, к чему успел уже привыкнуть, став правителем Римской Империи.

Мысль о том, что он может потерять: восторг черни; толпу придворных лизоблюдов, восхваляющих его мудрость, скромность и терпение, превозносящих его добродетель, славящих его справедливость, восхищающихся его неустанной заботой о бедняках и снисходительным отношением к врагам; рев толпы в цирке, приветствующей своего господина; услужливую суету сенаторов, стремящихся перещеголять друг друга в самоуничижении; громкие звания и почетные титулы, присваиваемые ему по поводу и без оного, сопровождаемые неумеренными почестями; статуи, алтари и храмы, воздвигаемые ему как живому божеству; право распоряжения настоящим и будущим покоренных государств и народов – сводила Никомеда с ума.

Он стал болезненно подозрительным, однако пока это чувство распространялось в основном на тех, кто знал, каким образом Никомед занял престол. Его поразило своего рода ослепление, он искал врагов среди тех, кто служил ему верно, уже в силу того, что был соучастником преступления или продвинулся благодаря протекции императора, и не замечал угрозы там, где она была наиболее реальна.

Неуверенность лишала Никомеда мужества, поэтому, вместо того, чтобы действовать твердо и безжалостно, он старался склонить недовольных на свою сторону, раздавая им золото и привилегии.

Так, он издал эдикт, которым сокращал срок службы в полевых войсках: солдатам с двадцати до шестнадцати лет, командирам с щестнадцати до двенадцати. Выходящие в отставку воины получали наградные полностью, в том числе и за не отслуженные годы; все офицеры, достигшие чина легата, становились сенаторами из признания заслуг и могли претендовать на занятие места в сенате.

Увеличивалась плата за службу в легионах; наиболее отличившимся мог предоставляться земельный участок с рабами для обработки пашни.

Провинциям он предоставил дополнительные льготы, а наместникам расширил полномочия, разрешив им иметь личных телохранителей. Здесь, однако, Никомед просто узаконил фактически существующий порядок дел, ведь наместники, пользуясь тем, что могут осуществлять воинский набор на подчиненной им территории, под видом исполнения общегосударственной задачи создавали отряды для защиты своей жизни, оплачивая частное дело из средств имперской казны. Теперь же они могли содержать таких людей вполне легально. Так было положено начало личным армиям, подчинявшимся только провинциальным начальникам.

Рим был ввергнут Никомедом в пучину бесконечных развлечений. Среди публики особенно выделялись своим гордым видом, заносчивым поведением и богатством одеяний преторианцы. Император буквально обрушил на них водопад монаршей милости. Солдаты ели с драгоценных блюд, доспехи их были покрыты золотом, все, от последнего рядового до префекта, оделись в пурпурные плащи-палудаменты и были названы «друзьями принцепса».

Устраивая для них пиры, Никомед вел себя так, чтобы не слишком отличаться от вновь приобретенных «друзей». Он упивался до смерти, сквернословил, рассказывал сальные истории, выблевывал съеденное, освобождая желудок для того, чтобы вновь набить его деликатесами, подаваемыми щедрой рукой с императорских кухонь, он занимался развратом, не гнушаясь и противоестественных связей. Часто эти оргии заканчивались тем, что собутыльники, сами едва держащиеся на ногах, тащили принцепса в спальню, горланя похабные песни. Иногда, не желая сдерживаться, они бросали державную ношу и, осквернив понравившиеся углы своей мочой, волокли сраженного насмерть Бахусом Никомеда дальше.

Не забывал император и о нуждах народа. Здесь примером ему служили деяния великих предшественников: Калигулы, Нерона, Гелиогабала. [1] Со всех концов Империи в столицу свозились разнообразные звери для участия в бестиариях [2], каждый из городов Италии обязан был выставить полностью экипированный отряд гладиаторов, отправить его в Рим и полностью содержать.

На потребу пресытившимся бездельникам было сооружено несколько временных цирков, окружавших рукотворные озера, на которых разыгрывались морские сражения.

Однажды император, пожелавший быть ближе к простым римским гражданам, в поте лица своего добывающим хлеб насущный, загнал на корабли большую часть двора и устроил показательный бой. Начало сражения было вялым. Отъевшиеся челядинцы старались всячески уклониться от столкновения, пока, наконец, принцепс не приказал рабам, находившимся на каждом корабле в качестве надзирателей, подстегнуть храбрость «подлых дармоедов» бичами. Невольники, которым было обещано повышение до «друзей принцепса», с удовольствием принялись за работу и дело пошло веселей. Через некоторое время участников сражения охватило ожесточение и разразилось нешуточное побоище. Никомед, стоя на специально возведенном у кромки озера помосте, командовал подчиненным ему флотом. Указывая длинной суковатой палкой, он заставлял капитанов пентер [3], совершать бессмысленные эволюции, разрушавшие строй и вносившие сумятицу. Впадая в бешенство, ругал на чем свет стоит тупиц, не понимающих простых команд и постоянно прикладывался к чаше с крепким греческим вином.

Ужасающий гул повис над озером. Всякое столкновение судов, удачный выстрел из катапульты, падение людей в воду, взятие на абордаж вражеского корабля встречалось неистовым ревом зрителей.

Над всем этим хаосом возвышалась мрачная фигура Никомеда, исступленно размахивающего палкой.

Внезапно камень, неудачно пущенный с какого-то корабля, проломил опорные стойки, и помост рухнул вместе с императором. Крик ужаса пронесся над трибунами. Охрана, бросившаяся спасать августа, увидела Никомеда, лежащего без сознания, среди обломков досок, остатков еды, в одеждах, залитых вином. Подоспевшие дворцовые слуги подняли принцепса и перенесли его в императорскую ложу, где придворные врачи принялись оказывать первую помощь венценосному пациенту.

Это происшествие послужило знаком к завершению боя. Яростное ослепление противников пошло на убыль, корабли стали расходиться, подбирая из воды счастливчиков, не успевших утонуть. Народ был в восторге. Император отделался несколькими ушибами и огромной шишкой на лбу, видимым результатом удара массивным серебряным подносом.

Второй префект претория Евсевий, по совместительству начальник имперской тайной службы, просил высочайшего дозволения начать следствие с целью выявления и примерного наказания злоумышленников, злонамеренно воспользовавшихся устроенными играми для покушения на благословенную особу императора.

Никомед, воодушевленный собственным героизмом, отказал ему в этом. Более того, не желая оставлять право на объективное суждение о деяниях прошедших поколений отдаленным потомкам, он решил сам взяться за эту неблагодарную работу. Считая свое поведение во время сражения беспримерным проявлением отваги, он наградил себя золотым кованым копьем, густо усыпанным драгоценными камнями.

Знак отличия был вручен ему на Форуме престарелым Гранием Лентулом, героем дунайских и парфянских походов, при огромном стечении народа, ожидавшего обычных в таких случаях подарков. После торжественного награждения Никомед, сопровождаемый толпой, прошествовал в сенат, где произнес пространную речь.

Красочно описав подробности совершенного им подвига, он скромно просил сохранить память о сём замечательном событии, добавив к триумфальным званиям Счастливого и Благочестивого, Отца нации, Защитника Республики, Ревнителя законов, Покровителя Искусств титулы Усмирителя морских стихий, Избранника Божественной Удачи.

Сенаторы, рыдая от умиления, единодушно приняли соответствующее постановление. Римляне рукоплескали Никомеду, Никомед осыпал римлян золотом.

Верность купленная, в отличие от искреннего чувства признательности, должна всегда подкрепляться материальными благами, без наличия которых она быстро переходит в равнодушие, а то и презрение. От наемника невозможно требовать беспрекословного исполнения долга, он служит до тех пор, пока доволен тем, сколько и когда ему платят за службу, и всегда готов к предательству. Помня об этом, Никомед не скупился, и вскоре, растратив собственные средства, вынужден был залезть в государственную казну. Здесь его ожидало жестокое разочарование, ибо Витрувий не отличался бережливостью, а Никомед, будучи советником и ближайшим другом покойного императора, предпочитал обогащать самого себя.

Казна была почти пуста, а на те деньги, которые в ней еще оставались, можно было сформировать и недолго содержать только один легион. В ближайшем будущем августа ждала нерадостная перспектива серьезных объяснений с привыкшими к дармовщине преторианцами. А если к раздосадованным гвардейцам, возмущенным отсрочкой выплаты жалованья, примкнет оскорбленный в лучших чувствах римский плебс, лишенный привычных развлечений, то смерть от меча неверного солдата будет просто счастьем. Ведь в истории Рима иногда бывало и так, что свергнутые принцепсы, перед тем как умереть, подвергались длительным мучениям и унизительным издевательствам.

Никомед не стал долго думать, решив одним ударом убить двух зайцев разом.

Однажды, ранним утром, самые богатые граждане Рима были разбужены громким стуком и отборной руганью преторианцев. Городской эдил, сопровождавший гвардейцев, зачитывал ничего не понимающим богачам распоряжение дворцовой канцелярии об их аресте и конфискации принадлежащего им имущества. Солдаты хватали ничего не понимающих патрициев [4] и волокли в повозки.

Всех арестованных свезли в преторий и заперли в грязном сыром подвале. Три дня несчастные просидели в темнице, питаясь черствым хлебом и сырой водой, после чего их по одному стали уводить из подвала. Остававшиеся в застенке патриции окончательно пали духом и только жалобно стенали, проклиная судьбу, причитали о погубленной жизни и клялись в безграничной любви к императору.

Они думали, что их товарищи по несчастью уже пали под ударами жестоких палачей, но, на самом деле, мнимые жертвы оказывались в покоях Никомеда, где их принимал сам император, извинявшийся за действия подчиненных, слишком ретиво исполнявших свои обязанности и потому допустивших досадные ошибки, арестовав по недоразумению непричастных к заговору граждан.

Никомед всячески сокрушался по поводу несчастий, постигших благородных мужей, грозился досконально разобраться и примерно наказать виновных. Пока же, в виде небольшой компенсации за причиненные неудобства, он предлагал пострадавшим отобедать вместе с ним.

Богачи, чье положение за какие-то мгновения вдруг резко менялось, с радостью принимали предложение принцепса. Однако, перед тем как возлечь за пиршественные столы, император, смущенно улыбаясь, просил у обрадованных патрициев помощи в разрешении одной ничтожной проблемы, давно занимающей ум правителя Империи и мешающей ему полностью отдаться служению на благо отечеству. После этой речи, произнесенной с соответствующими ужимками, Никомед передавал не подозревающим подвоха жертвам свиток с текстом следующего содержания: «Я (такой-то) сообразуясь с высшей целью – дальнейшем процветанием державы Римской, желая всячески содействовать всемерному укреплению Империи, после непродолжительных размышлений о конкретном характере помощи, преподношу в дар государству половину всего имеющегося у меня имущества: движимого и недвижимого, земли, садов и виноградников, вилл и хозяйственных построек, расположенных как в Риме, так и за его пределами, а также половину всех денежных средств в золоте (слитками и монетами), серебре (слитками и монетами), драгоценных и полудрагоценных камнях, произведениях искусства, предметах быта. Это решение принято мной без внешнего принуждения, введения в заблуждение и преднамеренного обмана. …числа …месяца …года и подтверждено личной императорской канцелярией».

Благородные мужи, подвергшиеся столь наглому вымогательству, не протестовали, справедливо полагая, что сумеют возместить материальные потери, если сохранят себе жизнь, свободу и здоровье. Все пострадавшие совершенно искренне благодарили августа. Ведь ничто не мешало ему просто конфисковать всё их богатство.

Конечно, Никомед не остановился на этом. Вскоре искусство Филострата вновь потребовалось его бессовестному хозяину. Август вернулся к давнему обычаю завещания всего имущества принцепсу. Он принуждал к этому многих, чтобы затем отравить их и завладеть наследством умерших.

Продолжая злодейства, Никомед дал выход терзавшему душу безумию и принялся уничтожать соучастников и свидетелей совершенного им преступления. Он не стал даже придумывать формальный повод для репрессий. Он лично составил проскрипционный список и приказал префекту претория Виттелию Каске уничтожить всех поименованных в нем, где бы они ни находились, вместе с семьями и родственниками. Каска исполнил распоряжение принцепса в тот же день, перебив только в Риме более трёх тысяч человек. Отправленные в разные части Империи специальные отряды продолжили начатое в столице истребление.