Текст книги "Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)
Забытая палеонтологическая фантастика
Том X"

Автор книги: Вадим Сафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Пикерми

В ту пору передвижки морей и материков страшные засухи начали посещать Землю, над которой уже веяло мертвое дыхание приближавшегося ледяного оцепенения.

Целые области лысели. Лес погибал. Трава выгорала на земле, иссеченной трещинами, и ветры вили струйки песка.

И пересыхала вода.

Песок поглощал реки, не добегавшие до осколков моря-озера, опоясанных солончаками.

Пустынные марева вставали над недавно еще цветущей Землей.

Тогда тысячеголовые стада животных, вскормленных расцветом Земли, начали метаться по пустыне.

Они бежали по тропам к иссякшим водопоям. Косяк присоединялся к косяку. Бежали гиппарионы, носороги и жирафы. Ковыляли, переходя от бега к прыжкам, обезьяны. Бежали легкие антилопы, широким верблюжьим шагом неслись гелладотерии. Полчища крыс, быстрых зайцев и белко-дикобразов покрывали землю под их копытами.

Не было конца бегущим. Казалось, вся необъятная Земля, как вывернутый карман, извергала сюда своих обитателей. Как шляпа фокусника, она выводила полчище за полчищем.

Робкие твари забыли страх. Они бежали рядом с хищниками, с ужасными отшельниками зарослей и пещер, махайродусами, гиенами, иктитериями, пантерами, собравшимися стаями в сотни голов.

С вершины крутой скалы из песчаника открывалось ложе реки, пустое, с круглыми гнилыми лужицами. Около них животные насмерть затаптывали друг друга. Травоядные вырывали куски мяса из крупов травоядных в смертельной борьбе за воду. В распоротые животы хищники погружали головы и шеи, вытаскивая окровавленною пастью синие клубки внутренностей.

Сладковатый, удушливый смрад мертвечины, гниющей в лужах, спирал дыхание.

Обезумев от жажды, сотни прямо бросались вниз со скалы на блестящие гальки и соляные корочки.

Обезумев от жажды, стаи животных бросались вниз со скалы.

Они ломали ноги и хребет. Истекая кровью, оставшиеся в живых волочились в свалку у луж. Другие бились в агонии, вытягивая морду с воспаленными глазами в сторону воды. Дикое ржание расцепляло их судорожно оскаленные зубы. Десятки шершавых языков слизывали кровь, лившуюся из ран и стекающую на землю.

Хищники бросались сверху на бившуюся, хрипящую жертву. И оба изуродованных тела сбивались в кровавую кашу. Коршуны-стервятники и грифы вырывали кишки и склевывали широко открытые от неимоверного ужаса глаза у шевелившихся, пока жажда не сваливала птицу замертво на месте ее последнего кровавого пира, от которого она не имела сил оторваться.

* * *

Таково происхождение красного мергеля с костями вблизи местечка Пикерми, между Афинами и Марафоном, у подошвы горы Пентеликон, в Греции.

10. Великое оледенение

Крот

«Ваше высокопревосходительство!

Посреди своей доблестной многосторонней деятельности, направленной к укреплению могущества нашей родины, вы всегда находили досуг для того, чтобы интересоваться развитием естествознания. Неоднократно вы подробно расспрашивали меня обо всем новом, что несет с собой, для блага человечества, движение вперед науки, о новых находках и диковинках, извлекаемых учеными из глубин земли. Поэтому я и решаюсь донести вам о редкостном открытии, которое довелось мне сделать на крайнем севере Сибири.

Уже несколько лет я провел в этих безотрадных местах, занятый естественно-научными изысканиями. На медвежью доху путешественника я сменил дипломатический мундир нашей миссии при желтом дворе Небесной империи, где мы вели с вами столько вечно памятных для меня разговоров о делах государственных и о тайнах природы.

Немного месяцев назад мне прислали сказать, что вблизи устьев Лены некий громадный зверь в течение двух лет освобождался из земли, в которой он обитал, и что это видел один тунгус. Рассказывающий присовокупил, что такой случай наблюдается не в первый раз. Эти звери роются в земле подобно исполинским кротам. Но как только покажутся из нор, умирают: так гибельно для них прикосновение свежего воздуха.

Со всей возможной быстротой я поспешил на указанное место. Я ехал на лошадях, на оленях и на собаках. Вам ведомо, каковы тут условия. Провианта почти невозможно достать, кроме высушенного оленьего мяса. Мой дорожный погребок скоро иссяк. Жалкое туземное население, не знающее ни истинной религии, ни земледелия, ни правильного сословного устройства, коснеет в первобытной тьме у своих юрт, посреди оленьих стад. Сколь счастливее их русские крестьяне, благоденствующие мудрым отеческим попечением помещиков, под расточающим щедроты и милости высоким скипетром нашего молодого государя!

Становища туземцев поражают опустошительные болезни, следствие нищеты, невежества и испорченности нравов, которая привела бы в отчаяние господина Руссо, проповедовавшего среди женевских часовщиков о святости природного человека и тем вызвавшего кровавое безумие, десять лет сотрясавшее славнейшую из держав Европы. Больные, особенно женщины, с упорством отвергали мою медицинскую помощь. Они отказывались даже от кровопускания и от пиявок, банку которых я взял за правило возить с собой. Что удивительного! Ведь и в наших чухломах знахарь побивает врача.

Но перейду к предмету моего письма.

Перенесши тяготы, перечислением коих не стану утомлять вашего слуха, я прибыл в Кумак-Сурку, где жило сорок-пятьдесят тунгусских семейств. Старшина тунгусов, Осип Шумахов, вызвался сопровождать меня, вместе с егерем, тремя казаками и десятью тунгусами, к месту, где лежал зверь. Через два дня мы достигли Ледовитого океана и раскинули палатки на острове Тамуд, на правом берегу Лены, в нескольких стах шагах от трупа. Шумахов рассказал мне историю зверя. Семь лет назад, в 1799 году, он приехал сюда с женой искать клыки. Тут он заметил в массе льда бесформенную глыбу, но не мог разобрать, что там такое. Через год он нашел в ней скелет моржа; глыба немного оттаяла. На следующее лето показался бок животного и клык. Шумахов услышал от стариков, что подобное чудовище уже показывалось в этих местах; тогда вся семья увидевшего его перемерла. Это так испугало старшину, что он заболел. Но приманка огромных клыков взяла верх над страхом. Выздоровевши, он снова добрался сюда в 1804 году. Лед оттаял, зверь лежал на песчаной отмели. Он выглядел толстым и хорошо откормленным, брюхо висело до колен. Тунгус признал самца.

В марте Шумахов отпилил оба клыка и обменял на товар ценою в 50 рублей.

Это произошло за два года перед моим приездом.

Я нашел животное на том же месте, но в виде обезображенном. Песчаный суглинок с прослоями материкового, не тающего летом льда предохранял его от гниения. Но якуты вырезали мясо для своих собак. Наш поезд разогнал стаю лисиц и нескольких белых медведей, дожиравших огромную тушу. Скелет остался однако цел, исключая одной передней ноги. Высохшая кожа обтягивала голову. Ухо покрывали космы щетинообразных волос. Сохранились глаза, мозг, подошвы ног и кое-где сухожилия и связки.

Рассмотрев находку, я пришел к выводу, что в высокой степени невероятно, чтобы это животное жило в земле, как крот. Напротив, по всему я признал слона, но только особой, больше не существующей породы, кости которой, находимые во многих местах, так долго принимали за остатки св. Христофора, великанов Гога и Магога или же тевтонского вождя Тевтобуда. Это мнение мое, скажу кстати, согласно с мнением, как я слышал недавно, господина профессора Кювье из парижского Сада растений.

Сибирский слон превосходил ныне живущих ростом и силой. Скелет его имел 9 парижских футов высоты и 7 футов длины до крестца, Его клыки круто закручивались наверх, каждый длиной 9 футов и весом 275 фунтов; 400 фунтов весила одна голова. Слон был сильно волосат, тогда как нынешние голы.

Я приказал снять шкуру, от коей осталось примерно три четверти. Она была темно-серая, покрытая рыжеватой шерстью и черными щетинами, более толстыми, чем волосы моржа; с шеи свисала длинная грива. Десять человек едва могли тронуть с места эту шкуру. На земле мы собрали еще 35 фунтов волос.

Потом в окрестностях была найдена масса отдельных клыков подле огромных стволов, сплавленных рекой.

Таким образом можно счесть за достоверное, что великий Бюффон ошибался, объявляя россказнями известия о нахождении древних животных в вечной мерзлоте.

Ни один из слонов, как известно всем, не может жить нигде, кроме как в жарком климате. Чем же объяснить сибирскую находку?

Осмелюсь высказать свои соображения.

Я думаю, открытый мною труп принадлежит одному из тех чудовищных и удивительных существ, которые населяли землю до всемирного потопа, одновременно с людьми-великанами, размеры коих точно указывает библия. Вероятно, по причине их большой величины Ной не взял многих из этих существ в свой ковчег, чтобы не отнимать места у животных и растений, которые больше понадобятся человеку. И вот эти удивительные гиганты погибли без остатка, истребленные божественным гневом.

Некоторые с основанием полагают, что откровение о потопе не надо понимать буквально. Грозные ливни могли сменяться или же сочетаться с подземным огнем и жестоким морозом, схватившим землю и убившим все живое.

Смерть сибирского слона была мгновенной. Он не успел разложиться. Из этого видно, что климат, сходный еще с климатом райского сада, господствовавший на Земле до всемирного потопа (когда жил этот слон), мгновенно сменился лютой стужей. Труп слона вмерз в льдину и в дальнейшем покрылся наносными отложениями. И если мы примем вычисления одного из остроумнейших писателей, указывающего на 8 ноября 2349 года до рождества христова, как на День Гнева, когда комета стала над экватором, источая из своего хвоста потоки воды и ледяное дыхание, то окажется, что этот слон пролежал 4 155 лет в вечной мерзлоте, как в погребе, не потеряв свежести и питательных свойств своего мяса.

Ужас и благоговение наполнили мою душу при этой мысли. Найдется ли другое доказательство, столь непосредственно свидетельствующее истину и правоту книг Моисея, тщетно опровергаемую безумцами, обманом и насилиями так долго державшими в трепете французский народ, дерзнувшими поднять преступную руку на Самого Короля!

Я нарядил караул у остатков трупа зверя.

В дальнейшем я располагаю перевезти их в столицу, дабы выставить для обозрения в одном из музеев Императорской Академии наук. Разрешите, ваше высокопревосходительство, надеяться, что вы не оставите вашим покровительством и благосклонным содействием в департаменте скорейшее осуществление этого предприятия, полезнейшего в равной мере для преуспеяния наших отечественных наук, славы российской державы и торжества учения православной церкви.

Вашему высокопревосходительству преданный медик Михаил Адамс»[3]3
  Частное письмо Адамса, естествоиспытателя и бывшего врача императорского посольства в Пекине, написанное по-французски в 1806 году в г. Санкт-Петербург. Скелет и куски шкуры первого мамонта, найденного Адамсом, хранятся в зоологическом музее Академии наук СССР в Ленинграде.


[Закрыть].

Горький хлеб

Ледник спустился в первый раз с севера, и распространился по значительной части Европы, Азии и Америки на рубеже третичного и четвертичного периода, круглым счетом около пятисот тысяч лет тому назад. Первое, гюнцское оледенение длилось примерно двадцать пять тысяч лет. Затем ледник отступил. Настала первая межледниковая, сен-престская эпоха.

Через семьдесят пять тысяч лет ледяные обручи снова сковали мир. Вторая, миндельская ледниковая эпоха не была продолжительнее первой и затем, в течение двухсот тысяч лет, на Земле стоял климат, подобный современному. Шла вторая, большая или кромерская межледниковая эпоха.

И затем глубже, чем когда-либо, надвинулась ледяная шапка в третье, великое рисское оледенение. Тогда огромный скандинаво-русский ледник занимал сплошь почти всю северную, три четверти средней и около половины южной степной части СССР. Один из его языков спускался южнее Киева. Подо льдом были Краков, Дрезден и Берлин, Бельгия и Голландия, почти вся Англия с Ирландией. И ледяной покров сковал, через Немецкое море, английские острова со скандинавским массивом. Центр Европы занимали ледники, спустившиеся с Альп. Они упирались в Вену, в Мюнхен и в побережье Средиземного моря.

Ледники ползли, погребая тысячи квадратных километров, с Алтайских, Саянских, Яблоновых и Становых гор в Сибири, с круглых вершин Урала, с Кавказского хребта, с Тянь-Шаня и Гималаев, с Атласских и Капских гор, Кении и Килиманджаро в Африке, с Кордильеров и горных цепей в Чили, Патагонии и на Огненной Земле, в Австралии, на Новой Зеландии и даже в Колумбии и Венецуэле, едва отстоящих на 7-11° от экватора.

И ледниковый панцирь придавил всю Северную Америку до 39° широты. На такой широте в Европе лежит Сицилия.

Рисский ледник отступал, колеблясь. Шельская межледниковая эпоха была вполовину короче кромерской.

И в четвертый раз вюрмский ледник спустился с севера. Его господство длилось опять двадцать пять тысяч лет. Он не дошел до Москвы. Со времени его отступления миновало около двадцати пяти тысяч, по другим вычислениям – едва десять тысяч лет.

Во время этого четверократного оледенения покой оставил земную кору. Скандинавский и канадский щиты то подымались, то опускались. В эпоху наибольших поднятий не существовало Балтийского, Немецкого и Белого морей, Европа далеко вторгалась в Ледовитый океан, и мост суши тянулся от Франции и Скандинавии через английские острова и Исландию к Гренландии. Вулканы извергали лаву среди исландских льдов. Сохранились ледниковые кратеры центрального французского плато. Албанские вулканы засыпали пеплом римский Лациум. И подземные удары сопровождали образование конических вершин гор Сьерра и Скалистых в Северной Америке.

Не надо думать, что верхоянские морозы должны были господствовать тогда на Земле. Выяснено, что достаточно понижения среднегодовой температуры на 4–6°, немного больше влажности, немного более равномерного распределения ее по временам года – и повторится рисское оледенение.

Могли ли вызвать такое понижение одни колебания земной коры? Ледниковая эпоха слишком близка к нам, она лучше, чем все другие, изучена наукой, и, как всегда, в близком видишь сложность, для которой трудно подобрать простые объяснения.

Говорили о некоем круговращении в течение двадцати одной тысячи лет точки северного полюса, о периодическом изменении в течение восьмидесяти шести тысяч лет формы земной орбиты, то приближающем, то удаляющем Землю от солнца. Но разве каждые двадцать одну тысячу или восемьдесят шесть тысяч лет посещали Землю оледенения?

Высказывались фантазии о более и менее будто бы теплых частях мирового пространства, через которые пролетала Земля. Предполагали конвульсии солнца, дающего последние вспышки, чтобы затем навсегда стать холодной красной звездой. Астрономия, не отвергая решительно этого взгляда, все же не видит никаких веских доводов в его защиту.

Наконец искали разгадки в составе атмосферы. Сейчас в ней 0,03 % углекислоты. Уменьшите ее количество вдвое – и поглощение солнечных лучей атмосферы настолько изменится, что средняя годовая упадет как раз на 4–5°. С другой стороны, увеличьте эти 0,03 % в три раза – и тропики распространятся почти на всю Землю. Так, попутно, объяснился бы и тепличный климат эры рождения каменного угля и вечная весна мезозоя и третичного периода.

Это очень заманчивая точка зрения. Обоснована она знаменитым шведским ученым Сванте Аррениусом. Последнего слова о ней еще не сказано. Но плохо в ней то, что основным источником, снабжающим атмосферу углекислотой, являются вулканы, а в эпоху оледенений их как раз было больше, чем сейчас. Быть может, истина не принадлежит вообще никакому из приведенных взглядов в отдельности, но только комбинации нескольких.

Как бы то ни было, ледник снова перекроил лицо Земли.

С ним кончился величайший третичный расцвет млекопитающих. Пышные леса вечной зелени и вечного цветения погибли с миллионами их обитателей. Тысячи видов и форм оказались истребленными. Порвались нити, некогда непрерывно связывавшие многие отряды и семейства. И фауна, как и флора, нынешней Земли – по существу обедненный остаток фауны и флоры третичного периода. Она подобна гребенке, у которой выломана половина зубьев. Поэтому оставшиеся зубья разделены друг от друга зияющими провалами.

Но никакой новый класс животных больше не выдвинулся сменить млекопитающих в их владычестве на Земле. Тот, кто завоевал Землю после ледников, сам принадлежит к классу млекопитающих.

Как всегда, в первую голову погибли лучше других приспособившиеся к третичной весне. Самые совершенные специалисты вымирают первыми в эпохи потрясений, и на сцену выступают бывшие в тени в эпоху их могущества, специализированные меньше всего.

Гигантские хоботные не сразу освободили Землю. Но это должно было произойти с железной необходимостью. Только два вида слонов «пересидели» до наших дней на юге. Огромный древний слон бродил в одиночку еще в первые межледниковые эпохи. И лишь мамонт, обросший шубой, долго населял стадами Европу и Азию. После Адамса не раз извлекали целых мамонтов из вечной мерзлоты. Питомец школы Кювье заблуждался: в их стиснутых челюстях нашли хвойные ветви и полярные мхи, они имели заднепроходный клапан, защищавший от стужи нежное отверстие кишки. Это были животные льдов, гости угрюмой природы. Они вымерли, немного не дотянув до исторического времени.

Вместе с трупами мамонтов находят замороженные трупы немногочисленных других представителей мира третичных гигантов, которым удалось – но только на время! – сохранить себе жизнь, «переключившись» от тропиков к тундре. Так «тянули» еще огромные волосатые носороги и бегемоты.

И в пещерах укрывались последние потомки колоссов-хищников. Пещерный медведь ударом лапы мог бы свалить страшного американского гризли. Он охотился на лошадей, на быков, на лосей, оленей и даже – изредка – на слонов. Высокая пещерная гиена обитала в Италии, Франции и в Англии. И в оледенелой Европе еще раздавалось мяуканье махайродуса, гигантского пещерного льва, редевшего год от году.

Стада вымирающих на севере лошадей все же насчитывали тысячи голов. Тур, чудовищный бык, чуть меньше носорога, описанный еще Цезарем, исполинский олень с двухпудовыми рогами, между верхушками которых укладывалось почти четыре метра, вымерли, может быть, только в феодальные средние века.

Полярная «перестройка» всех этих животных, видимо, оказалась непрочной. Тогда возникал рядом с ними подлинный мир арктической жизни – мир ягелей, карликовых сосен и берез, скудный мир песцов, росомах, мускусных быков, мышей и русаков, приземистый, окрашенный в белое, редко расселенный, как бы придавленный к земле, так скупо отмеривавшей ему горький насущный хлеб.

Этот мир распространился на необозримом пространстве. А потом, когда ушли ледники, он последовал за ними или, застигнутый врасплох, поднялся высоко на горы, создав нынешнюю альпийскую фауну и флору, фауну и флору карликовых форм, долгой зимы и короткого лета, родную сестру фауны и флоры тундр.

11. Огонь

Стояли суровые времена. Только вчера, кажется, пришло лето, и вот оно опять уходит… Начинаются длинные, страшные ночи, в течение которых никогда нельзя сказать, подымется ли завтра снова солнце, как нельзя сказать, превратится ли опять оно, маленькое, сплюснутое желтым кружком, бессильным против все оцепенившей зимы, в пылающий лаской и яростью диск, гонящий соки в растениях и растопляющий льды.

Но и весны тогда были бессильны растопить великую ледяную стену, высившуюся там дальше, к северу. Она местами крута, местами отлога. Огромный вал обкатанных камней, таких, каких не пошевелить и мамонту, громоздится перед ней и вмерзает в нее. Эта стена не стоит на месте. Она движется вперед, большей частью так, что этого нельзя уследить, иногда стремительно рушится с оглушительным громом. Она выпускает ледяные языки, прорывающие ущелья в земле. Но когда она останавливается, лето отнимает у нее лед глыбу за глыбой и уносит потоками студеной воды. А сейчас стена больше стоит, чем движется. И поэтому от лета к лету она отступает.

К югу от нее тянутся гладко выглаженные холмы, похожие на бараньи лбы, валунные морены. Солнце столетиями убирало отсюда лед, и нельзя вспомнить, когда оно начало это.

Земля перед стеной мертва. Это голодная земля. На ней только редкий мох. Ветры, веющие со стены льда, убивают все – и животных и растения. И живое бежало от этих ветров, бежало и гибло, когда стена была еще далеко. Но иногда бегство не удавалось. Ледяной язык заходил дугой и отрезал путь.

И случалось так, что подземный огонь внезапно плавил льды. Он также протягивался с горы пылающим языком, и его дыхание, как и дыхание льда, истребляло все живое.

И когда-то, переборов безумный страх, животные замороженного леса решились приблизиться к пламенному языку. Обезьяны, слабые и зябкие, оказались смелее. Они доковыляли ближе всего, широко расставляя ноги, согнутые у колен. Не имея никакой силы в одиночку, эти обезьяны собирались стадами: так они меньше боялись хищников и своих вдвое больших, чем они, собратьев, живших на деревьях. В стае они кидали во врага кокосовыми орехами и пугали его гвалтом рявкающих криков.

Потом поредели кокосовые пальмы. Но обезьяны уже знали силу летящего предмета, направленного к цели рукой. Они стали ломать сухие сучья, обильные в засыхающих лесах. А когда поредели леса, они укрывались в поросших скалах. У них не было цепкого хвоста и ног, похожих на руку. Поэтому они плохо лазали по деревьям. Но зато их нога крепче держала их на каменистой почве. Щуплые, они юркали в отверстия между камнями, куда не мог пробраться никакой крупный хищник. И у них была уже цепкая рука, а камни разили пришельцев тяжелее кокосов. Хорошо сознавая свои три силы: хитрость, цепкие, ловкие руки и сплоченность, они привыкли держаться вместе и подавали друг другу условные крики войны, любви, предупреждения о неожиданном; их лексикон превосходил разнообразием набор криков других животных.

Камни не были гладки, как кокосы; они часто резали руку. И стадные обезьяны сбивали их острые гребни ударами о скалы.

Обезьяны подходили гуськом к затихшему земляному огню. Руки их всегда бывали заняты; отлично приспособленные, чтобы схватывать, они больше не годились для ходьбы. К тому же и на дереве и в скалах на четвереньках не побегаешь; да и враг виден дальше, если подняться на задние ноги.

Так они приучились ходить только на двух конечностях и носить свободными руками сучья и камни.

Ни одно животное не осмеливалось приблизиться к огню. И древний страх, самый повелительный из всего, что знала их темная психика, еще владел стадными обезьянами. Багровые отблески заставляли их отпрядывать. Но другой страх – перед стужей, – и проснувшееся любопытство к новому, то, что составляет основу хитрости, гнали их вперед. Они привыкли также, что многое, страшное одиночке, в куче не страшно.

Огонь молчал. Он был смирным. Он лежал под корой, которую кое-где можно тронуть. Но дыхание льда здесь не имело власти. Кроме того они скоро заметили, что около самых красных и горячих участков ни один хищник не решается появиться. Тогда они стали селиться у лав. Незачем стало бежать перед ледником, гнавшим все живое.

Когда-то они питались сладким соком плодов. Их зубы, погружавшиеся в мякоть, не имели причин изменяться и специализироваться. Они сохранили еще в главном древний всеядный тип млекопитающих – первокопытных кондиляртр, первохищных креодонтов и насекомоядных. Птицы не боялись обезьян. Бывало раньше, обезьяны для забавы хватали их. Потом оказалось, что пернатые могут служить подспорьем, когда делается голодней. Убивая врагов в скалах, стадные обезьяны привыкли к крови. Мясо многих животных не имело противного вкуса. Наброшенная шкура помогала против сырости и стужи, как раньше навес из ветвей, который они, подобно многим обезьянам, делали на деревьях.

Около лав нечего было думать о плодах. Стадные обезьяны группами отправлялись на охоту. Они выискивали корни, научились бить камнями птиц и глушить рыб и белок.

Лавы не остывали годами. Это было время мощных извержений. Обезьяны трепетали перед громом, но больше отсюда они бы не ушли. Все живое мирится с тем, что жизнь складывается из ужаса дневного и ужаса ночного.

Когда сползали новые реки огня, они видели, что растения вспыхивают, прикасаясь к ним. Лавы иногда настигали обезьян. Дожди пепла хоронили их сотнями. Иногда же вспыхивали только сучья, их оружие.

И стадные обезьяны поняли, что огонь передается, его можно взять и понести. Однажды, когда замолкла гора, они не дали ослепнуть ее огню. Первый костер затрещал на застывшей лаве.

Больше они не были связаны с голодными областями вулканов. Они могли унести с собой их свет, их тепло, их огненную защиту. Неугасимый огонь передавался из поколения в поколение. Его надо было сторожить и питать. Это делали слабейшие, самки и старики, и с ними приходилось делиться добычей.

Тогда стадные обезьяны откочевали снова к югу от ледника, где мягче климат и богаче жизнь.

* * *

Охотник в оленьей шкуре то ползком, то быстрыми прыжками передвигался по моренной местности. Хвойные лески росли около озер, стоявших в граните, как налитые чаши. Солнце опускалось. И березы отдавали свою листву уходящему солнцу и лету.

Охотник был низкоросл и не имел особой силы. Рыжая шерсть покрывала его ноги и грудь под шкурой. Лицо заросло и казалось волчьим. Маленькие глаза бегали под огромными надбровными дугами, над которыми покатый лоб уходил назад. Подбородка не было, и косые челюсти резко выдавались.

Он ступал нетвердо, ногами, согнутыми в коленях. При каждом шорохе его оттопыренные. уши шевелились.

Он ступал нетвердо ногами, согнутыми в коленях.

Он нес на плече грубо оббитый тяжелый камень, насаженный на сук.

Голод и страх толпились в его тесном мозгу: страх быть одному, без огня и без других яз пещеры и страх вернуться пустым. Он не владел тайной разящего удара. И часто плечи его гнулись под тяжестью грозного презрения товарищей.

Но в нем жило еще звериное упорство. И в этой голове с покатым лбом оно претворялось уже, помноженное на страх смерти и хитрость, в темное чувство долга и некое чувство соревнования.

Сегодня он не убил никого, хотя видел зверей. Не убил потому, что был слабосилен и неловок. Дневных он не боялся, но запахи, тяжкие шаги и рыкание ночных заставляли его трепетать, ибо тьма обступала тогда и тянула руки к сердцу и горлу. Он зашел далеко. В этой местности с нанизанными друг на друга моренными холмами было легко заблудиться, несмотря на его собачье чутье.

Он никогда не видел ледника. Только самый старый в пещере видел его и лавовые потоки. Но у него недоставало слов об этом рассказать. Можно было понять лишь, что чудовище, страшнее пещерного льва и длиннее тысячи мамонтов, пожирает землю на севере. А об огне полагали, что он сошел некогда с неба.

И охотник думал о мудрости этого мнения, следя в бледнеющем августовском небе первые падающие огни, метеоры.

Он не умел управлять мыслями. Они прыгали сами по себе, немного более яркие, чем сновидения. Мысль о происхождении огня привела воспоминание о пещере, где говорили об этом. Иногда, после неудачной охоты, он выдалбливал кремнем на стенах изображения зверей. Он делал так по старому обезьяньему инстинкту подражать виденному, для того, чтобы обмануть длинную зимнюю ночь, для того, чтобы задобрить сильных охотников, изображая их подвиги, а также потому, что, изображая сильных, он воображал себя на их месте. И он размалевывал свои изображения желтой и красной кровью земли – охрой и марганцем.

Теперь он добрался до того места, где думал провести ночь. Это скалистая россыпь, с ходами, устланными сухим мхом. Он хорошо знал их. Местность тут была низка, гола и бесплодна, вся в стертом песке и галечнике, провал, стесненный неприступными скалами. Звери не ходили сюда. Он знал путь один; звери и сотоварищи не знали его. И это была его гордость.

Внизу стояли лужицы воды. Но ее нельзя пить: это горькая вода, сочащаяся из земли, липкая, с противным запахом и радужными оттенками, как бурая кровь.

Он умел выбирать камни. И пока не померкло небо, он стал оббивать друг о друга два куска кремня. Вся сила его мысли ушла в придание формы камню. И его искусство в этом превосходило искусство других. Он верил, что зверь, изображенный пронзенным на стене пещеры, легче даст себя убить, а орудие, искусно отточенное, сделает слабые руки равными по силе рукам самых сильных.

Он бил кремень кремнями. Искры летели от камня, подобно пыли метеоров, несущихся по небу. Это был холодный огонь, не вредящий и не помогающий, видимый ясно только ночью. И давно привыкнув к нему, он его больше не замечал.

Внезапно что-то зашипело под его ногами. И он отпрянул. Но не было ничего – только красный червяк прополз по мху, влажному от горькой воды. И он присел на корточки и продолжал свою работу, потому что стук рождающегося оружия согревал его и делал бесстрашным.

И зашипело вторично. Быстрее чем он мог отдать себе отчет в происшедшем, влажный мох запылал под ним и обжег икры и ступни. Он выскочил в ужасе перед непостижимостью чуда.

Но сладкое тепло уже коснулось его, и свет, озаривший ребро камня, сделал невыносимым мрак снаружи. И вековая привычка к огню побудила его вползти и увеличить огонь, осторожно сгребши мох.

Его голова, переполненная страхом и благодарностью, лихорадочно работала. Стремление к силе, вскормленное животной трусостью, голодом, боязнью возвращаться без своей доли добычи, трепетом перед сильными, – стремление создать себе силу, подсказанное уловками примитивной хитрости стадных обезьян, только что заполнявшее все его скудные мозговые извилины, когда он делал оружие, преобразило для него происшедшее. Огонь, явившийся осветить ему ночь, уже поставил его тем самым выше других. И гордость отмеченного неслыханным гнала мысли в его голове.

Обезьяний инстинкт – повторить виденное – пробудил неясную идею. Он отполз вглубь, за костер, и, севши на корточки, снова взял кремень. Но он смотрел не на него, а на костер и на дождь искр, подобных метеорной пыли. Липкая горькая вода смачивала ступни. Он бил долго, с упорством зверя, мыши, грызущей стену.

И вот – шипение. Оно повторялось и раз, и два, и десять раз. Иногда он видел убегающего красного червяка. Тогда он сгреб мох кучкой, под самый кремень, и, дуя, помог червяку, как научили его века и поколения предков.

И кучка запылала. Мох, пропитанный нефтью, горел, светом дня пронзая ночь.

Непреодолимая волна чего-то, что он не умел определить, запершившая в горле и в носу, парализовала его движения. Затем он издал крик.

И человек встал, чтобы понести в пещеру мох и свои кремни, то, что станет выше силы сильных – покоренный огонь, ордер на власть над миром.

Ледник, расчистивший дорогу человеку, научивший его жить вместе, думать и работать, открывал перед ним будущее, границ которому больше не могла положить природа. Созданный становился создателем. Это была последняя смена владычества в истории жизни на Земле.