Текст книги "Степан Халтурин"

Автор книги: Вадим Прокофьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Я очень рад, что вы приехали и предложили нам более живую деятельность. Тайные занятия с рабочими, разговоры о свободе, равенстве и братстве украдкой, с опасениями как-то мало удовлетворяют душу.

Якимова с опаской посмотрела на Халтурина, его-то душу эти «разговоры» вполне удовлетворяли, хотя это и не означало, что Степан Николаевич не задумывался над планами практической борьбы рабочих за свободу и братство. Халтурин по-прежнему молчал, никак не реагируя на слова Ширяева.

Между тем Морозов делился планами освобождения Брешко-Брешковской:

– Я не люблю сложных и дорогостоящих планов. Смелые и простые способы всегда осуществимее. Мы выйдем пешком на дорогу, как простые гуляющие, и сядем где-нибудь у мостика через ручей. Перед тем как жандармы подъедут, можно будет вынуть из мостка два или три бревна и крикнуть их ямщику, чтоб ехал осторожно, так как мост прогнил и продавился. А когда ямщик призадержит лошадей, тогда я и Степан Николаевич воткнем по колу в спицы их задних колес. Колеса не будут вертеться, и им нельзя будет умчаться. Вы, Ширяев, возьмете на прицел ямщика, мы – жандармов. Потребуем, чтобы они вышли из телеги. Затем мы их свяжем и, оставив на дороге, ускачем на их же собственных лошадях в Нижний. Здесь для Брешковской уже подготовили хорошо законспирированную квартиру, где она сможет прожить месяц. Нам нужно загримироваться, и нас никто не будет в состоянии узнать, тем более, что теперь начинается нижегородская ярмарка и весь Нижний будет полон приезжающими.

– Вот будет кавардак, – засмеялась Якимова, – когда жандармы начнут обыскивать и задерживать тысячи приехавших купцов.

Халтурин улыбнулся, ему нравился Морозов, но план его он считал легкомысленным и неосуществимым.

Степан теперь уже сомневался, вправе ли он подвергаться риску, впутываться в дела бунтарей и бросать начатую работу среди сормовских пролетариев. Как ни гримируйся, а из Нижнего нужно будет немедленно уезжать.

– Скажите, Брешковскую уже привезли в Нижний?

Морозов на минуту смутился, вопрос Халтурина как бы спустил его на грешную землю из заоблачных высот террористической романтики.

– Нет, ее еще нет здесь. Наверное, в Москве задержали.

Халтурин, распрощавшись, ушел. Он не мог теперь отказаться от участия в освобождении Брешковской, чтобы не подвести Якимову, Морозова, Ширяева. Значит, нужно в оставшиеся дни договориться с наиболее активными рабочими завода Бенардаки о связях, предупредить на случай внезапного отъезда.

После ухода Халтурина в комнате несколько минут царило молчание. Его нарушил Морозов.

– Анна Васильевна, а что из себя представляет Халтурин? Я о нем слыхал, если это тот Халтурин.

– Я его тоже знаю недавно, зато Сергей Кравчинский в восторге от него. Во всяком случае, Степан Николаевич человек незаурядный, очень начитан, не всякий студент с ним сравниться может. Смел, решителен и в то же время мечтатель.

– Мечтатель?

– Да, да, по словам Кравчинского, это скорее артист с нервным темпераментом. Степняк, вы же знаете, сам артист, но когда он говорил о Халтурине, то преображался весь. Постойте, я помню его слова: «Он напоминает собой музыкальный инструмент с вечно натянутыми струнами, которые малейший толчок заставлял дрожать. Жгучесть его энергии, энтузиазма и оптимистической веры заразительна». Дальше не помню, что-то в этом роде.

Якимова раскраснелась, видимо она целиком разделяла мнение Кравчинского, и слова его, сказанные о Халтурине, глубоко запали в голову, подтвердились личными наблюдениями.

Через два дня Халтурин проснулся от шума, который подняли его соседи по квартире. Целую ночь Степан работал в смене, вечером должен был встретиться с активистами кружка на паровозостроительном заводе, а перед этим хотелось выспаться. За стеной горячо спорили два кузнеца. Они, так же как и Халтурин, работали у «наследников», посещали занятия в кружке Якимовой, и Халтурин, присмотревшись к ним, решил привлечь их в союз.

Быстро одевшись, Степан вошел в комнату кузнецов. Один из них, Биткин, держал в огромных ручищах листок местной газеты. Заметив Степана, он протянул ему газету.

– Смотри.

Халтурин прочел строки, указанные Биткиным:

«Начальник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии убит кинжалом на одной из людных петербургских улиц. Убивший скрылся на подъехавшем рысаке».

Далее следовал отчет репортера: «На углу Михайловской площади и Итальянской улицы начальник Третьего отделения шел в часовню молиться со своим другом полковником Макаровым. Неизвестный, высокий брюнет, подойдя к нему, поразил его кинжалом в грудь. Когда полковник бросился схватить его, другой, тоже высокий, но более молодой брюнет, выстрелил из револьвера, и когда тот отскочил, оба сели в шарабан, запряженный серым в яблоках рысаком, и быстро уехали от преследующих».

Халтурин выпросил у кузнецов газету и бросился к Морозову. Через час он был в гостинице. Морозов сиял, он готов был обнять Халтурина.

– Читали? – воскликнул Морозов.

Халтурин кивнул головой, показывая газету.

– Молодец! Умница! Я теперь еще более восторгаюсь им. – Морозов бегал по комнате.

– А разве вы знаете убийцу?

Морозов замер на месте, перестав улыбаться. Ширяев отложил карандаш и во все глаза смотрел на него. Преодолев внутреннюю борьбу, Морозов обратился к Халтурину:

– Степан Николаевич, что же нам друг от друга таиться. Вот мы впервой с вами встретились здесь два дня назад, а знакомы давно. Нас познакомил и ваш и мой близкий друг – Сергей Кравчинский. Так вот, это он ударил кинжалом Мезенцева, а прикрывал его Баранников, и, конечно, не обошлось без нашего Варвара, кто его догонит.

– Так это Степняк, – задумчиво проговорил Халтурин, – не ожидал я от него такой прыти. Значит, и он террористом заделался?

Морозов готов был броситься в бой, отстаивать взлелеянную им мысль о политической борьбе по методу Вильгельма Телля, но в это время в дверь постучался коридорный и, не дожидаясь ответа, просунул письмо.

– Вашей милости велено передать.

Морозов взял письмо. Халтурин не удержался:

– И какой, с позволения сказать, дурак письма коридорному вручает?

Морозов тоже был удивлен. Разорвав конверт, он быстро прочел послание.

– Тут один губернский деятель Фрейлих сочувствует нам. У него связь с Петербургом, ну, а сам ко мне зайти побоялся, как бы не скомпрометировать себя, вот и передал коридорному письмо. Все наши планы летят к черту. Слушайте: «Возвращайтесь назад, ее провезли в Сибирь еще раньше, чем вы приехали в Нижний. Она требовала остановки, заявила, что очень больна, но жандармы не обратили на ее заявление ни малейшего внимания и провезли далее, даже не останавливаясь в Нижнем».

– Да, – протянул Ширяев, – опять, значит, кружки, игра в прятки и слова, слова…

Халтурина передернуло, он холодно попрощался. Морозов был рассеян, куда девался его восторг, еще минуту назад круживший голову. Снова неудача, нужно уезжать…

Якимова отвернулась, ей было досаднее всех.

Степан решил, что задерживаться в Сормове дальше не стоит, если не филиал союза, то, во всяком случае, надежная опора в рабочих кружках создана, работа налажена. Оставаться – значит подвергать себя риску, полиция ищет его, и чем чаще, внезапнее будет он менять места, тем труднее ищейкам найти его след. Впереди Урал с его заводами, рудниками, вековыми традициями работного люда. Халтурин готовился в дальнюю дорогу.

Но Степану Николаевичу так и не пришлось побывать на Урале.

Из Петербурга стали приходить тревожные вести. Полиция добралась до членов центрального кружка рабочих. Этому способствовала в немалой степени связь рабочих с народниками. Последних выслеживали, арестовывали, за ними хватали всех, кого они посещали. Товарищи звали Халтурина в Петербург. До Урала ли теперь? В августе 1878 года Степан вновь был в столице.

* * *

Положение рабочих кружков образующегося союза осенью 1878 года было угрожающее. Каждый день на фабриках и заводах полиция арестовывала рабочих. Правительство хотело удалить из столицы наиболее активных. Был арестован и Моисеенко. Высланный на родину в Смоленскую губернию под надзор полиции, он скоро сбежал, вернулся в Петербург и, перейдя на нелегальное положение, продолжал работу среди кружковцев Нарвской заставы и на Обводном канале.

Землевольцы осенью 1878 года, наконец, наладили выпуск своего журнала «Земля и воля». Плеханов специально зашел к Халтурину, чтобы показать первый оттиск. Степан Николаевич внимательно прочел журнал и неожиданно заявил Оратору:

– Нет, не для нас этот журнал, наш журнал должен вестись совсем иначе.

– Позвольте, Степан Николаевич, какой это вы имеете в виду «ваш» журнал?

– Да вот думаем завести свою рабочую типографию и выпускать свою газету или журнал.

– А чем же наш журнал вас не устраивает?

– Доступных разумению всех статей в нем мало, а все больше ваши «интеллигентские вопросы». Вот, к примеру, «О долге образованных классов народу».

Всякие там споры о программе. А нам ваш «долг» не нужен, да и программа не подходит.

Плеханов не мог не согласиться с этой критикой и поспешил перевести разговор на иные темы;

– А что вы читаете, Степан Николаевич?

– Да так, по Лохвицкому изучаю конституции разных стран, интересуюсь Эйзенахской программой германских социал-демократов.

– Что это вы набросились на конституции?

Халтурин ответил уклончиво:

– Ведь это интересно.

Плеханов удовлетворился ответом, зная страсть Степана к политическим книгам, а Халтурин не стал объяснять Георгию Валентиновичу, что он сейчас напряженно обдумывает программу Союза русских рабочих. Пока она не выработана, Халтурин не хотел, чтобы интеллигенты знали что-либо о ней. Степана очень беспокоил вопрос о создании своего печатного органа, на страницах которого можно было бы обсуждать вопросы, близкие сердцу рабочего.

Создавая программу союза, Халтурин понимал, что ее необходимо широко обнародовать среди пролетариев. Значит, программа, газета, типография должны стать главной заботой организаторов союза. Вернувшись из Нижнего, Халтурин уже не застал в Петербурге Обнорского. Виктор Павлович, занятый также основанием типографии, не смог приобрести шрифта и станка в России и решил снова съездить за границу, где это добыть было гораздо легче.

Через своих друзей-землевольцев Обнорский достал паспорт на имя Дмитрия Федоровича Зейдера и укатил сначала в Лондон, затем в Париж. Для покупки станка из рабочей кассы Виктору Павловичу была выдана необходимая сумма денег. Станок нашелся у ткачистов, издателей «Набата». Купив станок, Обнорский оставил его в редакции «Revolte», договорившись о переправке в Петербург, а сам, на сей раз не задерживаясь за границей, поспешил через Варшаву в Россию. Обнорский не случайно заехал в Варшаву, он преследовал все ту же цель – расширить связи Петербургского союза рабочих с революционными организациями других городов и частей Российской империи.

Вернувшись в Петербург, Обнорский вместе с Халтуриным засели за выработку программы союза. Им деятельно помогали члены центрального кружка. Много было споров вокруг каждого пункта программы.

Халтурин и Обнорский, отрицая народническое учение о крестьянской революции, искали в западноевропейском рабочем движении образцы, применимые и для России. Остановились на Эйзенахской программе социал-демократической рабочей партии Германии, вошедшей в I Интернационал Маркса. В ней были кое-какие погрешности с точки зрения научного социализма, некоторые статьи отдавали лассальянством. Но Халтурин и Обнорский, испытавшие на себе влияние народнического социализма, не могли, конечно, переработать эту программу, превратив ее в документ подлинно научного социализма. С марксизмом ни тот, ни другой в достаточной мере не были знакомы, хотя читали и Маркса и Энгельса, а Обнорский был лично знаком с обоими.

Никогда до этого ни Обнорскому, ни Халтурину не приходилось писать теоретические работы или, тем более, политические программы. Не у кого было попросить и совета, так как не хотели посвящать интеллигентов во все тайны образования самостоятельной рабочей организации. Да и могли ли народники что-либо посоветовать? Узнай они, что рабочие собираются отчетливо сформулировать важность политических свобод и необходимость борьбы за их достижение, подняли бы вопль, обвинили бы в либерализме.

Поэтому Обнорский и Халтурин искали ответы на все спорные вопросы в готовых программах социал-демократических партий Запада, имея своим образцом Эйзенахскую программу. Образец образцом, но Эйзе-нахская программа была составлена применительно к условиям политической борьбы рабочего класса Германии. В России условия были иными, приходилось многое менять, продумывать заново. Так же как и германские социал-демократы, Халтурин и Обнорский решили создать две программы – минимум и максимум, что уже выгодно отличало их от туманной и все время видоизменявшейся программы народников.

В Эйзенахской программе-минимум было десять пунктов. Шесть из них целиком переписали в программу-минимум Северного союза, четыре изменили, исходя из конкретных условий России. Эйзенахская программа требовала отмены всех действующих законов о печати, союзах и коалициях. В России вообще не было законов о союзах и коалициях, законы же относительно печати настолько ее стесняли, что о «свободе печати» и говорить не приходилось.

Авторы программы-минимум Северного союза прямо потребовали свободы слова, печати, права собраний, сходок, причем поставили это свое требование на первый план.

Кое-какие пункты программы-максимум были написаны под прямым воздействием народнических теорий. Но ведь и рабочее движение тогда еще не освободилось от народнических форм.

Долго обдумывали вопрос, создавать ли отдельно устав и программу, как это имело место у землевольцев, но потом решили, что устав должен войти органической частью в программу. Наконец все было готово.

Ни Обнорский, ни Халтурин не собирались декларировать программу рабочим столицы. Прежде чем ее опубликовать, решили обсудить каждый пункт на сходках рабочих.

На углу 13-й линии и Среднего проспекта Васильевского острова имелась обширная квартира, принадлежавшая приказчику – гостинодворцу Скворцову, вмещала она одновременно 20–30 человек. В ней проживала сестра хорошего знакомого и приятеля Степана, телеграфиста. В этой квартире и решили устроить общие собрания рабочих. Пришлось собрать два таких собрания – первое состоялось 23-го, второе 30 декабря 1878 года.

Обнорский опять уехал в Москву, и вся организация собраний легла на плечи Халтурина. Степан приходил первым на сходки и стоял у дверей квартиры до тех пор, пока она не заполнялась приглашенными.

Он внимательно следил за тем, чтобы на собрания не проникли посторонние.

Особенно многолюдно было 23 декабря, когда собралось человек сорок. Когда перестали хлопать входные двери, а в комнате стало совсем тесно, Степан поднялся и обратился к собравшимся.

– Ну, кажется, пора и начинать. Много говорить нечего, в кружках все обсказали. Сегодня программу нашего союза надобно обсудить да решить, принимаем мы ее так или что поправлять будем.

– А ты прочти ее всю, а мы послушаем, потом и поговорим.

– Верно, только максимум читай, о минимуме споров нет.

Халтурин начал читать:

– «К русским рабочим!

Сознавая крайне вредную сторону политического и экономического гнета, обрушивающегося на наши головы со всей силой своего неумолимого каприза; сознавая всю невыносимую тяжесть нашего социального положения, лишающего нас всякой возможности и надежды на сколько-нибудь сносное существование, сознавая, наконец, более невозможным сносить этот порядок вещей, грозящий нам полнейшим материальным лишением и парализацией духовных сил, мы, рабочие Петербурга, пришли к мысли об организации общерусского союза рабочих, который, сплачивая разрозненные силы городского и сельского рабочего населения и выясняя ему его собственные интересы, цели и стремления, служил бы ему достаточным оплотом в борьбе с социальным бесправием и давал бы ему ту органическую внутреннюю связь, какая необходима для успешного ведения борьбы.

Организация Северного союза русских рабочих должна иметь строго определенный характер и преследовать именно те цели, какие поставлены в ее программе.

В члены этого союза избираются исключительно только рабочие и через лиц более или менее известных, числом не менее двух.

Всякий рабочий, желающий сделаться членом союза, обязан предварительно ознакомиться с нижеследующей программой и с сущностью социального учения.

Все члены союза должны сохранять между собой полную солидарность, и нарушивший ее подвергается немедленному исключению. Член же, навлекший на себя подозрение, изобличающее его в измене союзу, подвергается особому суду выборных.

Каждый член обязан вносить в общую кассу союза известную сумму, определяемую на общем собрании членов.

Делами союза заведует комитет выборных, состоящий из десяти членов, на попечении которых лежат также обязанности по кассе и библиотеке. Общие собрания членов происходят раз в месяц, где контролируется деятельность комитета и обсуждаются вопросы союза.

Собрание уполномочивает комитет только в действиях, являющихся непосредственно в интересах всего союза.

На обязанности комитета лежит также право сношения с представителями провинциальных кружков и фракций рабочих России, принявших программу Северного союза.

Провинциальные фракции союза удерживают за собой автономное значение в сфере деятельности, определяемой общей программой, и подчиняются только решениям общих представительных собраний.

Центральная касса предназначается исключительно на расходы, необходимые для выполнения планов союза и на поддержку рабочих во время стачек.

Библиотека имеет целью бесплатно удовлетворять потребности столичных рабочих, даже и не принадлежащих к союзу.

Расходы на ее содержание и на выписку книг идут из кассы союза и из сумм, жертвуемых рабочими.

Северный союз русских рабочих, тесно примыкая по своим задачам к социально-демократической партии Запада, ставит своей программой;

1. Ниспровержение существующего политического и экономического строя государства как строя, крайне несправедливого.

2. Учреждение свободной народной федерации общин, основанных на полной политической равноправности и с полным внутренним самоуправлением на началах русского обычного права.

3. Уничтожение поземельной собственности и замену ее общинным землевладением.

4. Правильную ассоциационную организацию труда, представляющую в руки рабочих-производителей продукты и орудия производства.

Так как политическая борьба обеспечивает за каждым человеком самостоятельность убеждений и действий и так как ею прежде всего обеспечивается решение социального вопроса, то непосредственными требованиями союза должны быть:

1. Свобода слова, печати, право собраний и сходок.

2. Уничтожение сыскной полиции и дел по политическим преступлениям.

3. Уничтожение сословных прав и преимуществ.

4. Обязательное и бесплатное обучение во всех школах и учебных заведениях.

5. Уменьшение количества постоянных войск или полная замена их народным вооружением.

6. Право сельской общины на решение дел, касающихся ее, как-то: размера податей, надела земли и внутреннего самоуправления.

7. Уничтожение паспортной системы и свобода передвижения.

8. Отмена косвенных налогов и установление прямого, сообразно доходу и наследству.

9. Ограничение числа рабочих часов и запрещение детского труда.

10. Учреждение производительных ассоциаций, ссудных касс и дарового кредита рабочим ассоциациям и крестьянским общинам.

Вот в главных чертах та программа, руководиться какой поставило себе задачей общее собрание петербургских рабочих.

Путем неутомимой и деятельной пропаганды в среде своих собратьев Северный союз надеется достичь тех результатов, которые выдвинут и у нас рабочее сословие и заставят его заговорить о себе, о своих планах; посему на обязанности каждого члена этого союза лежит священный долг вести посильную агитацию в угнетаемой и отзывчивой на требования справедливости рабочей массе. Услуга его не останется забытой потомством, и славное имя его, как апостола евангельской истины, занесется в летописи истории.

Рабочие, вас мы зовем теперь, к вашему голосу совести и сознанию обращаемся мы.

Великая социальная борьба уже началась, и нам нечего ждать: наши западные братья уже подняли знамя освобождения миллионов, и нам остается только примкнуть к ним. Рука об руку с ними пойдем мы вперед и в братском единении сольемся в одну грозную боевую силу…

На нас, рабочие, лежит великое дело – дело освобождения себя и своих братьев, на нас лежит обязанность обновления мира, утопающего в роскоши и истощающего наши силы, – и мы должны дать его.

Вспомните, кто первый откликнулся на великие слова Христа, кто первый был носителем его учения о любви и братстве, перевернувшего весь старый мир, – простые поселяне… Мы тоже зовемся к проповеди, мы тоже призываемся быть апостолами нового, но, в сущности, только непонятного и позабытого учения Христа. Нас будут гнать как гнали первых христиан, нас будут бить и издеваться над нами, но будем неустрашимы и не постыдимся их поруганий, так как одно это озлобление против нас покажет нам их бессилие в борьбе с нравственным величием идей, в борьбе с той силой, какую мы представим собой.

«Вы развращаете мир, – скажут нам, – вы разрушаете семью, вы попираете собственность и оскверняете религию».

«Нет, – будем отвечать им, – не мы развращаем мир, а вы, не мы причиной зла, а вы. Напротив, мы идем обновить мир, возродить семью, установить собственность, как она должна быть, и воскресить великое учение Христа о братстве и равенстве…»

Рабочие! Становитесь смело под наше знамя социального переворота, сомкнитесь в дружную, братскую семью и, опоясавшись духовным мечом истины, идите проповедовать свое учение по городам и селам!

Ваше будущее лежит в этой спасительной пропаганде, и ваш успех зависит от нравственной силы вашей; с ней мощны вы, с ней вы покорите мир. Знайте, что в вас заключается вся сила и значение страны, вы' плоть и кровь государства, и без вас не существовало бы других классов, сосущих теперь вашу кровь. Вы смутно сознаете это, но у вас нет организации, нет поддержки, столь необходимой для дружного отпора врагу. Но мы, рабочие-организаторы Северного союза, даем вам эту руководящую идею, даем вам нравственную поддержку в сплочении интересов и, наконец, даем вам ту организацию, в какой нуждаетесь вы.

Итак, за вами, рабочие, последнее слово, от вас зависит участь великого союза и успех социальной революции в России».

Халтурин кончил читать. Несколько минут царила тишина, и только слышалось учащенное дыхание собравшихся. Каждый из них понимал, что присутствует при рождении своей, рабочей организации, закладывает первый кирпич нового здания. Пусть не для себя, для детей своих, внуков, но это светлое здание социализма будет построено их рабочими руками. Прения были немногословными, рабочие ограничивались репликами и небольшими поправками.

– Надобно в программе указать, что принята она общим собранием рабочих, число и месяц поставить, а то, скажут, интеллигенты подделали.

– Правильно!

– А Христа-то к чему вспомнили? Он не только о братстве и любви учил, а и левую щеку велел подставлять, когда по правой лупцуют.

– Христа оставить нужно, не все такие, как вы, нехристи, ни в бога, ни в чох не верующие. Который верующий, но рабочий, скорее за нами пойдет, если в нашей программе о Христе говорится да его учение поминается.

– Ну, и Христос с ним!

– Тут о сельской общине да ассоциациях разных сказано. Не поймет этого настоящий рабочий.

– Нельзя, брат, и крестьян забывать, ведь мы все никак из деревень и в деревне еще какая сила народу осталась. О них думать тоже надобно, на то мы и союз такой создаем.

– Нужно бы назвать союз не Северный, а Российский.

Халтурин с удивлением и благодарностью посмотрел на говорившего. Ведь это и его мечта – сделать союз всероссийским. Да, но пока это всего лишь мечта.

– Пока, братцы, он будет только Северным, как в Одессе Южный был, но от нас зависит теперь и во всех городах России отрасли завести. Вон в Москву Козлов поехал, начал и там налаживать, – Халтурин радовался, что мнения рабочих единодушны.

Жаль нет Виктора, в Москву уехал, типографию никакие наладит. Это его он Козловым назвал, по фамилии, вписанной в паспорт, который Обнорский себе добыл.

30 декабря также быстро утвердили программу союза.

Ее интернационализм, провозглашение необходимости слить борьбу за социализм с политической борьбой за свободы были близки рабочим, понятны, не то что туманные и расплывчатые требования народников, их проповедь крестьянского социализма. Программа встретила горячий отклик в среде пролетариев, народники приняли ее прохладно.

Редактор нелегального журнала «Земля и воля» Дмитрий Александрович Клеменц встретил Халтурина настороженно, когда Степан Николаевич вынужден был обратиться к землевольцам с просьбой отпечатать программу Северного союза.

Программа? Рабочие, те самые, которых учить да учить надо, вдруг образовали союз да еще и программу его разработали самостоятельно. Дмитрий Александрович, вчитываясь в программу союза, вынужден был признать, что написана она сильно, толково, с хорошим пониманием расстановки классовых сил в России. Но задачи… задачи политической, самостоятельной борьбы рабочих, – это не укладывалось в голове бывшего чайковца.

Редакторы журнала решили программу напечатать.

Очередной номер «Земли и воли» 12 января 1879 года поместил программу под заголовком: «К русским рабочим», «Программа Северного союза русских рабочих». В конце стояло: «Петербургская вольная типография. 12 января 1879 года. Печатано по просьбе рабочих».

Итак, Северный союз русских рабочих теперь существовал как сплоченная организация, имеющая свой устав, свою программу. О своем образовании союз заявил на всю Россию.

* * *

Только что повышенный в должности бывший заведующий агентурной частью, а ныне начальник всей сыскной полиции Третьего отделения Григорий Кирилов, плотный человек лет сорока, с проседью на висках и упрямым подбородком, вытянувшись, с презрением уставился в лысую макушку нового шефа Третьего отделения Дрентельна. «Куда ему: немецкий пивовар, хотя и Александр Романович. В делах ни бе, ни ме, не то что покойник, благодетель Николай Владимирович, тот с лету схватывал, и уж если я представлял человека к должности, то подписывал незамедлительно, не читая».

– Скажите, Григорий Григорьевич, а этот, как его… Клеточников, лицо надежное, кто рекомендовал его к нам?

– Так точно, ваше превосходительство, надежность Клеточникова проверена, попал он в Третье отделение по рекомендации Кутузовой.

– Кутузовой? Это что еще за министр в юбке?

Кирилова передернуло: «Дурак, форменный идиот, ему только министерская рекомендация нужна, не понимает, колбасник, что тайных агентов министры не вербуют». Но вслух Григорий Григорьевич ответил почтительно:

– Ваше превосходительство еще не знает всей сети наших осведомителей. Анна Петровна содержит меблированные комнаты, дает очень ценные сведения, по ее рекомендации были приняты и блестяще себя оправдали такие агенты, как убитый Шарашкин и действующий сейчас в Москве Рейнштейн.

– Гм… но вы же в рапорте пишете, что этот Клеточников хоть и с университетским образованием, но… как там… не произвел на вас «впечатления человека, способного к агентурной деятельности»?

– Поэтому я и прошу ваше превосходительство перевести его по письменной части, человек он болезненный, вялый, апатичный, несловоохотливый, такие не только не выдают тайн, а напротив, вполне пригодны для их сохранения.

– Так, так, а вы проверяли его?

– Так точно, ночами он всегда дома, живет в нужде, компании ни с кем не водит, обедает в кухмистерской, на службе усерден, молчалив, никакой пытливостью к секретам не страдает.

– Ну, если вы так настаиваете, то, что же, я согласен. Скажите, а этот, как его… Рейнштейн – еврей, немец?

– Из остзейцев, ваше превосходительство. Весьма ценный агент, связан с небезызвестным вам Северным союзом рабочих, жена его, Татьяна Алексеевна, по его же словам, любовница Ивана Ивановича Козлова. Надо полагать, что Козлов – это Виктор Обнорский.

– Как Обнорский, это тот, которого еще с семьдесят второго года разыскивают?

– Так точно, тот самый.

– Но позвольте, почему же он до сих пор не арестован?

«Вот идиот, вот свинья, хоть бы догадался предложить кресло. Не понимает он ничего в сыскном деле, эх, Николай Владимирович, Николай Владимирович, ты бы не стал задавать мне глупых вопросов».

– Да вы присаживайтесь, Григорий Григорьевич, курите.

– Благодарствую, Александр Романович.

– Так объясните все же, почему Козлов все еще на свободе?

– Видите ли, Александр Романович, по донесениям Рейнштейна из Москвы, Козлов этот связан с типографией «Земли и воли», а также с руководителями Северного союза. Козлов теперь от нас не уйдет, мы его в Москве плотно обложили, там не только Рейнштейн, но и наш агент Соколов. А вот если через него мы типографию нигилистов накроем да захватим головку рабочей организации, то можно будет считать, что со смутьянами покончено, остальных мы, как мышей, переловим.

– Хм… Прошу вас, Григорий Григорьевич, держать меня в курсе всех донесений по делу Козлова. Если удастся осуществить все, о чем вы говорили, считайте, что Анна у вас на шее.

– Рад стараться, ваше превосходительство.

«Себе ты небось Александра Невского или Белого Орла, на худой конец, испросишь».

– Разрешите идти?

– Да, да. Жду вас с докладом как всегда, в 4 часа дня.

* * *

Как ни был осторожен Обнорский, но Рейнштейн его провел. Вернее, сам Рейнштейн был мешковат, туго соображал, отличался абсолютным отсутствием фантазии, хотя обладал достаточной энергией. Зато у его жены, Татьяны Алексеевны, фантазии было хоть отбавляй. Это она втянула своего мужа в агентурную службу Третьего отделения, и если Кирилов говорил начальству о Рейнштейне, то подразумевал его жену. Обнорский был своим человеком в этой семье, сблизившись с Рейнштейном еще в начале 70-х годов, когда они вместе работали сначала на патронном заводе, а потом перешли к Нобелю. Татьяна с ним заигрывала, пытаясь соблазнить, стать доверенным человеком. Муж потворствовал ей. Но Виктор Павлович отшучивался и, как всегда, исчезал внезапно, надолго, потом так же неожиданно появлялся. Рейнштейну удалось войти в доверие к землевольцам, скоро у него завязались дружеские отношения с Оболешевым, Адрианом Михайловым. Когда Обнорский уехал в Москву налаживать связи с рабочими, за ним отправился и Рейнштейн с супругой. Обнорский был рад этой совместной поездке.