Текст книги "Тайна гибели Лермонтова. Все версии"

Автор книги: Вадим Хачиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Уже знакомый нам писарь управления военного коменданта Пятигорска К. И. Карпов, известный своими «фантазиями на лермонтовскую тему», утверждал, что был приглашен ресторатором Найтаки к приехавшему в Пятигорск Лермонтову, который доверительно заговорил с ним и откровенно признался, что хочет остаться на водах, чтобы не ехать к месту военных действий. Карпов, по его словам, охотно выполнил пожелание поэта, написав соответствующую бумагу.

П. А. Висковатов, признавая, что «почтенный старожил Железноводска смешивал истину с баснями и слухами, коих немало ходит по тем местам», тем не менее описал будто бы имевший место в действительности случай, когда ресторатор Найтаки привел к Лермонтову писаря Карпова, чтобы тот помог ему остаться на водах: «Лермонтов не раз обращался к доктору Реброву, когда хотел остаться в Пятигорске, но на этот раз он к нему обратиться не решился, вследствие какой-то размолвки… Вот ему и пришлось обратиться за помощью г. Карпова».

Позже Висковатов получил справедливый упрек от своего соперника Мартьянова, который отметил, что подобные рассказы возводят клевету на великого поэта, приписывая ему участие в «постыдных сделках с писарями с целью остаться на лечебный сезон в Пятигорске». К сожалению, подобная оценка истории с Карповым не отбила охоты у последующих авторов использовать ее в своих писаниях – встречаться с ней приходится многократно как в беллетристике, так и литературоведческих работах.

О связи Лермонтова с доктором Ребровым говорил и Н. П. Раевский: «Бывало, подластишься к нему, он даст свидетельство о болезни. Отправит в госпиталь на два дня, а после и домой, за неимением в госпитале места. К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал…»

Но, как мы убедимся позднее, ни в один из своих приездов Лермонтов не только не обращался за помощью к этому доктору, но даже не имел в том необходимости. А решающее значение здесь может иметь следующее соображение: если бы Михаил Юрьевич – сам или с помощью Найтаки, Карпова, кого-то еще – обратился к Реброву, и тот помог ему по «рецепту» Раевского, то, наверное, выданное им свидетельство о болезни имело вес в глазах начальника штаба войск Кавказской линии А. Траскина, и он не потребовал бы отправления Лермонтова со Столыпиным в действующий отряд или георгиевский госпиталь. Ведь, как мы убедимся в дальнейшем, «сработала» даже бумажка, подписанная рядовым ординатором госпиталя Барклаем-де-Толли. А тут – главный врач!

Так что абсолютно прав Д. Алексеев, отметивший в примечаниях к своей статье «Новые обстоятельства пребывания Лермонтова в Пятигорске в 1841 г.»: «Неясно, кем, когда и где были выданы упомянутые медицинские свидетельства о болезни за №№ 305 и 306. Вероятно, все же не врачами военных госпиталей в Ставрополе или Георгиевске, а каким-то доктором, пользующим обычных штатских посетителей Минеральных Вод, потому что эти справки не произвели никакого впечатление на опытного полковника Траскина: он признал их „не уважительными“, и впоследствии Лермонтову со Столыпиным пришлось заново добывать новые свидетельства у врача пятигорского военного госпиталя Барклая-де-Толли».

На эту тему мы еще будем говорить, выясняя обстоятельства обустройства Лермонтова в Пятигорске. А пока еще раз подчеркнем существование двух версий появления его на Водах: традиционной, «висковатовской», которой придерживается подавляющее большинство пишущих о Лермонтове, не замечая всех нелепостей и нестыковок с реальностью, которые она содержит, и версии Юрия Беличенко, весьма убедительной, вполне согласованной с реалиями кавказской жизни той поры, но вызывающей некоторые, не имеющие пока ответов, вопросы, а главное, пугающей новизной и нетрадиционностью.

Склоняясь к мысли, что прав все же Беличенко, не будем утверждать это категорически. А о том, насколько верен наш выбор, пусть судит читатель, оценивая приведенные выше доказательства «за» и «против» каждой из версий.

Домик на окраине

Не имея возможности сказать абсолютно точно, когда Лермонтов со Столыпиным приехали в Пятигорск, согласимся с тем, что произошло это в начале двадцатых чисел, поскольку 24 мая пятигорский комендант отправил вышестоящему начальству полученные им от Лермонтова и Столыпина рапорты о необходимости лечения минеральными водами и приложенные к ним медицинские свидетельства. Находиться на курорте, не регистрируясь в комендатуре, дисциплинированные офицеры могли день-два, не больше.

Пятигорск. Усадьба В. И. Чилаева

Рисунок XIX века

Где они обитали по приезде в Пятигорск? В воспоминаниях Магденко читаем: «Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки». (Отметим попутно ошибку мемуариста – Найтаки был по национальности грек.) Обычно в Ресторации, а именно о ней говорит уланский ремонтер, те, кто собирался жить и лечиться в Пятигорске, не задерживались более двух-трех дней, стараясь побыстрее подыскать себе постоянную квартиру. Так же, надо полагать, поступили и Лермонтов со Столыпиным. Сохранился рассказ В. И. Чилаева биографу Лермонтова П. К. Мартьянову:

«…Чилаев предложил флигель в своем доме, добавив, что квартира в старом доме занята уже князем А. И. Васильчиковым. (Запомним это обстоятельство!)

– Поедем, посмотрим! – сказал Лермонтов.

– Пожалуй, – отвечал Столыпин…

Часа в два-три дня они приехали к Чилаеву. Осмотрев снаружи стоявший на дворе домик и обойдя комнаты, Лермонтов остановился на балконе, выходившем в садик, граничивший с домом Верзилиных (имеется в виду расположенный рядом с усадьбой Чилаева второй дом, принадлежавший Верзилиным), и погрузился в раздумье. Между тем Столыпин обошел еще раз комнаты, сделал несколько замечаний насчет поправок и, осведомившись о цене квартиры, вышел также на балкон и спросил Михаила Юрьевича:

– Ну что, Лермонтов, хорошо?

– Ничего, – отвечал поэт небрежно, как будто недовольный нарушением его заветных дум, – здесь будет удобно… дай задаток!

Столыпин вынул бумажник и заплатил все деньги за квартиру. Вечером в тот же день они переехали».

В домовой книге В. И. Чилаева за 1841 год появилась запись: «…с капитана Алексея Аркадьевича Столыпина и поручика Михаила Юрьевича Лермонтова из С.-Петербурга получено за весь средний дом 100 руб. сер.».

Принято считать, что Лермонтов прожил в этом домике весь срок своего пребывания в Пятигорске, то есть около полутора месяцев. Ведь, по словам Чилаева, разговор о найме квартиры состоялся в комендатуре сразу же после представления прибывших офицеров коменданту Ильяшенкову, то есть 23 или 24 мая. Следовательно, и поселение у Чилаева следует датировать тем же днем.

Но мы не зря обратили внимание на фразу Чилаева о том, «что квартира в старом доме занята уже князем А. И. Васильчиковым». Нужно сказать, что до поры до времени этот момент никого не волновал – ведь не только широкой публике, но и большинству специалистов не было известно, когда Васильчиков поселился в доме Чилаева. И лишь совсем недавно появилось в печати сообщение Д. А. Алексеева «Комментарий к подорожным Глебова, Мартынова, Васильчикова 1841 г.». Из него выясняется, что подорожная из Тифлиса до Санкт-Петербурга была выдана Васильчикову 2 апреля 1841 года и отмечена к выезду 15 мая. Но на обороте подорожной записано: «Сия подорожная во Владикавказском Ордонанс Гаузе явлена Июня 2 дня 1841 года».

Заметив, что «…по крайней мере две недели (!), с 17 мая и по 2 июня, Васильчиков провел во Владикавказе», Алексеев далее делает очень важный для нас вывод: «Васильчиков появился в Пятигорске не ранее 4… а поселился бы в доме плац-майора В. И. Чилаева в этот же день или позже». Это обстоятельство заставляет пересмотреть предположение о сроках квартирования Лермонтова и Столыпина в доме Чилаева.

Если полагаться на составленный, как считается, самим Чилаевым «Имянный список квартировавшим у меня лицам, с показанием полученных денег за помещения», с 1836 по 1841 г., где Лермонтов и Столыпин записаны послеВасильчикова, то следует полагать, что они поселился у плац-майора не ранее 5 июня. Но, с другой стороны, пометка в начале этого списка: «Из памятной тетради Маиора Василия Ивановича Чилаева» свидетельствует о том, что выписка, вероятно, сделана летом 1870 г. Чилаевым по просьбе П. К. Мартьянова или самим Мартьяновым (сравнение почерков не проводилось), и необязательно в порядке очередности прибытия жильцов в курортный сезон 1841 г. Мартьянов утверждал, что Лермонтов и Столыпин приехали в Пятигорск 23 мая и уже на следующий день наняли у Чилаева весь средний дом, то есть, получается, преждеВасильчикова (!), которому достались три комнаты в «Старом» доме. Конечно, майор, составляя список квартирантов, мог отдать предпочтение князю Васильчикову (нечасто живали у него князья и сыновья председателя Кабинета министров), а не Лермонтову, к которому относился в то время весьма предубежденно.

По этому поводу можно сказать следующее. Факт поселения у Чилаева Лермонтова и Столыпина послеВасильчикова подтверждается не только порядком записей в памятной тетради хозяина, но и его же словами, сказанными приезжим офицерам о том, что «Старый» дом уже занят князем. К тому же, если Лермонтов и Столыпин пришли смотреть квартиру 23 мая, то почему они выбрали «Средний» дом – по существу, турлучную мазанку? Ведь «Старый» дом, более солидный и удобный для жилья, был тогда еще свободен.

Что же касается соображения насчет того, что Чилаев, переписывая для Мартьянова свои старые записи, отдал приоритет князю перед Лермонтовым, то ведь это же было сделано в 1870 году, когда слава Лермонтова обрела уже всероссийский масштаб, и никакой князь не мог соперничать в этом отношении со знаменитым поэтом! К тому же со временем Чилаев уже коренным образом изменил свое отношение к Лермонтову, а своего титулованного постояльца явно недолюбливал – и то и другое явственно прослеживается в его рассказах Мартьянову.

Ну а где же могли жить Лермонтов и Столыпин до поселения у Чилаева? Обратимся еще раз к сообщению Алексеева: «Э. А. Шан-Гирей утверждала, что Лермонтов по приезде в Пятигорск сначала жил некоторое время у Хастатовых, но это обстоятельство не находит пока документального подтверждения, хотя и не может быть отвергнуто». Давайте посмотрим, что пишет Эмилия Александровна: «Не знаю, когда жил Лермонтов у Найтаки. Михаил Юрьевич и Столыпин по приезде их в Пятигорск жили несколько дней в доме родственника Лермонтова Хастатова. Там же жила семья бывших крепостных Хастатова, Чаловых, из которых один вместе с мещанином Чухниным привезли тело Лермонтова с места дуэли. Александра Чалова была прачкой Михаила Юрьевича; она женщина и теперь еще бодрая и хорошо помнит его. Рассказывает, как Михаил Юрьевич рисовал карикатуру с нее, погоняющей волов, и старухи, ее матери, прикладывающейся к стаканчику родительской. Михаил Юрьевич, показывая им эти листки, спрашивал: „Узнают ли они себя?“ Но скоро Лермонтов и Столыпин переехали в дом Чилаева, где жили другие их товарищи…»

Думается, что подобное утверждение, содержащее колоритные детали, которые мемуаристке совершенно незачем было придумывать, само по себе может служить документом. К тому же его можно подкрепить следующим соображением, учитывающим сложности, которые возникли у наших друзей с разрешением лечиться в Пятигорске.

Известно, что 8 июня начальник штаба войск Кавказской линии полковник Траскин, узнав из рапортов Лермонтова и Столыпина пятигорскому коменданту об их незаконном появлении на Водах и посчитав приложенные к рапортам медицинские свидетельства за №№ 305 и 306 неубедительными, направил Ильяшенкову предписание – немедленно отправить обоих по назначению в отряд или в Георгиевский военный госпиталь. Получив это предписание 12 июня, комендант вручил его друзьям и даже распорядился сделать в их подорожных отметку о выезде из Пятигорска.

Но тремя днями ранее, 9 июня, Лермонтов приобрел еще 10 билетов на ванны. Поэтому, получив предписание о выезде, они со Столыпиным обратились к ординатору пятигорского госпиталя Барклаю-де-Толли, который 15 июня выдал им свидетельства о необходимости продолжать лечение минеральными водами в течение всего лета. 18 июня Ильяшенков получил об этом их рапорты и довел до сведения Траскина, что в ответ на предписание о высылке Лермонтов и Столыпин сослались на его дозволение остаться и предъявили медицинские свидетельства. Траскин вынужден смириться с этим.

Вернемся теперь к «квартирному вопросу». Скорее всего, оказавшись по приезде в довольно неопределенном положении (неясно, разрешат им лечиться в Пятигорске, отошлют в отряд или отправят в георгиевский госпиталь), Лермонтов со Столыпиным не рискнули связывать себя наймом квартиры, предпочтя какое-то время пожить у своих родственников Хастатовых, имевших в Пятигорске усадьбу с двумя домами. Известно, что в 1839 году управляющим домами Хастатовых был крестьянин Лепилин – возможно, что он оставался в этой должности и в 1841 году. Надо полагать также, что ему было известно о родстве приезжих с его хозяевами, и он предоставил им комнаты в большом доме «о шести жилых покоях», явно свободные в начале сезона.

Вполне вероятно, что провели они здесь довольно длительное время, ожидая, пока не появится надежное основание остаться в Пятигорске. Ведь в случае вынужденного внезапного отъезда, что вполне могло случиться, гораздо удобнее было покинуть «своих», чем чужих людей, с которыми пришлось бы вести очень неприятные разговоры о возвращении денег (пятигорские домовладельцы всегда брали квартирную плату вперед за весь срок проживания!).

Не стоит забывать и о том, что жить у Хастатовых было очень удобно для лечения – усадьба их, расположенная в верховьях Горячеводской долины, находилась в непосредственной близости к основному питьевому источнику, а также к Сабанеевским и Варвациевским ваннам, которые только и принимал Лермонтов, согласно записям о приобретении билетов на процедуры. Когда вопрос о возможности остаться в Пятигорске все же решился положительно, они сняли уже постоянную квартиру. Стало быть, если самым ранним возможным сроком переселения к Чилаеву может быть пятое или шестое июня, то наиболее поздняя из возможных дат поселения там приходится на середину июня – уже после получения надежных медицинских свидетельств от Барклая-де-Толли.

Конечно, это только предположение, но попробуем найти хотя бы косвенные подтверждения ему. Обратим внимание на фразу из воспоминаний Эмилии Шан-Гирей: «В течение последнего месяца он (Лермонтов) бывал у нас ежедневно…» Согласитесь, что бывать ежедневно в доме Верзилиных гораздо удобнее, если живешь рядом, в том же квартале, а не шагаешь по жаре через весь городок, с горы на гору. Отняв от даты гибели Лермонтова месяц, получаем как раз 15 июня – дату выдачи свидетельства доктором Барклаем-де-Толли.

Еще одно соображение: Чилаев взял с Лермонтова и Столыпина «за весь средний дом» сто рублей. Странно. Ведь обычно нанять на весь сезон отдельный дом с кухней и конюшней (а то и другое в чилаевской усадьбе имелось и было предоставлено друзьям) стоило 400–600 рублей. Пусть домик был неказист, находился далеко от источников. Но имел четыре комнаты, располагался в живописном и «экологически чистом» уголке Пятигорска, что тоже ценилось. Так что 100 рублей – явно маловато.

Благодаря разысканиям сотрудников музея Лермонтова, удалось установить «таксу», применяемую Чилаевым в расчетах с жильцами. Было выяснено, что в 1844 году приехавший в Пятигорск полковник Безобразов снял на неделю домик, в котором он бывал у Лермонтова в 1841 году. И Чилаев в своей памятной тетради указал сумму в 12 рублей серебром, которые получил за его недельное проживание в «Среднем» доме. Разделив 100 рублей на 12, видим, что оплату с Лермонтова и Столыпина Чилаев взял за восемь недель. А они рассчитывали пробыть на Водах, по крайней мере, до середины августа – об этом мы можем судить по тому, что Лермонтов просил бабушку в своем письме от 28 июня выслать ему сюда сочинения Жуковского и Шекспира. Доставка почты в оба конца занимала не менее месяца. Плюс несколько дней на то, чтобы приобрести книги, – вот и получается, что Лермонтов собирался уехать никак не ранее середины августа.

Квартира на этот срок оставалась за ним и Столыпиным – ведь и перебравшись лечиться в Железноводске, они продолжали наезжать в чилаевскую усадьбу. Отнимите от середины августа восемь недель – выйдет та же середина июня. Так что очень даже вероятно, что Лермонтов прожил у Чилаева не более месяца. А если учесть, что 7 июля он уехал для продолжения лечения в Железноводске, то и того меньше.

Здесь читателю снова предлагается выбор – поверить домохозяину, что Лермонтов жил у него с 23 или 24 мая, при этом игнорируя документально подтвержденную дату более позднего поселения Васильчикова у Чилаева, а также логично обоснованные соображения о неопределенном положении поэта в Пятигорске, не позволявшем ему снять постоянную квартиру. Или же распрощаться с красивой версией о том, что домик под камышовой крышей был единственным приютом поэта в его последнее лето.

Впрочем, Лермонтов в любом случае прожил в этом доме достаточно долго. И большинство сведений об этой жизни были получены Мартьяновым от квартирного хозяина. Именно благодаря Чилаеву мы знаем, как выглядел домик, ставший последним приютом Лермонтова, – каково было расположение комнат, какие двери куда вели, где какая мебель стояла.

«Наружность домика самая непривлекательная, – пишет Мартьянов. – Одноэтажный, турлучный, низенький, он походит на те постройки, которые возводят отставные солдаты в слободках при уездных городах. Главный фасад его выходит на двор и имеет три окна, но все три различной меры и вида… Сбоку домика с правой стороны пристроены деревянные сени с небольшим о двух ступенях крылечком. Стены снаружи обмазаны глиной и выбелены известкой. Крыша тростниковая с одной трубой.

В сенях ничего, кроме деревянной скамейки, не имеется. Из сеней налево дверь в прихожую. Домик разделяется капитальными стенами вдоль и поперек и образует четыре комнаты, из которых две комнаты левой долевой (западной) половины домика обращены окнами на двор, а другие две правой (восточной) половины – в сад. Первая комната левой половины, в которую ведет дверь из сеней, разгорожена вдоль и поперек перегородками и образует, как широковещательно определил В. И. Чилаев: прихожую, приемную и буфет».

Благодаря стараниям реставраторов мы сегодня можем видеть домик таким же, как тогда, – четыре небольшие комнаты, обставленные простейшей мебелью, – исключение составляют привезенные из петербургской квартиры поэта письменный стол и кресло. И потому без удивления воспринимаем оценку жилища Михаила Юрьевича, данную Мартьяновым: «Общий вид квартиры далеко не представителен. Низкие, приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но просто бумагой, окрашенной домашними средствами: в приемной – мелом, в спальне – голубоватой, в кабинете – светло-серой и в зале – искрасна-розовой клеевой краской. Потолки положены прямо на балки и выбелены мелом, полы окрашены желтой, а двери и окна синеватой масляной краской. Мебель самой простой, чуть не солдатской, работы и почти вся, за исключением ясеневого ломберного стола и зеркала красного дерева, окрашена темной под цвет дерева масляной краской. Стулья с высокими в переплет спинками и мягкими подушками, обитыми дешевым ситцем.

В наше комфортабельное время, конечно, многим покажется странным, что такие интеллигентные, состоятельные люди, как Столыпин и Лермонтов, могли квартировать в подобном мизерном помещении. Но, если Пятигорск и теперь, спустя 50 с лишком лет, не представляет надлежащих удобств для жизни приезжающим на лето туристам и больным, то тем более тогда и это помещение считалось одним из лучших».

Из рассказов Чилаева мы достаточно ясно представляем себе и то, как жил обитатель домика – когда вставал, что ел, где проводил время, кто бывал у него в гостях: «Образ жизни Лермонтова в Пятигорске был самый обыкновенный и простой. Ничто не напоминало в нем поэта, а скорее помещика-офицера с солидною для кавказца обстановкой. Квартира у него со Столыпиным была общая, стол держали они дома и жили дружно. Заведовал хозяйством, людьми и лошадьми Столыпин. В домике, который они занимали, комнаты, выходящие окнами на двор, назывались столыпинской половиной, а выходящие в сад – лермонтовской. Михаил Юрьевич работал большей частью в кабинете…

Работал он при открытом окне, под которым стояло черешневое дерево, сплошь осыпанное в тот год черешнями, так что, работая, он машинально протягивал руку, срывал черешни и лакомился ими. Спал Лермонтов на кровати, стоявшей до 1870 г. в кабинете, и на ней был положен, когда привезли тело его с места поединка… Хозяйство его велось представительно! На конюшне он держал двух собственных верховых лошадей. (Красавца-скакуна серого Черкеса он купил тотчас по приезде в Пятигорск.) Штат прислуги его состоял из привезенных с собой из Петербурга четырех человек, из коих двое было крепостных: один камердинер, бывший дядька его, старик Павел Соколов, и конюх Иван Вертюков, и двое наемных – помощник камердинера гуриец Христофор Саникидзе и повар, имя которого не сохранилось. …Вставал он неодинаково, иногда рано, иногда спал часов до 9-ти и даже более. Но это случалось редко. В первом случае тотчас, как встанет, уходил пить воды или брать ванны и после пил чай, во втором же – прямо с постели садился за чай, а потом уходил из дому. Около двух часов возвращался домой обедать и почти всегда в обществе друзей-приятелей… Обедало постоянно четыре-пять, а иногда и более приглашенных или случайно приходивших знакомых, преимущественно офицеров. После обеда пили кофе, курили и балагурили на балкончике, а некоторые спускались в сад полежать на траве, в тени акаций и сирени. Около 6 часов подавался чай, и затем все уходили. Вечер, по обыкновенно, посвящался прогулкам, танцам, любезничанью с дамами или игре в карты».

Ну а как Лермонтов проводил время вне дома? На этот счет мы имеем гораздо больше свидетельств.