Текст книги "Такие разные дороги жизни"

Автор книги: В. Стоянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

В. Б. Стоянов
Такие разные дороги жизни

© Стоянов В.Б., 2021

О тех, кто тверже камня и крепче стали
(Почти документальная повесть)

Русским воинам павшим в боях в первую мировую войну посвящаю.

В крепости Осовец непривычно тихо. Не летят с вражеских позиций снаряды. Не отвечают ответным огнем артиллеристы и пулеметчики. Солдаты занимаются своими делами: кто пишет домой письмо, кто-то стирает гимнастерку, чистят винтовки, поправляют разрушенные постройки, засыпают землей воронки.

Подпоручик Котлинский сидел у стены, спрятался в тень, смотрел в синее безоблачное небо, следил за одиноким коршуном, что кружил над крепостью, удивлялся, что здесь еще летают птицы, не боятся выстрелов и грохота пушек, возможно привык за год к ним, или случайно залетел в период затишья. Солдаты скучковались по правую руку, слушали балагура вахмистра Ивана Сенькина, волей случая попавший из полиции на военную службу, который рассказывал, как он в своей губернии наблюдал диковинную игру, в которой взрослые мужики ногами гоняли пузырь, старались попасть им в створ ворот. Подпоручик лениво повернул голову, спросил:

– Ты как попал в губернию, ты же родом из уезда?

Подпоручик старался узнать биографию каждого бойца своей роты, старательно заносил в свою книжицу сведения о подчиненных.

– Я, ваше благородь, тоди в полиции служил, – живо отозвался вахмистр. – Вот нас с каждого уездного городка откомандировали на ту игру порядок охранять, – сильно поволжски окая, пояснил вахмистр. И продолжил рассказывать: – Представляете, толпа мужиков в одних трусах от одного конца поля до другого бегают за пузырем, пинают его. Дамы хихикают, того и гляди в драке за пузырь трусы с мужика стянут. Вот потеха бы случилась, – и сам громко расхохотался. Слушатели не отрываясь от своих дел, посмеялись вместе с ним.

– Не пойму, что за игра такая? – спросил подпоручик.

– Штоб для ясности – поясню, – степенно проговорил вахмистр: – Это ежели бы взять вас и меня. За вашей спиной ворота, шириной шагов десять, за моей тоже ворота. Меж нами пузырь.

– Должно быть мяч? – поправил его поручик.

– Ну да, мяч, – согласился вахмистр. – И вот, ваша задача ногой пинать мяч в мои ворота, а я не даю, отбираю мяч и гоню его в ваши ворота. Токо на поле не два человека, а по восемь или десять в каждой команде, я не считал скоко их. И вот эти двадцать бугаев гоняють тот мяч, стараются забить его в чужие ворота.

– И в чем проблема попасть в ворота шириной в десять шагов? – спросил солдатик, старательно разминал пустой бутылкой на камнях свое исподнее белье, давил вшей.

– Э-э, не скажи! В воротах стоит человек и не даёть залететь тому мячу в ворота.

Вахмистр достал кисет, обрывок газеты, начал старательно крутить самокрутку.

– Руками мяч можно кидать? – спросил подпоручик. Ему все равно, как играют в ту игру, но так хотелось отвлечься на постороннюю тему, не думать о войне, от которой устали все за полгода обороны крепости.

– Руками нельзя, токо ногой, – солидно пояснил вахмистр, польщенный вниманием подпоручика. – Или головой, если мяч летит в голову.

– И че там интересного, – отозвался ефрейтор Сидоркин, он старательно и любовно чистил винтовку, каждый раз проверял ствол на солнце. – Баловство, однако.

– Баловство не баловство, а сам губернатор свистел так, будто голубей на крыше гонял. Да и публика шумела. Даже я в азарт вошел, забыл зачем призван был, замечание получил от офицера. Во как! Занятная игра!

Подпоручик посмотрел на вахмистра, спросил:

– Чего же тебя из полиции выгнали?

Он знал, полицейских в армию не призывали. Тот живо ответил:

– Так знамо за што! За пьянку!

– Ты один что ли в полиции пил? – хихикнул тот же ефрейтор Сидоркин.

– Та не, пьют усе. Токо я один попался на глаза нашему уездному голове. Да еще за грудки его хватил. За дело хватил. Вот меня и поперли. Хорошо, хоть не посадили. Война выручила. Ну, ниче, вернусь с фронта с орденом або с Георгием, приду к нашему голове, скажу, гони бездельника околоточного в шею, бери меня, героя войны на службу, – потер он ладони.

Все засмеялись. Улыбнулся и подпоручик. Посмотрел на мощную фигуру вахмистра, который руками подковы ломал, подумал, такой если за грудки тряхнет, мало не покажется. Вслух сказал:

– Все вы здесь, братцы, герои, – глухо проговорил он и натянул козырек на глаза. – Знать бы только, когда эта война закончится, – проворчал он.

Привалился плотнее к стене, в надежде вздремнуть в затишье. Солдаты допытывались у вахмистра, за что он городского голову за грудки тряхнул? Сквозь дрему подпоручик слышал, как тот все в той же манере рассказывал:

– Объявился в нашем уезде убийца. Мы все его в лицо знали, споймать не могли. Прятался по скитам да дальним деревням. Ловили долго, все никак он не объявлялся. А тут захожу в кабак, а он там с дружками сидит. Я его за шкирку, говорю, все погулял соколик на воле и будя, пора в околотке нары погреть. Дружки, конечно, тут же стенкой встали, пришлось их лавочкой приголубить. А лавочка тяжелая, дубовая, ага! Доставил я того убийцу в околоток, начальник глаза вылупил, сам то он дальше околотка никуда не выходил. Посты я сам расставлял. Тут и городской голова прибежал, долго околоточному руку жал, потом ему медаль выдали, премию хорошу дали. А мне благодарность перед строем объявили. Когда в подпитии того голову встрел, за грудки взял, старательно спрашиваю: «Что за несправедливость така? Околоточный задницу от кресла не оторвал, а все почести ему?» Он грит: «Главное в этом деле правильно организовать службу. Если бы ни его умелое руководство, сидел бы ты в трактире и водку хлестал. А так носился по улицам, как бобик, вот и результат!»

Подпоручик слушая в пол-уха треп вахмистра подумал: «В словах головы есть доля истины. Не знаю, какой там в его уезде есть голова, но наш голова тут, то бишь, комендант крепости Осовец генерал Бржозовский, еще тот голова! Благодаря его умелому руководству, выдержке, крепость пол-года стоит и стоять будет».

Он достал свою заветную записную книжицу, покусал кончик карандаша, начал записывать. Солдаты и офицеры знали, их командир Котлинский Владимир Карпович ведет записи о каждом своем подчиненном, где родился, проживал до призыва в армию, чем занимался, как отличился на войне, когда и чем награжден, в каких вылазках и боях участвовал. Расспрашивал о составе семьи, есть ли жена и дети, сколько лет служит, и прочие мелкие подробности. Все старательно записывал бисерным почерком в маленький блокнотик, который носил в нагрудном кармане. Когда его спросили, зачем ему это надо? Он ответил, командир должен знать о своих подчиненных все. На эту миссию Котлинский смотрел шире: в круговерти войны многие сведения теряются, солдаты и офицеры гибнут от артиллерийских налетов, атак, и никто не вспоминает об их подвиге, забывают наградить, не потому что проявляют равнодушие, а потому, что армии уходят, передвигаются, вливаются в другие подразделения, где новые командиры не знают о них ничего, да и некогда узнавать, когда кругом смерть, стоны, раны и нескончаемый грохот. Вот тогда и пригодятся ему записи. Таким образом он записал биографию унтер-офицеров казаков Коляды и Терещенко, родом из станиц Каневской и Тимашевской, что на Кубани, у обоих семьи и дети, вахмистр Сенькин из уездного города Кинешма, расположен на Волге. У него пять братьев и все воюют на разных фронтах. Сенькин женат, у него двое детей, которых он часто вспоминает и рассказывал, какие они у него умные и красивые. Ефрейтор Сидоркин не женат, он родился в Малороссии, дома его ждет мать, отец умер незадолго до начала войны. И так обо всех служивых.

Несмотря на молодость подпоручика, солдаты уважали своего командира. Пулям не кланяется, ест из одного с ними котла. Сначала, когда новое пополнение офицеров появились в крепости, особенно самые молодые Котлинский и Стржеминский, безусые парни, которые еще и бриться не начинали, солдаты ветераны смотрели на них скептически. И так случилось, только они прибыли для прохождения службы в крепость, как в сентябре немецкие части оказались у ее стен. И чему удивляться, если до границы с Пруссией всего двадцать три километра, полдня неспешного хода. Сорок пехотных батальонов встали перед крепостью, не особенно утруждая себя атаками в первые дни, полагали, при виде такой мощи гарнизон сдастся без боя, как это случилось с другими, более укрепленными крепостями. Немецкое командование не знали, что крепость охраняет всего лишь Новгород-Северский полк, солдат которых не хватает на защиту всех фортов, хотя для противника это обстоятельство роли не играло. Каким бы оснащенным и укрепленным не был гарнизон, никто еще не устоял перед мощью немецкого оружия. Немцы в первые же дни сумели оттеснить первый рубеж обороны, что позволило подкатить к стенам крепости артиллерию на расстояние выстрела. Постреляв больше для острастки, нежели с целью серьезной артподготовки, немцы пошли на штурм. Хотя того обстрела хватило, чтобы разрушить надворные постройки, пробить стену крепостной церкви, погибло много солдат. Немцы не желали больших разрушений. Полагая, крепость им и так достанется, пусть в ней останется побольше целых зданий и фортов. И неожиданно встретили такое яростное сопротивление русских солдат и ответный огонь батарей, что вынуждены были остановиться. И еще больше немецкое командование опешило от наглости русских, когда на следующий день они провели две фланговые контратаки, заставили немцев отступить и отвести свою артиллерию в тыл. Комендант крепости генерал-лейтенант Шульман напутствовал защитников крепости перед контратакой: «Братцы, за нашей спиной Белосток. Если нас вышибут, для них откроется прямой путь на Гродно, Минск, а там и до Санкт-Петербурга рукой подать. Мы не должны допустить этого. С Богом, герои!» Вот здесь и проявили свое мужество молодые подпоручики, они шли в атаку в полный рост впереди своих солдат, вахмистр Сенькин вынужден был перед окопами немцев толкнуть подпоручика Котлинского, да так, что тот скатился в воронку.

– Звиняйте, ваше благородие, – прогудел над ухом вахмистр. – Нечаянно получилось, споткнулся я. Котлинский ничего не ответил, выполз на край воронки, посмотрел на передний край. Немцы беспорядочно отступали. С крепости дали сигнал отбоя атаки. И только в крепости подпоручик встретил выпачканного в грязи подпоручика Стржеминского, сначала не узнал, тот блеснул белыми зубами в улыбке, проговорил с радостным воплем, еще не отошедший от боя:

– Во всыпали им, а?! Будут знать, сволочи!

Весь перепачканный в болотистой жиже Котлинский обнял товарища.

– Хорошо что жив и не ранен, – похлопал он по спине сослуживца.

Так сразу же, через месяц после прибытия в крепость, подпоручики получили боевое крещение.

– Доложите, сколько убитых и раненных, – велел он прапорщику своей роты. Тот козырнул, через некоторое время появился, доложил: «Убитых по всей линии атаки сорок восемь человек, раненых сто семьдесят три человека. В нашей роте три человека убиты, двадцать ранены, только шестеро тяжело». Котлинский кивнул, попросил составить списки убитых и раненных.

С тех пор прошло полгода. Всего лишь полгода или целых полгода?! Когда идет бой, летят снаряды, время как-будто останавливается. В более мирные дни время пролетает быстрее. Только жить в постоянном напряжении все трудней и трудней. От того время движется медленно. Потому что все время подспудно ждешь, когда же это все закончится. Да еще бытовые условия донимают. Мало чистой воды, хотя река недалеко, мыться приходится редко, завелись вши. Прожарочные бани ранее в крепости имелись, их разрушили снарядами еще в первую атаку. Обмундирование быстро приходит в негодность. И каждодневные обстрелы.

Молодые подпоручики вспоминали, только недавно они представлялись по прибытию в крепость тогдашнему коменданту крепости генерал-лейтенанту Карлу-Августу-Шульману. Представившись, и выйдя в коридор, подпоручики переглянулись, недоуменно пожали плечами. Уж очень своеобразно выглядел генерал внешне, да еще при своей немецкой фамилии. Худой до изнеможения, но живой и подвижный, усы топорщились в разлет, как у сказочного персонажа, окладистая борода, быстрая речь, логично построенная и в тоже время захлебывающаяся от нетерпения, он несколько раз вскакивал из-за стола, поздравлял молодых офицеров с прибытием в полк, пожимал им руки, наговорил много приятных вещей, не имеющих отношения к делу, отпустил их, выразив надежду, что они впишут свои имена в страницу защитников крепости. Как в воду глядел, вписали в историю свои имена молодые офицеры. Первое недоверчивое впечатление о генерале оказалось обманчивым. Руководил обороной умело, он посылал в контратаку войска в тот момент, когда немцы меньше всего ожидали. Особенно ошеломительной для немцев случилась атака русских в три часа утра. Когда немцы спали. А часовые прозевали атаку русских. Комендант перед атакой выслушал передовых дозорных, которые скрытно вели разведку в тылу противника, лично вышел на передовую и на месте руководил боем. Никто из молодежи не знал, какой боевой путь прошел генерал-лейтенант, судя по наградам, он прошел славный путь: кавалер трех степеней ордена Святого Станислава, трех степеней ордена Святой Анны, две степени ордена Святого Владимира, на груди почему-то он носил только орден Святого Георгия четвертой степени. Видимо как намек, что он должен заслужить все остальные степени этого ордена. Скептическое отношение вкупе с недоверием к его немецкой фамилии исчезло сразу же, как только подпоручики поняли, насколько генерал грамотен в организации обороны крепости. Да и мало немецкой крови осталось в родословной генерала. Происходил он из дворян Великого княжества Финляндского.

По прибытии к месту службы в крепость Котлинский получил назначение командовать тринадцатой ротой Землянского полка, его товарищ Стржеминский назначен командиром второй саперной роты. Располагались роты в одном форте, поэтому сослуживцы виделись часто, иногда специально заходили в гости друг к другу, поделиться новостями, обсудить дальнейшие совместные боевые действия. После той первой вылазки русских у немцев спеси поубавилось. Срочно стали совещаться, как им далее поступить. Стыдно топтаться у стен не самой мощной крепости, когда куда более крупные цитадели не выдерживали десяти дней осады. И только умелые действия в первые дни войны начальника артиллерии генерал-майора Бржозовского, который приказал открыть ответный огонь из всех орудий гарнизона, и коменданта крепости генерал-лейтенанта Шульмана, который организовал две фланговые контратаки, оттеснили немцев, они в спешке откатили свою артиллерию в тыл. Молодые командиры рот участвовали в контратаке на немцев, показали себя не только смелыми воинами, но и умелыми командирами. Так сразу подпоручик Владимир Котлинский и его ровесник и товарищ подпоручик инженерных войск Владислав Стржеминский получили боевое крещение и заслужили уважение своих подчиненных. Солдаты и прапорщики их рот смогли по достоинству оценить смелость молодых командиров. Пусть у них еще нет боевого опыта, зато шли впереди роты, сражались отчаянно, пришлось опытным солдатам оттеснять их, прикрывать своими телами, офицеров в крепости и так не хватало. Но разве можно прятаться за спины солдат, когда впереди наступающих войск шел подполковник Хмельков Сергей Александрович, увлекая за собой солдат и офицеров.

Не только смелостью, всем своим поведением молодые подпоручики сумели завоевать доверие солдат. Да и как Котлинский мог проявлять к ним высокомерие, его отец из крестьян, сыну дал образование продав последнюю корову, переехал в город, во всем себя ограничивал, только чтобы сын выучился. Подпоручику Стржеминскому учиться было легче, он из дворян, отец подполковник, отдал сына в одиннадцать лет в военное училище, воспитал уважать солдат. Война и защита крепости уравняли всех воюющих. Уже не наблюдалось той разобщенности солдатской массы и офицеров, которая имела место в мирное время. В прежние годы офицеры держались по отношению к солдатской массе высокомерно, отчужденно, случались и мордобои. Многие офицеры не считали солдата за человека. Сейчас такого не наблюдалось. И не потому, что боялись получить пулю в спину от обиженного солдата, а потому, что солдаты здесь ничем не отличались от офицеров, война уровняла их положение. В атаке перед пулей все равны, пуля не различает звания, там как нигде нужна помощь и взаимовыручка. Ели из одного котла, за спины друг друга не прятались. Нигде так, как на войне, офицеры, не смотря на свою кастовость и сословность, начинали понимать: они ничто без обученного, грамотного и патриотично настроенного солдата. И комендант Осовецкой крепости генерал-майор Бржозовский Николай Александрович, сменивший в январе пятнадцатого года генерал-лейтенанта Шульмана, неоднократно повторял: солдата нужно беречь. И сам никогда не повышал голос ни на рядового воина, ни на офицера. За что пользовался авторитетом у солдат и офицеров, хотя лично в атаки не ходил, но руководил обороной крепости умело. Он, как никто понимал, как много зависит от солдатской массы, с юности с ними в окопах. Участник русско-турецкой войны, похода на Китай, воевал в русско-японской войне, ранен и контужен, прошел путь от подпрапорщика до генерал-майора, человек сурового вида, однако суровость его чисто внешняя. За справедливость и грамотное управление обороной крепости завоевал уважение не только подчиненных, но и высшего командования. К солдатам и офицерам относился уважительно, строго следил, чтобы командиры не позволяли себе пренебрежительного отношения к солдатам, проявлять грубость, лично проверял довольствие солдат. Офицер до мозга костей, он лично обходил посты и форты, если делал замечание, все – от солдата до полковника тут же старались исправить положение. Уважали его безмерно. Он дольше всех находится в крепости, поскольку еще в одиннадцатом году назначен начальником Осовецкой крепостной артиллерией. Только недавно он стал комендантом крепости. Бржозовский мужчина хотя внешне суровый, неулыбчивый, никогда не повышал голос, говорил ровно, но веско, речь логически правильно выверенная, без лишних нравоучений. После своего назначения, он собрал на совещание офицеров и строго изрек:

– Даю право любому офицеру пристрелить меня, если я приму решение сдать немцам крепость, – заявил он, обошел всех офицеров, каждому заглянул в глаза, словно проверял, все ли правильно истолковали его приказ, прошел на свое место и продолжил совещание.

Подобное заявление коменданта вызвано тем, что самая сильно укрепленная Новогеоргиевская крепость, у которой сто тысячный гарнизон при тысяче тяжелых орудий после десяти дней осады сдалась при предательстве коменданта крепости генерала Бобыря. В плен попали двадцать три генерала и свыше двух тысяч офицеров. Комендант крепости Ковно генерал Григорьев струсил и покинул свои войска. Позорные страницы первой мировой войны, о которых тоже нужно знать. О крепости Осовец необходимо не только знать, но и помнить. Нет в истории российской более достойного подвига, как оборона этой маленькой, по тем меркам, цитадели. Крепость Осовец перестраивали и укрепляли в течении последних десяти лет, однако к началу войны до конца модернизировать не успели. И этой не большой, слабо укрепленной, без тяжелых орудий крепости предстояло противостоять более сильному противнику в течении полугода, и только по приказу командования защитники оставят крепость, которая могла остаться далеко в тылу немцев.

Солнце нещадно припекало, поручик Котлинский привстал, выглянул за стену, на поле перед крепостью, за нашими окопами и траншеями располагались траншеи немцев. В бинокль и ясную погоду хорошо видны немецкие укрепления и солдаты противника. Немецкому командованию эта крепость, как кость в горле. До этой крепости они легко и быстро разгромили несколько укрепленных европейских твердынь, и этой цитаделью хотели так же без значительных потерь овладеть, да не тут то было. В лоб ее не взять, и обойти невозможно. Справа и слева болото. Только через крепость по железной дороге и насыпи можно продвигаться вглубь российской сторонки.

Рядом появилась тень, Котлинский покосился, возле него с биноклем в руке остановился подпоручик Стржеминский, кивнул на поле:

– Что-то немчура зашевелились, – проговорил он.

– Зашевелились, а стрелять перестали, – задумчиво согласился с ним Котлинский. Он через плечо взглянул за стену, отвернулся.

– Комары их заели. Надоело в болоте полгода сидеть. У немцев условия еще хуже, чем у нас. Мы хотя бы по сухой земле ходим, да на нарах спим. У них в траншеях и окопах жижа под ногами, – проговорил Стжеминский, разглядывая в бинокль позиции немцев.

– Так им и надо. Мы их сюда не звали. Пусть покормят комаров, – отозвался Котлинский.

– У них комары и слепни, зато воды полно. У нас комаров мало, вшей много и питьевой воды не хватает, хотя река рядом, – сказал Стржеминский, опустил бинокль, прислонился спиной к стене, встал рядом с товарищем. Воды в крепости, действительно, не хватало. Берегли для раненых и приготовления пищи. Отсутствие нормальной бани раздражало солдат и офицеров, устали бороться со вшами. Врачи боялись вспышки тифа, протирали тела спиртом, прожаривали обмундирование в наспех сделанных приспособлениях, помогало, но не на долго.

– У меня такое чувство, что это затишье перед бурей. Не зря немцы суетятся, но не открывают огонь, готовят очередную пакость, – задумчиво проговорил Стржеминский. Котлинский посмотрел в небо на палящее солнце, с сомнением ответил:

– Обычно перед атакой они несколько дней бомбят наши позиции. Помнишь, как они выкуривали нас в феврале перед тем, как начать штурм?

– Разве такое забудешь, – отозвался сослуживец. – До сих пор не можем восстановить самое необходимое.

– Немцы тупые, так и не поняли, что мы ночами восстанавливаем то, что они разрушают днем, – подал реплику подпоручик Котлинский.

– Ночью немцы любят спать. Распорядок дня для них святое, – усмехнулся товарищ.

Над головой появился немецкий аэроплан, противно жужа пропеллером, начал кружиться над крепостью. Сначала предположили – начнет кидать бомбы. Стреляли солдаты по нему без команды из всех возможных орудий, даже из винтовок или из пулеметов, мало приспособленных для стрельбы по воздушным целям. Когда крепость строили, аэропланов еще не изобрели. Теперь они стали настоящей головной болью. Сбить их невозможно, не изготовили инженеры оружие для воздушных целей. Они же наносили значимый урон. А главное, у противника появилась возможность без потерь разведывать слабые стороны в обороне расположения войск и артиллерийских точек. Однако аэроплан не стал бомбить позиции русских, покружился над крепостью и улетел.

– Разнюхивают, – кивнул в сторону улетевшего аэроплана Стржеминский.

– Похоже, – согласился Котлинский.

– Пойду дам команду часовым, чтобы повнимательнее смотрели, – отошел на два шага Стржеминский, повернулся, напомнил: – К пяти часам подходи к штабу. Подполковник Свечников проводит оперативное совещание.

Котлинский кивнул, проводил взглядом сослуживца.

Он познакомился с Владиславом Стржеминским по прибытию в крепость. Сблизились быстро, поскольку оба ровесники, держались друг друга. Со временем товарищи рассказали о себе. Котлинский старательно записал в свою записную книжицу краткую биографию товарища для потомков, как он делал всегда, когда выпадали свободные минуты. Новый его товарищ и сослуживец родом из Минска, польский дворянин, его отец подполковник Русской Императорской армии Максимилиан Стржеминский. Сын пошел по стопам отца, окончил Николаевское инженерно-военное училище в Петербурге. До этого в одиннадцать лет отец отдал его в 3-й московский кадетский корпус, так что ему суждено стать военным. Училище он окончил перед самой войной, ему присвоили звание инженерного подпоручика. Получил назначение в июле того же года в Осовецскую крепость, которую командование решило дополнительно укрепить, здесь его и застала война. Саперную роту, куда получил назначение Стржеминский, усилили и разделили на две роты, он стал командиром второй роты. Подпоручик хорошо рисовал, в свободное редкое время он набрасывал портреты солдат, офицеров сослуживцев. Ему говорили и ранее, если бы не выбор по военной части, он вполне мог бы стать замечательным художником. На почве рисования он познакомился с художницей и начинающим скульптором Катаржиной Кобро, у нее польско-немецкие корни, в России ее звали на русский манер – Екатериной. В отличие от друга Котлинского, который не будучи знатного рода влюбился в дочь графа, он – польский дворянин, влюбился в девушку не дворянского происхождения. Ее отец крупный судовладелец из обрусевших немцев. Отец подпоручика не одобрял увлечением сына рисованием, мать выбором сына, который влюбился в девушку не их круга. Впрочем, Катаржина о влюбленности молодого офицера подозревала, только объясниться с ней он не успел, подпоручик вскоре отбыл по месту службы, потом началась война. Они встретятся через три года, в военном госпитале, куда подпоручик попадет с тяжелейшими ранениями, а сестрой милосердия в офицерском отделении работала Катаржина. Тогда она вспомнит об офицере, с которым она посещала художественную студию. И о той мимолетной симпатии, которую они питали друг к другу. Только теперь офицеру, списанному из армии по инвалидности, надеяться на ответное чувство не приходилось. И все же чудо произошло, Катаржина станет его женой. Но произойдет это через несколько лет, когда окончится не только первая мировая война, но и гражданская в России.

Котлинский пошел в распоряжение своей роты. Проверил посты, поговорил с отдыхающими от постовой смены. Посетил пулеметные точки, осмотрел все ли пулеметы на исправность, убедился в наличии пулеметных лент. Поинтересовался, успела ли пообедать первая смена, на очереди следующие воины должны идти в столовую. Удостоверился, служба идет надлежащим образом, прошел в офицерский каземат, где решил написать письмо любимой девушке. Хотя он не знал, насколько любим, ему очень хотелось, чтобы его так же любили, как и он. Но ни в письмах, ни ранее при встречах девушка не проявляла открыто ответного чувства, не говорила слов любви, как прочем и он ей. При встречах она была приветлива, доброжелательна, никогда в разговоре не проскальзывала разница в их социальном положении. Ему казалось, девушка умная, она и без слов почувствует, как он любит ее.

С девушкой он познакомился в военном училище на новогоднем балу, когда командование военного училища с разрешения высоких особ пригласили на вечер воспитанниц Смольного института. Юнкера за несколько дней готовились к вечеру, начищали обувь, драили медные пуговицы и кокарды, гладили брюки, чтобы не ударить лицом в грязь. Поскольку знали, в Смольном институте учатся девушки высокопоставленных родителей, военных не ниже полковника, гражданских не ниже действительного статского советника. Многие выпускницы становятся фрейлинами двора, женами высокопоставленных чиновников. Девушек привезли в экипажах Смольного института, они выпорхнули стайкой перед парадным входом училища, все одинаково одетые, на них белые блузки и юбки мелкими складками, батистовый парадный передник, ворот с воланом, на нем широкая вышивка с черной бархоткой. Начальник училища встретил их на крыльце училища, галантно поздоровался с воспитательницами и воспитанницами, провел их в зал, где уже стояли шеренгой юнкера. Начальник училища представил их, с уверенностью характеризовал их как будущую гордость русского воинства, предложил юнкерам подойти к воспитанницам, самим познакомится с девушками, и пригласить их на танец. Заиграла музыка. Котлинский сразу же обратил внимание на девушку, которая с первого взгляда понравилась ему своей статностью, светлыми волосами, курносым носиком и большими серыми глазами. Он подошел к ней, представился, она сделала книксен, грудным голосом назвала свое имя: Дарья Сергеевна Голицина. Род известный в России, только потом она пояснила, они очень дальние родственники тех Голициных, тем не менее семейство не бедное, графского происхождения. Они кружили в танце, юноша смотрел в ее глаза, и ту минуту понял, он готов в них утонуть. Они закружили в вальсе.

– Когда вы заканчиваете институт? – спросил он. – Этой весной, – пояснила девушка.

Говорила просто, без жеманства, тихо, но четко отвечала на вопросы. И хотя этикет предусматривал после танца не задерживаться возле одной и той же воспитанницы, необходимо приглашать на танец других девушек, юноша уже не мог отойти от Дарьи. В течении вечера он приглашал других воспитанниц, сам ловил взглядом фигурку Дарьи, смотрел с кем еще танцует девушка, затем снова приглашал ее. Она только улыбалась, все понимала и не было в ее глазах укора. К концу бала юноша уже не замечал других воспитанниц, хотя среди них присутствовали очень красивые девушки, он видел только глаза Дарьи Сергеевны. Тот вечер так быстро закончился, юнкера разочарованно смотрели на настенные часы, им разрешили проводить барышень до экипажей, юноша помог взойти Дарье в экипаж, превозмогая стеснительность спросил:

– Увижу ли я вас еще когда-нибудь?

– Быть может, – улыбнулась она в ответ.

И он не решился спросить: где и когда? Ни он не располагал своим временем, ни она до выпуска не вольна своим поступкам.

В казарме, когда в тот вечер юнкера готовились ко сну, один из них посмотрел на притихших товарищей, задумчиво высказался: «Хороши барышни! Только не по Сенькам шапки!». Понимали, в училище учатся юнкера, чьи родители среднего достатка, невест они выбирают из своего круга. Воспитанницы Смольного после выпуска становились фрейлинами императрицы, вхожи в высший свет, замуж выходили за видных политических деятелей или военных. Котлинский целый месяц ходил под впечатлением от той встречи, не надеясь увидеть девушку. Хотя очень хотелось.

Второй раз Котлинский увидел Дарью весной в городском саду. Он получил увольнительную и решил погулять по городу. Девушка прохаживалась по парковой дорожке в сопровождении няни и матери. На сей раз она одета не в платье института, а в богато отделанную жемчугами юбку, на ней бархатная жакетка, на плечах меховая пелерина. Он взглянул на свои покрытые пылью сапоги, хотел нырнуть в кусты, но девушка заметила его, отступать стало поздно. Он собрал волю в кулак, смело подошел, учтиво поклонился, поприветствовал:

– Здравствуйте, Дарья Сергеевна! Здравствуйте, мадам! – поклонился он женщинам.