Текст книги "Что есть философия?! (СИ)"

Автор книги: В Библер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Вспомним теперь исходный рецепт Поппера: если признать, что развитие человеческого мышления в бесконечном целом (то есть– в философском целом) и… структура позитивной научной теории тождественны и если подменить само научное мышление (процесс) – научным утверждением (результатом), тогда возможно повергнуть диалектику – испытанием методом проб и ошибок, тогда возможно принять самое диалектику за некий ослабленный (“не метафизический”) вариант метода проб и ошибок.

Будем это иметь в виду и пойдем дальше.

6. Вернемся – в свете собственно философской логики – к гегелевской триаде, точнее – к невозможности истолковать ее в духе Поппера.

Я уже говорил, что триада Гегеля – тезис, антитезис и синтез – относится отнюдь не к любым фактическим утверждениям наличного бытия; триада “работает” лишь после того, как мы за утверждением наличного бытия обнаруживаем определенный категориальный строй. Синтез – это строгая форма логически содержательного движения, причем, само содержание (и – форма) синтеза различны в разных “этажах” гегелевской логики. Уточним этот момент. Одно дело – триада в сфере бытия – в сфере “перехода” (!) от одного понятия бытия – к иному (скажем, переход “качество – количество – мера”). Другое дело – триада в сфере сущности явлений и – рефлексии (как формы такого синтеза) соответственно. И, наконец, третье, – движение непосредственно в сфере понятия. Причем эта высшая форма синтеза пронизывает все строение гегелевской логики в целом. Это синтез уже не по схеме “перехода” или “рефлексии”, но в схематизме развития.

Заметим еще, что каждое предметное понятие (физики, истории или биологии) может быть понято в схематизме “триады” лишь тогда, когда оно соотнесено (отождествлено) с какой‑то логической категорией.

Точнее – вернемся к гегелевскому схематизму “триады”.

“Триадность” в сфере бытия (количество, качество, мера) не нейтральна к триадному содержанию, но говорит о том, что любое качество остается самим собой в пределах определенного диапазона (меры) количественных изменений, приводящих – в конечном счете – к преображению этого качества, к новой мере бытия, предметности (сие – NB).

(Я сознательно привел учебнейший и банальнейший пример. Вот так – по Гегелю – работает триада в самом простом случае…)

Категории “количество”, “качество”, “мера” ставят “под категориальное ударение” строго определенные математические, физические, химические понятия. По Гегелю – мысль – в сфере бытия – всегда строится таким образом, что каждый ученый стремится понять данное наличное утверждение (атом; химическая реакция; генный код) как некую категорию – относящуюся к качественной – количественной – мерной определенности вещей – предметов логического определения. Ученый проводит свое предметное понятие сквозь иголье ушко категориального строя. И тем самым его развивает, углубляет собственно предметно. И только в таком всеобщем категориальном преображении действует– в сфере неличного бытия– идея триады. (Неудобно говорить о такой элементарщине, но – к сожалению – приходится. Впрочем, сама эта элементарщина, если включить ее в целостный контекст Гегелевой “Логики”, не так уж элементарна. Ее элементарность логически осмыслена.)

В наших учебниках обычно ограничиваются этим “примером” – бытийной характеристикой триады, но при таком ограничении и пример этот – бессмыслен.

Дело в том, что в сфере сущности, то есть в ответе на вопрос, что в сущности происходит с вещами (а не просто во внешней их видимости), вовсе не действует закон триады как закон “перехода”, который я сейчас проанализировал. Триада в сфере сущности – невероятно сложная и тонкая проблема. Это – проблема рефлексии. Снова – простейший “пример”. Возможность и действительность! Возможность не предшествует действительности, но является одной из рефлектирующих сторон самой действительности, взятой в самом широком смысле, Здесь уже не работает “триада – переход”, здесь “правит бал” – “триада – рефлексия”…

Наконец, развитие. – Это форма триадного движения в целом, категориального строя любой логики как некой системы.

Для Поппера даже этой диалектической азбуки как будто бы не существует вообще. Нет, я не прав, все же – существует. На первой странице своей статьи он говорит мимоходом: “Правда, у Гегеля какое‑то странное значение имеет ссылка на категории, но от этого мы сейчас отвлечемся”. Но как можно говорить о триаде: тезисе, антитезисе и синтезе, отвлекаясь от той действительной сферы, в которой она работает в гегелевской логике? В диалектике вообще!

Конечно, эту элементарную схему триады (скажем, в ее гегелевском построении) можно и следует критиковать. В своих работах я не раз критиковал, в частности, сведение “логического строя” – к строю “категориальному”. В таком “сведении” и субъект логики и “логический субъект” (предмет мышления) исчезают в системе предикатов, “атрибутов”. Но, в любом случае, спорить с оппонентом возможно (и корректно) лишь входя в действительный ход его рассуждений.

Но главное в этом триадном ходе рассуждений – идея внутреннего развития теоретической мысли; философской мысли – по преимуществу. Главное – идея внутреннего критерия логической истинности (ср. Эйнштейн) в его сложном единстве с “внешним критерием”, с логикой отношения: “понятие – предмет понимания”. Вот здесь могла бы начаться особенно плодотворная критика гегелевской “триады”. К сожалению, эта возможность Поппером оставлена в стороне.

Теперь– in media res.

7. Принимая упрощенный вариант “триады”, то есть сводя его к частному случаю метода проб и ошибок и отождествляя триаду как форму развития философской логики с частной критикой собственно научных теорий, Поппер обрушивает весь свой критический арсенал на действительное средоточие диалектики – идею диалектического противоречия.

“Самые серьезные недоразумения и путаница возникают – как утверждает Поппер – из‑за расплывчатости, с которой диалектики говорят о противоречиях…” Хорошо, дескать, что диалектики стремятся обнаружить противоречия в недрах теории, но плохо то, что не жаждут ликвидировать эти противоречия, очистить от них теорию. Наоборот, диалектики веруют, что противоречия должны быть углублены, что они неустрашимая насущная суть действенного научного понятия. Это уже ни в какие двери не лезет. Любые покушения на закон тождества, на закон исключения противоречий, на закон исключенного третьего – губительны и безобразны, потому что… Дальше следует коронное открытие позитивистских критиков диалектики:

“В случае признания двух противоречащих друг другу утверждений, придется признать какое угодно утверждение… Из пары взаимопротиворечивых утверждений можно с полным правом вывести все, что угодно”…

Итак, для Поппера – противоречие – это то, что надо искоренить из теории. Для Гегеля – противоречия – это неустранимая суть понятия, определение логической его структуры. Казалось бы, никакое поле взаимопонимания между Гегелем и Поппером невозможно. Но все горе в том, что они говорят о противоречии в совершенно разных смыслах. У Гегеля (в диалектике в целом) речь идет вовсе не о “любом противоречии”; в таком усредненном, всеядном виде формальные законы тождества, исключенного третьего, противоречия абсолютно всесильны. (Всесильны – после процедуры такого усреднения.)

Нет спора: утверждения наличного факта: “да, это – стакан” или “нет, это – не стакан”, никак нельзя отождествлять; взятые в одно время и в одном отношении, они безоговорочно исключают друг друга. Утверждение “тело теперь находится здесь” и утверждение – “тело теперь не находится здесь” – несовместимы до тех пор, пока мы не возьмем под лупу логического анализа само понятие – здесь или – теперь. Но у Гегеля речь идет о противоречии только в последнем смысле. В уникальном, исключительном смысле.

Попытаемся уточнить – в каком именно.

Во – первых. Это – исходное для “любого” понятия – тождество (и противопоставление) – мысли и бытия. Мысль должна истинно определять бытие, но определять его как не тождественное мысли. Иначе это – не мысль. (Но – скажем, – ощущение, или восприятие, или…) Мысль должна быть тождественна бытию, но должна быть ему также контрадикторна и контрарна, противопоставлена – как некое инобытие. Причем для мышления Нового времени, для “познающего разума” особенность всей ситуации в том, что тождество мысли и бытия и вместе с тем невозможность их отождествить (тогда это не мысль, если она не мысль о чем‑то, не тождественном мысли в самом глубинном, онтологическом смысле), – это тождество осуществляется через некий медиатор “сущности”; в сущности, бытие есть понятие, в сущности бытие есть мысль. То есть в философской логике Нового времени (античность или средние века – это особь статья) тождество противоположностей реализуется в понятии не сразу, не прямиком, но в сложном движении мысли. Вне “медиатора” сущности, вне “среднего схематизма” гегелевской логики, вне категорий рефлексии бытие никоим образом не может быть тождественно понятию (здесь сходятся Кант и Гегель, об их расхождения я сейчас говорить не буду). Причем, чем более формально – логически точно определяется бытие, предметность, тем более с большей логической силой и парадоксальностью обнаруживается в понятии диалектико – логическое противоречие (об этом я еще скажу).

Во – вторых. Тождество противоположностей определяется Гегелем (и в любом варианте диалектики) в точке самозамыкания логической дедукции, то есть это есть обоснованное движением мысли диалектическое тождество начала логики и ее “окончания”, завершения. Это тождество предстает в целостной системе понятий, объединенных единой идеей. Для Гегеля – начало – чистая предметность. “Конец” – чистый Метод, чистая Идея. Соответственно, в научной структуре это тождество определимо только в целостной теории, своеобразном “мега – понятии” (из многих триадных переходов формируемом). Или, если определять в обобщенном (для Нового времени) кантовско – гегелевском варианте содержательной логики: в начале логического движения мысль и бытие наиболее жестко противопоставлены; в завершении логического пути они целиком отождествлены. Но логика в целом (и любая развитая теория) есть тождество противопоставления и – абсолютного тождества (в идее) мысли и бытия. Некое тождество противоположностей “во второй производной”.

Здесь возникают как бы два полюса в содержательной логике Нового времени. – Скажем, картезианский и спинозистский; кантовский и гегелевский. Спиноза, Гегель – мысль – лишь тогда мысль, когда она через идею сущности все переводит в понятие – (“я понял предмет в его сущности”). Декарт, Кант – мысль – тогда мысль, когда она каждый раз вновь и вновь, все более глубоко формулирует понятие о предмете, не тождественном мысли, т. е. подлежащем пониманию. – Это – “протяженная субстанция, которая никак не может быть отождествлена с мыслью” (Картезий). Это – “идея разума” у Канта. “Идея разума” предполагает собственно логическое (!) обоснование вне – логичности бытия (коль скоро оно понято в его сути).

Так строится теория (в мышлении Нового времени) – теория ли это атома или излучения света – каждая физическая или химическая теория. Рассмотрим эту странную двуполюсность нововременной логики в связи со схематизмом мысленного эксперимента, крайне существенного для критики всеобщности попперовского “метода проб и ошибок”. В новое время обнаруживается, что роль решающего испытания теорий играет движение реального эксперимента – в направление эксперимента мысленного, способного – в логическом доведении (невозможном в реальности) полностью изолировать предмет в его самобытии, с устранением всех внешних воздействий, ускорений, чувственных претензий и т. д. Предмет наконец‑то познается в его сути – как он есть “в себе”. Но в таком бытии предмета “в себе”, независимо от наших воздействий, раскрывается его странное тождество с… мысленным, чисто логическим определением, или, как сказал бы Гегель, – с идеей предмета. Предмет, как он есть “в себе” есть только в мысли, предполагающей… его абсолютное вне – логическое, вне – мыслительное бытие. Ср. Идею в “Логике” Гегеля и – “Идеи разума” в кантовской “Критике чистого разума”. В явлениях нет и не может быть ни “идеально твердого тела”, ни чистой “инерции”, ни “абсолютной пустоты”. Вообще – в наличном бытии невозможно достичь абсолютной характеристики какого‑то предмета как предмета мысли. Чем более предмет понимается как внеположный мысли, тем более он есть… мысленный идеализованный предмет. Чем более предмет идеализован, тем абсолютнее в нем… пред – положено вне – логическое, вне – понятийное бытие. Вот действительный парадокс научных теорий Нового времени – в свете философского “наукоучения”.

Диалектическое неустранимое противоречие возможно только в категориальном контексте. Так, внутреннее тождество формы – содержания, количества – качества, сущности – существования, возможности – действительности… есть именно “дополнительность” противоположных определений, и избавиться от нее – это то же самое, что избавиться от… апорий движения (Зенон), антитез бытия – ничто (Аквинат), или антиномий разума (Кант).

Причем в каждой логической культуре это тождество противоположностей (да и в целом система категорий) “перенормируется” и переосмысливается. Так – ограничусь одним примером – логика взаимопредположения и взаимоотрицания “содержания – формы” имеет совершенно иной смысл в античности (в идее “внутренней формы”) и в Новое время (в идее – сущностно – содержательного анализа). Причем повторю еще раз: в позитивной физической теории понять движение и бытие микрочастицы означает вчертить ее в “сетку категориальных модальностей” – формы и содержания, возможности – действительности; в биологической теории понять суть генетической наследственности также означает– но в ином предметном плане – “вписать” генную структуру в подвижную матрицу категориальный связей.

Нельзя мыслить в “чистых” категориях; нельзя мыслить в “чистых” предметных понятиях; возможно мыслить только в их сращении… И тогда – и только тогда – возникает проблема “диалектического противоречия”.

Так – в схематизме диалектики, и только в таком общедиалектическом контексте – возможно говорить о “триаде”, возможно ее оспаривать.

Вне этого контекста – триада – бессмысленное словосочетание. Кстати, внимательный читатель, наверно, заметил, что я уже начал серьезный спор с Гегелем, – но только с учетом нормального диалектического контекста, в формах философской речи.

Для менее внимательных читателей разъясню: это – необходимость “диады”: категорий и предметного понятия; это – различие категориального строя различных логических культур; это – несводимость логического противоречия – к противоречию “атрибутов”, с исключением “логического субъекта”. Но теперь речь о другом. О попперовской критике диалектики вне ее реального логического контекста.

Итак, сейчас были вкратце намечены те реальные логические ситуации, в которых возможно говорить о “диалектических противоречиях”.

Вне такого контекста формально – логический запрет противоречия полностью всесилен и не может быть нарушен. Следовательно, отнюдь не “любое противоречие” разрешается диалектикой; из тех противоречий, о которых речь шла выше, вовсе не следует “любой вывод”, но следует строго логическое развитие мысли.

8. Только теперь, – если учесть реальный диалектико – логический контекст, возможно понять рациональные основания попперовской критики диалектики Гегеля.

Но все эти основания связаны с тем, что Гегель во многом “подставляется” под критику Поппера. Или, иными словами, – в гегелевской диалектике (в целом – в философии Нового времени) есть много позиций, дающих Попперу – и вообще позитивистам – повод упрекать Гегеля за “непоследовательный” позитивизм.

Однако в нововременной логике это в действительности отнюдь не “непоследовательность”, но насущный пафос наукоучения, “познающего разума”, пафос, конгениальный мышлению XVII–XIX веков.

Разъясню этот тезис.

Во – первых, логика Гегеля, выявляя один из полюсов нововременной мысли и оставляя в стороне – второй полюс – картезианско – кантовский, настаивает – в конечном счете – на абсолютном тождестве мысли и бытия, но тем самым лишает смысла одно из оснований собственно диалектического противоречия, а именно– логическую внеположность понятия и бытия, идеи и ее предмета. Если же это основание “диалектического противоречия” будет устранено, то формальный запрет на “противоречие” должен быть признан, должен диктовать свою волю и вне формальной логики и в сфере логики содержательной. И – в схематизме триады.

Во – вторых, коль скоро в логике Нового времени “медиатором” между бытием и понятием (понять бытие – означает понять его “по сути…”) выступает сущность, постольку сведение всех форм разумения – к разуму познающему и, далее, сведение разума познающего к научно – теоретической мысли и, наконец, сведение философии к задачам обосновать всеобщность науки, к наукоучению, оказывается необходимым и всеобщим.

Но если это так, то, в – третьих, вырастает некая цепочка редукции категориальных связей к линейной связи: причина – действие.

Сущность всегда остается в нововременной науке “книгой за семью замками”; мы знаем сущность вещей только по их действию на другие предметы, только в проекции связей сущностных, рефлексивных – сущности – содержания – возможности и т. д. – в линейную связь причина – > действие. В логическом плане связь “причина – действие” в свою очередь проецируется в формальную связь “причина – следствие”, и в итоге целостная содержательная логика может только “работать” – в недрах научной теории – в статусе логики формальной, в линейном временном векторе (ведь в отличие от причины – действия рефлексия сущности – явления или содержания – формы не может быть выстроена линейно, всегда должна быть понята как связь одновременная, точнее – всевременная…). Но если так, то всесилие формальной дедукции должно быть распространено и на тонкие нити дедукции содержательной, или, иначе говоря – Поппер имеет логическое право критиковать диалектику Гегеля. В чем‑то Гегель и Поппер говорят на одном языке.

Тут же начинает справлять свой праздник и попперовская “дискретность”, поскольку “причина” и “действие” пространственно и во времени рассредоточены и могут быть определены только в дискретной форме, только отдельными блоками. Но коль скоро так, то вступает в силу всеобщность попперовского метода “проб и ошибок”…

Так что же, – Поппер все‑таки прав?

Но здесь следует учесть три момента, позволяющих мне по – прежнему утверждать некорректность попперовской критики в адрес диалектики (гегелевской – в первую голову:

Первый момент.

Гегелевская логика и вообще философская логика Нового времени отождествляет мысль и бытие, или – в ином плане – целостную категориальную систему и причинно – следственную дедукцию – только в конечном счете.

И это – крайне существенно.

Единственный смысл – философской логики – в самом процессе такого сведения, в его тончайших логических “эпохэ” (три формулы логического движения в “Логике” Гегеля) – и… в невозможности его конечного осуществления в “дополнительность” картезианско – кантовского полюса. Если же эта логика взята сразу по “конечному результату”, то она перестает быть логикой и оказывается… позитивистской идеологией. Наука, потеряв свое философское обоснование, кончает самоубийством.

Второй момент.

В плане Праксиса и гегелевская диалектика и кантовское учение об антиномиях научной мысли есть – философски осмысленная стратегия мысленного эксперимента – в его внутреннем (диалектическом) тождестве с экспериментом реальным, так сказать, “бытийственным”. Противоречие, заложенное в этой стратегии, и есть основание работы практического разума, – в его “применении к разуму теоретическому”. Вне таких противоречий, вне противоречивой логики эксперимента бессмыслен любой опыт и прежде всего – пресловутый “метод проб и ошибок”. Каждая “проба” теории не сможет быть – в таком случае, отличима от феноменологических показаний “органов чувств”. Третий момент.

Наука (теоретико – аксиоматическое ее построение) сохраняет статус науки, только если она способна к обратному движению логической мысли, – т. е. если она способна включить в связь “причина – действие” (и в связь “причина – следствие”) все остальные узлы категориальных связей. Если такого обратного логического движения – от логики вывода – к логике определения – не происходит, тогда предметная наука – физика, биология или – даже математика – теряет свой вне – логический предмет и сводится к бессодержательной формальной логике. Но и сама формальная логика тогда теряет свой логический (выводной, доказательный) смысл и, в свою очередь, сводится к произвольному набору “правил”, в том числе – к набору правил метода “проб и ошибок”.

Поскольку Поппер все эти моменты опускает, его критика диалектики Гегеля повисает в пустоте, идет мимо адреса. Тем более – в XX веке, когда изменяется весь категориальный строй мысли, и поэтому уже никак нельзя проходить мимо его философских начал, мимо его содержательных определений.

Однако надо признать, что Поппер формулирует, правда в какой‑то скорее бытовой форме – действительно наиболее серьезный упрек в адрес Гегеля, точнее – не упрек, но историко – логическое противопоставление. Поппер утверждает, что Гегель (и вообще классическая диалектика) сводит борьбу, или битву людей, умов– к битве идей. Здесь Поппер целит в самую суть дела.

Но об этом я специально скажу в заключение моих заметок. Пока уточним еще раз наше отношение к формально – логическому запрету логического противоречия. Давно пора поставить все точки над “i”. Статья Поппера дает к такому уточнению хороший повод.

9. Предполагаю, что запрет на логическое противоречие действен и безусловен во всех случаях, не перечисленных в предыдущем разделе.

Закон этот ненарушим тогда, когда речь не идет об исходном начале целостного (всеобщего) логического движения данной культуры; когда речь не идет о критике тождества “мысли и бытия”; когда речь не идет о категориях тождества начала и “завершения” теории (в момент их замыкания); когда речь не идет о категориальном строе мысли. А речь неидет о вышеназванном действительно почти (!) “в любом случае”. Но существенно подчеркнуть и другое.

Именно для того, чтобы продуктивно сформулировать, и развить, и воспроизвести логическое противоречие (…когда оно необходимо), следует это противоречие определить в строгой формально – логической форме, то есть определить его именно и только в той форме, в какой противоречие запрещено формальной логикой!

Здесь нельзя удовлетвориться комфортабельной эклектикой и расплывчатостью. Здесь требуется полная логическая ясность.

Содержательно сие означает, что в самом начале логического движения “закон тождества” должен быть понят в “связке” со столь же всеобщим “законом достаточного основания”. Если вдуматься, два эти формально – логических закона и предполагают и… взаимоисключают друг друга. Закон тождества предполагает, что выводимое из “начала” утверждение, суждение, понятие должно быть – для корректного обоснования – тождественно этому началу, также самотождественному (А = А; А = Б). Закон достаточного основания предполагает, что логическое начало не тождественно самому себе и выводимому из него следствию. Иначе вывод невозможен. Только вводимое в самое начало обоснования логическое противоречие (двух формальных законов) обеспечивает… строгую формальную обоснованность вывода. Иначе будет не вывод, и не обоснование, но – логический круг.

Вот насколько существенно диалектическое противоречие (диалектика в целом) для самой формальной логики. Причем это странное противоречие должно и может быть обнаружено не только в самом начале логического движения, но и в каждом его моменте. Существует некое правило переноса начального противоречия между законом достаточного основания и законом тождества в каждый атом обоснования.

В каждом нашем утверждении – “отсюда следует…” обнаруживается, что нечто действительно "следует…" лишь в том случае, если предшествующее наше утверждение тождественно предыдущему и вместе с тем является его основанием (т. е. не тождественно).

10. Теперь, приняв бой на твердой формально – логической почве, перейду к тем заключительным соображениям, которые очерчивают реальное поле плодотворной полемики между позициями Поппера и – традицией диалектики.

Это сопряжение и противопоставление “борьбы идей” и – “борьбы (битвы) умов, людей”.

Когда Поппер утверждает, что в “диалектике” “борьба людей” вытесняется и аннигилируется “борьбой идей”, что в логике Гегеля исчезает реальный субъект мысли, или, говоря попросту – исчезает живой мыслящий человек (и соответственно – индивидуальный ум) в его общении с иным, столь же неповторимым индивидом, то такое обвинение попадает в самую точку. Но, с другой стороны, “борьба людей”, не понятая как общение и взаимообоснование умов и – далее – идей (в самом глубинном смысле слова), легко вырождается в чисто эмпирическое соревнование “проб и ошибок” (см. все предыдущее). Но в XX веке, когда предметом логического внимания становится исходное начало мысли и – взаимообщение этих начал, в XX веке логическое движение должно быть понято как одновременное и в том же отношении осмысленное “соотнесение” (дальше это требуется уточнить) Умов, всеобще – индивидуальных разумов и – тем самым – Идей. Это и есть поле взаимопонимания внешнего и внутреннего критериев теоретической истинности. Это – поле взаимопонимания и продуктивного спора научного и собственного философского средоточия мысли.

В свете изначального сопряжения (диалога) Умов особое значение имеют собственные идеи Карла Поппера, далеко выходящие за рамки анализируемой статьи. Это – и тончайшая “критика историцизма”, и идеи “третьего мира”, и стратегия логической “фальсификации”, и многое другое, конечно, никак не подвластное “методу проб и ошибок”. В этих прозрениях Поппер действительно философ.

В своих заметках по поводу статьи Поппера я оставил в стороне попперовскую критику Маркса[16]16
  Впрочем, в стороне оставлены также попперовские историко – философские экскурсы. Мне кажется, что и понимание рационализма, и анализ идей Канта, и обоснование эмпиризма – очень неточно и сомнительно. Но это действительно – специальный вопрос.


[Закрыть]. Эта критика представляется мне малоинтересной, поверхностной, идущей мимо цели (то есть – мимо произведений) и, главное – идеологической.

А идеологией – за и против Маркса – мы сыты по горло.

* * *

Нечто вроде заключения. Задача свести воедино две формы моего размышления о смысле философии – опыт определения и опыт критики – предстоит читателю. Предполагаю, что труд такого сопряжения будет собственной читательской формой возвращения к исходному вопрошанию каждого философа.