Текст книги "Летопись"

Автор книги: В. Нарижный

Соавторы: Д. Нарижный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Нет, – строго сказал Домкратий. – Пиво потом. Ты мне вот что скажи: как князь-то?

– А что князь? Живой, слава Богу, – громко сказал Равель. – Налоги недавно увеличил, мать его за ногу, – потише прибавил он.

Под окном забряцали вериги, и в корчму, матерно ругаясь, вошел святой Никита. Равель перекрестился и бросился за прилавок. Народ упал на колени и принялся молить Бога, чтобы он побыстрее забрал к себе Никиту. Бог не отозвался, а Никита рассвирепел, накинулся на людей и стал их колотить веригами, но вдруг получил крепкий удар между ушей. В глазах у него помутилось, а когда он пришел в себя, то увидел, что его крепко держит за вериги Домкратий Хряк.

– Домкратий!!! – вскричал Никита. – Дай я тебя, друг, облобызаю! Эй, жид, пива! Садись, Домушка, рассказывай, как там что, ладно ль за морем, иль худо, и какое в свете чудо. Царевну-то нашел?

– Да нашел, – вздохнул Домкратий. – А как там князь, убивается небось, кобель?

– Че убиваться-то, – захохотал Никита. – Ты ж не знаешь! Уже убили его! Давно уж тризну справили! Ох и пожрали!.. А сейчас новый у нас, не хуже прежнего.

– Ну и слава Богу, – подумал Хряк, а вслух сказал: – Вечная ему память, хороший был князь, душевный.

– Ага, душевный, – согласился Никита. – Всю задницу в кровь!

– Слушай, Никита, – спросил Хряк. – Ты вроде как поп?

– Поп, – кивнул Никита. – А че, крестить, отпевать али еще какая надобность?

– Венчать.

– И кого же?

– Меня, – сказал Хряк.

– Ой, – сказал Никита.

– А ты не ойкай, – сказал Хряк. – Недосуг мне!

! Хряк, пуская зайчики новеньким обручальным кольцом, вошел в Денежный Приказ.

– Вам кого? – безразлично спросил дежурный дьяк.

– Не кого, а что, – сказал Хряк. – Денег. И много: за шесть месяцев жалованье, командировочные, потом полевые, дождевых четыре дня и за вредность.

– Документы, – сказал дьяк. – И на дождевые – отдельную справочку.

– Откуда справка, неграмотный я! – растерянно пожал плечами Домкратий.

– Пес смердючий, – закричал дьяк. – Сила есть, ума не надо? Думаешь всю жизнь так прожить? Сначала грамота, потом деньги. Иди в казарму там два приезжих монаха грамоте обучают. Спросишь Кирилла и Мефодия.

– Доберемся и до Кирилла, – озлобленно сказал Хряк, – а сейчас я с тобой говорить буду. Деньги давай, тыловая крыса!

– Я вам не крыса, – оскорбился дьяк. – И попросил бы без рук!

– Можно и без рук, – сказал Хряк и ударил его между ушей. – Значит, три дня дождевых!

– Четыре, – поправил дьяк.

– Четыре. Потом полевые и за вредность.

– За вредность талонами дам, – сказал дьяк.

– А чего, золота нет, что ли? – огорчился Домкратий.

– Давно нет, кончилось, – осклабился дьяк золотыми зубами.

– Ладно, давай серебром. Дождевые талонами возьму, а за вредность ни-ни! И коня спиши – пал от сапа. Смертью храбрых! Меч тоже спиши сломал об кощея; знаешь, какие они костлявые! Ну, и шелом на всякий случай тоже спиши – трещину дал. Да и не по размеру он мне.

– Сапоги могу списать, а меч, не обессудь, оружие, это только воевода может. Валенки вот могу выдать: с Юрьева дня на зимнюю форму переходим.

– Валенки – это хорошо! Да ты деньги давай!

– Ну, ладно; правда, для татарвы оставлено, на ясак! А, для хорошего человека не жалко, а Орда! Пущай в Казани берут, не обеднеют там!

– Считать я умею, – сказал Хряк. – Давай сюда казну, разберусь как-нибудь.

! Домкратий Хряк вернулся домой пьяным и сгоряча избил домового!

Кто первый, кто последний

история третья

– Значит, так: линейных кораблей – один, шняв – четыре, фрегатов пять!

– Да помилуй, батюшка!..

– Не перебивай! Значит, фрегатов – шесть, галер – четыре. Ну, и ботик. Ботик в первую очередь, – светлейший помолчал и добавил, – из красного дерева. И чтоб полный плезир!

– Да за что, милостивец?! Где ж мне красное-то дерево взять?

– Покрасишь. Сурику выпишу. А то жидов тряхни.

– Дак трясли ж намедни!

– Плохо, значит, трясли! А строить будешь тут, – палец Меншикова ткнулся в карту, угодив в непроходимые болота, и оставил на них жирное пятно.

– Ваше сиятельство, шведы там. Тьма-тьмущая, извиняюсь. Обратно же, Стекольна недалеко.

– Вот и хорошо! Заодно и шведов повоюешь.

– Дак батюшка!..

– И верфи построишь – народишко дадим. Шведов, которых в плен возьмешь, тоже приспособь. Глядишь, к рождеству такую фортецию отгрохаем – самому царю не стыдно показать будет. Да и Карле конфузия произойдет! – Меншиков весело захохотал и подмигнул поникшему боярину Хрякову. Хряков стоял ни жив ни мертв. Меншиков посерьезнел и добавил:

– Недоросля своего в навигацкую школу сдашь. Не скули, мин хренц – на все царев указ: отечеству польза и на твоей шее дураком меньше будет. В общем, будешь комендантом, – и еще раз ткнул в карту, оставив второе пятно в совершенно другом месте.

– А страмоту свою сбрей, не ровен час государь увидит.

Меншиков ловко вскинул два пальца к треуголке, лихо повернулся и, хлопнув дверью так, что и сам, кажется, испугался, вышел.

второе начало

С утра ожидали самого светлейшего, но вместо него приехал царь. Приехал он инкогнито, под видом только-только входившего в моду графа Калиостро. Несмотря на инкогнито, со всех сторон неслись приветственные вопли:

– Слава царю Петру Алексеевичу!

– Многие лета государю императору!

– Виват!!!

Петр недовольно топорщил усы, фукал и молчал. Когда он подъехал к форту, на флагштоках взвились андреевские стяги, торжественно и грозно ударили пушки; инвалиды на стенах взяли на-краул. Из клубов порохового дыма вынырнул боярин Хряков.

– Батюшка наш, Калиостро Лексеич! Не побрезгуй, отведай нашего хлеба-соли! – сказал он и на серебряном подносе подал царю большую кружку. Царь выпил, прищурился, достал огромные ножницы и мигом обкарнал Хрякову бороду. Боярин схватился за босое лицо, а Петр, скалясь и шагая широко и быстро, прошел в крепость. Немедленно оттуда раздалось недовольное фуканье и лязг ножниц.

!Стоял промозглый апрельский день. Вторую неделю подряд небо над балтикой извергало затяжной нудный дождь. Шведским морякам, блокировавшим вход в бухту, где должны были спускать со стапелей русские корабли, приходилось туго: расходилась цинга, дизентерия свирепствовала как холера, а холера!.. У наемного шкипера Нельсона от дизентерии лопнули сразу оба глаза, что он тщательно скрывал вплоть до трафальгарского сражения. Шведы роптали и пытались дезертировать к русским.

третье начало

Царь попов не жаловал, но молебен отслужили. Петр при этом сердито топорщил усы и нехотя крестился. Наконец, попы утихомирились, а чуть попозже закончили и строители. Корабли были готовы к спуску. Петр вышел вперед, выпятил грудь и толкнул первый корабль. Судно крепко засело на стапелях и даже не шелохнулось. Петр толкнул сильнее, потом еще сильнее, потом изо всех сил, но корабль, казалось, не хотел менять уютную надежную землю на зыбкую водную стихию. Хряков, сориентировавшись в обстановке, выхватил у ближайшего плотника топор и ударил по канату, удерживавшему судно. Канат лопнул, как струна, и корабль, подняв пенистые буруны, грузно съехал в воду. Раздались торжественные клики; царь, блестя глазами, фукнул и сказал:

– Есть почин! Имя ему будет "Три святителя". Ну что ж, давайте следующий!

Крепостные вынесли следующий корабль.

– А это ботик! – поспешно доложил Хряков, держа два пальца у боярской шапки. Он помнил, как это делал Меншиков. – Красного дерева, как приказать изволили.

– А что ж он зеленый-то? – удивился Петр.

– Так сурику не было, батюшка; Александр Данилыч обманули-с.

– Ах, вор! – разъярился Петр. – Убью подлеца! Ах, вор! Авантажности теперь в нем никакой! А в Европу теперь без форцу и носа не кажи: потешаться будут, – но все же столкнул ботик в воду.

Церемония была скомкана. Петр подходил к кораблю, говорил название и спихивал его в море, ставя кресты в реестре. Дело шло к концу. Оставались один фрегат и одна шнява. Царь подошел к шняве и привычно толкнул ее. Шнява легко скользнула по салазкам и юркнула под воду; побежали расходящиеся круги, всплыло несколько мелких пузырьков. Петр оторопел.

– Кто строил?! – прохрипел он сквозь зубы, яростно вращая глазами. Переглядываясь исподлобья, мастеровые потоптались и вытолкнули из толпы плотного мужичонку в хороших юфтевых сапогах.

Ты мастер? – отрывисто спросил Петр. – Отчего конфуз? Где учился?

– Нам по Заандамам капиталы ездить не позволяют, самоучки мы, – степенно поклонился мужик. – А конфузии никакой нет.

– Как нет?! – взвизгнул Петр. – Вон, мачты одни торчат!

– Не мачты сие, – спокойно возразил мастер, – а машкерад и камуфляция; а судно оное – потаенное, под водой ходит, а теперь, поди, уже шведам под днища бомбы вешает.

– Молодец, вывернулся! Люблю добрую шутку. А я, признаться, повесить тебя хотел. Как фамилия твоя, шутейник?

– Никоновы мы.

– Так вот, Никонов, пятьдесят шпицрутенов тебе – и чтоб я тебя не видел. Помни мою доброту.– Петр плюнул и обернулся к последнему кораблю:

– А это что за сюрприз? Реестр кончился, а корабли еще нет!

Хряков испуганно молчал, боясь не угодить. Петр фукнул – как Хрякову показалось, сердито – и подскочил к боярину. Тот крепко зажмурился и упал на колени. Царь порывисто поднял его, схватил за уши и крепко расцеловал:

– Вот за это люблю, утешил, брат! Быть тебе фельдмаршалом – коли заслужишь! Царь отпустил Хрякова и повернулся к кораблю. Корабль, будто ждал этого, тихонько заскользил к воде. Петр побежал за ним и подтолкнул его. Раскачиваясь, корабль шумно въехал в воду, черпнул обоими бортами и остановился. Царь, который подвернул ногу, бегая за судном, весело выругался по-голландски и сказал:

– "Шпицрутеном" нарекается!

Торжество окончилось. Царь уехал. Никонова уложили на скамье, стянули портки и сапоги (сапоги тут же кто-то украл) и принялись бить. Так как палач был слаб в счете, он дважды сбивался и начинал сначала. Когда он сбился в третий раз, Никонов закричал!

На горизонте принялись взрываться шведские корабли.

итак:

– Не сумневайся, корабль добрый, новый, недавно медным листом обшили. Колокола с Новодевичьего – хорошие, звонкие были.

– Так они ж бронзовые? А тут медный лист.

– Медные, бронзовые – какая разница. Дураки наши не понимают.

– Капитаном кого ставишь?

– Я бы сам, мин херц, пошел, да тебе и отечеству тут нужней буду. А есть у меня верные люди.

– Знаю я твоих верных людей. Опять как с сукнецом получится? Али забыл, как я тебя за уши дирал?

– Ни-ни, мин херц! Тут полный ангешвестер (Меншиков не знал, что это такое). Человечек верный, нашенский. Иван дер Ваальс.

– Кто такой?

– Голландский немец ученый. По-нашему, правда, ни бум-бум, по-немецки тоже не очень, вот по-голландски только и ругается. Да что это за ругань – так, пшиканье одно.

– Лоцию знает? Под парусом ходил?

– Наметил я тут одного гардемарина. Подшкипером пойдет. Боярин столбовой, образованный.

– Кто?

– Хряков сын Козьма.

– Это какого Хрякова? У которого шнява на спуске затонула?

– Ловко ты ее тогда, мин херц!

– Тебе все смешки, толстогубый! – загремел Петр. – А вот я тебя! Хоть и люблю, сукина сына!

– Так мин херц!

– Тьфу!

– Ученый же! Даром, что ли, деньги трачены! Первейший ученик во всем выпуске.

– Ладно, будь по-твоему. Надоел ты мне, шельмец. – Петр фукнул и закурил трубку. – Делай, как знаешь. Но чтоб прибыток казне был. И немалый.

– Золотом, государь! Своими руками принесу!

– Ладно, ладно! Знаю я тебя, болтуна!

– Так мин херц! Деньги нужны.

– О-о-о, хорошо, что напомнил! Вот тебе ключ от казны – и к утру чтоб полная была. Что останется – возьмешь. И на Кукуй подарок не забудь.

– Так мин херц!

– Знаю. Жидов тряхни, – равнодушно сказал Петр.

– Уж некого трусить, так трушены-перетрушены!

– Всех не перетрусишь, – сказал Петр. – Делай, что тебе царь велит, он плохому не научит!

! Так что это была за кумпания? Дело объяснялось просто: казне нужны были деньги. Деньги взять было неоткуда; а в это время испанцы целыми флотилиями вывозили золото с перуанского побережья. Было решено в свою очередь завязать торговлю с индейцами, а заодно и пощипать испанские караваны.

Итак, "Шпицрутен" готовился к отплытию. Команда, вытянувшись во фрунт, стояла на шканцах. Толстый рыжий Ваальс проводил светлейшего до шлюпки и приказал поднять якорь. Его, конечно, никто не понял, и Хрякову пришлось переводить:

– Так, чертовы дети, обеда сегодня не будет, а пока – за уборку.

Блеснув таким образом знанием голландского, Хряков спокойно удалился в каюту. Команда кинулась к швабрам. Ваальс опешил. Он ударил в зубы пробегавшего мимо матроса Глазенапа (однокашника Хрякова по навигацкой школе, за неуспеяние и леность ума отправленного простым матросом). Дюжий Глазенап даже не заметил этого, а Ваальс, не удержавшись на ногах, шлепнулся задом на палубу.

– Ставийт парюс, тоффель киндер! – заорал он. – Якор! Э-э-э! Виполняйт! Шнеллер!

Матросы, побросав швабры и тряпки, полезли на ванты. Из трюма выскочила стая крыс и, толкая друг друга, с писком ринулась вплавь к берегу. Капитана Ваальса стошнило. Команда кое-как поставила паруса, они надулись, фрегат повернулся и ходко двинулся из гавани, имея небольшой дифферент на нос.

! Глазенап и Бутеноп, крепко держа мокрую, заросшую водорослями амфору, четко по уставу зашли в каюту капитана. Капитана тошнило и даже рвало: он жестоко страдал от морской болезни.

– Герр капитан, – в одну глотку рявкнули матросы. – Сей уникальный кундстштюк только что изловлен нами в шведских водах. За честь почтем вручить отечеству в вашем лице для посрамления шведского флага и лично самого Карлы. Из-под самого ихнего носа утянули! – и Глазенап с Бутенопом выжидательно застыли.

В это время в каюту заглянул Хряков. Он моментально вытолкал нижних чинов (а Бутенопу, которого не любил с Навигацкой школы, даже дал под зад), с интересом взял сосуд, повертел его в руках и обратился к капитану:

– Иван Моисеевич, как вы думаете, это греческое или римское?

– О, я-а-а, – обрадовался Ваальс. – Атлантид! Тринкен. Шнапс. Либер фатерлянд. Гроссен тринкен!

– Тринк-то пей, да арбайт разумей, – рассудительно сказал Хряков. Вещь, пожалуй, казенная, а ты – фатерлянд. Разве что от морской болезни! У вас кружки есть?

Ваальс с готовностью вытащил из кармана штопор.

– Зеер гут, – сказал он с чувством. – Маринер кранкен капут.

Помощник капитана пренебрежительно взглянул на штопор и крепким ударом вышиб пробку. Раздалось слабое шипение, и вдруг из горлышка показался крупный горбатый нос. Нос пошевелился и с шумом втянул воздух.

– Еврей, что ли? – подозрительно сказал Козьма и ударил кулаком по носу. Нос спрятался обратно, а из амфоры повалил густой вонючий пар, быстро сгустившийся в темпераментного старикашку с перебитым носом и совершенно голого. Его борода опускалась до самого пола, прикрывая срам, а усы торчали в разные стороны. Щелкнув пальцами, старик накинул на себя невесть откуда появившийся турецкий халат.

– И-э-э-э-эх!!! – заорал он, нетерпеливо перебирая ногами. – Гулят будэм, танцэват будэм! Шашлик кушат будэм!

– Ты кто такой? – совершенно спокойно спросил Хряков.

– Мэня Гассан зовут! – церемонно представился старик и тут же завертелся и закрутился, приплясывая и притопывая расшитыми золотом турецкими туфлями с острыми загнутыми носами.

Хряков ударил его ногой в задницу.

– Садись, – приказал он. Старик изумленно плюхнулся в кресло, которое ловко подставил под него Ваальс, и принялся нервно искать что-то в бороде.

– Руки на затылок, – скомандовал Хряков. – А бороду придется убрать. Одно – карантин, своих вшей хватает, а другое – Петр Алексеевич не велят.

– Петр Алэксэич вэлит, аллах нэ вэлит, – зашипел Гассан. – А борода националный гордост. Намаз дэлат буду.

– Усы – это честь, а борода и у козла есть, – ответил Хряков. – Указы царя-батюшки для всех едины.

Ваальс из-за спины старика ловко щелкнул ножницами, отхватив сразу половину национальной гордости.

– Юнге зольдат, – сказал он, похлопывая по плечу опешившего Гассана. Гассан тоненько и дико завыл.

– Капитан, запишите его в судовой журнал. Хоть юнгой, что ли, – сказал Хряков и, морщась, вышел.

! Приближался Гамбург, известный своей скупостью и деловитостью. Даже чайки орали здесь реже, чем обычно, да и было их значительно меньше. "Шпицрутен" произвел салют наций и выбросил андреевский флаг. Ошвартовавшись у самого лучшего причала (при этом пришлось оттолкнуть большой летучий голландец, который упорно старался влезть между бортом "Шпицрутена" и берегом), "Шпицрутен" еще раз отдал салют наций. Набережную заволокло дымом.

Команда вскоре была отпущена в кабаки, а Хряков с Ваальсом решили прогуляться по городу, взяв с собой юнгу Гассана носить вещи. Борода у юнги уже отросла и волочилась по земле, так как Хрякову надоело каждый день ее отрезать. Стояло отличное теплое воскресенье. Бюргеры в аустериях и всевозможных ресторанчиках пили пиво и ели горячие сосиски. Ваальс то и дело снимал шляпу и раскланивался по сторонам. Ему отвечали, а иногда и узнавали. Ваальс улыбался и брал у знакомых в долг. Так они дошли до угла, где стоял грустный Паганини и играл на скрипке что-то жалобное. Перед ним лежала шляпа с надписью по-итальянски "gastroli", а в шляпе несколько медных монет.

– Ах, пархатый, – сказал Хряков, – нигде от них покоя нет, ни в Одессе, ни в Гамбурге. Везде вот так – стоит на углу и пиликает, и все одно и то же. Тьфу!

– Гаспадын началнык, тут далшэ напысано что-то, – поспешил отвлечь Хрякова Гассан.

– Читай, Ваня, тут по-немецки, – сказал Хряков, подходя к афише. Ваальс зашевелил толстыми губами и шевелил так около получаса, после чего довольно связно рассказал, что вечером в городском саду состоится народное гулянье с петардами, фейерверками и охотой на ведьм. Во втором отделении выступит известный шарлатан, барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхаузен с полетами на ядре и откусыванием головы всем желающим. Работает буфет.

На первую часть друзья опоздали. Над садом уже витал тяжелый дух паленых ведьм. Народ толпился около летней эстрады, на которой метался импульсивный худоватый человечек, пытающийся взобраться на огромное пушечное ядро. Видно было, что взбирался он уже давно, толпа теряла терпение и швыряла в человечка тухлые яйца и моченые яблоки, а наиболее нетерпеливые, проталкивая к эстраде своих жен, кричали: хоть головы-то сперва пооткусывай! – по-немецки, конечно.

Наконец, Мюнхаузену удалось оседлать ядро. Шум утих.

– Господа! – закричал он, размахивая треуголкой. – У меня шесть детей. Сейчас вы увидите смертельный номер, с которым я имел блестящий успех в Париже, Генуе и Вене! Прошу пожертвовать на бедных сирот! Маэстро, прошу! – куда-то за кулисы крикнул он. Раздалась барабанная дробь, за эстрадой взлетел сноп разноцветных ракет, захлопали крыльями выпускаемые голуби – каждый голубь был аккуратно привязан за лапку, чтобы не улетел – и в толпу кинулись мальчики с подносами для сбора денег. Каждый мальчик был тоже привязан, чтобы не убежал. Когда мальчики вернулись, а голубей втянули обратно, барон встал на скользком ядре и перекрестился. Из-за кулис выбежала хорошенькая девочка с большим чадящим факелом. Сделав книксен, она сунула огонь под фрак барону. Тот дрыгнулся и зашептал, улыбаясь толпе:

– Дура! Запал снизу, снизу! Да убери ты эту дрянь!!!

Девочка сделала еще один книксен и ткнула факелом куда-то под ядро. Ядро зашипело и покатилось по помосту. Мюнхаузен, балансируя, улыбался и махал треуголкой. Толпа ахала и бросала цветы. Наконец, ядро остановилось, барон легко спрыгнул и принялся посылать публике воздушные поцелуи.

– Э-э-э, нэт, – сказал юнга Гассан, стоявший в первых рядах. – Развэ это полет? Это нэ полет. Мэня нэ надуешь! Ну-ка ! – полез он в бороду.

Мюнхаузен вдруг поежился и неловко, боком вспрыгнул на ядро. Из-за кулис вылетела стая отборных райских птиц, а в толпу побежали какие-то крупные мужчины. Из-за занавеса выплыла красавица танцовщица в прозрачном индийском муслине. Народ ахнул. Пританцовывая, она вышла на середину и исполнила танец живота. Народ забесновался. Когда танец живота кончился, танцовщица повернулась задом и протанцевала танец спины, после чего изрыгнула громадный язык пламени и мгновенно исчезла. Едва пламя коснулось ядра, повалил разноцветный дым, грянула дикая восточная музыка, ядро взвилось на высоту городской ратуши и начало падать обратно. Толпа шарахнулась, а ядро, задержавшись на высоте человеческого роста, с ужасным грохотом разорвалось на мелкие части.

Теперь вернемся на две минутки к Никонову, которого мы оставили с голой задницей и без сапог. За истекшее время он сумел задницу прикрыть, сапоги украсть, с каторги бежать, окончить экстерном Лейденский университет и получить звание магистра натуральной философии.

Итак, минутка первая:

– Дурак ты, – сказал Никонов, откусывая яблоко. – Они ж притягиваются! – и, с размаху хлопнув Исаака по голове, вышел. Ньютон, растирая по лысине яблочную жижину, бестолково записал:

Formula

– Эр квадрат или эр куб?.. – недоверчиво подумал Исаак. – Пожалуй, все-таки квадрат, так оно правдивей!

И тут же минутка вторая:

– Пень ты глухой! – сказал Никонов. – Гляди, вот как надо! – и он сыграл Лунную сонату. Бетховен, взяв в зубы трость, положил ее на рояль и слушал, быстро записывая что-то в нотной тетради.

! Кашалот молочно-белого цвета, пуская фонтаны и ловко работая хвостом, кружил вокруг Англии. "Шпицрутен", неся полную парусность, гнался за ним. На бушприте сидел Глазенап с тяжелым гарпуном в руках; Бутеноп находился в "вороньем гнезде" и, приставив ладошку козырьком, высматривал хорошеньких англичанок, стараясь не терять из виду и китового фонтана.

Примерно после шестого круга кит сдал, и "Шпицрутену" пришлось убавить парусов.

– Жывым бэрем! – закричал юнга Гассан, мотая бородой. Кит злобно оглянулся и нырнул. Ваальс приказал было следовать за ним, но юнга дернул бороду, и кит пробкой вылетел на поверхность, извиваясь, как уж на сковороде и хлопая плавниками. Надвигающийся корабль навис корпусом над белой тушей, и Глазенап с истошным возгласом "постоим за мать-Расеюшку!" уронил гарпун и свалился киту на спину. Кит вяло ударил его хвостом, и Глазенап отлетел как мешок обратно на палубу.

– Васю бить?!! – заревел сверху Бутеноп. В это время корабль ткнулся носом в кашалота, и Бутеноп вывалился из гнезда. По мере падения крик ярости переходил в крик ужаса, который достиг фортиссимо, когда Бутеноп скрылся в зубастой пасти. Кит мощно фыркнул и скрылся в пучине. Команда в ужасе обнажила головы.

На мостик, зевая, вышел Хряков.

– Ну, как погода, камарад? – спросил он капитана. – Команда уже обедала? Как кит-то твой?

Ваальс не успел ответить: в двух кабельтовых справа по курсу, корчась, всплыл белый кит, по шкуре которого уже пошли синюшные пятна.

– Эк вы его замордовали, – сказал Хряков. – Пожалели б рыбку! Добить теперь придется. Право на борт! Гарпун мне!

Хряков прошел на нос, снял перчатку, взял оружие и элегантно (этому его хорошо научили в Навигацкой школе) замахнулся. По телу кита прошла судорога, маленькие злые глазки закрылись, а челюсть отвисла. Запахло амброй и спермацетом.

Продираясь между зубами животного, из пасти выполз обслюнявленный Бутеноп. Команда изумленно надела головные уборы, а Хряков с хрустом вонзил гарпун между лопаток кита, с трудом найдя свободное место среди торчавших из спины обломков старых гарпунов.

Кит перевернулся кверху пузом и стал тонуть. В раскрытой пасти мелькнула чья-то деревянная нога, застрявшая между зубов, и белый кит навсегда исчез в глубине.

– Собаке собачья смерть, – сказал Хряков и снова ушел к себе в каюту.

Солнце садилось. На горизонте блестел огнями Лондон. Лондон – это город Тауэров и туманов, традиций, лордов, пэров, принцев и нищих, а также столица Британского королевства. Общую картину полного благополучия в королевстве несколько портила проблема безработных, которых мутные воды технического прогресса успели выбросить на берег жизни. Когда безработных скопилось достаточно, пришлось открыть биржу труда. Первыми работниками на ней стали первые безработные, а поскольку расцвет технической революции еще не наступил, и рабочий класс еще не достиг той численности, чтобы называться гегемоном, то с безработицей таким образом было ловко покончено. Тори торжествовали.

В этот самый Лондон зашел "Шпицрутен", щедро разукрашенный всеми флажками морского свода, нашедшимися на борту. Среди них были и "на корабле чума" и "погибаю, но не сдаюсь".

Хряков с Ваальсом отправились на берег в мастерские известного железного заводчика Пена, чтобы заказать новый судовой якорь. Прежний был украден во время прошлой якорной стоянки в Гамбурге. У пышущего жаром горна они неожиданно нос к носу столкнулись с Никоновым, которого они с трудом узнали: на нем были новые смазные сапоги, смокинг с манишкой и лакированный цилиндр. Никонов их сперва не заметил, и только услышав голландскую речь Ваальса, узнал земляков.

Посыпались вопросы: откуда? куда? зачем? Отвечал в основном бывший крепостной. Выяснилось, что он и сам здесь проездом:

– А вот гребной вал получаю! Старый-то износился на моей посудине. Ну и дерет Пен и компания! А рублики-то соленым потом мы с Афонькой Никитиным в Индии на копях алмазных!

– Извините, сэр Никонов, – вежливо прервал его подошедший с какими-то бумагами чиновник. – Тут ваша подпись необходима. Господин Пен просил побеспокоиться насчет кредитов.

Никонов бегло просмотрел документы, зачеркнул в какой-то сумме два нуля и поставил внизу большую букву Н с завитушкой, которую, подумав, переправил на латинскую N.

– Так, и много у тебя рубликов? – вкрадчиво спросил Хряков.

– Я здесь проездом из Швеции, – не моргнув глазом, ответил Никонов. Да еще к Круппу заехать надо, а потом в Париж! Так что думай сам, браток!

– Я тебе не браток, холопья морда! – молодецки крикнул Хряков. А вот я тебя в Сибирь, дезертира! В железо да в острог!

– Сибирь-матушка далека, – вздохнул Никонов, – а моя команда – вот она! – и показал на добрых три десятка молодцев, насупленно стоявших невдалеке. У многих были рваны ноздри, а один был еще в кандалах.

– Орлы! – любуясь, сказал Никонов.

– Что ж, мы пойдем, Ефим Спиридонович! – сказал Хряков. – Прощевайте пока, доброго вам здоровьица!

– Петру Алексеевичу привет! – крикнул вслед Никонов.

– Передам, передам! – громко крикнул в ответ Хряков, улыбаясь каменным лицом. – Пошли, Иван Ваальсович!

– Доннерветтер!* – сказал ничего не понявший из разговора Ваальс, улыбаясь Никонову.

– Холоп, пес! – шипел Хряков. – Я этого мужика на рее повешу! Дурак ты, Иван, хотя и немец!

! Одиссея продолжалась. Приближалась коварная католическая Испания. На мачте из соображений безопасности был поднят черный флаг. Команда училась обращаться с пушками, об обнаружении отсутствия которых доложил боцман правого борта. Боцман левого борта предложил было разделить имевшиеся у него орудия, но был бит линьками, а пушки убрали в трюм.

Учить команду канонирской экзерциции решили теоретически. На палубе углем была нарисована бомбарда, и Хряков стал подробно объяснять ее устройство и принцип действия. Дни летели незаметно. Атлантический океан мерно струил свои воды, летали летучие рыбы. Крейсер плавно несся над волнами, олицетворяя собой несокрушимую мощь зарождающегося русского флота. Европа осталась далеко позади.

На фоне заметных успехов бомбардирской команды невероятная тупость юнги Гассана сияла яркой звездой востока. Хряков, в общем-то благоволивший к национальным меньшинствам, через неделю стал называть его чуркой. Разжаловать чурку было уже некуда, и после долгих сомнений Хряков с Ваальсом решили списать его на первый попавшийся берег. Но атлантика была пустынна, и первый попавшийся берег долго не попадался. Хряков в досаде хотел было высадить его прямо в море. Уже принесли амфору, в которой старикашка прибыл на борт, и Бутеноп успел даже затолкать отчаянно брыкавшегося и пускавшего цветное пламя деда в узкое горлышко до пояса, как раздался крик марсового:

– Земля!

Земля при ближайшем рассмотрении оказалась крохотной полоской коралловой суши, по которой взад и вперед бегал отчаянно кричавший оборванный человечек.

Загрохотала якорная цепь, и человечек мигом взобрался по ней на палубу. Он со слезами на глазах кинулся к людям и смачно поцеловал Хрякова в губы. Козьму передернуло: он не любил запаха омаров. Он сплюнул и поморщившись спросил:

– Ты кто такой, говнюк?

Ошалевший от радости абориген еще раз поцеловал Хрякова.

Козьма легонько ударил его по зубам и, недоуменно повысив голос, еще раз спросил:

– Ты кто такой, говнюк?

Говнюк потянулся целоваться в третий раз, но Хряков был настороже и крепко ударил его в лицо.

Абориген, умело связанный, с кляпом во рту лежал в канатном ящике и, испуганно дрожа, слушал Хрякова, который, заложив руки за спину, ходил возле него.

– Так вот, Робинзон Арчибальдович, это хорошо, что ты хочешь русским подданным стать! Но преданность отечеству делом доказать надо. Дело тебе, в общем, знакомое. Державе заморские поселения во как надобны. А чтоб не скучал, будет тебе помощник: человек знающий, тоже вроде тебя был – все один да один. Вдвоем вам веселей будет! Только ты вот что бороду не забывай ему стричь. Каждый день. Ножницы у боцмана получишь. А? Хорошо. Сегодня что? Пятница? Вот сразу службу и начнешь!

Вновь заскрипела цепь. Начинался прилив. За кормой "Шпицрутена" по шею в воде бегали два отчаянно кричавших человечка. Оказалось, что в прилив остров превращается в мель!

И вот, наконец, на горизонте появились пирамиды Монтесумы, сверкая золотом и драгоценными камнями. Вокруг пирамид толпами стояли испанцы, а ближе к основаниям – редкие цепи индейцев. Испанцы кричали, стараясь оттеснить индейцев, а индейцы кричали от избытка национальных чувств.

Пузатые испанские галеоны, армадой застывшие на рейде, были загружены драгоценностями, и в ожидании попутного ветра мирно покачивались на якорях. Догорал закат. Инквизиторские костры тоже догорали, чтобы с рассветом разгореться с новой силой. Солнце золотило горбатые носы индейцев и чуть менее горбатые носы завоевателей. Индейцы пытались человеческими жертвами убедить богов прекратить нашествие; высота кучи свежих дымящихся сердец на священной площади Солнца превысила высоту самой большой пирамиды, но грабителей эта куча не занимала, а интересовали именно пирамиды.

На "Шпицрутене" сыграли алярм и достали из трюма две пушки. Однако Хряков, подумав и подсчитав вражеские силы, решил действовать хитростью. Русский фрегат отошел от берега, лег в дрейф и стал поджидать караван в море.

Обычно галеоны ночью не ходили, и команда "Шпицрутена" отдыхала. Ветер стих. Корабль, не шелохнувшись, покоился на зеркальной глади лагуны. Тропические звезды во главе со знаменитым Южным Крестом отражались на глянцево-черной поверхности океана; изредка из глубины в поисках лучшей жизни вырывалась стайка летучих рыбок и, тихо скользнув в воздухе, без следа исчезала в мерцающих водах Карибского моря.