Текст книги "Полярная фактория"

Автор книги: В. Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

На наших промахах кулачье построило свой успех. Многолюдный с’езд оказался сорванным.

Часы показывали двенадцать. Ненцы стали раз’езжаться.

Я заглянул в окно. На освещенном луной дворе ненцы оправляют оленей, вытаскивают нарты. Снялись три упряжки и с места вскачь пошли в прозрачную даль. За ними еще две, потом еще и еще.

– Товарищи, не расходитесь. Выслушайте и проголосуйте резолюцию, составленную президиумом, – говорил в полупустую комнату Кабанов.

У стен по углам еще сидело десятка два – три выборщиков, но и они один за другим исчезали.

– Вот это ловко! – с досадой сказал Кабанов. – Ну, что же, придется начинать сначала!

На этом собрании все было сорганизовано примитивнейшим образом. Кулаки и шаманы с изумительной прямолинейностью, показали, что весь этот саботаж – дело их рук. Не хотелось даже обсуждать этого вопроса. Картина для всех была ясна.

– Давайте чай пить и спать. Потолкуем завтра, – сказал Удегов. – Кулаки, как видите, подготовились лучше нас.

Так закончился этот с’езд, еще раз показавший, что самотек в борьбе с кулачьем никуда не годится.

ХОЗЯЙСТВО ФАКТОРИИ. ТОВАРЫ. УЧЕТ. ПЕРЕМЕНЫ В БЫТУ. НЕХВАТКА ДРОВ

До странности изменилась жизнь на фактории. Насколько раньше она была однообразна, ограничивалась одними лишь торговыми операциями, совершенно не носила общественного характера, настолько теперь усложнилась и разделилась на ряд разнообразнейших отраслей.

Гости из районного центра, проученные итогами с’езда, широко развернули политическую работу, в которой принимаем активное участие и мы.

В товарном хозяйстве фактории происходит проверка, учет, точное выявление остатков и переоценка товара с координацией цен по госторговскому прейс-куранту.

Перестраивается понемногу и наш внутренний уклад – быт нашего маленького коллектива.

Вся эта работа бежит, кипит, не хочет ждать ни минуты. Комиссия подсчитывает, сортирует, составляет новые каталоги, подытоживает.

Я просиживаю ночи над писанием актов и ведомостей. Со второй фактории прибыл счетовод Кувалдов, тоже в помощь учету.

Работа движется.

А на ряду с этим идет по-старому выпечка хлеба, не прекращается торговля.

Благодаря присутствию таких переводчиков, как Шахов и Удегов, значительно оживилась моя амбулаторная деятельность. Есть возможность расспросить больного, растолковать ему, от чего произошла болезнь и как устранить причины.

Во всех отношениях наша работа и жизнь стали полновесней, приобрели осмысленность, ценность.

Имеется возможность провести беседу с заезжими туземцами, поговорить о быте, рассказать как, и что именно надо усвоить из санитарии или гигиены.

Они слушают внимательно, но методы внедрения гигиены в быт чума – им недоступны. Они, например, категорически отказываются от бани, хотя бы она и была на фактории.

– Сегодня я пойду в твою баню, а завтра пропаду в своем чуме. При наших морозах, баня – смерть.

Равным образом им нельзя мыться теплой водой. Они лишь изредка умывают руки и лицо на холоде, водой ледяной температуры.

Встряску на фактории почувствовали все обитатели. Жестковато отразилась она на животных. Из 10 собак – четыре самых мелких и слабосильных внезапно околели – в один час. 10 декабря вечером они одна за другой стремительно влетели со двора в сени и забились в судорогах на полу. Изо рта шла пена, тело сгибалось, ноги прямило палками.

Не было сомнений, псы отравлены стрихнином. Резвый, игривый Кариш, два беленьких – большой и маленький – по характеру полные противоположности друг другу – сдохли на наших глазах.

Несчастный и забитый черный полущенок не добежал до сеней, свалился у порога.

Лично для меня было ясно, что хозяйственно-бесполезные, слабые животные уничтожены с заранее обдуманным намерением. Они поедали массу хлеба и не приносили никакой пользы.

Однако выполнено это нехорошо. Уполномоченный Комсеверпути, Шахов и заведующий факторией Удегов, отравив собак, не нашли достаточно гражданского мужества, чтобы открыто сказать:

– Это сделано нами. Это продиктовано хозяйственными соображениями.

Скажи они это открыто – не было бы ни паники, ни напрасных подозрений, ни обвинений друг друга.

Женщины фактории прежде всего кинулись ко мне. В моем распоряжении аптека, у меня хранятся яды, – естественно, они почли виновником меня.

С криками, бранью и слезами меня окружили, что называется, приперли к стене.

Уполномоченный ОГПУ Ларионов, осведомленный в этом деле, видимо, лучше других, сказал резко:

– Не разводите, товарищи, паники. Ничего особенного не случилось и ни кто в этом не виноват.

Меня оставили в покое, но маленькое население фактории волновалось, настроение царило приподнятое и тревожное. А ни Шахов, ни Удегов не отваживались откровенно признаться и внести успокоение.

12 декабря, видимо, от стрихнина же сдох Пегашка. Его отпустили погулять, он отошел в тундру шагов на сто и пал.

Лошадь была сильная, здоровая, веселая. Не дальше сегодняшнего утра рысью везла воду, затем отпряженная прыгала и брыкалась на дворе.

У нас осталось шесть собак. Три из них – „Роберт“, Барбос и Серый – настоящие полярные тяжеловозы. Здоровые псы, в силе мало чем уступающие волку. Несколько слабее маленький Серый – молодой выхолощенный песик. Пятая „Сонька“ – гладкошерстая сука, для работы и полярной зимы мало пригодная. Она уцелела лишь потому, что несколько дней назад принесла 7 штук щенков.

А шестой – „Петька“ – малосильный, больной кобелек, совершенно бесполезный в езде, но недурно натасканный на охоте – вылавливает уток из озера, поднимает их с воды. „Петрушка“ живет под кроватью у пекаря Поли Дорофеевой, пользуется постоянным ее покровительством на правах больного – и это спасло его.

Собственно ездовых – 4 собаки. Лично у Удеговых имеется еще великолепный огромный сеттер-гордон Аякс или, как переименовали его для понятности – Маяк. Он тоже иногда возит воду, но это собака частная. Казенных осталось шесть. Этого количества совершенно достаточно. Десятиведерную бочку везут три собаки, четыре – легко. А кроме воды – у нас нет другой работы.

Заготовленное для Пегашки сено уходит на подстилку свиньям в хлеву.

Таким образом от происшедших перемен никто не пострадал, а свиньи выиграли. Им обеспечена подстилка до весны.

Кое-какие перемены произошли и в быту нашего маленького коллектива фактории.

До приезда Удеговых мы все столовались из общего котла. По инструкции, Дорофеева является не только пекарем фактории, но и поваром. Она готовила на всю артель. Блюда были неприхотливы, но сытны и питательны. Хлеб выпекался из белой муки для всех же в общей большой печи.

Удегова все это переиначила. Она привезла с собой много таких продуктов и припасов, каких у нас нет. Картофель, лук, морковь, свежую рыбу, бруснику, и т. п., и заявила, что варить и питаться будет самостоятельно.

В связи с этим, заведующий факторией Удегов об’явил, что Дорофеева вообще не обязана готовить на всех.

И вот затопилась ежедневно вторая русская печь, которая до приезда Удеговых не действовала.

Артельный котел расстроился. Все женщины потянулись со своими отдельными кастрюльками. У Удеговых ежедневно пошли шаньги, пирожки, ватрушки, оладьи. Надо отдать справедливость, жена Удегова опытная хозяйка, отличная стряпуха. У ней во-время и первый завтрак, и второй, и обед, и ужин. Чай почти не сходит со стола, ватрушки с вареньем и прочие деликатесы дразнят и пленяют.

На мне лично эти перемены в быту отразились в том смысле, что я стал недоедать. Готовить для меня было некому. Сам я иногда варил себе суп или жарил мясо на примусе, но по большей части питался всухомятку – чай и хлеб с маслом и сыром. Изредка баловала Удегова булочкой или ватрушкой своего стола, но это, как гостинец.

Главным же образом перемена в быту отразилась на производстве товарного хлеба. У нас все время в хлебе и так ощущался недостаток. Требования туземцев едва-едва удовлетворялись. Острый недостаток в дровах не позволял увеличить выпечку. Теперь же с работой второй печи встал даже вопрос о полном прекращении производства товарного хлеба.

Это уже пахло скандалом. Нельзя же оставить промышленников и оленеводов Ямала без хлеба! Это было бы полным срывом снабжения туземцев.

В это время на фактории находился еще уполномоченный Комсеверпути Шахов. Пред ним и заведующим факторией я поставил вопрос об экономии дров. Мои соображения были таковы: дров мало – отгружено осенью всего 40 кубометров. К началу декабря осталось 30 кубометров в трех поленницах. Надо немедленно учесть все доски, бревна, балки и жерди, разбросанные по двору и ими увеличить запас дров. Распилив, их нужно сложить в сенях. Перед употреблением сушить, чтобы извлечь наибольшую калорийность. Для полной просушки можно пользоваться как русской товарной печью, так и чугунными и унтермарковскими печами, отапливающимися углем.

Топку второй русской печи прекратить. Коллектив должен перейти на котловое питание, при котором вторая печь не нужна.

Всяческие шанежки и пирожки пусть ловчатся готовить на двух чугунках и в товарной печи, которая топится 2 раза в день.

Удегов моего проекта не стал обсуждать. Шахов отнесся к нему холодно, не желая итти против заведующего факторией.

До 10 февраля выпекался товарный хлеб. С этого дня товарную печь погасили, и наша, служебная половина дома перестала отапливаться.

В цифрах это можно формулировать таким образом: декабрь, январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль и август равны 274 дням. Нередко случалось, что ватрушечная печь топилась в день 2 раза и я не преувеличу, если общее число топок определю цифрой 300.

Триста зарядок дров истрачено на установившийся у нас быт. Эти 300 зарядок дали бы минимум 120 выпечек хлеба в большой товарной печи. Она не работала по 16 апреля – перерыв 2 месяца и шесть дней. Если бы мой проект был принят, перерыва не оказалось бы, товарная выпечка была бы увеличена на 120 центнеров, считая по центнеру на каждую печь.

На с.-х. отделе Комсеверпути, разумеется, лежит вина не малая: – 40 кубометров дров на год – цифра близкая к вредительству.

Но и хозяйственность нашей Тамбейской фактории оказалась из рук вон скверной. Мы ни в какой мере не проявили склонности к учету дров, не повысили их калорийность, не выказали твердого руководства, не попытались даже стать на правильный рабоче-производственный путь, который диктовался простым рабочим чутьем.

Стань мы на этот путь – дровяной кризис разом наполовину потерял бы свою остроту. И что самое главное – производственный план нашей фактории, выполненный на 107,75 проц., был бы выполнен на 115 проц. Прекращение котлового питания, сухомятка, частые недоедания сделали к весне свое дело – заболев цынгой, я слег.

ТОПЛИВНЫЙ ВОПРОС НА ЯМАЛЕ

Вопрос об отоплении у кочевых северян обыкновенно решается самым простейшим образом: летом чумы каслаются к северу, уходят на промысел рыбы к далеким полярным озерам, уводят оленей на северные пастбища, где даже в разгар лета нет ни оводов, ни паука, ни комара, ни иного мелкого гнуса.

Кочуют в далекой северной тундре и пользуются для топлива либо мохом, либо лесом-плавником, который собирают на морском прибережье.

С наступлением зимы туземные стада с чумами начинают каслаться в обратном порядке: на юг, ближе к тайге, к лесу. Живут по принципу перелетных птиц.

Однако надо сказать, что такой простейший распорядок жизни доступен отнюдь не всем поголовно туземцам. Его крепко держатся, главным образом, оленеводы, для которых зимние промыслы не имеют значения.

Иное дело охотники и промышленники. Им приходится оставаться со своими стадами на зиму в глухой тундре и для них топливный вопрос становится очень острым.

Нашим факториям, взявшим на себя функции снабжения ямальских туземцев, волей-неволей приходится снабжать их топливом, помимо всего прочего.

Вопрос этот здесь крайне заострен, организовавшийся тузсовет его выдвигает на первый план.

В сущности, не такая уж сложная операция обеспечить тундровое население дровами, когда вся наша тайга – полоса, граничащая с тундрой – состоит из сплошных лесов.

Требуется лишь инициативность и организационная настойчивость. Однако вот здесь-то мы и хромаем.

В прошлом году дровосеки всю зиму работали в 50 километрах выше Обдорска, нарубили 4000 саженей, сложили в поленницы. По климатическим условиям – это очень тяжелый труд. И как рассказывают тамошние рыбаки, он на три четверти пошел прахом.

Около тысячи саженей вывезли весной на баржах и рыбницах, развезли по заимкам, промыслам, факториям. Остальные 3000 саженей развалились, рассыпались, потонули в летней болотной ростепели. Теперь их, конечно, не собрать.

Чтобы снабдить фактории достаточным количеством дров, необходимо забросить сюда специальную баржу.

Нечего говорить, дрова должны окупать себя.

Однако такое разрешение вопроса, мне кажется, вряд ли устроит промышленных туземцев. Промышленник отнюдь не богат, не так много зарабатывает, чтобы оплачивать топливо, один провоз которого обходится втридорога.

Топливное дело необходимо организовать на месте – на Ямале. Здесь имеются огромные залежи торфа. Местами слежавшись пласты его достигают 2—3 саженей толщины.

Торф отличный. Мы пробовали его жечь, не прессуя. Горит, будто облитый керосином.

Здесь отдельные гнезда старого мшанника достигают порой 40—50 метров в окружности. На нем я прыгал, как на трамплине; он пружинист и слегка шипит под ногами от насыщающей его влаги. Лопата легко режет такой мшанник, глубиной он бывает в 2—3 метра. Это будущий торф. Он весь состоит из нитевидных сплетений мха и корней.

Добыча торфа здесь не потребует больших затрат. Нужны лишь прессы и рабочие руки.

Для туземного населения необходимо прежде всего забросить чугунные печи с колошниками и ручные прессы.

Я видел в Финляндии такие прессы трех образцов. Там мох скупой, в кочках и мелких гнездах. Часто, чтобы сделать один брикет, финну приходится раскапывать две-три кочки.

Здесь пласты. Здесь есть возможность работать многобрикетными прессами не вручную, а при помощи двигателя. И двигательную силу можно получить по крайней дешевке – нужно лишь использовать постоянные ветры большого напряжения. Эоловые приспособления окончательно просушат отжатые брикеты.

Если Комсеверпуть забросит сюда техника-торфяника с соответственным оборудованием – это обойдется не дороже баржи дров. А подсчитайте, какие даст итоги. Не только туземный топливный вопрос будет разрешен, но и вся фактория перейдет на торф – с пекарней, кухней, отоплением любых двигателей.

На месте, без какого бы то ни было подвоза, разрешается основной вопрос полярного существования. И разрешается наилучшим образом.

Я даже думаю, что ни с юга на север, а наоборот, с Ямала на юг надо везти топливо – такое драгоценное, как торф. На Ямале можно снабдить весь морской и речной транспорт Комсеверпути горючим.

Для этого требуется опять-таки организационная настойчивость, рабочий почин и плановость.

СЕВЕРО-ЯМАЛЬСКИЙ ТУЗСОВЕТ

Когда при высадке на Ямале мы по 15—20 часов в день грузили и разгружали товары, наш заведующий Вахмистров утешал:

– Товарищи, это краткая переработка. Наступит зима – никакой работы не будет. В трехмесячную ночь будем только спать.

До чего же он не знал условий полярной работы!

Стоит так называемая полярная ночь. Вот уже больше месяца мы не видим солнца. Круглые сутки горят лампы. А работа идет интенсивнейшим ходом, как никогда раньше. Работа многообразная, не ждущая, ее надо тотчас выполнить.

И туземцы не пропускают ни одного дня. У них разгар пушного промысла. Везут песца, волка, росомаху.

Ежедневно у нас бывает 10—15 нарт. Одни приезжают, другие уезжают.

В этом году на Ямал с’ехалось очень много чумов. Они уходят от контрактации оленей. Наиболее крупные оленеводы каслаются как можно дальше на север, к самому проливу, думая, что там их трудней достать.

На севере полуострова теперь сконцентрировалось все кулачье. Они снабжаются преимущественно на фактории Дровяного мыса, но иногда бывают и у нас – вероятно с целью разведки.

31 декабря, накануне нового года, Шахов с Кабановым выехали на юг, к реке Се-Яга для организации выборов в тузсовет.

Это решено после всесторонних обсуждений. На юге сгруппировалась почти вся беднота. Она откаслалась к той черте тундры, где начинает расти кустарник и карликовый лес.

Кроме того, по берегу Се-Яга разбивать кочевья выгодно, потому что промысел рыбы идет всю зиму.

Топливо и пища! Они диктуют бедняку свои условия. Богачи и многооленные середняки могут ежедневно бить оленей, иметь всегда свежую кровь и мясо.

У бедняка каждый бык, каждая важенка на счету. Какую-либо сотню-другую животных долго ли истребить! А к тому же бедняки имеют другую особенность – они в большинстве многосемейны, многодетны. Начни они резать оленя, от стада в одну зиму ничего не останется.

Вот к ним-то и направились Шахов и Кабанов.

В отсутствии были 5 дней. 5 января вернулись веселые удовлетворенные.

Без агитации кулака, без внушений шамана, бедняки быстро освоились с принципами соввласти. Собрание прошло активно и оживленно. Тузсовет избран.

Вскоре мы увидели состав Се-Ягского тузсовета.

Председатель Серпиу Войтало, промышленник лет за 50, небольшого роста, ширококостный, с медленными движениями, видимо, знающий и чувствующий себе цену.

Он больше молчит, не выпуская из рта трубки. Его голос всегда последний. Однако туземцы к нему чутко прислушиваются и относятся с подчеркнутым почтением.

Именно такого председателя требовалось новому тузсовету.

Заместитель председателя – Майма Тусида – брат Ваньки.

Майма Тусида.

Майма – характерная фигура! Во-первых, он выше прочих туземцев на целою голову. Всегда добродушен, любопытен, любознателен, в хате все обнюхивает, всем интересуется, со всеми приветлив – и всегда всему и всем улыбается.

У Маймы Тусиды склад мышления оригинальный. Он не знает советских законов, но как только ему растолкуют принцип какого-либо закона – он на короткий срок задумается, а затем лицо светлеет и Майма в восторге.

Борьба за освобождение трудящихся ему понятна и близка.

Сам бедняк, всю жизнь работавший на кулака, он ненавидит кулачество.

– Мы перестроим нашу жизнь! – говорит он убежденно. – Кулачество уничтожим до последнего корня.

Александр Иванович охотно беседует с Маймой и переводит нам его суждения.

Работе заместителя председателя тузсовета Майма Тусида отдается с большой серьезностью и увлечением. Советскую законность он усваивает быстро и легко. Ему нехватает лишь грамотности и практической подготовки, чтобы стать ценным способным работником.

Членом тузсовета избран батрак Вануйто Сэроко. Он тоже типичен.

Ладный, среднего роста, мускулистый и ловкий. Лицо чистое, живое, подвижное. Глаза зоркие, умные, не без хитринки. Как говорят, он отличный рыбак и охотник на песца.

Кроме этих лиц, составляющих ядро совета, имеется еще кандидат в члены – Ермини Яунгат. Это тот самый, что спас экспедицию Чибрикова.

КОНЕЦ ПОЛЯРНОЙ НОЧИ

Наша жизнь фактории улеглась в естественные рамки и течет без сюрпризов и неожиданностей.

Днем все заняты своей работой. Ларионов снимает допросы с Аксенова, свидетелей, которыми вызваны все сотрудники.

Вася копается во дворе с дровами, водой, углем. Раскапывает тоннели в ночных заносах.

Пепеляев больше в складе. У него теперь на руках все товары.

Я пишу ведомости приемки и сдачи, осматриваю больных, Удегов торгует. Туземцы приезжают ежедневно, торговля идет своим чередом, но хлеба нет и это вызывает ропот и недовольство.

Женщины стряпают.

В хате тесно. Теперь в одну половину дома переселилось все население фактории: 10 человек коллектива и 4 гостя из Нового порта.

Кроме того, в хате же держим собак: Роберт, Серый, Барбос, Маяк и Сонька с 7-ю щенками.

Воздух – хоть топор вешай.

Вечера длинные, скучные. Я как-то вызвался почитать вслух, но попытка не имела успеха. Внимательных слушателей я не нашел. Достиг лишь того, что в этот вечер все заснули раньше обыкновенного.

Тогда мы, мужчины, перешли на преферанс.

Когда нет преферанса, я сижу ночью над очерками. Хочется сделать их прежде всего фактически точными. Факты, факты, об’ективные беспристрастные факты и их пояснение – вот что составит ценность такой книжки, как моя. Дать жизнь оторванной фактории, как она есть, без прикрас.

Приблизительно те же условия и на других факториях и на заимках, на оторванных рыбных промыслах. Местами даже суровее.

Важно, кто составляет коллектив, какие люди составляют семью. В зависимости от характера, уживчивости и сознательности членов такого случайно и без всякой системы собранного коллектива, складывается его быт.

Время идет.

Повседневная работа делает дни незаметными.

Вот уже наступает конец полярной ночи. Вчера, 25 января, впервые после двухмесячного перерыва мы увидели солнце. Не солнце, собственно, а его лучи из-за края горизонта на румбе SW. Значит, пережили еще один этап – темную зиму.

Дальше пойдет легче и разнообразнее. Теперь дни начнут сказочно увеличиваться. Удегов уверяет, что в апреле уже наступит беспрерывный день и солнце ни днем ни ночью не сойдет с неба.

У туземцев идет оживленный лов песца. Бывают дни, когда они привозят по 20—30 штук, однажды доставили за день 63 штуки!

Однако сорт не высок. Все больше недопески – молодые полущенки, с неважной остью, мало пушистые. Они совершенно не похожи на те великолепные экземпляры, которые привозили кулаки из своих неприкосновенных запасов. Старый, пышный и дорогой зверь осторожен и в капкан зря не лезет. Его трудно добыть. Он попадает один из сотни и реже.

Туземцы приезжают на факторию ежедневно.

Песцовая западня.

Изредка привозят росомаху. Я не видел этого зверя живого. Разве, может быть, в зверинце, но теперь уж не помню. Шкура же дает неприятное, жуткое впечатление. Толстое мощное туловище на коротких сильных лапах с здоровенными когтями. Зубы могучие. Видно зверь сильный и опасный, бурой окраски с черной остью на спине и боках. Он следит за песцовыми капканами, и если охотник прозевает, то находит в капкане лишь следы добычи – росомаха поедает попавшихся песцов. У нас были случаи, что туземцы привозили лишь половину песцового трупа – другую с’ела росомаха.

Из их меха должны выходить отличные воротники, в роде медвежьих, только мягче, нежнее и пушистей.

Привозят, хоть и редко, волков. Один попал в капкан лапой и замерз, не сумев вырваться. Его привезли не ободранным. Огромный зверь, с ощетинившейся от предсмертного ужаса шерстью, с яростно оскаленными зубами.

Мы его в целом виде, будто живого, поставили на крыше хаты. Он стоит, оскалясь в снежную даль. Ночью производит жуткое впечатление. Кажется, что вот соскочит и кинется, вцепится в горло мертвой хваткой.

Собаки ходят мимо, щетиня шерсть. Ночью лают на зверя, даже воют протяжно и жутко, оборотя тоскующие морды в сторону тундры, в бесконечную снеговую пустыню, где, может быть, чуют таких же, как наш на крыше, матерых волков.

Живых мы их не видели. Один раз в светлую лунную ночь, украшенную феерией северного сияния, я отошел километра за три от фактории по направлению озер. И там за ближними буграми увидел несколько темных движущихся силуэтов зверя. Одни сидели на белом снегу без движения, другие перебегали с места на место. У меня в руках была лишь палка – я не охотник и ружье никогда не ношу. И, разумеется, я поспешил вернуться к дому.

Были ли это волки, или силуэты мне померещились в неверном освещении призрачной ночи – не знаю, Думаю, что они – эти хищники и отщепенцы бесконечных снеговых пустынь.

Мы их, в сущности, не видели, но голос их иногда доносился в ночной тиши. На него откликались наши псы, задрав головы вверх и выводя высокие ноты, с тоскливым собачьим надрывом.

Вообще наше полярное существование отнюдь не пестрит приключениями и опасностями, какими полны джеклондонские рассказы. Наша жизнь идет мирно, монотонно и однообразно.

Преферанс – единственное развлечение.

Мы отсчитываем дни и помечаем каждый прожитый крестиком.

Может быть, в будущие годы, когда на фактории установят радио, когда наше одинокое жилье обрастет поселком промышленников, рыбаков и еще чем-либо, жизнь станет разнообразней, приобретет общественный характер. Но это не для нас. Это будут иметь те, кто получит от нас наше робинзоновское жилье.

„Зимовка“ – хижина для охотника.

У нас товарная печь не работает, пекарь Дорофеева сидит без дела.

Со второй фактории дали знать, что там есть дрова – плавник и имеется возможность выпекать в две смены, если бы были рабочие руки. Решено Дорофееву отправить на Дровяной мыс.

Раз у нас нет хлеба, то мы должны обеспечить туземца хотя бы снабжением на второй фактории. За хлебом мы направляем их туда.

Это значительно понизило торговый оборот нашей лавки. Не находя главного продукта, туземцы к нам не едут, предпочитая сделать лишнюю сотню верст, но быть с хлебом. Удегов опасается за выполнение производственного плана.