Текст книги "По зверю и птице"

В . А . ХОМУТОВ

ПО ЗВЕРЮ И ПТИЦЕ

Рисунки В.И. Зарубина

Посвящается

ВНУКУ МОЕМУ САШЕ

Старого мельника деда Герасима знало все

село, хотя сам он и редко на селе показывался.

Зайдет в месяц раз в лавку купить махорки или

чая да сахара, а все остальное время сидит у себя на

водяной мельнице, которая стоит верстах в двух от

села, на самой опушке огромного соснового бора.

Любили на эту мельницу ходить деревенские

мальчики, послушать рассказов деда Герасима,

посмотреть, как у плотины вода бьет и серебря-

ными брызгами разбивается в белую пену, да

как во время работы вся мельница ходуном ходит.

Два мальчика лет по 12-ти, Ильюша Изотов

и Костя Кольчугин, особенно часто повадились

ходить к деду на мельницу.

Придут, бывало, и глядят, что дед делает.

Если он на мельнице работает или на пасеке

с пчелами занимается, они его не тревожат,

мимо пройдут. А если видят, что кет у него

спешной работы, они присядут к нему на зава-

ленку, и пойдут тогда рассказы да разговоры.

Ходили как-то Ильюша с Костей в жаркий

летний день в лес по грибы, набрали боровиков

да березовиков и с полными лукошками вышли

к опушке на мельницу.

Глядят, дед Герасим сидит на пороге, ружье

чистит.

Ну, значит, можно с ним поговорить. А гово-

рить с ним интересно: дед Герасим всю жизнь

у реки в лесу прожил, знает про всякое дерево,

как дерево растет; знает про всякого зверя, как

зверь живет.

Подошли Ильюша и Костя к мельнице.

Залаяла на них дедова собака „Рябчик", но сей-

час же их признала и хвостом завиляла.

– Что, ребятки, по грибы ходили?—спросил

Герасим, увидав мальчиков. – А я вот сижу,

ружьишко чищу, хочу побаловаться, на уток

пойти на Карпово озеро, там кряковых выводка

четыре держится.

Мальчики сели около деда, поставили свои

лукошки на траву и стали смотреть на его работу.

– Дедушка Герасим, – спросил Ильюша, —

а что это у тебя – дорогое ружье?

– Какое там дорогое, ему уж годов пятна-

дцать, этому ружью. А только хорошее ружье.

С ним и на мелкую птаху пойти можно и на

медведя оно годится.

– А ты, дедушка, медведей-то не боишься? —

спросил Костя. – Ведь он человека задрать может?

– А чего их бояться? Медведь, он смирный.

Зря не обидит. Только дразнить их не надо,

да матку с медвежатами не пугать, да голодному

медведю не попадаться. Медведь– мирный зверь,

хоть и много беды, иной раз, наделает. Да ведь

всякому кормиться нужно, с голодухи, известно,

всякий остервенеет.

– А ты, дед, сам-то видал медведей?

Дед Герасим только усмехнулся.

– Медведей-то! Да я их, почитай, каждый

год с десяток вижу. И видать их видал, и стре-

лять их стрелял, и в капканы ловил. Только вот

с рогатиной на них не ходил, а видел, как

объездчик Кириллов, покойник, медведя на рога-

тину принимал.

– Дедушка Герасим, расскажи нам про

медведя, – пристали к старику мальчики, – как

он живет, да как на него охотятся.

– Да что же тут рассказывать? Живет, как

и всякий зверь живет. У каждого свой нрав,

свой обычай. Медведь – он одинокий зверь; сам

по себе живет, в стаю или стадо не сбивается.

Иной зверь всю свою жизнь стаей или семей-

ством живет, иной только на время в стаи

сбивается, а иной особняком в лесу хозяйни-

чает, пропитание себе добывает да детей

выращивает. Ведь вот волк, он летом в оди-

ночку ходит, редко когда пару увидишь, а зимой

в большие стаи, голов по пятнадцать сбивается.

А почему? Потому что ему так сподручнее.

Стаей он добычу берет, друг дружке помогает...

Одни волки гонят добычу, другие в засаде

сидят, а потом вместе кормятся. Хоть и дерутся,

а все-таки кормятся. Да вот хоть бы муравей

или пчела, на что уж насекомое малое, а глядишь,

ульи да муравейники разведут, что твой город!

Каждый свое дело делает. Кто детей нянчит,

кто корм добывает, а кто от врагов отбивается.

Так вместе и кормятся, всем обществом. Пчелы

те вон как устроились, что ни улей, то медоносная

фабрика.

– А почему, дедушка, медведи вместе не живут?

– спросил Костя, – им бы тоже стадами ходить.

– А зачем им вместе жить? У медведя

жизнь иначе устроена. Он ведь только с весны

до осени кормится, когда корму везде найти

можно. А зимой-то он – Михайло Иванович—

в берлогу заваливается там один и зимует.

Ему компаньонов не требуется.

– А как же, дедушка, медвежата-то маленькие

кормятся ведь они еще не умеют корма найти?—

поинтересовался Костя.

– Медвежата не одни живут,—стал объяснять

мальчикам дед Герасим.– Как медведица маленьких

выведет (она обыкновенно пару детенышей

мечет), она сейчас им вроде гнезда где-нибудь

в валежнике или в буреломе устраивает. За детьми

она не одна ухаживает, а около себя годовалого

медвеженка оставляет, „пестун" называется. Она

малышам за кормом пойдет, а пестун-то их стережет,

глядит, чтобы они далеко от гнезда

не ушли, да чтобы их кто-нибудь не обидел.

– В роде няньки, значит,– засмеялись мальчики.

– Нянька и есть, – ответил Герасим. —

На то его медведица и держит. Он ей во всем

помогает. И пищу поискать, и по лесу ребят

водить, и с малыми детьми реку переплыть.

– А разве медведи плавают? – спросил

Ильюша.

– Медведи-то! А почище собак. Медведь

он здоров плавать. Он не только нашу речку

Илицу переплывает, а и через широкую плыть

не боится. Вот как медведица с медвежатами

плыть соберется, она одного малого сама в зубы

за загривок возьмет, а пестун другого заберет.

Так и переплывают. – Мать-то медвежат бережет.

Пока при ней детеныши, она люта, ой люта! Вот

тогда ей уж не попадайся! Если она и не зало-

мает, то напугает до полусмерти. Она всему

детенышей научит, всему их медвежьему житью-

бытью, а как подрастут, она пестуна и одного

из детей отпустит, а другого из младших при

себе оставит; теперь он в следующем году

пестуном будет...

Дед Герасим замолчал и прислушался. Из-за

леса, громко свистя крыльями, вылетел к мельнице

выводок диких кряковых уток. Они летели

прямо на самую избу, но вдруг матка взметнула

крыльями и круто повернула в сторону;

совершенно как мать, взметнули крыльями молодые

утята и весь выводок скрылся за поворотом реки.

– Видали? – спросил Герасим мальчиков. —

Вот сейчас матка-то утиная детей бережет. Заметила

людей и в сторону с птенцами поворотила.

Так-то и всякий зверь о детях заботится, так-то

и медведица своих зверенышей выхаживает. Под-

растет медвежонок – продолжал Герасим, – и рас-

станется с матерью; будет уже один в глухом

лесу жить да кормиться.

– А чем же он кормится, дедушка? – спросил

внимательно слушавший старика Ильюша.

– Медведь-то? Да он все ест; не хуже иной

свиньи. Медведь – он бродяга, день деньской

по лесу колобродит. Все ищет, высматривает,

чем бы ему покормиться, и все жрет. Он и траву

пощиплет, и зеленя озимые поест, по осени овес

пососет в поле; а там, глядишь, муравьиную

кучу разроет, да жрет муравьев и их личинки,

или на беду на пасеку проберется, ульи разломает

и медом угощается. – Потеха глядеть, как пчелы

с медведем воюют! Он в улье ковыряется, а они

со всех сторон его жалят. Не то что с одного

улья, со всей пасеки слетятся, и пойдет у них

война. Уж на что медведь-то здоров и шкура

у него толстая, а и ему не стерпеть. Начнет он

сам себя бить лапами, по земле катается, ревет

от боли, а потом бросится в лес наутек, а если

есть где озерко или лужа большая, он сейчас

в воду и купается, от пчел отбивается...

Мальчики смеялись, а дед Герасим продолжал

свой рассказ.

– Только этой всей пищи медведю мало;

он норовит что-нибудь посытнее слопать. При-

таится да и схватит мелкого зверя и в минуту

сожрет. Ну, как медведь крови попробует, так

уж и пристрастится к говядине. Потому охотники

таких медведей, которые мясо жрут, и зовут

„стервятниками". Такие медведи и корову норовят

заломать в лесу и лошадь задавят. Им не

попадайся. А уж особенно жаден медведь с ран-

ней весны бывает. За зиму-то отощает, проголодается

и бродит по лесу, корму ищет. Трава еще

тощая, зеленя промерзли, муравейники тоже еще

не оттаяли, овса еще и сеять не думали. Нечего

жрать медведю. Делается он сердитый с голо-

духи и все хватает: птица ли в траве зазевается,

белка или горностай подвернется,– всех слопает.

Дед Герасим помолчал немного и вспомнив

старое, рассказал мальчикам такую историю:

Вот я один раз сам видал. Был я на глухарином

току по ранней весне в самой глуши лесной.

Убил за утреннюю зорю двух глухарей

и вышел на поляну. Внизу овраг, а в овраге

ручей бежит. Присел я под сосну отдохнуть,

гляжу из леса вышла старая лосиха с лосенком.

Лосиха-то большая, ростом с быка здорового,

а лосенок с теленочка годовалого. Залюбовался

я на них. Идут они тихо, под овраг спускаются.

Дошли до ручья и стали воду пить. Лосенок

пьет, а мать то и пьет и поглядывает, нет ли

где опасности для детеныша... Вдруг, откуда

ни возьмись, из кустов по оврагу как выскочит

медведь, да со всего маху – хлоп лосихе на шею!

Даром, что тяжелый, а не хуже кошки вскочил.

Забилась лосиха бедная, да от боли бросилась

бежать со всех ног. А медведь все на ней держится,

когтями вцепился... Тут я ружье вскинул,

да как бахну с обоих стволов... Гляжу, мой мед-

ведь с лосихи кубарем, да в лес наутек, а лосиха

стоит, шатается сердечная. Потом тихо эдак подо-

шла к лосенку и вместе с ним в лес пошли.

Уж не знаю, попал ли я в медведя; далеко было,

да и заряд дробовый; думаю, что он просто выстрелов

испугался и ушел...

– А как же медведь зимой кормится, дедушка,

в берлоге?—спросил Костя.

– Ах ты, несмышленыш! – засмеялся Гера-

сим. – Зимой медведь совсем не кормится. Как

наступят после осени морозы и начнется зима,

так медвежьему гулянью конец. Он поздней осенью

устроит себе берлогу, выроет лапами яму

где-нибудь под большим деревом или в самом

буреломе, в валежнике, натаскает туда прутьев,

да сухих листьев и мху и заляжет. Тут у него

начинается зимняя спячка. Он свернется в берлоге

клубком, да и спит. Не ест, не пьет, а все

только дремлет, до самой весны. Ему там в берлоге

тепло, и мех у него за зиму отрастёт здоровый,

а только он сильно тощает.

– Он что же совсем и не встает с берлоги

зимой?—спросил Заинтересовавшийся Ильюша.

– Редко когда встает– объяснил Герасим,—

только разве сильные оттепели пойдут; тогда

встанет, побродит по лесу, полусонный. Ему

неспособно по снегу ходить, он ведь к снегу

непривычный; а как только подморозит, он сей-

час обратно в свою берлогу, да и продремлет

до ранней весны.

– А вот старый медведь или больной, —

продолжал Герасим,—тот рано ложится в берлогу,

еще задолго до снегу. Был это со мной

такой случай. Иду я осенью по лесу. Тепло еще

было. На полях еще яровые не везде сняты были.

Иду себе лесной тропой; гляжу, под большой

елью свежий песок нарыт, словно насыпь сделана,

а за насыпью под елью– яма. Что, думаю, за чудеса?

Кто это тут в глухом лесу песок копал?

Была в то время со мной собака, не эта, не

„Рябчик", а другая у меня была, легавая, „Лебедкой"

звали. Вот гляжу, собака чего-то насторожилась,

носом что-то учуяла и к ели подбирается.

Я смекнул, в чем дело. Собаку за ошейник

взял, к дереву привязал и тихонько к ели подкрался.

Заглянул в яму и вижу: лежит там мой Михайло

Иванович. Дышет так спокойно,—спит, значит.

Я сейчас же пошел к объездчику.

–Кириллыч, —говорю, —тут от тебя с версту

медведь в берлоге лежит.

А объездчик-то мне и говорит:

– Что ты, в своем уме? Где же это видано,

чтобы в такую пору, да медведь в берлогу

залез. Эх ты,—говорит,– а еще старый охотник-

Тут я ему рассказал, как дело было, и на

другой день пошли мы с ним поутру к тому

ПО ЗВЕРЮ И ПТИЦЕ 15

месту в лесу, где я накануне медведя видел.

Взяли с собой двух собак; у Кириллыча рбыли

такие– лайки сибирские– их нарочно для мед-

вежьей охоты и держат.

Хорошо. Бросили жребий, кому первому стре-

лять. Выпал жребий Кириллычу. Подошли к берлоге

совсем близко, шагов эдак на десять, да и

спустили собак со сворки. Обе собаки на насыпь

эту свежую взбежали и сейчас же у них шерсть

дыбом. Зверя учуяли, ворчат, а войти-то в берлогу

им боязно.

Наконец, полезла одна собака потихоньку

в яму...

Тут медведь-то как зарычит, да так это проворно

из берлоги выскочил и одну лайку по го-

лове как ударит лапой, так она на сажень

отлетела!– Кириллыч вскинул ружье, выстрелил

из одного ствола... медведь споткнулся было,

да вскочил и наутек... Я в него бац... бац... из обоих

стволов, и Кириллыч еще раз стрельнул. Глядим,

завалился медведь на землю, лапами шевелит,

землю зубами хватает. Минут через пяток стих

он. Подождали мы, потом подошли к нему осто-

рожно, толкнул я его сапогом—видимо сдох. Здо-

ровенный медведь был, большой, шерсть на нем

светлобурая и на заду изрядно стерта.

Пошли мы берлогу посмотреть и видим,

недалеко от берлоги лежит на траве лайка око-

левшая. Смотрим, у нее голова с затылка чуть

не оторвана. Это значит, медведь, как ее лапой

хватил, так когтями ей чуть голову не оторвал.

Ну, пошли мы это к Кириллычу в сторожку,

запрягли лошадь, поехали и взвалили зверя

на телегу. Изрядно возились, потому. что в нем

пудов не меньше одиннадцати было. Потом при-

везли это мы медведя на двор и стали с него

шкуру снимать. Тут-то мы его и рассмотрели.

Медведь наверно совсем больной был и старый.

Внутри у него печенка будто гнилая, и дух от него

нехороший, и сала почти совсем нет. Возили мы

его мясо в город продавать; на медвежье мясо

и всегда-то охотников мало, а этого и брать

никто не захотел: он, – говорят, – у вас тухлый.

– Вот как, ребятки,– видно пришел конец медвежьему

житью, почуял он скорую смерть да

и пошел в берлогу успокоиться, сам себе могилу

вырыл, а тут-то я на него голубчика и наткнулся!

Дед Герасим хотел кончить свой рассказ про

медвежье житье-бытье, да пристали к нему мальчики:

– Расскажи, да расскажи, как на медведя

охотятся.

– На медведя больше зимой охотятся. У него

тогда шкура дорогая, мех теплый. Летом да

по осени его бьют только, если он повадится

скот резать, или ульи разорять, или овсы топтать.

Без снега на медведя– какая же охота.

Известное дело, доймет медведь мужиков,

так и без снега прикончат, а только это не охота.

Устраивают на него разные капканы: „ежи" они

называются и „палати,,, и другие всякие, а только

это не охота. Уж ежели летом да по осени надо

медведя бить, так устраивают „лабазы".

– Это что же за лабазы, дедушка?

– А вот высмотрят место, где медведь из леса

выходит в поле овес сосать, или какую-нибудь

падаль подбросят да около этого места и

лабаз. Это, значит, на дереве, сажени на пол-

торы от земли, устраивают помост из сколоченных досок,

и на него охотник или двое садятся

Как подойдет медведь к лабазу близко,

так с лабаза в него и стреляют.

Только это плохая охота! Сидишь себе на

Дереве, а зверь с другого конца на овсы

выйдет, вот ты в дураках и остаешься.

Нет , уж охота, так зимой по снегу. Вот это охота!

– А как же, дедушка, зимой медведя в громадном

лесу найти, когда он в берлоге лежит? —

чуть не сразу спросили оба мальчика.

– На всякое дело своя сноровка, уменье

нужно, – объяснил Герасим, – прежде всего надо

лес знать. Не на всяком месте в лесу медведь

берлогу устроит. Он ищет место глухое, сухое

и тихое. Любит устроиться, где много бурелома

и валежника. Вот по таким местам охотник и

ходит, берлогу ищет. Прежде всего на следы

смотрит. Если на снегу видать следы, все равно

лисьи ли, или лося, или рыси, там берлоги

не будет. Всякий зверь медведя боится и чует

берлогу. Он близко к берлоге не подойдет. Вот

и ищешь такого места, где следов совсем нет...

А в таком месте берлогу по инею и найдешь.

– Как это так „по инею"?—спросил Ильюша.

– А вот как. Медведь как заберется в бер-

логу, так ложится головой к выходу из своей

ямы. Этот выход называется „чело". Вот он

спит и дышит, а от дыханья то пар идет и на

кусты около берлоги садится, и покрываются от

дыхания кусты инеем. Вот идешь по лесу в су-

хой день, нет нигде инея, и вдруг видишь около

дерева какого-нибудь кусты инеем покрыты

Сейчас и смекнешь, в чем дело. Подойдешь

поближе да берлогу-то и высмотришь. Дело не

хитрое, только сноровка требуется.

Нашел берлогу и соберешь охотников. Либо

у самой берлоги медведей бьют, либо выгоняют

да облавой на охотников гонят. Поднять -то

медведя недолго: либо собак на берлогу напустишь,

либо заостренными кольями в берлогу

тыкают. Медведь в берлоге проснется, озвереет,

да и полезет на свет.

– А это страшно, дедушка, ведь медведь

тут заломать может?

– Понятное дело, может. Зевать не надо.

Сначала медведь норовит уйти, а вот как ранят

его, или когда медведица с медвежатами из берлоги

вылезет, тогда гляди в оба, стреляй наверняка,

не то медведь как раз сам на тебя

охотиться начнет.

– Я один раз сам видел,– вспомнил Герасим,—

как медведицу с двумя медвежатами из берлоги

выгнали. Когда ее первым выстрелом ранили,

она на охотника бросилась, чуть под себя не

подмяла, а как ее вторым выстрелом свалили, она

еще живая поползла к медвежатам своим да под

себя лапами их загребает, защитить старается.

Притихли Ильюша и Костя. Видно, ясно им

представилось, как медведица детей защищает,

и жалко ее стало; потом вспомнил Ильюша, что

дед про рогатину какую-то говорил, и спрашивает:

– Дедушка Герасим, а ты вот говорил, что

объездчик у вас на медведя с рогатиной ходил.

Это что же за охота?

– Эту охоту теперь совсем бросать стали:

Это прежде так ходили на медведя „один на

один", когда в деревнях ружей мало было да когда

порох и пули доставать трудно было.

Опасная– это охота. Возьмет охотник длинную

крепкую жердь; один конец у нее заостренный,

а на другом конце крепко приделан острый

нож – „перо" называется. Вот как поднимут мед-

ведя с берлоги, охотник его на рогатину и принимает.

Нарочно тут медведя сердят, пока медведь

на дыбки не станет. А как зверь поднялся, охот-

ник ему перо в грудь или в живот вонзит,

а другим концом рогатину в землю воткнет.

Медведь свирепеет, хочет охотника схватить и сам

все глубже и глубже на рогатину напарывается,

пока с ног не свалится и не сдохнет. Опасная

это охота; теперь если кто и пойдет с рогатиной,

так больше из удали, из молодечества, да

и то норовит взять с собой товарища с ружьем,

чтобы, в случае беды, подсобил...

Дед Герасим помолчал немного, потом встал,

посмотрел из-под ладони на солнце и сказал

Косте и Ильюше:

– Ну, ребята, идите-ка вы домой. Пройдет

год, другой, я вас с собой на охоту возьму, коли

жив буду, только не на медведя, а по птице

какой-нибудь. А сейчас, вон. солнышко спускается.

Пойду-ка я на Карпово озеро, на уток посижу.

Герасим ушел в избу, а Ильюша и Костя взяли

свои лукошки с грибами и собрались итти домой.

Решили они итти прямиком, лесной дорогой

которая выходила на их поле к селу Тагашеву

и которую они хорошо знали, потому что по

ней с лесных покосов сено возили.

Идут они по лесу, разговаривают, про деда

Герасима вспоминают...

Вдруг Ильюша схватил Костю за рукав рубахи

и испуганно шепнул ему:

– Гляди-ка!..

Ильюша показывал пальцем в лес, но сначала

Костя ничего не заметил и не понял, на что ему

Ильюша показывает:

– Чего, гляди? Лес, как лес. Ничего я не вижу.

– Как не видишь? – шептал Ильюша. – Во, во,

видишь вон там около кривой ели кто-то шевелится!

Костя посмотрел к кривой ели и... обмер.

Под самым деревом, около большого муравейника,

сидел на земле какой-то лохматый, громадный зверь

и то нагибался к муравейнику, то поднимал голову.

– Что это? – боясь самому себе верить, про-

шептал Костя, чувствуя, как его сердце начинает

колотиться.

– Медведь...– ответил ему замирающим от

страха голосом Ильюша...

И в ту же минуту Костя понял, что Ильюша прав.

Громадный, никогда ими не виданный зверь

неожиданно присел на свой зад, приподнял передние лапы,

а потом стал быстро лапами разбрасывать муравьиную кучу.

Мальчики так растерялись, что не знали, что

им делать, и стояли полумертвые от страха.

„Не надо медведя дразнить" —вспомнил Костя совет

деда Герасима.

– А вдруг это медведица с медвежатами,—

шептал Ильюша, боясь двинуться с места.

Между тем медведь приподнялся на задние

лапы, потянул носом воздух и стал во все стороны

оглядываться. Видимо, он учуял что-то и начал

беспокоиться. Он будто прислушивался, присматривался,

а потом хрюкнул, как свинья и, встав

на все четыре лапы не громко, но злобно зарычал,

причем шерсть на нем поднялась дыбом...

Тут уж мальчики не выдержали. Забыв все

советы деда Герасима, они бросились бежать со

всех ног. Сзади них раздался на этот раз уже

громкий рев рассерженного зверя, а они, не решаясь

оглянуться, бежали все дальше и дальше.

Костя бежал скорее Ильюши, но когда он

удалялся хоть на несколько шагов вперед,

Ильюша умоляющим голосом говорил ему:

– Костя, Костя, не оставляй меня медведю!..

И они бежали дальше и дальше. Босые ноги

задевали за корни, сучья били их по лицу, но

они ни на что не обращали внимания, и страх

давал им силы...

Наконец, вот и опушка, вот показалось знакомое поле,

вот видно кто-то пропахивает сохой картошку,

вот уже можно узнать, что это Ильюшин сосед

дядя Прокофий... а мальчики все бегут и бегут...

Они добежали до Прокофия и только тогда

остановились. Оба были совсем мокрые от пота;

Ильюша потерял шапку; у Кости была окровавлена

каким-то сучком щека и оба они держали

пустые лукошки из-под грибов, так как все свои

боровики и березовики растеряли.

. – Откуда вы взялись, пострелята? – спросил их

Прокофий, с удивлением разглядывая их

испуганные лица.

– Дядя Прокофий!.. медведь!. – могли только

сказать оба мальчика.

– Какой медведь? Где? Что вы брешете?..

Тут оба мальчика наперерыв стали рассказывать,

как они за Крутым ручьем, на пути к „Лешему

покосу", видели под кривой елью медведя.

Дядя Прокофий заинтересовался их рассказом,

выпряг лошадь и верхом поехал в ле,с,

а мальчики остались около сохи.

Уже темнело, когда дядя Прокофий вернулся

и сказал Ильюше и Косте, что действительно за

Крутым ручьем, на указанном ими повороте, он

нашел под кривой елью свежеразрытую мура-

вьиную кучу, от которой уходил в чащу леса

крупный медвежий след.

К ночи вернулись домой Ильюша и Костя и рас-

сказали всем товарищам о своей страшной встрече.

И долго потом чуть не все деревенские мальчики

с увлечением рассказывали, как Костя

и Ильюша встретились в лесу с медведем, и мед-

ведь испугался их и ушел.

НА ГЛУХАРИНОМ ТОКУ

Кончилось лето. Миновала осень и длинная

суровая зима.

Наступила ранняя, дружная весна. Снег быстро

сошел с полей и лугов; только в лесу да по глубоким

оврагам лежал еще не стаявший снег.

Реки и ручьи с шумом несли свои многовод-

ные, быстрые струи к далекому морю; солнце

грело днем почти как летом и только по утрам

перед зарей стояли сырые, холодные заморозки.

Дед Герасим исполнил свое обещание, данное

Ильюше Изотову и Косте Кольчугину и взял

каждого из них по одному разу с собой на

охоту. Первая очередь досталась Ильюше.

В назначенный день он вскоре после обеда от-

правился на знакомую мельницу, чтобы в первый

раз в жизни узнать, что такое „глухариный ток".

– Что же ты, брат, рано пришел?– встретил

его дед Герасим,– Я тебе сказал прийти, когда

солнце садиться начнет, а ты пришел ни свет

ни заря.

– Да не стерпел, дедушка,—сознался Илью-

ша, – очень уж хочется скорее в лес пойти и

поглядеть, что такое глухариная охота.

– Ну, охоту-то раньше времени все равно не

начнешь,—заметил дед, —да уж ладно, пришел,

так посиди со мной стариком, побеседуем.

Ильюша уселся у деда в избе на лавке и, пока

Герасим собирал все для охоты, Ильюша узнал

от него много интересного.

Дед Герасим рассказал ему, что глухарь,

которого Ильюша никогда и не видел, это птица

сродни тетереву. Самец ростом с хорошего

домашнего гуся, перья у него черно-серые, грудь

такого цвета, как сталь, а хвост длинный из

черных перьев с белыми пятнами. Самка гораздо

меньше: не больше домашней курицы и перья

у нее пестрее, чем у самца.

Рассказал дед Герасим, что глухарь – птица не

перелетная, а оседлая; круглый год в наших

краях живет и морозов не боится; держится

больше в таких лесах, где сосна да ель, и кормится

по моховым болотам хвоей, листьями, травой и ягодами.

– Глухарь– птица умная– рассказывал Иль-

юше дед Герасим,– она осторожная, всякое движение,

всякий шорох в лесу замечает и ко всякому

звуку прислушивается.

Ильюша поинтересовался, почему же глухаря

зовут „глухарем", если он так хорошо слышит.

– Потому его глухарем зовут, – объяснил Герасим,

– что весной, когда глухарь на току поет,

он совсем ничего во время песни не слышит.

Весной глухари-самцы со своих зимовок слетаются

каждый год на те же самые места, почти что на

те же самые деревья прилетают и по ночам на

этих местах держатся.

– А что такое „ток", дедушка?—спросил

Ильюша.

– А вот это самое место, куда глухари вес-

ной на ночь слетаются, током и называется.

Глухарь еще с вечера прилетит с болота на ток,

и собирается их на току голов эдак пять или

шесть, а бывает, что самцов и до пятнадцати

слетается.– Рассядутся они по деревьям и но-

чуют. – Охотники уж всегда знают, где в лесу

тока, потому что они из года в год на тех же

местах бывают.

Дед Герасим рассказал Ильюше, что глухарь-

самец просыпается раньше всех птиц в лесу и

начинает петь.

Никак не мог понять Ильюша, что это за

песня такая.

– Глухарь сначала щелкает,– говорил Гера-

сим,– сначала редко, а потом все чаще и чаще,

и выходит у него это щелкание вроде как „текэ—

текэ"... потом как защелкает часто, так и зальется.

– Как соловей? —спросил Ильюша.

Дед Герасим засмеялся.

– Ну, брат, на соловья совсем не похоже-

Глухарь—он вроде как шепотом поет, еле слышно,

и языком выводит словно—точит. Вот, знаешь

по деревням точильщики ходят, ножи точат.

Такой звук слышно вроде: „пшшшш"...

Некоторые охотники даже так и называют: не говорят —

„глухарь поет", а говорят „глухарь точит". Вот

во время этой песни глухарь-то и не слышит

ничего, он и глаза зажмурит и видит мало. Тут

только к нему и можно подойти. А как песню

пропел, тут ты замри на месте и жди следующей

песни. А под песню опять подходи, пока не по-

дойдешь так близко, что стрелять можно. —А как

совсем рассветет, солнышко выше леса поднимется,

так глухарь петь бросит и на свое болото

улетит, а к вечеру опять на ток вернется.

Ильюша поинтересовался, зачем же это глухари

так поют, и дед Герасим объяснил ему, что

под утро на глухариную песнь к току с болот

самки-глухарки слетаются и на току на землю

садятся. Самцы тогда тоже с деревьев на землю

слетают и начинается тогда между самцами из-

за самок драка– Иной раз самец самца до смерти

клювом забьет. Когда весна на убыль пойдет и

лето приблизится, тогда тока прекращаются.

Самцы улетают до следующей весны кормиться

на болота, а самки устраивают на земле гнезда,

несут яйца и выводят птенцов.

Прослушал Ильюша все рассказы деда Гера-

сима и с нетерпеньем стал ожидать охоты.

Он ходил по избе и старался себе предста-

вить песню глухаря, но ничего у него не вы-

ходило: „тэкэ, тэкэ, тэкэ, пшшшш"... повторял

про себя Ильюша и думал, что ему, пожалуй не

узнать глухаря по песне. Очень уж мудрено дед

рассказал.

На дворе стемнело. По небу зажглись яркие

звезды, и только тогда Герасим собрался наконец

на охоту. Он взял ружье, сумку с патронами,

фонарь с огарком свечи, коробок спичек, бичевку;

снял валенки, с трудом натянул на ноги старые

высокие сапоги и, наконец, сказал Ильюше:

– Ну, брат, пойдем. Только, чур, меня слушаться.

Как будем на току, шагай за мной под

песню. Шагу лишнего не ступи, а как замолчит

глухарь, так и замри; и, если споткнешься или

упадешь, так и лежи до следующей песни; если

вода в сапог наберется, терпи, но ноги из воды

не вытаскивай, а то всю охоту испортишь.

Ильюша радостно обещал деду, что он во

всем будет его слушаться, торопливо надел шапку

застегнул свое старое ватное пальтишко, и оба

они, стар и мал, вышли из избы...

Дед сразу же свернул в лес и пошел по лес-

ной дороге. Ильюша шел рядом с дедом и сна-

чала, несмотря на темноту, шагал довольно храбро.

Однако, пройдя около версты, дед повернул на

узкую тропу и сказал только Ильюше:

– Ну, теперь шагай позади.

Ильюша шел с трудом. Под ногами хрустели

замерзшие лужи, трещали сучья, ноги сколь-

зили по мягким кучкам мокрых прошлогодних

листьев...

Ильюша начал уставать. Приходилось итти

протянув руки вперед, потому что дед все время

отталкивал бившие по нем ветки деревьев и они

ударяли Ильюшу и по голове, и по телу, и по ногам.

Наконец, Ильюша не вытерпел. Ему стало

жутко и он решился окликнуть деда:

– Дедушка, а дедушка, не иди так скоро,

я ведь ничего не вижу.

– Устал ты, видно? —спросил Герасим. – Ну

ладно, давай я фонарь засвечу, не знаю только,

хватит-ли нам огарка до зари.

Герасим присел на корточки, долго искал ко-

робок спичек за пазухой и, наконец, зажег фонарь.

– Ты не расстраивайся, малый, – ласково

сказал Герасим, —теперь уж недалеко; вот перей-

дем под оврагом ручеек, поднимемся на ту сто*

рону оврага и там будем зари ждать. Оттуда до

тока не больше полверсты будет.

И оба опять зашагали... С фонарем итти

было еще хуже. Фонарь освещал дорогу только

шага на два, а дальше кругом все казалось еще

темнее и непроходимее.

Пройдя с версту, дед остановился.

– Вот и овраг ! —сказал он.—Теперь спустимся

полегоньку. Смотри, не упади. Перейдем ручей,

а оттуда рукой подать.

Дед стал спускаться первый. Ильюша шел

за ним. Ноги скользили на спуске по мокрым

листьям. В темноте не стало видно тропинки.

Ильюша хватался руками за сучья, расцарапал

себе руку, два раза падал.

Наконец они сошли на дно оврага. Там лежал еще снег

и слышно было, как шумит вода.

Ильюше показалось, что стало светлее. Над го-

ловой было видно усыпанное звездами небо.

Прошли шагов тридцать по снегу. Снег был

мягкий и нога проваливалась у Ильюши по

колено, но он все шагал, стараясь ступать след

в след за дедом Герасимом.

– А воды еще много, —сказал Герасим, по-

дойдя к ручью. – Как ты, брат, переберешься?

Перенести тебя на руках что ли?

– Нет, нет, дедушка, я сам перейду, —храбро

ответил Ильюша.

Впереди черной лентой, примерно с сажень

шириной, шумел и бурлил потоком весенний

ручей: по ту сторону виден был снег, а дальше

можно было разглядеть, что лес поднимается

в гору. Лес стоял громадной, темной стеной, и

только высоко на горе виднелись острые вер-

хушки старых елей.

Герасим ступил в воду, сделал шаг и со

словами:

– Ну, не робей, коли воды зачерпнешь – пошел

через ручей и вышел на снег на ту сторону.

Ильюша с замиранием сердца, в свою очередь,

шагнул в воду. Ему показалось, что его

сносит силой течения, так быстро бежала вода.

Он старался ступать твердо и шагать быстрее...

С первого шага сапоги зачерпнули холодной

воды, но Ильюша сделал усилие и стал шагать.

– Ну, ну, вылезай, малый, – подбодрял его

дед, протягивая ему руку.

Ильюша вылез на снег, с облегчением вздохнул,