Текст книги "Убийство души. Инцест и терапия"

Автор книги: Урсула Виртц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Из сновидений Юнга становится ясно, что переживание раннего сексуального злоупотребления отбросило длинные тени, которыми он был немало озабочен, но в действительности их было как бы запрещено понимать. В своем письме Фрейду после той «исповеди» он пишет, что только сейчас ему стал понятен сон, в котором он видел Фрейда как «древнего, очень дряхлого старца», идущего с ним рядом. «Мой сон успокаивает меня насчет опасности, исходящей от Вас! Как вообще это могло прийти мне в голову, конечно, нет! Надеюсь, теперь подземные боги со своими выходками оставят меня в покое»[36]36
  Briefwechsel. Ibid. S. 106.


[Закрыть]. В своих воспоминаниях Юнг описывает очень похожее сновидение одного человека, чей дух не мог упокоиться. Здесь не место для более подробного толкования этих сновидений и сексуальных переживаний мальчика. Я лишь хочу подчеркнуть, что окружение Юнга состояло в основном из женщин. Видимо, подземные боги не перестали его беспокоить, потому что его отношения с мужчинами навсегда остались проблематичными.

Я думаю, что из этих разрозненных цитат стало ясно, что, пережив опыт сексуальной эксплуатации, Юнг пострадал намного больше, чем мог себе представить. Не удивительно, что такая травмированность отразилась на юнговском мышлении и его отношении к сексуальности. Юнг описывает в своих воспоминаниях, что главной его целью было «исследовать и объяснить нуминозный смысл» сексуальности, опираясь на ее «персональное значение и биологическую функцию»[37]37
  Jung C.G. Erinnerungen. Ibid. S. 172.


[Закрыть]. Может быть, вытеснение реального уровня сексуального насилия, пережитого в связи с собственным телом, внесло свой вклад в расстановку именно таких акцентов. В кратком тексте Марвина Голдверта из Нью-Йорка[38]38
  Goldwert M. Childhood Seduction and the Spiritualization of Psychology. The Case of Jung and Rank // Child Abuse and Neglect. 1986. 10. P. 555–557.


[Закрыть] одухотворенность юнговского учения и его уклон в религиозно-духовную сферу увязаны с сексуальным соблазнением.

Он указывает на то, что одиннадцатилетний Юнг «предположительно в возрасте обольщения»[39]39
  Goldwert. Ibid. P. 556.


[Закрыть] начал молиться Богу. В своих воспоминаниях Юнг объясняет это тем, что «это казалось мне несомненным. Бог не был омрачен моим недоверием»[40]40
  Jung C. G. Erinnerungen. Ibid. S. 33 f.


[Закрыть]. По мнению Голдверта, такое обращение к религиозно-духовной сфере могло быть отчасти спровоцировано сексуальной травмой. «В своем бегстве от животной жизни у же в очень раннем возрасте Юнг оказался в объятиях архетипического образа Бога и под влиянием духовного мистицизма»[41]41
  Goldwert. Ibid. P. 556.


[Закрыть].

Голдверт ссылается также на Отто Ранка, который был соблазнен в возрасте семи лет и назвал этот опыт «плитой на могиле его радости» и причиной его последующих страданий. Из-за потребности в социализации для него было невозможно говорить об этом переживании. Он отстранился и ушел в одиночество. Важно, что и для Ранка инцест был сильно заряженной темой, которой он посвятил свое творчество. С 1912 г. у Юнга была книга Ранка «Мотив инцеста в поэзии и сказаниях» и он отправил Фрейду свой комментарий для «Ежегодника», но он так и не был опубликован. Он считал эту книгу очень достойной, но не был согласен с теоретической позицией Ранка по теме инцеста.

Юнг также возражал против позиции Фрейда по проблеме инцеста, так как она была слишком регрессивной и редуктивной. Он противопоставил ей свою позицию – прогрессивную и синтезирующую. Для Юнга мотив инцеста – это образ целостности. Он связан с вечным стремлением человека стать целым и вернуться в исходное состояние единства. Насколько это трудно – перерезать пуповину не только физиологически, но и психологически – хорошо известно любому человеку. Зафиксироваться на инцесте означает для Юнга инфантильно застрять в глубинной человеческой тоске, в желании оставаться ребенком. Такое стойкое зависание либидо на первом детском объекте Ницше назвал «кощунственной тягой назад». Удовлетворение такой тоски означало бы конец индивидуальности человека. Вот почему инцест – это преступление, смерть духа в человеке. Функцией табу на инцест является предотвращение такой регрессии.

Если же тяга к инцесту не находит своего воплощения, то влечение одухотворяется. При невозможности прямого удовлетворения человеческий инстинкт создает образы, которые символически выражают соединение противоположностей. Обращаясь к мифам и представлениям алхимиков, Юнг заявляет, что coniunctio – это архетипический образ соединения противоположностей: свадьба Короля и Королевы, Солнца и Луны, Неба и Земли, а также hierosgamos – божественная свадьба, священный брак. Юнг пишет не о реальном сексуальном насилии в семье, не о присущих обществу насильственных структурах, а об архетипе инцеста. Он понимает инцест как непристойный символ для «unio mystica», и тем самым отсылает к сексуальному соединению как священнодействию.

В связи с этим стоит отметить, что слово «табу» происходит от полинезийского глагола tapui и означает «сделать священным». То, что табуировано, наполнено маной и нуминозностью. Нарушение табу оскверняет его. Кто подвергся сексуальной эксплуатации, больше не может переживать сексуальное соединение как нечто священное и обманывается трансцендентным измерением сексуальности.

Для Юнга трагедия реального инцеста состоит в том, что на физическом уровне как раз и не может быть найдено то, что в глубине души люди так ищут. При реальном инцесте тема соединения противоположностей мужского и женского не понята бесконечно глубоко. Стремление к целостности проявляется в действительном инцесте в своей извращенной форме и вообще никогда не будет осознано как внутрипсихическая задача соединения мужского с женским. Без этого внутреннего субъективного интегрирующего подхода индивидуация также невозможна.

Юнг не отдавал должного воздействию реального инцеста на психическую жизнь человека. Случаи, с которыми я имела дело на практике, он называл лишь «эмбриональным примитивным предшественником светской проблематики». Он также не принимал всерьез «истерическое мнение, в соответствии с которым индивид является невротиком». «Это также маловероятно, как и предполагаемые сексуальные травмы истеричек»[42]42
  Jung. G. W. 5. S. 530.


[Закрыть].

Я хорошо понимаю, что жертвы инцеста чувствовали себя непонятыми Юнгом в том, что составляло их конкретный травматический опыт. В письме Фрейду от 13 мая 1907 г. он пишет:

«Сейчас у меня в аналитической работе находится шестилетняя девочка с чрезмерной мастурбацией и ложью, что ее якобы обольстил опекун. Это очень трудное дело! У вас есть опыт работы с такими маленькими детьми? Кроме блеклого и безэмоционального, совершенно неправдоподобного представления о травме в сознании, мне не удается достичь никакого спонтанного или внушенного отреагирования аффекта. В настоящее время она выглядит так, как если бы у нее было головокружение после травмы. Но откуда этот ребенок знает все эти сексуальные истории?» На этот вопрос никоим образом не был найден ответ, что эти сексуальные истории ребенок пережил на собственном теле, а напротив, их списали на воображение ребенка. Юнг, по-видимому, даже размышлял, не диагностировать ли у девочки шизофрению, раз он пишет: «Никаких признаков раннего слабоумия!»[43]43
  Briefwechsel. Ibid. S. 50.


[Закрыть].

Насколько Юнг оставался глух и слеп к страданиям этой девочки, видно из следующих комментариев: «Гипноз был хорошим и глубоким, но ребенок обходит все внушения представить травму почти безвредной. Важным было следующее: на первой сессии она спонтанно галлюцинировала „колбаску, про которую женщина сказала, что она будет все толще и толще“. На мой вопрос, где она видела такую колбаску, ребенок быстро сказал: „У господина доктора!“. И это все из того, что можно было бы ожидать от трансового состояния. С тех пор все сексуальное полностью отщеплено»[44]44
  Ibid. S. 50.


[Закрыть]. Меня не удивляет то, что эта девочка не сказала больше ни слова о сексуальном. Она наверняка почувствовала, что ей не поверили.

Ответ Фрейда на это письмо – очень типичный пример того, как в то время лечили последствия сексуального насилия. Он пишет: «От вашей шестилетней девочки вы, между прочим, узнали, что посягательство является осознанной фантазией, которая регулярно обнаруживается при анализе и которая сводится для меня к признанию того, что в детстве бывают сексуальные сновидения. Терапевтическая задача состоит в обнаружении источников, из которых ребенок почерпнул свои сексуальные знания. Дети, как правило, дают мало сведений, но подтверждают то, о чем вы догадались и сообщили им. Важно расспросить членов семьи. Если это удается, это дает волнующие результаты в анализе… Ребенок не говорит, потому что он быстро, целиком и полностью, оказывается внутри переноса, что доказывают и ваши наблюдения»[45]45
  Ibid. S. 53.


[Закрыть].

Неудивительно, что Юнг сразу был готов принять рассказ об обольщении за ложь, ведь в детстве он сам был жертвой обольщения и даже много лет спустя выдавал свое собственное обольщение за «покушение», а это слово относится и к убийству (я вспоминаю свои выводы об «убийстве души»), и к изнасилованию. С другой стороны, именно эта готовность Юнга согласиться с Фрейдом при его отказе от теории соблазнения может быть истолкована как защита от его собственной травмы сексуального соблазнения.

Юнг последовательно скрывает правду о себе, когда отрицает значение реального травмирования в раннем детстве и считает его фантазией. Алиса Миллер также очень скептически отзывается о том, что невозможно найти «в архетипическом лесу юнговских понятийных конструкций детей, которыми в первые годы их жизни злоупотребляли и над которыми надругались». Я думаю, что пережитое насилие и чувство, что доверие обмануто и использовано именно тем человеком, к которому было много уважения, представителем отцовского мира, делало особенно значимой заповедь «Не помни!». «Иудейский сын Фрейд лишился своего запретного инсайта в теории влечений, а протестантский сын К. Г. Юнг нашел такое единство с отцами-теологами, при котором любое зло он помещает в лишенное детства бессознательное. В более позднем возрасте заповедь „Не помни!“ делает обоих мыслителей глухими. Как если бы запретное древо познания осталось нетронутым»[46]46
  Miller A. Du sollst nicht merken. Frankfurt, 1983. S. 256.


[Закрыть].

3. Инцест в мифах и сказках

Образы сексуализированного насилия

Я описала инцест как убийство души. Мифы, легенды и сказки повествуют о том же. Жестокость, зло, насилие как часть человеческой жизни отражены во всех наших мифологических традициях как утрата или продажа души, ее проклятие или заклятие. В том, как каменеют героини сказки, как они засыпают сном, смерти подобным, как их насильственно похищают в подземный мир, мы ощущаем душевное несчастье женщин, подвергшихся насилию.

Я обращаюсь к архетипическим мотивам, чтобы сделать инцестуозную динамику темы отношений между отцом и дочерью более доступной пониманию. В глубинной психологии К. Г. Юнга использование сказок и мифов является важным подходом к пониманию перипетий человеческой жизни. Важно добиться, чтобы мудрость сказок принесла свои плоды в психотерапии, ведь в мифах и сказках отражаются бессознательные процессы в их архетипической форме. Общечеловеческие ситуации, представленные в сказках, являются не чем иным, как «самопредставлением психических процессов». Я отслеживаю в сказках, мифах и легендах мотив инцеста, и для меня важно не столько истолковать отдельные варианты как части осмысленного целого, сколько с помощью метода амплификации показать тему инцеста в более широком контексте.

Сексуальное насилие отнюдь не является темой нашего времени. Современным является лишь то, что сегодня мы рассматриваем сексуальную эксплуатацию как ущерб личности, как нападение на право человека свободно распоряжаться своим телом.

В иудейской и христианской традициях всегда процветало унижение и сексуальная эксплуатация женщин. Священное писание знает изнасилования и инцесты, но ничего не хочет знать о пострадавших, о том, чтобы позаботиться о психических и телесных ранах женщин. Речь идет всегда лишь о нарушении прав собственности, о разрушении «владения». Женщина рассматривается как сексуальная собственность, и так же, как у первобытных народов, она в основном имеет лишь меновую стоимость. В Ветхом Завете она стоит в одном ряду с имуществом и упоминается вместе с «крупным рогатым скотом и домом». «Не пожелай дома ближнего твоего, его слуги, жены, скота и всего, что принадлежит ему».

Потрясающим примером этого является история левита и его наложницы (Книга Судей, 19: 11–30), одна из версий истории о Содоме и Гоморре. Они ехали по незнакомой местности. Наступил вечер, они заночевали в доме одного старика. Во время ужина раздался громкий стук в дверь. «Жители города, развратные люди» потребовали, чтобы старик отдал им своего гостя, чтобы они могли его «познать». Он отказался, ссылаясь на законы гостеприимства, по которым у него есть долг по отношению к незнакомцу. Поскольку мужчины не сдавались, он предложил вместо этого отдать им свою дочь, которая еще не познала мужчину, чтобы их удовлетворить:

«Он сказал: „Нет, братья мои, не делайте зла! Когда человек сей вошел в дом мой, не делайте этого безумия! Вот у меня дочь девица, и у него наложница, выведу я их, смирите их и делайте с ними, что вам угодно; а с человеком сим не делайте этого безумия!“ Но они не хотели слушать его. Тогда муж взял свою наложницу и вывел к ним на улицу. Они познали ее, и ругались над нею всю ночь до утра». Наконец они бросили ее под дверь, где наутро гость и нашел ее мертвой.

Из текста мы ничего не можем узнать о том, почему отец решил пожертвовать дочерью; ничего не говорится и о причине злоключений, которые достались наложнице, речь идет лишь о негодовании из-за ущерба имуществу. «Придя в дом свой, взял нож и, взяв наложницу свою, разрезал ее по членам ее на двенадцать частей и послал во все пределы Израилевы».

Так же и в истории об изнасиловании Тамары ее сводным братом Амноном (2 Книга Царств, 13) речь опять идет о собственности. Амнон изнасиловал сестру Авессалома, а затем стал гнать ее прочь, ругаясь и позоря ее. «Получи, что заслужила!» Спустя два года ее брат отомстил и убил его, но и тут вполне ясно, что месть была не за бесчестие его сестры, а за сексуальную претензию на чужую собственность, что противоречило собственному ревнивому отношению Авессалома.

Ветхий Завет – кладезь историй о явных и скрытых инцестуозных отношениях. Примечательно, насколько сильно старые мифы по-прежнему отражаются в наших нынешних убеждениях. Например, во Второзаконии утверждается, что обрученная девица, которая не кричала при изнасиловании, окаменеет. За этим стоит представление, что изнасилование можно было бы предотвратить, если бы она позвала на помощь. Отсутствие крика не связывают со страхом или с угрозами еще большего насилия, а считают признаком того, что женщина хотела быть изнасилованной.

Подобным образом и сегодня жертвы сексуального насилия подозреваются в тайном сговоре с преступниками. В школьном возрасте по житиям святых мы научились тому, что лучше умереть, чем быть изнасилованной. Целомудрие есть высшая ценность, и пусть жертва лучше умрет, чем будет дальше жить запятнанной греховной сексуальностью. Я хорошо помню легенду о Марии Горетти, двенадцатилетней мученице, канонизированной церковью, потому что она погибла, но сохранила свое целомудрие. Она родилась в 1890 г. в Италии в бедной благочестивой семье. Однажды на нее напал жестокий человек, который хотел ее изнасиловать. Она защищалась изо всех сил до тех пор, пока злоумышленник не убил ее.

Еще один миф, к которому часто обращаются в кругу нынешних мужчин, восходит к истории Иосифа и жены Потифара. Она изображена похотливой и агрессивной женщиной, которая из мести за то, что ей не удалось соблазнить Иосифа, ложно обвинила беднягу в изнасиловании. Отсюда был сделан общий вывод, что все женщины, которые обвиняют мужчин в изнасиловании, лгут, чтобы отомстить им за себя.

Библейская история Лота ярче всего отражает предрассудок, с которым мы постоянно встречаемся в нашей повседневной жизни. Видимо, тема «Лот и его дочери» все еще, как и всегда, особо чарует мужчин и будит их фантазию, судя по тому, как часто она предстает в художественных образах. Идея о том, что две молодые и заманчивые женщины восхотели старца, явно опирается на глубочайшие фантазии мужчин о желании. На ум приходят картины Рубенса, Масси, Джентилески, Альтдорфера, Вина, Тинторетто, ван Лейдена, Турки и мн. др. Характерной особенностью этих картин является образ молодой богатой женщины, чье платье соблазнительно обнажает грудь или даже сползло почти до лобка. Эта цветущая, отчасти обнаженная женщина подает старику кувшин с вином. Здесь я кратко перескажу историю, которая вдохновила столько великих художников:

«И вышел Лот из Сигора и стал жить в горе, и с ним две дочери его, ибо он боялся жить в Сигоре. И жил в пещере, и с ним две дочери его. И сказала старшая младшей: отец наш стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли; итак напоим отца нашего вином, и переспим с ним, и восставим от отца нашего племя. И напоили отца своего вином в ту ночь; и вошла старшая и спала с отцом своим: а он не знал, когда она легла и когда встала. На другой день старшая сказала младшей: вот, я спала вчера с отцом моим; напоим его вином и в эту ночь; и ты войди, спи с ним, и восставим от отца нашего племя. И напоили отца своего вином и в эту ночь; и вошла младшая и спала с ним; и он не знал, когда она легла и когда встала. И сделались обе дочери Лотовы беременными от отца своего…» (1-я книга Моисея 19, 30 и далее)

Здесь мы имеем дело с классическим примером оправдания желания отца к дочерям с помощью указания на то, что он был опьянен и обманут ими. Этот миф отражает типичный, не вымерший даже в профессиональных кругах сценарий: якобы соблазняющее и возбуждающее поведение дочери создает эротическую атмосферу, отец безобиден и напивается, ничего не подозревая, а мать отсутствует. Козлом отпущения становится либо дочь, либо алкоголь, или и то, и другое вместе.

Однако, с точки зрения феминистской теологии эта история толкуется совершенно иначе. Хельга Зорге, преподаватель этой дисциплины в Кассельском университете, формулирует это следующим образом:

«Все это могло быть только так, что старый уже отец напоил своих дочерей и изнасиловал их, чтобы оставить свое семя в потомках, что является вечной проблемой ветхозаветных мужчин… Чтобы от пьяного старика забеременели две женщины! Вслед за Шекспиром я думаю, что это исключено („…алкоголь будит желание, но препятствует делу“). А вот две опьяненные дочери уже больше не могли защищаться»[47]47
  Kuckuck A.,Wohlers H. (Hrsg.). Vaters Tochter. Reinbek, 1988. S. 115.


[Закрыть].

Из античной мифологической традиции мы также узнаем о греховной любви дочери к отцу. Мне вспоминается знаменитая притча о Мирре и Кинире, которую рассказывает Овидий в своих «Метаморфозах». Афродита прокляла Мирру и обрекла ее вожделеть к собственному отцу. С помощью своей кормилицы ей удается соблазнить отца и девять ночей обманывать его в том, кто она. Когда он, наконец, понимает, кто она, то преследует ее с обнаженным мечом. Девять месяцев скиталась Мирра по лесу и, наконец, упросила богов превратить ее в дерево, и тогда она родила своего сына Адониса.

И в этой истории мы видим уже знакомые мотивы: отсутствие матери становится рискованной ситуацией для отца и позволяет плохой дочери его соблазнить. Отец изображен в состоянии полного неведения, хотя кормилица много раз намекала и указывала на то, кто эта молодая девушка. Например, она подчеркивает, что возраст девушки тот же, что у Мирры, и более того, она говорит: «Прими ее, ведь она твоя, Кинира». На неведение указывает и то, что любовная встреча происходит в ночной тьме, и, естественно, не упущен тот факт, что отец пил вино, когда кормилица сказала ему о его дочери.

Опьяненность отца можно понимать как метафору его вожделения. Во многих традициях ответственность за опьяненность отца передана служанкам, которых потом наказывает мать за то, что они предательски привели дочь к отцу. К чести Отто Ранка, издавшего в Вене в 1912 г. свою книгу «Мотив инцеста в поэзии и сказаниях», надо сказать, что в отличие от фрейдистских эдиповых интерпретаций он показал подлинный характер и происхождение мотивов, в которых речь идет о садистическом подчинении женщины, в том числе дочери.

«В этом символическом образе дерева, расколотого мечом (по Аполлодору, отец расколол дерево своим мечом – и родился Адонис), мы распознаем садистическое подчинение, наряду с оправданием отца, соблазненного дочерью. Такое символическое представление отражает не только исходящие от отца сексуальное желание и действие, но и указывает на вытеснение изначальной отцовской похоти. Этот символический образ преследования дочери совершенно ясно показывает враждебное отношение отца и рационализированные остатки первоначального изнасилования дочери, теперь спасающейся бегством и пытающейся себя защитить»[48]48
  Rank O. Das Inzest-Motiv in Dichtung und Sage. Darmstadt, 1974. S. 343f.


[Закрыть].

Многие изменения, внесенные в эту притчу в ходе столетий, недвусмысленно показывают, что отец был не таким уж невинным. В английской версии Генри Остина, которая вышла в 1613 г.[49]49
  Ср.: Rank O. Ibid., S. 350; так же: FlinkerN. Father – Daughter Incest from Ovid to Milton // Milton Studies. P. 59–74.


[Закрыть], инцестуозность желания отца совершенно очевидна. Хотя здесь и предполагается, что король не знал о своей страсти к собственной дочери, но осознание им своей вины после преступного акта и его диалоги с дочерью в течение девяти ночей подтверждают то, что началом этой истории были вытесненные отцовские желания. Тема совращения «невинного» отца «похотливой» дочерью ставится под сомнение не только в феминистской интерпретации.

Вечные образы мифов, сказок и легенд со всей ясностью показывают, что сексуальное желание отца, его желание обладать прекрасной дочерью и никому ее не отдавать – это очень древняя тема. Сказки символически описывают путь, на который должна вступить женщина, чтобы вырваться из отцовских объятий. Мощные образы мифов рассказывают о вытесненных инстинктивных влечениях, определяющих нашу жизнь.

Рассмотрим широко распространенную сагу о царе Аполлонии, в этом популярном тексте встречаются все мотивы, которые мы находим в более поздних сказках и легендах. Оригинальный материал, вероятно, взят из греческого романа, переведенного на латынь, и претерпел многочисленные изменения в Средние века.

Царь Антиох был таким же, как и многие другие сказочные цари. Настал тот день, когда умерла его жена, и он остался один на один со своей прекрасной дочерью. Многие женихи просили руки добродетельной девушки, но отец сам был так поглощен огнем своей страсти к дочери, что однажды изнасиловал ее. Он задумался, как ему обмануть женихов дочери, чтобы ему суметь беспрепятственно ею владеть и наслаждаться. Он объявил, что каждому, кто захочет взять в жены его дочь, придется разгадать загадку и тем самым показать свой ум и достоинство. Кто не найдет ответа, потеряет голову. Многие женихи сложили свою голову, ведь царь убивал и тех, кто справился с загадкой, чтобы его дочь оставалась при нем.

Однажды в эту страну приехал царь Аполлоний, разгадал загадку, в которой речь шла об инцесте отца и дочери, и ему пришлось спасаться бегством. Так, он оказался в большой беде, и за ним ухаживала дочь другого царя, на которой он затем женился. Она родила ему дочь, которую он назвал Тарсией. Роды были преждевременными, мать лежала бездыханная, и все решили, что она мертва. Царь отдал новорожденную дочь на воспитание в семью, и о ней хорошо заботились. На ее сводную сестру никто не смотрел из-за красоты царской дочки. Когда ей было двенадцать лет, приемная мать решила убить девушку. По счастливому случаю, девушка спаслась и была куплена неким торговцем для борделя на рынке царя Атанагора. В борделе она сумела обвести вокруг пальца всех клиентов, в том числе и царя, чтобы сохранить свою девственность. Вместо своего тела она предлагала свое искусство и этим зарабатывала деньги.

После многих перипетий в эту страну приехал ее отец, царь Аполлоний. Он горевал и впал в отчаянье из-за утраты дочери, считая ее умершей. Чтобы утешить и развлечь его, к нему отправили Тарсию, чтобы она осветила мрак в его душе. Она загадывала ему загадки, сидела у него на коленях, нежно целовала его в губы и обвивала его тело руками, чтобы расшевелить его. Но царь отталкивал ее. Она пожаловалась на свою судьбу и рассказала царю свою историю. Он узнал в ней свою дочь и отдал ее в жены царю Атанагору. Тот взял ее в жены, потому что пощадил ее в борделе. А царю Аполлонию приснился сон, что его жена на самом деле жива и все так же прекрасна, как 18 лет назад. Рассказ завершается воссоединением супругов.

Ранк интерпретирует историю так, что Аполлоний – своего рода Антиох, который хоть впрямую и не злоупотребляет дочерью сам, но обладает ею как женой, ведь та оказывается в возрасте дочери. Рийнартс задается вопросом, почему бы в нашем патриархальном обществе не говорить о комплексе Антиоха, а не Эдипа.

Я привела эту историю в очень сильном сокращении, так как она нужна мне здесь только для того, чтобы исследовать некоторые мотивы, отражающие в образах легенды инцестуозные отношения между отцом и дочерью. В следующих главах станет ясно, насколько ключевыми являются эти мифы в душевных переживаниях сексуально эксплуатируемых женщин.

История начинается с того, что отец чувствует себя покинутым после смерти жены. Сказки тоже начинаются с инцестуозного желания отца, когда жена умирает, а дочка достигла брачного возраста. До этого дочь как будто не существует.

Аполлоний ведет себя таким же образом после 18 лет поисков своей дочери. В конце истории совершенно ясно, что на самом деле речь идет об обладании дочерью, которую он и заполучает в образе матери, такой же прекрасной, как и 18 лет назад.

В ходе истории все время присутствует завуалированный мотив – желание обладать дочерью. Царь Аполлоний и Aтанагор, которые встретились в конце истории – это в действительности два образа одного и того же отца, мучающего свою дочь. Речь идет о паттерне замены стареющей жены молодой красивой дочерью, о стереотипе, отражающем современную патриархальную действительность. Мужчины озабочены тем, чтобы продлить утраченную молодость выбором младших, слабых и зависимых партнерш. При обсуждении инцеста с психодинамической точки зрения мы видим снова и снова, что дочь заменяет либо отсутствующую, либо эмоционально и сексуально отвергающую мать. Феминистские исследовательницы развенчали эту аргументацию как типичную тенденцию мужчин оправдывать себя.

Эта широко распространенная тенденция в сказках даже преувеличивается: для отца после смерти жены никто в целом царстве не может сравниться с ее красотой, кроме прекрасной дочери, невероятно похожей на мать.

«И когда она выросла, король увидел ее и вдруг с первого взгляда почувствовал, что полюбил ее пуще всех и решил жениться на ней».

До этого момента девушка может чувствовать себя неотраженной во взгляде ее отца. Она может заинтересовать его, только если он может воспринимать ее как потенциальную жену и любовницу, говоря языком сказок, когда ее золотой волос попадет ему в глаз. Тогда начинаются страдания девушки, которые в сказках часто означают бегство и Золушкину жизнь.

Отцы, у которых эмоциональная сторона их личности осталась недифференцированной, неразвитой, используют дочь для восполнения нехватки собственной женственности. Неспособность отца быть в отношениях с такой дочерью, какая она есть на самом деле, выражена в сказках тем, что отец часто путает ее с кем-то, не узнаёт. Оказавшись в беде, он заключает договор с чертом и, сам того не зная, предлагает ему свою дочь, а думает о яблоне, которая стоит за его домом. Как он использовал дерево, собирая с него урожай, так теперь использует для своих нужд дочь. Сказка указывает на психопатологию отца в сфере отношений.

Из Библии мы знаем, что Иеффай принес в жертву свою дочь, потому что перепутал ее с собакой. Перед войной с аммонитянами он просил Божьего благословения и дал обет, что пожертвует тем, кто первый встретится ему на пути домой. Это оказалась дочь, его единственный ребенок, который встречает его дома с музыкой. Иеффай вне себя от ярости и рвет на себе одежду. «Ах, дочь моя, какое страдание ты мне причиняешь, что я тебе должен сделать». Мы слишком хорошо знаем, как те, кто совершает инцест, делают козла отпущения из жертвы и сваливают на нее всю вину с помощью проекций. Жертвоприношение дочери ради удачи на войне или для удовлетворения похоти – очень древний мотив. Предательство женственности имеет глубокие корни.

В нашей легенде отец сексуально использует свою дочь. Он изнасиловал ее, овладел ею. В старинных традициях уже по словесным оборотам ясно, о чем идет речь при инцесте: в первую очередь, не о сексуальности, а о том, чтобы «овладеть», сделать ее своей.

Мы знаем, что типичная тема при инцесте – жажда владеть дочерью и желание удержать ее при себе. Страх сепарации и неспособность отпустить описаны в профессиональной литературе как характерные для инцестуозных семей. Межличностные границы сильно размыты, так что в семье правит, прежде всего, симбиотическая модель отношений. И в этой истории отец не может отпустить дочь, не может открыть ей путь к женственности. Он ревниво следит за тем, чтобы он оставался единственным, кто может ею владеть.

Этот тема уже знакома нам из Библии. Например, Рагуил в Книге Товита (Товит, 7) – это образ амбивалентного отца. Озабоченный отец невесты ранее хотел своей дочери жениха, а теперь стал предусмотрительным могильщиком и роет им яму к брачной ночи.

«Между тем Рагуил, встав, пошел и выкопал могилу, говоря: не умер ли и этот? И пришел Рагуил в дом свой и сказал жене своей: пошли одну из служанок посмотреть, жив ли он; если нет, похороним его, и никто не будет знать».

В этой легенде показана двойственность образа отца. Не отец предстает плохим, и не он не желает никому отдавать свою любимую дочь. Его демонический аспект отщеплен и передан злому духу Асмодею, который семь раз убивает мужчин дочери. Кажется, будто невыносимо допустить существование зла в образе отца. В сказках образ отца также показан амбивалентным, причем зло отделено от отца. Девушка обязана черту своим бедственным положением. Поразительно, как часто черт представляет собой садистического отца.

Вспоминается сказка «Черт-учитель»:

«Жили-были мать и три дочери, и каждое утро мать отводила дочерей в школу. Их учителем был черт, и он влюбился в младшую дочь, но не мог найти способа, чтобы овладеть ею. Тогда он сделал ей стеклянный гроб и сонное кольцо. Однажды он схватил ее и надел ей на палец кольцо. Она сразу же уснула непробудным сном. Тогда дьявол положил ее в стеклянный гроб и бросил в море».

В этой сказке у матери, видимо, не было хороших отношений с мужчинами, раз она не могла отличить учителя от черта. Мы ничего не знаем об отце, возможно, это значит, что выросшая без отца девушка особенно уязвима и легко может попасть в лапы дьявола или может переживать встречу с мужским началом лишь как с дьявольским.