Текст книги "Толкователи (сборник)"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

За цветистой и надменной риторикой скрывалась порой настоящая страсть, настоящие страдания. С обеих сторон. Сати это отлично понимала. Она и сама, как сказал Тонг Ов, была «дитя насилия». И все же ей было трудно все время помнить – она даже усматривала в этом некую горькую иронию судьбы, – что здесь все с точностью до наоборот, что ее собственный опыт для нее как негатив: ведь здесь верующие не гонители, а гонимые!

Однако «истинно верующими» легко можно было счесть и ту и другую сторону! Светские террористы, святые террористы – какая, в сущности, разница?

Единственное, что казалось Сати совершенно необычным в потоке пропаганды, непрерывно изливаемой Министерствами информации и поэзии, – это неизменная парность героев во всех без исключения нравоучительных телеисториях; это всегда были брат с сестрой, жених с невестой, двое супругов и т, п. Если героев связывала любовь, то она всегда носила отчетливый гетеросексуальный характер. Аканское правительство прямо-таки ненавидело всяческие «отклонения». Тонг сразу предупредил ее об этом: «Придется приспособиться. Без лишних вопросов и обсуждений. Здесь все, что можно счесть сексуальным домогательством в отношении лица того же пола, считается тяжким преступлением и карается смертью. Как это скучно и как печально! Несчастный народ!» И бедный Тонг тяжело вздохнул, испытывая самое искреннее сострадание к этим неведомым его родной планете фанатикам и пуританам, к жертвам и вершителям бессмысленной жестокости…

Сати вряд ли нуждалась в его предупреждении, поскольку имела слишком мало личных контактов с отдельными людьми, однако, естественно, приняла это во внимание, и именно это было одной из причин ее первых жестоких разочарований и даже полной обескураженности. Старинные аканские обычаи и древний язык, который она учила на Земле, давали отчетливое представление о некоем достаточно свободном обществе, обладающем весьма малым гендерным предпочтением.

Зато общество у нее на родине было настолько изуродовано социальными кастами и половой иерархией, что под воздействием женоненавистнической политики юнистов совсем закоснело. Ни одна страна на Земле так и не вышла полностью из той черной тени. И именно по этой причине, в частности, Сати решила специализироваться по культуре и языкам планеты Ака, когда они с Пао прочли в первых отчетах Наблюдателей, что аканское общество не имеет гендерной иерархии и гетеросекусальность не воспринимается им как обязательная или предпочтительная. Однако вскоре все изменилось, изменилось до основания – и лишь за те годы, что потребовались ей на перелет с Земли! Прибыв на Аку, она вынуждена была вспомнить былые предосторожности, снова подавлять собственное «я» и снова приучать себя к постоянной опасности.

Ну и что? С какой стати тогда все эти люди стремятся ее завербовать? Или просто использовать? Вряд ли она такое уж сокровище в здешних условиях.

С первого взгляда ей показалось, что Тонг преследует очень простую цель: он ухватился за первую же возможность послать кого-то из Наблюдателей за пределы столицы, а ее, Сати, выбрал потому, что она знает древние аканские языки и старинную письменность и сможет сразу понять, ЧТО именно нашла – если, конечно, найдет. Но если она действительно что-то найдет, что ей с этим делать? Не увозить же контрабандой! Ведь все, что касается старины, запрещено законом.

Тонг сказал, что тогда она поступила правильно, стерев из памяти своего компьютера переданные с помощью ансибля фрагменты старых книг. А теперь он хочет, чтобы она добыла аналогичную информацию… Странно…

Ну а Советник, разумеется, служит Корпорации и прямо-таки с восторгом, будучи всего лишь чиновником среднего звена в департаменте Культурной Корректности, воспринимает порученное ему дело: выйти на контакт с НАСТОЯЩЕЙ инопланетянкой, да еще и постоянно СОВЕТОВАТЬ ей, Наблюдателю Экумены, как себя вести! «Вам не следует общаться с паразитами на теле нашего общества… Обо всем докладывайте местным властям…»

А Аптекарь? Она не могла отделаться от ощущения, что он прекрасно знает, кто она такая, и что подарок его имел какое-то особое значение, что это не было простой любезностью. Но что означает этот его поступок?

Господи, как же мало она все-таки знает! А если кто-то станет ею манипулировать, если она кому-то это позволит, то наделает немало бед. Равно как и в том случае, если попытается по собственной инициативе предпринять какие-то решительные действия. Нет, действовать нужно осмотрительно, неторопливо. Нужно ждать, наблюдать, учиться.

Тонг назвал ей пароль для экстренной связи с ним в случае особой ситуации: «Передаю полномочия». Но вряд ли он действительно ожидал от нее сигнала тревоги. Аканцы просто обожают своих инопланетных гостей: это ведь настоящие дойные коровы! Они чрезвычайно полезны, особенно в том, что касается высоких технологий. Нет, здесь ей никогда не позволят попасть в опасную ситуацию! Так что нечего сковывать себя излишней осторожностью в поступках.

Невнятные намеки Советника на жестокие нравы диких горных племен – всего лишь примитивный способ запугивания. Окзат-Озкат – место совершенно безопасное, даже какое-то трогательно беззащитное. Маленький небогатый провинциальный городок, который Корпоративное правительство и столица волокут за собой по ухабистой дороге аканского прогресса, а он все отстает, все продолжает цепляться за прежнюю жизнь, за прежнюю цивилизацию. Возможно, Корпорация и позволила ей, инопланетянке, приехать в эти живописные места, потому что в такой глубокой провинции вообще никогда и ничего не случается. А Тонг просто пошел на поводу у своей тайной надежды на то, что Сати все же сумеет отыскать в провинциальной глуши хоть какие-то следы национальных особенностей аканцев, хоть что-то сумеет узнать об истории этой планеты, о борьбе ее народов за существование – то есть обо всем том, что так ценно для историков Экумены и о чем аканское Корпоративное государство столь сильно желает забыть. Забыть, спрятать, запретить, похоронить… Вряд ли здешним властям понравится, если Наблюдатели что-нибудь раскопают. С другой стороны, времена, когда заживо сжигали последователей старой культуры, вроде бы миновали. Или нет? Этот Советник может волосы на себе рвать от злости, может сколько угодно пугать ее, но что он может с ней СДЕЛАТЬ? Практически ничего! Зато тем, кто с ней разговаривает, может навредить, и очень сильно.

Затаись, – сказала она себе. – Затаись и слушай. Слушай внимательно то, что они пытаются тебе сказать.

Город был расположен на большой высоте, и воздух здесь был разреженный и сухой, холодный в тени и горячий на солнце. Сати, бредя по солнцепеку, устала и, купив в кафетерии возле Педагогического колледжа бутылочку сока, присела за столик снаружи. Как всегда, из громкоговорителей доносилась бравурная веселая музыка, перемежавшаяся привычными лозунгами, сообщениями о перспективах на урожай, информацией из области производственной статистики и советами медиков. Нужно как-то научиться слышать то, что скрывается за этим шумом, научиться улавливать тайный смысл умолчаний и произнесенных вполголоса слов…

А что, если весь смысл именно в непрерывности шума? Что, если аканцы попросту боятся тишины и молчания?

Посетители кафе, похоже, не боялись вообще ничего на свете. В основном это были студенты в зеленовато-ржавой форме Министерства образования. И, по большей части, явно местные жители – такие же невысокие, хрупкие и круглолицые, как и те прохожие, что заговорили тогда с ней на улице. Только эти ребята были покрепче и посильнее, а в глазах у них прямо-таки светилась доверчивость. Они болтали и смеялись, словно не замечая присутствия Сати. Да, собственно, для них любая женщина старше тридцати была, в сущности, инопланетянкой.

Заказывали они примерно такую же еду, которую ей приходилось есть в столице; это была тщательно упакованная, в меру сладкая и в меру соленая ПИЩА с повышенным содержанием белка и витаминов. Молодежь пила в основном акакафи – местный вариант кофе, получивший здесь второе крещение и полуземное имя. Принадлежавшее Корпорации предприятие по производству акакафи пользовалось маркой «Звездный напиток», и его реклама была поистине вездесущей. Горьковато-сладкий горячий акакафи содержал весьма активную смесь алкалоидов, стимулирующих веществ и депрессантов. Сати этот напиток терпеть не могла; к тому же у нее при первых же глотках немел язык, однако она научилась пить акакафи и теперь проглатывала его залпом. Научиться этому было просто необходимо: если тебя на Аке приглашали выпить акакафи, это означало чуть ли не единственную возможность пообщаться с данным человеком в неформальной обстановке; это был один из последних ритуалов, чудом уцелевший в безумной суете будней. «Чашечку акакафи?» – предлагали тебе, стоило войти в дом, в офис, на собрание. Отказаться – значит обидеть. Даже оскорбить. Большая часть сколько-нибудь содержательных разговоров происходила исключительно за акакафи; часто говорили, например, о том, где можно купить приличный молотый акакафи (ну что вы, не «Звездный напиток», разумеется!), где выращивают самые лучшие сорта, как молотый акакафи хранить и какие существуют способы его приготовления. Люди так хвастались тем, сколько чашек акакафи они могут выпить за день, словно эта разновидность «мягкой» наркомании заслуживала похвалы. А уж юные «будущие педагоги» пили акакафи просто литрами.

Сати с сознанием старательно выполняемого долга слушала их болтовню об экзаменах, о наградных листах', о поездках на каникулы. Никто не говорил о книгах или о каких-то особенно интересных лекциях; только двое студентов, сидевших неподалеку, яростно спорили о принципах воспитания дошколят и о том, как следует учить их пользоваться туалетом. Юноша настаивал на том, что самое лучшее и самое сильнодействующее средство – это стыд. Девушка же упорно повторяла: «Нет, лучше самому подтереть лужу за ребенком, а потом просто ему улыбнуться», – чем ужасно раздражала своего оппонента; он даже прочел ей небольшую лекцию о том, что к аккуратности нужно приучать с раннего возраста, а также о постановке перед ребенком этических задач и о борьбе с «гигиенической расхлябанностью».

А что, если культура Аки, думала Сати, вообще является культурой виновности, культурой стыда или какого-то иного чувства, заставляющего все население поголовно стыдиться своего прошлого и стремиться к некоему единому будущему, совершенно с этим прошлым не связанному? Причем стремиться в одном и том же направлении, говорить на одном и том же языке, верить в одно и то же? Отчего их души снедает такой страх перед возможностью быть иным, жить «не правильно», быть не таким, как все?

Ну вот, она и здесь столкнулась со страхом. Впрочем, это скорее ее проблема, не аканцев.

Хозяйка гостиницы сидела на крыльце в своем огромном кресле, и обе женщины быстро обменялись тем самым запретным приветственным жестом – сложили руки под сердцем и поклонились друг другу. Желая завязать разговор, Сати сказала:

– Мне очень нравятся те травяные чай, которыми вы меня угощаете! Гораздо больше, чем здешний акакафи.

Видимо, в ответ на это крамольное заявление Изиэзи сперва хотела, как и Аптекарь, шлепнуть одной рукой по подлокотнику кресла, а второй – себя по губам, но воздержалась, хотя рука ее все равно предательски вздрогнула, и промолвила лишь:

«Ax!» – с тем самым, уже знакомым Сати, выражением, с каким это «ах!» произносили и Акидан, и Аптекарь. Затем, помолчав, Изиэзи осторожно заметила, несколько редуцировав неуклюжее словечко:

– Но ведь акафи привозят из вашей страны, верно?

– Да, у нас на Земле, то есть на Терре, многие пьют нечто подобное. Но у меня на родине люди предпочитают другие напитки.

Изиэзи явно была озадачена, и взгляд у нее стал напряженным. Видимо, тема акакафи была чрезвычайно опасной.

Господи, да здесь говорить почти на любую тему – все равно что ходить по минному полю, подумала Сати. Что ж, придется разговаривать между взрывами. И она спросила:

– Но ведь и вам, похоже, этот напиток не слишком-то нравится?

Изиэзи только поморщилась и воздела очи к небесам. Потом довольно долго молчала и наконец, словно решившись, честно ответила:

– Людям он вреден: жизненные соки высушивает, нормальное кровообращение нарушает, работе желудка тоже мешает… Людей, которые пьют акафи, сразу видно: руки дрожат, сердце колотится. Да, впрочем, они и сами в этом признаются. Во всяком случае, раньше признавались. В прежние времена. Еще моя бабушка об этом говорила. Но теперь все только его и пьют. Это же одно из первых правил, вы ведь знаете… И правила эти не вчера ввели. Только старики акафи не пьют. А современным людям он нравится.

Говорит осторожно, чуть смущенно, но убеждена в своей правоте, думала Сати.

– Мне тоже сперва не понравился тот чай, который вы мне на завтрак подали. Но потом я его распробовала – и он оказался очень приятным. Как он называется? И какое действие оказывает?

Лицо Изиэзи прояснилось, и она с явным облегчением сказала:

– Это безит. Благодаря ему в организме начинается движение жизненных соков, объединяются защитные силы, а кроме того, он очищает печень от шлаков.

– Так вы… хорошо знаете травы? – догадалась Сати, не знавшая слова «травник».

– Ах!

Мина взорвалась совсем рядом; она, правда, была небольшая, но все же довольно опасная. Что ж, предупреждение получено.

– Людей, которые хорошо знают травы и умеют их использовать, у меня на родине очень уважают и ценят, – сказала Сати. – Многие из них считаются редкими специалистами и успешно лечат людей.

Изиэзи не ответила, но лицо ее еще больше просветлело, морщины разгладились.

И, когда Сати уже отвернулась от нее, собираясь войти в дом, она вдруг сказала:

– Через несколько минут у меня занятия…

– Занятия? – Сати удивленно смотрела на неподвижные ноги Изиэзи.

– Если у вас есть свободное время и вы хотели бы к нам присоединиться…

Корпорация уделяла огромное внимание физической культуре «производителей-потребителей» своего государства. Каждый житель Довза-сити посещал какой-нибудь гимнастический зал или фитнес-клуб. Несколько раз в день из динамиков раздавалась громкая ритмичная музыка, и бодрый голос начинал командовать: «Раз-два!» – и тотчас рабочие заводов и фабрик, чиновники различных учреждений, творческие работники и учащиеся заполняли улицы и дворы и все вместе начинали прыгать, приседать, делать наклоны и вращать бедрами в такт музыке. Будучи инопланетянкой, Сати всегда старалась избегать этих упражнений, но сейчас, глянув на Изиэзи повнимательней, она сразу же ответила:

– Да, конечно, с удовольствием!

И прошла в дом, чтобы водрузить на самое почетное место в ванной комнате прелестный маленький горшочек, подаренный ей Аптекарем, и сменить плотные легинсы на свободные шорты, более подходящие для спортивных занятий. Когда она снова вышла на крыльцо, Изиэзи как раз пересаживалась с помощью костылей в маленькое кресло на колесах, снабженное электромотором. Это было, разумеется, изделие все той же марки «Марш к звездам» Сати похвалила дизайн, но Изиэзи заметила пренебрежительно:

– Да, на ровных местах едет неплохо, – и двинулась вверх по щербатой мостовой. Кресло подозрительно поскрипывало и покачивалось на ходу, и Сати старалась вовремя подтолкнуть его, как только встречалось очередное препятствие, а препятствия здесь попадались буквально через каждые два шага Вскоре Изиэзи остановилась перед невысоким строением с узкими окнами под крышей и огромными двустворчатыми дверями. Одна створка была красной, вторая синей, а наверху было нарисовано нечто вроде облаков; собственно, о том, какой краской были выкрашены двери когда-то, можно было лишь догадываться: сейчас она просвечивала призрачным розовым и серовато-синим сквозь несколько слоев грубо положенной побелки. Изиэзи распахнула двери настежь и въехала внутрь. Сати последовала за ней.

Разумеется, после яркого солнечного света ее со всех сторон обступила густая, как в колодце, тьма, но она уже начинала привыкать к этим неожиданным переменам в освещении и специально немного помедлила у порога, чтобы глаза успели привыкнуть к полумраку. Потом она заметила, что Изиэзи тоже остановилась и жестом показывает ей, что нужно снять обувь и поставить ее на полку, где уже красовался длинный ряд одинаковых черных матерчатых туфель фирмы «Марш к звездам». Затем Изиэзи, ловко съехав по пологому пандусу, остановила кресло у стоявшей вдоль стены скамьи, пристегнула его к стене, а сама пересела на скамью. Прямо от скамьи начиналось огромное пространство зала с полом, сплошь покрытым спортивными матами; дальняя стена зала терялась во мгле.

Сати с трудом различала силуэты людей, сидевших на матах со скрещенными ногами, точно они готовились к медитации. Рядом с Изиэзи на скамье был только один человек – какой-то одноногий мужчина. Изиэзи, явно сосредотачиваясь, некоторое время молчала, потом отложила в сторону свои костыли, посмотрела на Сати и похлопала рукой по мату рядом с собой. Сати успела заметить, как дверь снова быстро приотворилась и тут же закрылась – видимо, вошел кто-то еще, и по лицу Изиэзи вдруг промелькнула улыбка. Оказалось, что улыбка у нее просто прелестная и какая-то трогательная.

Сати уселась, скрестив ноги, и положила руки на колени. Довольно долго вокруг не происходило ровным счетом ничего. Это было совсем не похоже на «зарядку», которую ей неоднократно доводилось наблюдать в Довза-сити. Люди продолжали приходить – по одному, по два. Когда глаза Сати окончательно привыкли к темноте, она увидела, что помещение очень просторное и находится, видимо, существенно ниже уровня земли, скорее всего это нечто вроде полуподвала. Длинные узкие окна, расположенные практически у самого потолка, были из толстого голубоватого стекла, которое плоховато пропускало свет. Потолок вздымался куполом; Сати с трудом различила нескольких арочных конструкций, темные балки и, стараясь унять собственное любопытство, перестала смотреть по сторонам, сосредоточилась и стала дышать ровно и глубоко, прилагая максимум усилий, чтобы не заснуть.

К сожалению, начиная медитацию, она всегда погружалась в некое подобие дремоты, и когда она заметила, что сидевший к ней ближе других мужчина начинает то увеличиваться, то уменьшаться, как те идеограммы на стене у Аптекаря, это ее почти не удивило. Стряхнув сонное оцепенение, она села попрямее и увидела, что этот человек, делая равномерные вдохи и выдохи, медленно поднимает над головой руки так, что они в итоге соприкасаются тыльными сторонами ладоней. Изиэзи и некоторые другие в зале делали то же самое и примерно в том же ритме. Эти спокойные бесшумные движения были похожи на пульсацию медуз в темной воде аквариума. Сати тоже стала поднимать и опускать руки. И повсюду в зале люди вразнобой начинали делать те же упражнения, каждый в соответствии со своим ритмом дыхания, но все одинаково неторопливо. Затем следовали периоды краткого отдыха, и снова начинались пульсирующие движения – спокойно распрямиться, расслабиться, расправить все тело и вновь собраться в комочек… Фигуры людей в полумраке действительно то уменьшались, то увеличивались, покачиваясь в собственном ритме, точно водоросли, но тем не менее следуя все же какому-то общему ритму, какой-то тихой мелодии или песне без слов, песне-дыханию, вообще, казалось, не имевшей конкретного источника звука. Вдруг на другом конце зала одна из фигур стала медленно расти, расти, белая, волнистая… Кто-то (мужчина или женщина?) поднялся на ноги, продолжая делать все те же движения руками и одновременно наклоняясь всем туловищем вперед и назад, вправо и влево. Еще двое или трое поднялись, изгибаясь и извиваясь так, словно были лишены костей, но ни разу не оторвав ног от пола и еще больше напоминая водоросли или загадочные морские существа анемоны, а едва слышное бесконечное пение пульсировало, точно шепот морской пучины, точно набегающие и отступающие от берега волны…

В глаза вдруг ударил резкий белый свет, послышался громкий шум, грохнула дверь – словно ураганом снесло крышу. Под потолком вспыхнули голые странной прямоугольной формы лампочки, свисавшие с запыленных балок. Сати испуганно замерла, а остальные, наоборот, повскакали на ноги и принялись прыгать и скакать под чью-то громкую команду: «Раз-два! Раз-два!». Сати оглянулась в поисках Изиэзи и увидела, что та по-прежнему сидит на своей скамье и тоже дергается, как марионетка, ударяя воздух стиснутыми кулачками: «Раз-два! Раз-два!» Команды подавал тот одноногий, что сидел на скамье рядом с Изиэзи; он же отбивал ритм, колотя по скамье своей культей.

Перехватив растерянный взгляд Сати, Изиэзи жестом велела ей встать.

Сати встала, послушная, но исполненная отвращения. Достигнуть такой красивой групповой медитации и вдруг все разрушить этим идиотским кривлянием! Да что же это за народ такой?!

По пандусу спускался какой-то мужчина в сопровождении двух женщин; все трое были в одинаковой сине-коричневой форме. Советник! И смотрел он прямо на нее.

Она так и застыла; и люди вокруг нее тоже стояли абсолютно неподвижно, но дышали все еще тяжело.

Никто не проронил ни слова.

Запреты на «рабские» приветствия, на любую нормальную фразу, которая как бы отмечает твой приход или уход, оставляли этакие дыры в ткани общественного развития, даже не дыры – пропасти, которые можно было преодолеть лишь с огромным усилием. В городах аканцы давно – уже несколько поколений – взрослели в условиях этого искусственного отчуждения и теперь, без сомнения, даже его не ощущали, но Сати чувствовала это отчуждение постоянно; и люди в этом зале, кажется, тоже. Неловкая пауза, напряженное молчание, возникшее из-за появления в зале троих в сине-коричневой форме, свидетельствовали об этом. Люди не знали, как нарушить эту странную тишину. Первым опомнился одноногий; откашлявшись, он бодро сообщил:

– Видите ли, мы занимаемся по учебнику аэробики, исключительно заботясь о здоровье производителей-потребителей нашего Корпоративного государства!

Женщины, сопровождавшие Советника, с кислым видом переглянулись: «Ну-что-я-тебе-говорила!» – а Советник, продолжая стоять на пандусе и возвышаясь над залом, обратился к Сати:

– Значит, вы приехали сюда, чтобы аэробикой заниматься?

– У меня на родине есть очень похожий курс гимнастических упражнений, – спокойно ответила она, вложив в это деланное спокойствие все презрение, которое в данный момент испытывала к Советнику, – и я была очень рада, когда обнаружила, что эта группа производителей-потребителей занимается по той же программе. Физические упражнения, как известно, приносят наибольшую пользу, когда их делают вместе, при наличии общей заинтересованности в результатах. Во всяком случае, у нас на Терре это именно так. А кроме того, я надеялась выучить здесь некоторые новые для меня движения, которые любезно показали мне эти милые и доброжелательные люди.

После минутной паузы Советник, так ничем и не выразив своего отношения к словам Сати, повернулся и двинулся вверх по пандусу следом за женщинами в сине-коричневой форме. Он остановился только в дверях; обернулся и посмотрел в зал, явно желая знать, что она будет делать дальше.

– Продолжаем! – крикнул одноногий. – Раз-два! Раз-два! – И все с удвоенной энергией принялись лупить кулаками невидимого врага и лягать его ногами. Это продолжалось минут пять или десять. Сати прямо-таки задыхалась от злости, но постепенно, в результате этих дурацких упражнений, ярость ее выкипела без остатка, и ей захотелось смеяться, чтобы смех уничтожил последний отвратительный привкус пережитого унижения.

Когда занятия закончились, Сати вкатила кресло Изиэзи по пандусу, отыскала свои башмаки и обулась. Советник все еще стоял в дверях, и она улыбнулась ему.

– А вы не хотите к нам присоединиться? – любезно предложила она.

Он посмотрел на нее – невозмутимо, оценивающе. Ее предложения он будто вовсе не слышал. Сейчас на нее смотрела сама Корпорация.

И Сати почувствовала, что ее собственный взгляд непроизвольно меняется, что она смотрит на Советника не с веселым равнодушием, а с откровенным презрением и недоверием, даже, пожалуй, с отвращением, словно перед ней этакий небольшой, но удивительно мерзкий монстр, точнее монстрик, не очень страшный и довольно примитивный. Ох, снова ошибка! Так нельзя! Но было уже поздно, и ей ничего больше не оставалось, как пройти мимо Советника на улицу, уже полную вечерней прохлады.

На обратном пути она сама толкала кресло Изиэзи, старательно объезжая все неровности на довольно-таки крутом спуске. Ей хотелось отвлечься, забыть о той оплошности, которую она допустила. Разве можно было показывать этому типу ненависть, которую он пробудил в ее душе!

– Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили, что оно неплохо по ровной местности ездит, – заметила Сати, толкая кресло.

– Да нет… здесь… никакой… ровной местности, – странно запинаясь промолвила Изиэзи, качнувшись вперед и, чтобы удержаться, схватившись за подлокотники. И, не найдя слов, лишь указала Сати на уходившую в невидимые выси, сиявшую белым и золотым отвесную стену Силонг, вздымавшуюся над крышами и холмами, уже тонувшими в густеющих сумерках.

Когда они поднялись наконец на крыльцо и закрыли за собой дверь, Сати сказала:

– Надеюсь, что вскоре снова смогу принять участие в ваших занятиях.

Изиэзи только слабо махнула рукой, что могло быть истолковано и как вежливое согласие, и как безнадежная попытка извиниться.

– Мне, правда, тихая часть урока гораздо больше понравилась! – улыбнулась Сати и, не получив в ответ ни слова, ни улыбки, сказала уже серьезно:

– Я действительно хочу научиться делать эти упражнения. Они просто прекрасны! И у меня такое ощущение, что в них есть некий скрытый смысл…

Изиэзи не отвечала.

– А может быть, – продолжала Сати, – у вас есть книга, в которой эти упражнения описаны? Я бы с удовольствием потренировалась. – Ее вопрос, она это чувствовала, звучал одновременно и до смешного осторожно, и до неприличия грубо.

Изиэзи лишь молча обвела рукой свою гостиную: стандартный неовизор тупо глядел на них из угла; рядом с ним были стопкой сложены видеокассеты, издаваемые Корпорацией в дополнение к учебным пособиям, комплект которых каждый год выдавался заново; все это порой доставлялось просто к дверям – поток общеобразовательной информации, полной предостережений и разнообразных лозунгов и призывов. Служащих и учащихся часто подвергали различным проверкам, экзаменуя по материалу, содержащемуся на этих кассетах, для чего довольно регулярно устраивались специальные сессии – порой прямо на рабочих местах – в учреждениях и учебных заведениях. «Болезнь не извиняет невежества!» – вещал хорошо поставленным, «корпоративным» голосом диктор, например, в телепередаче для больниц, предлагая госпитализированным чиновникам «в свободное время» заняться, скажем, отливкой пластиковых форм. «Здоровье – это работа, а работа – это здоровье?» – пел хор на видеокассете под названием «Труд с большой буквы». Большая часть литературы, которую Сати удалось изучить, состояла из дидактических отрывков художественной прозы и такой же поэзии, так что она недобрым взглядом окинула стопку кассет в гостиной Изиэзи.

– У меня есть только руководства и учебники из Министерства здравоохранения, – еле слышно пробормотала Изиэзи.

– Нет, я имела в виду книгу, которую могла бы почитать у себя в комнате перед сном, – пояснила Сати.

– Ax! – На этот раз мина взорвалась прямо под ногами. Воцарилось молчание. – Йоз Сати, – прошептала потрясенная Изиэзи, – но книги…

И снова повисло тяжкое молчание.

– Не бойтесь, я совсем не хочу подвергать вас ненужному риску, – прошептала в ответ Сати, удивляясь тому, что и сама испуганно шепчет.

Изиэзи только плечами пожала: риск? ну и что? все на свете – сплошной риск!

– Этот Советник, похоже, меня преследует! – сердито пожаловалась Сати.

Изиэзи, молча покачала головой: ах, нет, нет!..

– Они часто приходят на наши занятия, – сказала она уже громче. – Но это ничего. У нас есть человек, который следит за дверями и вовремя включает свет. И тогда мы сразу… – Изиэзи устало взмахнула руками и пару раз ударила кулачками несуществующего врага: раз-два!

– Скажите, йоз Изиэзи, а каково наказание?

– За что? За то, что мы делаем старинные упражнения? За это могут отправить на профилактику. Или лишить лицензии. А может быть, просто заставят пойти в Префектуру или в школу и засесть там за учебники.

– А если книгу найдут? Если узнают, что ты читаешь книги?

– Э-э-э… Старые книги?

Сати кивнула.

Изиэзи отвечать не спешила; долго сидела в своем кресле, нахохлившись и глядя в пол, потом наконец прошептала:

– Могут быть большие неприятности. Сати стояла с нею рядом. Свет за окнами уже померк, и лишь отвесная стена Силонг светилась на фоне темных небес приглушенным ржаво-оранжевым светом. А над этой стеной высилась, все еще ярко горя золотым огнем, острая вершина великой Горы.

– Но я знаю старинную письменность и умею читать старинные книги! – страстно заверила Сати свою хозяйку. – И я очень хочу побольше узнать о ваших старинных обычаях и многому у вас научиться. Но я, разумеется, совсем не хочу, чтобы вы из-за меня потеряли лицензию! Может быть, вы могли бы послать меня к такому человеку, для которого риск не столь велик? Который не является, скажем, единственным кормильцем в семье? Которому не нужно содержать юного племянника?

– Акидан? – с каким-то странным выражением переспросила Изиэзи и как будто встрепенулась. – О, Акидан может отвести вас прямо к самым корням! – И тут она все-таки хлопнула одной рукой по подлокотнику кресла, а другой – себя по губам. – Слишком уж много всего запрещено! – пробормотала она, не отрывая пальцев от губ и посматривая на стоявшую рядом Сати почти лукаво.

– И забыто?

– Люди помнят… Люди знают, йоз. Но сама я почти ничего не знаю. Сестра моя знала. Она была образованная. Я – нет. Но я знаю кое-кого… из образованных… Вот только как далеко вы хотите пойти?

– «Куда бы милостивые провожатые мои ни повели меня», – сказала Сати. Это была фраза не из «продвинутого курса» грамматики, а из той книги, от которой при пересылке осталось всего несколько страниц, с той самой страницы, на которой изображен был человек, удивший рыбу с горбатого мостика, а под рисунком сохранились стихотворные строчки:

Куда бы милостивые провожатые мои

Ни повели меня,

Пойду я всюду с легким сердцем,

И в пыли дорожной за нами не останется следа…

– Ax! – промолвила Изиэзи. Нет, это не «мина» взорвалась: она просто протяжно вздохнула.