Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 22"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

Соавторы: Ольга Ларионова,Еремей Парнов,Генрих Альтов,Александр Силецкий,Павел (Песах) Амнуэль,Борис Руденко,Валентина Журавлева,Алан Кубатиев,Феликс Дымов,Евгений Филимонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– У меня почему-то сложилось представление, что француженка обязательно должна говорить двусмысленности, раздеваться в присутствии посторонних мужчин, целоваться с первым встречным и на все отвечать неизменным «о-ля-ля!».

– Вы насмотрелись дешевых фильмов, – грустно констатировала Дениз. Я даже не сержусь. Но если мы здесь будем жить… м-м… надолго, то я хотела бы иметь des draps, простыни. Это можно?

– Разумеется. А ты что, их тоже будешь резать?

– Зачем? Я буду спать. Провести целую неделю не раздеваясь… Мне просто стыдно.

– Ничего, можешь меня не стесняться.

– Мне стыдно перед собственным платьем. Оно есть мое единственное.

– А это, новое?

– Мой бог, это платье для ночи!

Теперь настала очередь смутиться Артему. Чтобы скрыть это, он ткнулся носом в шкаф.

– Держи наволочки… и это… и это… не надушено, ты уж извини… Я кретин! – радостно объявил он. – У меня же лежит Фимкин надувной матрац. Всю жизнь мечтал спать на балконе.

– Разве один – не страшно?

– Глупышка, нас тут берегут как зеницу ока. А дверь я закрою неплотно, если что – крикнешь меня.

Он вылез на балкон, и было слышно, как он там возится с матрацем и велосипедным насосом. Через некоторое время его окликнули.

– Что тебе, детка?

Дениз не ответила, и он догадался, что надо к ней подойти.

Она уже устроилась на ночь, и Артем невольно улыбнулся, увидев свою рубашку, с отрезанными рукавами и воротом, непомерно широким для Дениз.

– Нефертити в мужской сорочке. Картина!

Она подняла на него глаза, не принимая его шутки:

– Доброй ночи.

– Спи, детка.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

На балконе было совсем не холодно. Артем перекинул свои вещи через перила, блаженно вытянулся и стал глядеть вверх. Чернота подземелья нависла над ним.

– Юп! – позвал он шепотом.

Слева, за перилами, что-то мелькнуло.

– Вы довольны нами, Юп?

– Да, – так же тихо донеслось из темноты. – А вы?

– Вполне. Хотя вспоминать – это не такое уж легкое дело, как можно было ожидать.

– Ты жалуешься?

– Нет.

– Тебе еще что-нибудь нужно?

– Мне – нет. Но я боюсь, что для Дениз всего этого будет мало.

– Что же ей нужно еще?

– Игрушки.

– Хорошо.

Он заснул незаметно для самого себя и проснулся только тогда, когда рассвело. Он потихонечку оделся и перелез через перила на землю. Он уже собирался обогнуть дом и войти в него через дверь, чтобы таким образом бесшумно проникнуть в кухню, но в этот момент до него донесся приглушенный вскрик Дениз. Одним прыжком он перемахнул обратно через перила и ворвался в комнату.

Стопка плоских разноцветных коробок высилась от пола до самого потолка, а возле нее, голыми коленками на полу, стояла Дениз. Вся комната была затоплена какой-то золотистой пеной, и Дениз подымала эту пену и прижимала к своему лицу. При виде Артема она вскочила и, крикнув что-то на своем языке, подняла над головой столько этого прозрачного пенного золота, сколько могло удержаться у нее на ладонях; потом она закружилась, и медовые невесомые струи с шелестом обвились вокруг нее. Артем подошел, потрогал пальцами, – гибкая синтетическая пленка, усеянная бесчисленными блестящими пузырьками.

– Получила-таки игрушку, – добродушно проворчал он.

– Мой бог, «игрушку»! Вы знаете, что мне хочется сказать при виде всего этого?

– Знаю: о-ля-ля!

– Вот именно. О-ля-ля!

– Сказала бы лучше спасибо.

– О, это мне в голову не пришло. Я… un cochen de lait, свинка. Кто мне все это подарил?

– По всей вероятности, Юп.

– Откуда здесь негр?

– Почему «негр»? Это наш хозяин.

– Юп – имя для прислуги, а не для хозяина, разве нет? Но все равно. Она бросилась к балконной двери, распахнула ее и крикнула: – Мерси, мсье Юп!

– Ну вот ты и ведешь себя, как француженка из дешевого фильма: вопишь «о-ля-ля» и выбегаешь полураздетая на балкон.

Дениз только пожала плечами:

– А мсье Юп не очень стар?

– Кажется, не очень. Но хватит восторгов. Завтракать и – на работу.

– А когда будет… м-м… воскресенье?

– Считай сама, вчера был понедельник.

Дениз надула губки.

– Но, учитывая твой детский возраст и заботы по дому, я устанавливаю тебе рабочий день до обеда.

– О-ля-ля! – закричала Дениз. – Да здравствует безработа!

– Во-первых, безработица. Во-вторых, только частичная, а, в-третьих, ты с этим «о-ля-ля» уже пересаливаешь. Смотри, как бы я не поверил, что до сих пор ты притворялась и только при виде этих тряпок стала самой собой.

Дениз шевельнула ноздрями, как маленькая антилопа, и сердито заявила:

– Я буду одеваться.

– Понятно. Это значит, что я должен варить кофе. Но учти, что с завтрашнего дня ты будешь делать это сама – не в целях ликвидации безработицы, а на предмет привития трудовых навыков.

За завтраком Артему пришло в голову захватить с собой в беседку стопку бумаги. Рисовал он недурно, и дело пошло веселее.

– Среди древних наскальных рисунков центральной Африки встречалось изображение человека в прозрачном шлеме, см. рис. номер двадцать три. Правда, дальнейшие исследования показали, что это всего-навсего тыква, см, рис. номер двадцать четыре.

И все в таком роде.

А вечером, вернувшись в свой домик, он испытал легкое головокружение. Все стены, окна и двери были задрапированы серебристо-серыми, кремовыми и вишневыми тканями, на столе – хрустящее полотно, достойное банкета в Версале.

– Мсье Артем, я приглашаю вас на прощальный ужин в честь моего старого платья. Завтра я пойду на работу в туалете времен Империи.

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты похожа на мадам Рекамье?

– Естественно. Все тот же мсье Левэн.

– Знаешь что, сварила бы лучше суп.

– А вы сердитесь, разве нет?

– Разве нет.

Она пожала плечами, потому что он действительно сердился.

– Лучше нарисуйте мне платье. В котором вы хотели бы меня видеть.

«Я хотел бы видеть тебя на Земле», – подумал он.

А потом она устраивалась на ночь, а он, сидя на кухонном столе, послушно набрасывал эскиз платья Натальи Гончаровой. Дениз позвала его.

– Что тебе, детка?

– Хочу сказать «доброй ночи».

Ее постель была застелена черным шелком.

– Тебе что, кто-нибудь сказал, что ты похожа на Маргариту Валуа?

– Естественно. Все тот же…

– Мсье Левэн. Смотри, свалишься. Шелк-то скользкий.

– Доброй ночи.

– Желаю увидеть во сне мсье Левэна.

Он повернулся и пошел к балкону.

– Артем!

Пришлось вернуться.

– Доброй ночи, – повторила Дениз.

– Спи спокойно, детка.

Он наклонился и поцеловал ее.

Потом вышел в темноту и остановился, прислонившись к шершавой стене дома.

– Юп, – позвал он, – а сегодня вы довольны нами?

Наступила пауза. Артем уже решил, что ответа не последует, но тут рядом с ним прозвучало сухое и не совсем уверенное:

– Да.

Было так темно, что даже если бы Юп и стоял в двух шагах от него, как это можно было предположить по звуку, – все равно рассмотреть выражение его лица было бы невозможно. Не было видно даже смутных очертаний его фигуры. Но он был рядом.

– Юп, ответьте мне, если можете: почему все-таки из миллионов людей Земли вы выбрали именно нас?

– Смотри, – послышалось в ответ, и тут же в каких-нибудь десяти шагах перед ним вспыхнул экран. Две неподвижные фигуры появились на нем, и Артему не надо было всматриваться, чтобы узнать себя и Дениз.

Когда, в какую счастливую минуту увидели их пришельцы такими? Оба бежали вперед, он – с теннисной ракеткой, она – придерживая на груди пушистый купальный халатик; сами того не зная, они бежали, чтобы встретиться друг с другом, и лучше бы кто-нибудь из них остановился в своем легком и бездумном беге, ибо этой встрече было суждено произойти не на Земле. Но они летели вперед, через все миры и пространства, и если бы Артем не был одним из них, он подтвердил бы, что выбор пришельцев правилен, потому что эти двое и есть самые прекрасные люди Земли.

– Так что же вы все-таки хотите от нас? – тихо спросил Артем.

– Будьте такими, какие вы есть, – был такой же тихий ответ.

Двое, бегущие к своей неизбежной встрече, неслышно растаяли в темноте. Артем протянул руку вдоль стены, нащупал дверь и толкнул ее.

Тусклые блики не погашенного где-то света едва проникали в комнату. Артем остановился над спящей Дениз. Как это страшно – черная постель. Чуть запрокинутое лицо, кажется, парит в пустоте и в любой миг может исчезнуть в ней. Сейчас я разбужу тебя, Дениз, но будет ли твое лицо таким, как в тот день, когда ты бежала, обеими руками удерживая разлетающийся халатик? Будешь ли ты так бежать мне навстречу, как бежала, еще не зная меня?

И тут ему показалось, что глаза Дениз открыты. Видит ли она его в темноте? Может быть, и нет; но она знает, что он здесь. «Зачем ты здесь, Артем?» – «Я видел нас обоих, и знаю теперь, что для меня можешь быть только ты, а для тебя – только я». – «А может, просто здесь никого нет, кроме меня?» – «Нет, Дениз». – «Этот райский сад, наш милый шалашик, и нет хотя бы телефона, чтобы перекинуться парой слов с друзьями?» – «Не знаю, Дениз». – «И я так близко, и никто не видит, не слышит, и завтра у меня даже не будет заплаканных глаз, потому что я сама каждый вечер зову тебя?» – «Не знаю, не знаю, Дениз…» – «И мне уже столько, сколько было моей матери, когда она встретилась с отцом; и мы уже смотрим друг на друга так долго, что ты уже не можешь просто так повернуться и уйти…»

Он стремительно наклонился над ней – и замер: глаза ее были закрыты. Хрупкое равновесие сна охраняло ее усталое лицо, и казалось, достаточно одним прикосновением нарушить этот покой – и расколется мир.

Он закусил губы, чтобы его дыхание не коснулось ее. Только не проснись, Дениз, заклинаю тебя всем, что есть святого у тебя и меня, только не проснись в эту минуту!

Он осторожно выбрался из домика, обошел его и, перевалившись через перила балкона, плюхнулся на свой матрац. Будьте такими, какие вы есть, а? Сукин сын он есть. Так вот.

А утром, поднявшись, он не посмел войти в дом. Он боялся, что Дениз еще не проснулась, боялся ее спящего лица. Он бродил по хрустящим дорожкам, пока дверь не распахнулась и на пороге не показалась закутанная в белое Дениз.

– Ау, где вы? – крикнула она и помахала ему рукой. – Ванна свободна.

Он не двинулся с места.

И тогда она побежала к нему, придерживая на груди свою самодельную хламиду, и уже издалека он узнал это лицо, вчерашнее счастливое лицо, и понял, что какие бы стены он ни воздвиг между собой и Дениз, какие бы запреты он ни наложил на себя и на нее, – все будет бесполезно.

Странные, сказочные дни наступили для них. Часы работы, неутомительной и порой даже забавной, пролетали незаметно; все же остальное время было заполнено одной Дениз. Знала и помнила она невероятно много, и каждый вечер, надев фантастический восточный наряд, она усаживалась на тахте, поджав ноги, и начинала так, как он ее научил: «Дошло до меня, о великий царь…» Дни Дениз. Дни, как соты, золотые и тяжелые своей переполненностью. Дни, бесшумно восходящие к ночи, к долгому шелесту причудливых нарядов, примеряемых перед сном, к бесконечной нежности, которую всю нужно было уместить в два коротеньких слова – «спи, детка»; но это не было еще концом дня.

Потому что самым последним было черное ночное небо, нависшее над балконом на расстоянии вытянутой руки, и – тихим шепотом, чтобы не услыхала засыпающая Дениз: «Вы довольны нами, Юп?» И в ответ такое же тихое, чуточку неуверенное «да». И только с каждым днем все больше и больше пауза между вопросом и ответом.

И вот, наконец:

– Вы довольны нами, Юп?

Долгое, очень долгое молчание.

– Нет.

Давно уже надо было этого ожидать, но все равно как-то чертовски тоскливо, и не хотелось бы вдаваться в объяснения. Сами ведь виноваты. Из трех миллиардов людей выбрали две смазливые мордашки. Уперли бы двух каких-нибудь академиков, вот те и нарисовали бы им полную картину жизни на Земле.

– Слишком много хотите, – сухо проговорил Артем, закидывая руки за голову. – Школьная программа у меня давным-давно из головы вылетела, а что касается работы, то о ней, я вам ничего рассказывать не собираюсь. Ну, а Дениз способна продемонстрировать вам моды всех времен и народов, но не более. Вы ошиблись с выбором, Юп, а теперь пытаетесь получить из морковки апельсиновый сок.

– Мы не ошибаемся, – был бесстрастный ответ. – Нам нужны были именно вы, и мы вас взяли.

– Черт вас подери, да по какому праву?

– Праву? – Голос умолк, словно Юп старался припомнить значение этого слова. – Право… Как будто обоснование нашего поступка может хоть что-то изменить в вашей судьбе. Но раз тебе кажется, что я должен оправдаться перед тобой, я сделаю это для тебя, и как можно убедительнее.

Голос его приблизился и звучал немножечко сверху, словно Юп стоял у самых перил балкона. Артем не удержался и тихонечко просунул руку между прутьями, но пальцы его наткнулись на привычную клейкую поверхность защитного колпака. Боится, гад. А может, и не гад, просто другой состав атмосферы. Послушаем.

– Много десятков тысяч лет назад, – зазвучал из темноты голос Юпа, мы были такими же, как вы. Впрочем, мы, вероятно, и тогда были мудрее и осторожнее вас. Мы достигли предела человеческих знаний – в нашем распоряжении были корабли, которые могли доставить нас в любую точку галактики, и даже за ее пределы. Мы сумели продлить свою жизнь на неограниченный срок, победив все болезни и даже старость, мы смогли… впрочем, ты даже не поймешь меня, если я буду дальше перечислять все то, что мы познали, открыли и сумели. Так вот, в своем жадном стремлении все увидеть, все понять и все познать мы прилетели однажды на третью планету одной непримечательной периферийной звездочки. Невероятно, но мы обнаружили там условия, аналогичные нашим в момент появления на нашей планете разумного существа… И мы встретили такое первичное существо. Полуобезьяну. Дикаря. И с тех пор мы стали пристально следить за вашей планетой. Мы уничтожали диких зверей, грозящих первым человеческим стаям, мы учили ваших дикарей пользоваться огнем и орудиями труда, мы подарили им сведения, до которых они не смогли бы сами додуматься, и они начали развиваться быстрее, запоминая наши уроки и забывая нас самих. Мы помогали вам на заре вашего человечества, мы были вашими няньками и учителями… Ну что, тебя устраивает такое объяснение?

Артем только пожал плечами.

– Никакая кормилица, не говоря уже о няньках и учителях, не имеет права посягать на свободу своего воспитанника. А что касается передачи знаний, то судя по тому, как вы изволили обойтись со мной и Дениз, вы вероятно, учили первобытных людей добру, справедливости и уважению к ближнему.

Бесстрастное лицо Юпа не выразило ни досады, ни смущения. Лишь снова зашевелились губы, и спустя секунду зазвучал его монотонный голос:

– Тогда я предложу тебе второй вариант. Мы нашли на вашей планете условия, в которых мог развиваться разум. Но разумного существа мы не нашли. И тогда группа наших людей… хотя бы беглецов, покинувших нашу планету по политическим соображениям, решила обосноваться на вашей Земле. К сожалению, они не рассчитали своих возможностей и через несколько поколений одичали. Четыре группы беглецов, прибывшие в разное время на вашу планету, создали четыре земные расы. Разве не правдоподобно?

– Но не более. И уж совершенно не объясняет, почему вы позволяете себе распоряжаться нами, как своей собственностью.

– Вы несколько раз пытались уйти из своего домика и каждый раз находили тот же самый дом, только на другом месте. И в конце концов вы перестали покидать его и остались в нем. Что ж, придется мне и на этот раз предлагать одну гипотезу за другой, пока ты не пожелаешь остановиться на какой-нибудь из них. Только теперь гипотезы будут разные, но все – на одном и том же месте. Вот тебе еще одна: мы не оставили на Земле людей. Но, вернувшись на родину, мы предположили, что когда-нибудь нам могут понадобиться существа, подобные нам. Мы не могли предвидеть всего, что ждало нас в будущем, но нас грызла смутная тревога. Мы находились на вершине знаний и возможностей, и вдобавок мы были очень осторожны. И тогда мы создали биороботов, да, саморазвивающихся биороботов, взяв за основу ваших обезьян. Потому-то вы и не можете найти переходное звено между последней обезьяной и первым человеком. Мы высадили вас на каждом континенте в надежде, что выживет хотя бы одна группа. Выжили все. Выжили и развились. Развились и начали задавать себе вопрос: а для чего живет человек? Для чего существует все человечество? Разве нет?

Артем сделал неопределенный жест – в общем-то, да. Скрывать это не имело смысла.

– Так вот, – голос Юпа зазвучал патетически, – вы существуете только для того, чтобы мы в любой момент могли вернуться к своему прошлому, к своей молодости. Наше человечество одряхлело. Мы все знаем, все можем, но ничего не хотим. Кто бы мы ни были для вас – повитухи, стоявшие у вашей колыбели, старшие братья, отцы или даже боги, создавшие вас из праха, – мы сейчас требуем от вас только свое, и, по сути, мы требуем немногого. Около ста миллиардов людей прошло по Земле, а мы взяли только двоих, тебя и Дениз. Это наше право. Богу богово!

– Но кесарю – только кесарево. И даже если принять, что вы боги, то, черт вас подери, боги, как вы дошли до такой жизни?

Некоторое время Юп молчал, потом послышалось что-то, похожее на человеческий вздох.

– Мы очень берегли себя. Слишком берегли. И чтобы лучше беречь каждого человека, мы до предела ограничили рождаемость. Прошли десятки лет, сотни, на нашей планете остались одни старики. Мы перестали летать в космос, спускаться в глубины океана и в кратеры вулканов. Мы так боялись за себя! Но один за другим гибли наши товарищи, гибли из-за нелепых, непредугадываемых случайностей. И тогда мы сделали последнюю ошибку: вместо того чтобы попытаться родить новое поколение – может быть, это нам бы и удалось, потому что наша медицина стояла, да и сейчас стоит на недосягаемом уровне – мы решили восполнить недостаток людей путем создания подобных себе биороботов.

«Рожи, словно консервные банки», – вспомнились Артему слова Дениз.

– Прошло сотни и тысячи лет, и на всей планете остался всего лишь один человек, рожденный женщиной, – это я. Впрочем, я ли это? Мое тело многократно обновлялось и даже полностью заменялось, переносился только мозг. Внешне я точно таков, как и все жители нашей планеты. Но я один чувствую, что мы гибнем. Огромных усилий мне стоило убедить моих товарищей (это слово он произнес с запинкой) послать к Земле последний уцелевший звездолет. Пользуясь своей способностью становиться невидимым – ты не поймешь, как мы этого достигли, – я провел возле Земли некоторое время, познакомился с ее прошлым и настоящим и главное – выбрал вас. Остальное тебе известно.

– М-да, – проговорил Артем. – В древности, говорят, некоторые полусумасшедшие цари пытались вернуть молодость, переливая себе кровь младенцев. Уж не таким ли способом вы собираетесь омолаживаться?

– Мы – люди, – высокомерно произнес Юп.

– Вы – консервные банки, извините. Мне, честное слово, жаль вас, и все, что только можно, мы для вас сделаем. Кесарю – кесарево. Спокойной ночи.

Юп не ответил. Обиделся и исчез. Хотя нет, обижаться он давно уже должен был разучиться. Просто счел разговор законченным. А ничего себе был разговор! Еще бы полчаса таких откровений, и можно было бы без всякой симуляции по праву вице-короля Индии требовать своего любимого слона.

Только бы Дениз ни о чем не узнала. Не на Земле – это еще полбеды. Но то, что не у людей… И тут он почувствовал, что балконная дверь медленно открывается. И не увидел, а догадался, что там, на полу, сидит Дениз, прислонившись к дверному косяку и обхватив коленки руками.

Надо что-то сказать, надо что-то соврать, чтобы успокоить, чтоб уснула, только быстро, ну же, ну, быстро, мы же договорились, что ты, сукин сын, так используй свой богатый опыт, вспомни, что ты говорил тем, прежним, вспомни и повтори, и эта поверит, глупенькая еще, детеныш, только вспомни, вытащи из своей памяти такие слова, после которых ничего не страшно, после которых ни о чем другом уже просто не помнишь, ну давай, дубина, давай…

– Дениз!..

Невидимая в темноте рука находит его лицо. Рука легкая, точно маленькая летучая мышь. Что за ерунда – мышь. Откуда? А, окаменелый воздух фараоновой гробницы. И здесь такая же неподвижность. Крошечные сгустки серого небытия, оживающие от людского дыхания, от шороха человеческих губ. А это откуда, про сгустки? Вероятно, из самого детства, когда верил, что утром вся ночная темнота собирается в плафонах уличных фонарей и весь день прячется там, и если присмотреться, то видно, что внутри белых пломбирных шаров затаился студенистый тяжелый туман, и не дай бог такой шар сорвется, тогда темнота вырвется наружу, словно джинн из бутылки в «Багдадском воре», и среди бела дня затопит город, как это бывает только вечером, когда фонари зажигают, и темнота, испугавшись, сама вылетает на улицы… Господи, да о чем это он, о чем?

– Дениз…

Это было уже не детство, хотя нет, детство, конечно, только не самое-самое, когда фонари, а попозже, когда Лариска Салова, и только бы вспомнить, что он говорил тогда, хотя и вспоминать нечего, он сказал: «Я из твоего вшивого кадета рыбную котлету сделаю». И она засмеялась, потому что это было так шикарно сказано, вшивый-то кадет был нахимовцем, на голову выше, и пояс с бляхой, и она перестала смеяться, чтобы ему было удобнее поцеловать ее, и он сказал: «И Лымарю твоему я в рожу дам», – и снова поцеловал ее, и она сказала: «Бабушка мусор несет», – потому что было в парадной, и он ответил: «Я твоей бабушке в стекло зафингалю», – и в третий раз поцеловал ее, а больше не стал, – надоело, и вроде стало незачем…

– Дениз…

А вот это было уже совсем не детство, это было в самый последний раз, все расходились, а он мог остаться, так что ж ему было отказываться, он и остался, пьян был здорово, да и хозяйка была хороша. И он молча раздел ее, и она то ли рассмотрела его получше, то ли решила поскромничать, только вдруг завела: «Ты у меня первый настоящий…» – «Ну-ну, не завирайся», сказал он ей, и так было в последний раз.

– Дениз. Дениз. Дениз… – Это как спасенье, как заклинание, как мелом по полу – круг, отсекающий все то, что было и как было.

– Я здесь, – прозвучал из темноты ее неправдоподобно спокойный голос. – Протяни руку – я здесь.

У него похолодело внутри от ее слов, простых и ничего не значащих в обычном номинальном значении, но сейчас обернувшихся к нему всей жуткой обнаженностью единственного своего смысла. И не он ей, а она ему первая предлагала единственное средство от страха перед окружившей их тупой и бессмертной нелюдью, и это «протяни руку» – первое, что она сказала ему как равная равному, значило только одно: «протяни руку к возьми».

Он медленно поднялся, царапая щеку о кирпичный наружный косяк, и переступил порог комнаты. Где-то внизу, у его ног, сидела на полу невидимая Дениз.

Вот так. И не мучайся, все равно ведь это неизбежно. Быть тебе сукиным сыном. Судьба.

– Ты словно боишься? – проклятый голос, обиженный, совсем детский. Никто же не видит. Темно.

Так бы и убил сейчас. На месте.

– Может быть, я для тебя недостаточно хороша? Мсье Левэн говорил…

– Замолчи!!!

Бесшумно шевельнулся воздух, и Артем угадал, как поднялась, выпрямившись и чуточку запрокинув голову, Дениз. Из темноты лёгкими толчками поднималось и долетало до его лица ее дыханье. Ближе протянутой руки была теперь она от него.

– Зачем «замолчи»? Я люблю тебя, Артем.

Господи, да разве может быть, чтобы это «я люблю тебя» звучало так медленно, так правильно, так спокойно?

– Нет, Дениз, нет! Просто так вышло, что здесь только мы, ты и я, никого, кроме меня. Вот тебе и показалось… Почему бы и нет? Девочки рассказывают, мама запрещает, мсье твой плешивый травит про Нефертити… В первый раз верят не только другим, Дениз. Верят себе. Что с первого взгляда и на всю жизнь. Вот и тебе кажется. Мсье для этой роли не подошел, стар, и девочки засмеют. А тут – молодой русский, и на совсем другой планете, О-ля-ля! Пока никто не видит…

– Здесь темно, я не могу тебя ударить.

– А хорошо бы. Я даже прощенья просить не буду. Это завтра. Когда я буду способен соображать, что я говорю.

– Ты говоришь и не слышишь? Каждое твое слово – как crapaud (жаба), я не знаю по-русски, холодное, противное, мокрое! Зачем так? Зачем? Зачем?

Дениз, горе ты мое горькое, не «зачем», а «почему».

– Потому что не смей говорить: «Темно, и никто не видит». Не смей говорить: «Протяни руку». И не смей в этой темноте стоять так близко, что я действительно могу протянуть руку и взять.

Шорох шагов. Дальше. Еще дальше. Четыре шага темноты между ними. Одного его шага будет довольно, если сейчас позовет. Не смей звать меня, Дениз. Я люблю тебя. Где тебе знать, что любят именно так!

Тишина. Долгая тишина, в которой не спит и не уснет Дениз. Значит, еще не все. Еще подойти, отыскать в темноте спокойный лоб, и это – «спи, детка». Сможешь? Уже смогу.

А лицо мокрое. Все. Даже брови. И руки. Узкие холодные ладошки.

– Ну что ты, глупенькая, что ты, солнышко мое, девочка моя, – все слова, все имена, только бы ласковые, а какие – неважно, важно – нежность в них, вся нежность белого света, нежность всех мужчин, целовавших женские лица от Нефертити до Аэлиты. – Маленькая моя, рыженькая моя, единственная…

О, последовательность всех мужчин мира!

Уснула Дениз, зацелованная, счастливая, и руку его продолжает сжимать, словно это любимая игрушка. Как мало тебе было надо – согреть, убаюкать. А туда же – «протяни и возьми». Глупенькая ты моя. А теперь спишь спокойно и только носом посапываешь – наревелась, а я просижу всю ночь здесь, на полу, как последний дурак, положив голову на край твоей постели только затем, чтобы увидеть твое лицо, когда начнет светать.

Видел бы Юп эту картину!

– Ну что, Юп, старая консервная банка, доволен ты нами сегодня?

Темнота. И совсем близкое, отчетливое:

– Да.

Был какой-то отрезок времени, когда Артем чуть было не рассмеялся. Бывает у человека такое состояние, когда первой реакцией на все является счастливый смех. Но так продолжалось всего несколько секунд. Потом недоумение: неужели подслушивал? Скотина.

Он осторожно высвободил свою руку из ладошек Дениз и на цыпочках выскользнул из дома. Темень. Непроглядная, тяжелолиственная, августовская.

– Юп!

– Я слушаю тебя.

– Юп, вы… вы довольны нами сегодня?

– Да. Вы поняли, что от вас требуется, и я доволен.

– Вы слышали… все?

– Разумеется. С первого же момента вашего пребывания на нашей планете мы видели и слышали абсолютно все.

– Даже в темноте?

– Для нас не существует ни темноты, ни стен дома, ни вашей одежды. Мы видим все, что хотим.

Может ли двадцатичетырехлетний землянин дать в морду инопланетному подонку, пусть даже тысячелетнего возраста? Впрочем, они сами уже решили этот вопрос положительно, иначе сейчас между Юпом и Артемом не было-бы защитной стенки, и тогда…

– Юп, но ты же человек, пусть они все – консервные банки, но ты?..

– Во-первых, не вполне строго называть меня человеком, ибо ты сам считаешь себя таковым, а мы стоим на слишком различных ступенях развития. Во-вторых… – Бесстрастный машинный голос, и слово за словом капает на череп и расплывается по нему, не проникая в глубину сознания и не обнаруживая своего сокровенного и старательно ускользающего смысла. Во-вторых, разница в этих уровнях – в нашу пользу, за исключением одного-единственного вопроса. Информацию по этому вопросу мы и намерены получить от вас. Вы, наконец, поняли, что от вас требуется, и я доволен вами.

– Послушайте, Юп, вы можете простым русским языком объяснить мне, о чем идет речь? Я слушаю вас – и не понимаю, мой человеческий разум не в состоянии проэкстраполировать вашу естественную – для вас – и, вероятно, очень простую мысль. Ну о чем вы, о чем, о чем, черт вас подери?!

– Пожалуйста. Мы имеем множество самообновляющихся биороботов различных типов, причем одни копируют людей, другие много совершеннее их… И все-таки жизнь нашего человечества неуклонно стремится к закату. Развитие остановилось. Нам незачем больше развиваться. Ведь для этого нужно любить знание. Нам незачем больше летать в космос. Для этого нужно любить звезды. Мы практически бессмертны, нам не надо продолжать свой род, равно как и заботиться друг о друге. Каждый и так занят самим собой. Только собой. Ведь для того чтобы помогать другому, нужно его любить. Но мы давным-давно утратили представление о том, что это такое. Мы забыли, как это – любить…

– А ты, ты сам, Юп?

– Это было так давно… Я не знаю, я не помню, любил ли я когда-нибудь…

– Но ты же хочешь им помочь, – значит, не все потеряно, старина. Не понимаю только, что мы-то можем для тебя сделать?

– Я дал тебе райский сад, привычный, родной дом. Я дал тебе самую красивую девушку Земли. Вам все условия созданы. Любите друг друга!

Удар. В темноту. На голос. Упругая поверхность отбрасывает Артема обратно, на порог дома. Бессильная, дикая ярость…

– Если бы я с самого начала знал, что вам нужно, я бы предпочел сдохнуть под одной из ваших райских яблонь!

Постой, а Дениз? Никому не возбраняется подыхать под яблоней, но что она будет делать одна с этими консервными банками? Об зтом ты подумал? Одна она им будет не нужна, и… Здесь не хранят ненужные вещи. Информация ли, человек ли. Неэкономно. И снова невидимый звездолет помчится к Земле, чтобы подобрать еще одну пару молодых симпатичных кроликов, и – все условия созданы, любите друг друга!

Зверская эта затея пойдет по второму кругу…

– Почему ты молчишь? – раздается из темноты. – О чем ты думаешь?

Я думаю о том, что вы – машинная сволочь, бессмертные выродки, возомнившие себя богами и бессильные заставить меня делать то, что угодно вам. Одного вы добились – Дениз у меня вы все-таки отняли…

А перед глазами, как проклятие, как наваждение – белый купальный халатик.

Беспечная маленькая Дениз, упоенная неземными синтетическими тряпками. Нежная стремительная Дениз, бегущая ему навстречу по ненастоящим цветам их персонального рая.

Любите друг друга, вам все условия созданы!

А вы посмотрите?

…вы посмотрите.

– Ты не ответил. О чем ты думаешь?

Я думаю, не кончить ли эту комедию прямо сейчас, не сказать ли тебе на хорошем русском языке, что я о вас всех думаю, и не уйти ли в темноту, в лабиринт безвозвратных дорожек – уйти, чтобы с рассветом не увидеть пробуждающегося лица Дениз. Никогда больше не увидеть. А потом?

А потом – старый вариант: вы признаете эксперимент неудачным, и нет ни малейшей надежды на то, что в вас взыграют совесть и гуманизм. На землю вы нас не вернете. Здесь мы вам будем не нужны.

И так бессчетное количество выходов, и все ведут к одному: к еще одной паре кроликов, которая займет освободившееся место в райском саду.